Я в Курске, милые друзья,
И в Полтарацкого таверне
Живее вспоминаю я
О деве Лизе, даме Керне!
Я редко пел, но весело, друзья!
Моя душа свободно разливалась.
О Царский сад, тебя ль забуду я?
Твоей красой волшебной оживлялась
Проказница фантазия моя,
И со струной струна перекликалась,
В согласный звон сливаясь под рукой, -
И вы, друзья, любили голос мой.
Вам песни в дар от сельского поэта!
Любите их за то хоть, что мои.
Бог весть куда умчитесь в шуме света
Все вы, друзья, все радости мои!
И, может быть, мечты моей Лилета
Там будет мне мучением любви;
А дар певца, лишь вам в пустыне милый,
Как василек, не доцветёт унылый.
Помнишь, Евгений, ту шумную ночь (и она улетела),
Когда мы с Амуром и Вакхом
Тихо, но смело прокралися в терем Лилеты? И что же?
Бессмертные нам изменили!
К чаше! герои Киприды вином запивают победы!
Мы молоды, — юность, как роза,
Мигом пленит и увянет! А радость? Она — Филомела
Прелестная! Только в дни розы,
Только в дни юности нам попоет сладкозвучные песни
И вспорхнет! За крылья златую!
Ты опутай летунью цветочною цепью, ты амброй
Окуривай перья и кудри,
Нежно рукою ласкай ее легко-упругие груди
И с резвою пой и резвися!
Будем стары и мы! Тогда, браня ветренность внука,
Украдкой вздохнем и друг другу
Сладко напомним, седые! о наших любовных проказах:
Измену Лилеты, в досаде
Нами разбитые вазы и Аргусов дикую стаю!
Но кто на героев Киприды?
Дерзкие пали, дверь отскочила, и мы отступили,
Хвалясь и победой, и мщеньем.
«Друг, все прошло, — ты шепнешь, — но при нас еще дружба и Бахус.
Дай руку и вспеним фиалы!»
Мне минуло шестнадцать лет,
Но сердце было в воле!
Я мало знала божий свет,
Лишь бор, цветы и поле.
К нам юноша пришел в село,
Ах, сердцу ангел милый!
И все с прекрасным ожило,
Лишь я лишилась силы.
И темно-русые власы
Вкруг шеи овивались,
Как мак сияет от росы,
Сияли, рассыпались.
И взоры пламенны его
Мне что-то изъясняли,
Мы, не сказавши ничего,
Уже друг друга знали.
Как с розой ландыш — бел он был,
Милей его не знала!
Он мне приятно говорил,
Но слов не понимала!
Куда пойду, и он за мной,
Мне руку пожимая!
Увы! и ах! твердил с тоской
От сердца воздыхая.
«Что хочешь ты?» — спросила я
У милого с слезами;
И обнял с жаром он меня
Прекрасными руками.
Желала я его обнять,
Но рук не поднимала,
На груди потупила взгляд,
Бледнела, трепетала.
И слова не сказала я!
Почто ж ему сердиться?
Почто ж оставил он меня?
Когда же возвратится?
(Зимой)
Так, все исчезло с тобой! Брожу по колено в сугробах,
Завернувшись плащом, по опустелым лугам;
Грустный стою над рекой, смотрю на угрюмую с’осну,
Вслушиваюсь в водопад, но он во льдинах висит,
Грозной зимой пригвожденный к диким, безмолвным гранитам;
Вижу пустое гнездо, ветром зарытое в снег,
И напрасно ищу певицу веселого мая.
«Где ты, дева любви? — я восклицаю в лесах. —
Где, о Лилета! иль позабыла ты друга, как эхо
Здесь позабыло меня голосом милыя звать.
Вечно ли слезы мне лить и мучиться в тяжкой разлуке
Мыслию: все ль ты моя? Или мне встретить,
Как встречает к земле семейством привязанный узник,
После всех милых надежд, день, обреченный на казнь?
Нет, не страшися зимы! Я писал не слушая сердца,
Много есть прелестей в ней, я ожидаю тебя!
Наша любовь оживит все радости юной природы,
В воспоминаньи, в мечтах, в страстном сжимании рук
Мы не услышим с тобой порывистых свистов метели!
В холод согреешься ты в жарких объятьях моих
И поцелуем тоску от несчастного друга отгонишь,
Мрачную, с белым лицом, с думою тихой в очах,
Скрытых развитыми кудрями, впалых глубоко под брови, —
Спутницу жизни моей, страсти несчастливой дочь».
Вечер осенний сходил на Аркадию. — Юноши, старцы,
Резвые дети и девы прекрасные, с раннего утра
Жавшие сок виноградный из гроздий златых, благовонных,
Все собралися вокруг двух старцев, друзей знаменитых.
Славны вы были, друзья Палемон и Дамет! счастливцы!
Знали про вас и в Сицилии дальней, средь моря цветущей;
Там, на пастушьих боях хорошо искусившийся в песнях,
Часто противников дерзких сражал неответным вопросом:
Кто Палемона с Даметом славнее по дружбе примерной?
Кто их славнее по чудному дару испытывать вина?
Так и теперь перед ними, под тенью ветвистых платанов,
В чашах резных и глубоких вино молодое стояло,
Брали они по порядку каждую чашу — и молча
К свету смотрели на цвет, обоняли и думали долго,
Пили, и суд непреложный вместе вину изрекали:
Это пить молодое, а это на долгие годы
Впрок положить, чтобы внуки, когда соизволит Кронион
Век их счастливо продлить, под старость, за трапезой шумной
Пивши, хвалилися им, рассказам пришельца внимая.
Только ж над винами суд два старца, два друга скончали,
Вакх, языков разрешитель, сидел уж близ них и, незримый,
К дружеской тихой беседе настроил седого Дамета:
«Друг Палемон, — с улыбкою старец промолвил, — дай руку!
Вспомни, старик, еще я говаривал, юношей бывши:
Здесь проходчиво всё, одна не проходчива дружба!
Что же, слово мое не сбылось ли? как думаешь, милый?
Что, кроме дружбы, в душе сохранил ты? — но я не жалею,
Вот Геркулес! не жалею о том, что прошло; твоей дружбой
Сердце довольно вполне, и веду я не к этому слово.
Нет, но хочу я — кто знает? — мы стары! хочу я, быть может
Ныне впоследнее, всё рассказать, что от самого детства
В сердце ношу, о чем много говаривал, небо за что я
Рано и поздно молил, Палемон, о чем буду с тобою
Часто беседовать даже за Стиксом и Летой туманной.
Как мне счастливым не быть, Палемона другом имея?
Матери наши, как мы, друг друга с детства любили,
Вместе познали любовь к двум юношам милым и дружным,
Вместе плоды понесли Гименея; друг другу, младые,
Новые тайны вверяя, священный обет положили:
Если боги мольбы их услышат, пошлют одной дочерь,
Сына другой, то сердца их, невинных, невинной любовью
Крепко связать и молить Гименея и бога Эрота,
Да уподобят их жизнь двум источникам, вместе текущим,
Иль виноградной лозе и сошке прямой и высокой.
Верной опорою служит одна, украшеньем другая;
Если ж две дочери или два сына родятся, весь пламень
Дружбы своей перелить в их младые, невинные души.
Мы родилися: нами матери часто менялись,
Каждая сына другой сладкомлечною грудью питала;
Впили мы дружбу, и первое, что лишь запомнил я, — ты был;
С первым чувством во мне развилася любовь к Палемону.
Выросли мы — и в жизни много опытов тяжких
Боги на нас посылали, мы дружбою всё усладили.
Скор и пылок я смолоду был, меня всё поражало,
Всё увлекало; ты кроток, тих и с терпеньем чудесным,
Свойственным только богам, милосердым к Япетовым детям.
Часто тебя оскорблял я, — смиренно сносил ты, мне даже,
Мне не давая заметить, что я поразил твое сердце.
Помню, как ныне, прощенья просил я и плакал, ты ж, друг мой,
Вдвое рыдал моего, и, крепко меня обнимая,
Ты виноватым казался, не я.- Вот каков ты душою!
Ежели все меня любят, любят меня по тебе же:
Ты сокрывал мои слабости; малое доброе дело
Ты выставлял и хвалил; ты был всё для меня, и с тобою
Долгая жизнь пролетела, как вечер веселый в рассказах.
Счастлив я был! не боюсь умереть! предчувствует сердце —
Мы ненадолго расстанемся: скоро мы будем, обнявшись,
Вместе гулять по садам Елисейским, и, с новою тенью
Встретясь, мы спросим: «Что на земле? всё так ли, как прежде?
Други так ли там любят, как в старые годы любили?»
Что же услышим в ответ: по-старому родина наша
С новой весною цветет и под осень плодами пестреет,
Но друзей уже нет, подобных бывалым; нередко
Слушал я, старцы, за полною чашей веселые речи:
«Это вино дорогое! — Его молодое хвалили
Славные други, Дамет с Палемоном; прошли, пролетели
Те времена! хоть ищи, не найдешь здесь людей, им подобных,
Славных и дружбой, и даром чудесным испытывать вина».