Солжет ли земнородно племя,
Коль скажет то: «Всего дороже время»?
Чего поселянин во осень не сожнет,
Того и в житнице его зимою нет.
Вовремя ежели в торги купец не вступит,
Товаров нет, никто товаров и не купит.
Солдат, не выучась ружья в руках держать,
От неприятели не должен ли бежать?
Судящему препона,
Не знающу закона,
А рифмотворца главный вид —
Охота дерзкая и вечный стыд,
Коль он не выучит вовремя аз и буки
И хочет быть Гомер без смысла и науки;
Напрасно ищешь ты без времени затей.
Не тунеядствуй и потей.
Как рожь, так сеется подобно добродетель.
Потребно ко всему и время и труды,
И неусыпный ум, полезного радетель,
И все во всем от времени плоды.
От времени забава,
От времени и слава,
От времени победоносца честь
И благо всякое, какое только есть.
Незапности одна возносит только лесть.
Слепое счастие души не украшает,
И любочестия оно не утешает.
Без основания довольствия мечты
И отрасли единой суеты —
Не розы естеством, но сделанны цветы.
Не во естественной такой цветочек коже,
Не мягок, но жесток
И лишь по имени цветок,
Хотя естественной да розы и дороже,
Под именем добра ища и худа мы,
Способством времени стремим во зло умы.
Вор тайный только грешен?
Вор явный столько ж грешен,
А сверх того, еще пойман и повешен;
Так время надобно и добрым и худым.
Одним — как светлый огнь, другим — как темный дым.
Одни стремятся ввек и плену им быти строгом,
Другие вечно с богом.
О Альцидалия! Ты очень хороша:
Вещал сие Климандр — молчи моя душа!
И ты в моих глазах, пастух, пригожь и статен.
А лутче и всево, что ты очам приятен.
Но сколь прекрасна ты, толико ты строга:
Свидетели мне в том и рощи и луга,
И горы и долы и быстрых вод потоки;
Твои поступки все безмерно мне жестоки:
Как роза ты, краса подобна ей твоя:
Воспомни, некогда тебе коснулся я,
Гораздо отдалась от паственнаго дола,
Как роза ты меня тогда и уколола.
А ты напредки так со мною не шути,
И нежныя любви умеренно хоти:
Твои намеднишни со мной Клитандр издевки,
Гораздо дерзостны для непорочной девки.
Так ради ж ты чево толико мне мила:
Иль ты мя жалила как лютая пчела,
К воспламенению моей бесплодно крови;
Когда единый боль имею от любови?
Имею боль и я, да нечем пособить.
На что ж прекрасная друг друга намь любить?
Чтобь быть довольными невиннымь обхожденьем.
На улий зрение не чтится услажденьем:
На улий глядя я терплю я только боль,
А патаки не есть не ведомо доколь:
Чем буду больше я на патаку взирати,
И сладости сотов глазами разбирати;
Тем буду более грудь жалом устрашать:
И в страхе патаки мне видно не вкушать.
Ломают вить соты, как патака поспееть:
Тогда снимают плод, когда сей плод созреет:
Садовник не сорвет незрелаго плода;
А мне шестьнатцать летъ; так я еше млада.
Так я до времени оставлю дарагую:
Оставлю я тебя и полюблю другую.
Нет, нет, меня любя, меня не погуби:
Оставь ты ету мысль, меня одну люби!
Я больше от тебя любови не желаю,
Когда отчаннно тобою я пылаю;
Я жити не могу в нещастной жизни сей,
И не хочу терпеть суровости твоей.
Коль я тебе пастух суровою кажуся — — —
Теперь еще светло я светлости стыжуся.
День целый вить не год, так можно подождать
Коль можешь крепкую надежду ты мне дать,
Прийти ли мне к тебе. Мои собаки лихи.
Их очень громок лай, мои собаки тихи:
Как солнце спустится и снидет за леса,
И не взойдет еще луна на небеса;
Так я — — куда? — — за чемъ? — — за чемь.? — — о крайня дерзость! — —
Прийду к тебе, прийду — — начто? — — на стыд и мерзость.
Любовныя дела старухи так зовут,
Которы без любви неволею живутъ;
Засохше дерево уже не зеленееть,
А роза никогда младая не бледнеет.
Расходятся они и темной ночи ждут:
Она ждет радостныхь и страшных ей минут,
А он исполненный пастушки красотою,
Венца желанью ждет и щастья с темнотою.
Послушай, Майков ты, число у нас любовниц
Размножилося так, как розы на кустахъ;
Но то в подсолнечной везде во всех местах.
Я чту девиц, утех во младости виновниц.
Почтенна ли любовь,
Когда пылает кровь?
Старуха скажет,
И ясно то докажет,
Что ето пагубно для нас и для девиц:
И стерла бы она красу с девичьих лицъ;
Употребила бы на то она машины,
Чтоб были и у них по красоте морщины.
А я скажу не то:
Да что?
Любовь и в городах и в селах,
Похвальна: лиш была б она в своих пределах,
Красавица сперьва к себе любовь измерь:
Без основания любовнику не верь;
Хотя бы он тебе с присягой стал молиться,
Дабы в Ругательство девице не ввалитьс^,
На красоту,
Разскаску я сплету:
Пастух любил пастушку,
Как душку,
И клялся: я тебя своею душкой чту.
Красавица не верит,
И думаеть она: любовник лицемерит:
Не всякой человек на свете сем Пирамъ!
Боится, из любви родится стыд и срам.
Сказали пастуху, пастушка умирает,
И гроб уже готов:
Жесточе естьли что любовнику сих словъ?
Пастух оставших дней уже не разбирает,
Дрожит,
И памяти лишен к пастушке он бежит.
Во время темной нощи,
Густой в средину рощи.
И выняв ножь себя он хочет умертвить:
Но ищет он любезной,
Желая окончать при ней такой век слезной:
Сие в сии нас дни не должноль удивить?
И частоль таковы льзя верности явить?
А волку трудно ли овечку изловить?
Воспламенение Дидоне было грозно;
Филида плакала, но каялася позно.
Пастушки пастуха увидя ясно страсть.
И не бывя больной всклепала ту напасть,
Она кричит: Увы! тебя смерть люта ссекла,
Увяла роза днесь и лилия поблекла.
Но скоро стал пастух как прежде был он бодр:
И превратился гроб во брачный тамо одр.
Не всяк ли человек в участии особом.
Пастушке гроб стал одр, Дидоне одр стал гробомъ…
Судьбина всякаго различно вить даритъ;
Дидона на костре горит,
Пастушка в пламени судьбу благодарит.
Когда вверяется кому какая девка,
Так помнилаб она, что ето не издевка;
А сколько девушка раскаясь ни вздохнет,
И сколько уж она злодея ни клянет,
В том прибыли ей нет.
Филлидв в самыя свои цветущи лета,
Лишается друзей и солнечнаго света.
Сверкнула молния, слетел ужасный гром,
Филлиду поразил и возмутил их дом:
Вой а доме: стон и вопл, сестра и брат во плаче,
Родитель мучится еще и всех их паче,
А о твоем я что мучении скажу,
Когда тебя себе на мысли вображу,
И твой незапный сей и самый случай слезный,
Любовник страждущий, жених ея любезный!
При сопряжении пылающих сердец,
Се брачный розорван готовый вам венец,
И брачныя свещи на веки затушенны;
Без возвращения друг друга вы лишенны.
На сем приятнейшем и радостном пути,
Ко сопряжению которым вам ийти.
Где прежде сыпаны прекрасны были розы,
Куренье днесь кадил и кипарисны лозы.
Не восклицание услышишь ты, но вой,
И глас священника на стон и трепет твой
На место сих речей: любися с ней сердечно:
Простись в последний раз и раставайся вечно!
Филлида на всегда увяла как трава,
О преужасныя любовнику слова,
И преужасняе еще стократно дело,
Бездушно видети возлюбленныя тело!
И можно ли тогда душе не унывать:
Когда на век земле любезну предавать:
И выговорить: я тебя не позабуду;
Но больше ни когда я зреть тебя не буду?
Ты мыслиш так теперь: чево лишился я!
Я с самых пал верьхов надежды моея:
Снабжаясь мужеством креплюсь, превозмогаюсь;
Но в бездну горестей без помощи свергаюсь,
Во неисцельну скорбь во глубину всех зол,
С Олимпа в пропасти, и во плачевный дол.
Часы, которыя мне суетно мечтались,
На вечной памяти мне тартаром остались:
И каждый на меня Филлиды прежний взгляд,
Мне боль, тоска, мятежь, и смертоносный яд.
Наполненная мысль моя любовью сею,
Филлидой огорчась, всегда во гробе с нею
Уже не зрим Ерот перед ея красой;
Скрежещет алчна смерть пред тению с косой.
О тень дражайшая, мне век подавша злосный!
Прости, очам моим, вид милый и несносный!
Когда себе тебя я прежде вображал,
Воображеньем сим утехи умножал:
Когда себе тебя теперь воображаю,
Воображеньем сим болезни умножаю,
Твоя прекрасная, прекрасняй тем была,
Что с телом в ней душа согласная жила.
Увяла на всегда она как роза в лете,
Оставив по себе почтение на свете.
А я тебе даю единый сей совет:
Мужайся сколько льзя; других советов нет.
Однако подавать легко совет полезный,
И трудно одолеть, незапный, случай слезный.
Строжайший стоик сам такой же человек.
Встрепещет разлучась с любезною на век.
Толико злой удар, толико злая рана,
Встревожит чувствие и лютаго тирана.
Едино время лиш покорствуя судьбе,
Для пользы общия, отраду даст тебе,
Напоминанием слез горьких ток отерши,
Что неть ко вечности дороги кроме смерти.
Нам должно ею всем ийти из света вон,
Оставя временно мечтание и сон,
К чему мы суетно толико пригвожденны;
Без исключения ко смерти все рожденны.
В жару и в нежности всего и паче мира,
Любила пастуха прекрасна Андромира.
Был Манлий сей пастух, любви достоин был:
Сию прекрасную взаимственно любил.
Так любит как она Зефира нежна Флора,
Цефала некогда любила так Аѵрора.
И как угоден был пастушке етой он,
Дияною любим так был Ендимион.
И мало виделось такой любви примера:
Не так ли таяла Адонисом Венера?
Пастушка мыслит так: возлюбленный пастух,
Тебе единому подвластен весь мой дух,
К тебе вздыхания всечасно воздымая.
Весне покорствует среди так роза мая,
И силою влечет железо так магнит:
Цель мыслей ты моих и всех желаний вид:
Ежеминутно мой ты пламень умножаешь,
И радости един мои изображаешь:
Ты мил душе моей и мысли все с тобой:
В восторге я когда тя вижу пред собой:
Грущу, когда мой взор твой образ покидает:
Погодой хладною так роза увядает.
А Манлий и о ней подобно воздыхал,
Хоть он от ней еще слов нежных не слыхал:
Пастух сей к ней прншел таская грусти люты,
Горя пастушкою в те самыя минуты,
В которыя она в горячности была.
Как будто бы к себе она ево звала.
Пойдем проходимся где ток струи крутится,
И быстрая вода по камешкам катится,
Где сладко соловей со зяблицей поет,
Где люту волку брег жилища не дает.
В погоду такову гуляние пристойно;
Сей вечер тих и тепл: коль сердце беспокойно,
Не пользует уже ни кая тишина:
Не светел солнца свет и не ясна луна;
Я чувствую всегда тоску необычайну.
Открой пастушка мне открой свою мне тайну,
И верь ты в етом мне подобно как себе.
Пойдем гулять, я там открою то тебе:
Пойдем — о как мой дух в сию минуту томенъ!
Открою все тебе; да только буди скромен:
А токи водныя не стратны Манлий мне;
Не долго им пробыть в сей нашей стороне;
Лишь быстрыя струи в минуту прокатятся,
И больше никогда назадь не возвратятся.
Пойдем, пойдем, а ты во всемь уже мне верь.
Пойдем — за чем идешь пастушка ты теперь?
О как я мучуся тревожима борьбою!
Пойдем, ах нет я прочь пойду, иду с тобою!
Идет от трепета переменяя вид.
Идет любовь открыть хотя мешает стыд.
Сама она свою ту наглость ненавидитъ;
Но Манлий щастие свое уж ясно видит:
И как от молний лес, так он теперь горит
Пришли к журчанью вод: пастушка говорит:
В сию минуту вы о воды не журчите!
Мне мнится будто вы волнуя мне кричите:
Ступай пастушка ты обратно к шалашу.
Вещает роща мне: я ето возглашу,
Что буду я внимать и разнесу по стаду.
Противься своему сердечному ты яду!
Пойдем назадъ! В другой я ето час скажу,
Какое я себе мученье нахожу.
До завтра простоит в сем месте роща ета,
И будет зелена до окончанья лета.
Сказала; но назад она оттоль нейдет,
Так Маилий таинству открытия не ждеть,
И видя что она ко склонности готова,
Дошел до всех утех, не говоря ни слова.
При токах быстрых вод была долина красна.
Рамира слышу я там жалобу нещасна,
Но веселюся я приятнейшей страной;
О рощи, о луга, восплачите со мной!
Восплачите со мной источники и реки!
Но буду я любим Исменою во веки.
Мне больше ни чево на свете сем не жаль,
Тверди мой, ехо, стон и злу мою печаль!
Исмена где пасу, уж тех лугов не видитъ!
Дарю подарки ей, подарки ненавидит.
Намнясь из рук моих она цветы взяла,
Однако из цветов венка не соплела:
Цветы увяли так для пущой мне угрозы:
Тюлпаны, лилии, ясмины, красны розы:
Увяла с ними вдруг надежда вся моя:
Не ем, не пью, не сплю, тоскую только я.
Как нимфы Фебову предвестницу встречают,
И овцы голосу свирелей отвечаютъ;
Товарищи мои ликуют во стадах,
Как ветры свежия на ключевых водах:
А я лежу в одре объят пастушьим домом,
Как будто дерево поверженное громом:
Шалаш мой видит то, что я всю ночь не сплю,
И что различныя мучения терплю:
А в те часы, когда другия все не сонны,
Мои тяжелыя ко сну лиш мысли склонны,
Колико в шалаше ни тщуся отдохнуть.
Приду под тень дровос, хочу глаза сомкнуть
Но сон меня и там от мук не избавляет
Бежит, и во слезах под тенью оставляет.
Когда б ты грудь мою проникнути могла;
Когдаб узнала ты, как ты меня зажгла,
Исмена, ты б о мне конечно поболела;
И о любовнике нещастном сожалела!
Не хочешь ты внимать сих жалостных речей,
От плачущих моих скрываешься очей.
Где я, там нет тебя: к тебе прийти рабею:
Хочу сказать люблю, и молвить не умею.
Или разрушити тобою мне живот,
Чтоб жар любви потух на дне сих хладных водъ?
Когда коснешься ты Исмена сей дороги,
И станешь омывать на сих потоках ноги,
Воспомни, что тобой злой рок меня унес,
Смешай с струями их хотя немного слез.
Начни быть жалостью хоть поздно побужденна;
Коль ты не тиграми ирканскими рожденна,
И естьли как они ты зла не такова!
Исмена меж кустов внимала те слова,
И мня: почто ему в пустыне лицемерить?
Что любит он меня, конечно должно верить.
Не сетуй, говорит, ты здравие губя:
Коль любишь ты меня, так я люблю тебя.
Я для ради тово с тобой, мой свет, чужалась,
Что я притворности в жару твоем пужалась.
Не часто ли любви лиш только во устах:
И столько же цветут как розы на кустахъ?
Поутру видимы прекрасны были розы:
А к вечеру одни останутся лиш лозы.
Клянется ей пастухъ; но клятвы пастуха
К чему уже, когда пастушка не лиха?
Тому, что сеяно, часы приходят жатвъ….
Исмена говорит: оставь ты лишни клятвы,
Не клятвам верю я, но жалобе твоей,
И для свидетельства, еще пустыне сей,
Котора на меня твои внимала пени.
Перед Исменой став любовник на колени,
Со всей горячностью и нежностью любя,
На веки в радости вручает ей себя.
В сладчайшем чувствии минуты пролетают,
Играют мысли их, сердца и кровь их тают,
Уже к союзу их темнеют небеса,
И солнце нисходя садится за леса:
Сплетены ветьви древ лужайку ону кроють,
Которыя брега журчащи воды моют,
Где ветры тихия им дуют во власы,
И прохлаждают их вечерния часы.
Любовники тогда имея мысли пленны,
От шума деревень в пустынях удаленны:
И удалясь еще и от стрегомых стад,
Ко исполнонию в желании отрад,
Ко увенчанию веселия приходят,
И беспрепятственно что надобно находят:
И не завидуют на свете ни чему,
Предпочитая то сокровище всему.
Целуясь говорят сто крат: люблю не ложно.
В последок — етова изобразить не можно.
Что начал Купидон, то Гимен окончал
И жар их, радостным восторгом увенчаль.
Померкли небеса, луга покрыла тень,
И долгой кончился, средь лета, жаркой день,
Спокоилися все трудився и потея:
Заснула в шалате прекрасна Галатея,
Приснилось ей, что паль в близи высокой дуб,
И выпал у нея крепчайший в корне зуб,
Сияюща луна незапно помрачилась:
Вздрогнув проснулася она и огорчилась:
Во огорчении толкует тут она,
Что значил дуб и зубь, что значила луна.
Дуб пал, конец моей крепчайшей то надежде;
Увижу то, чево не чаяла я прежде:
Изменой пастуха красы лишится луг:
А зуб у кореня, то искренний мой друг:
Сияния луны незапно омраченье.
То жизни моея незапно огорченье:
Не можно сна сево ясняй истолковать:
Намерился Миртилл меня позабывать.
Со мягкаго одра ее согнало горе,
Хотя багряная еще аѵрора в море.
Не трогает еще шум дневный оных мест,
Ни солнце на небе блестящих тамо звездь,
Свирель молчит, ей лес еще не отвечаеть,
И пеньем соловей дня светля не встречает.
Пастушка рвет, востав, сплетенныя венки,
Бросает глиняны, за дверь, свои стаканы,
И с ни.ми свежия и розы и тюльпаны:
Все то Миртиллово; Миртилл ей верен спал,
Не зная, что во сне высокой дуб упал.
Пастушка говорить: видение согласно,
Что видела намнясь я ь яве очень ясно:
Он очень пристально на Сильвию смотрел,
И взоры устремлял быстряе острых стрел:
Видна, видна тово смотрения причина,
И основательна теперь моя кручина.
Как агницу меня ты хищный волк сразил,
И хладостью своей мой стыд изобразил.
Пчела вкруг розы так сося себя доволит,
И в куст упадает когда игла уколит:
Не думает она, когда она сосет,
Что горькой яд себе во улий принесет.
Светлеют небеса и овцы заблеяли,
А солнечны лучи дубровы осияли:
Выходят пастухи из шалашей к стадам,
И устремляются к любви и ко трудам:
Миртилл поцеловать возлюбленную чает,
И здравствуется с ней; она не отвечаеть.
Тебя ли вижу я! Туда ли я зашолъ!
Ты чаял Сильвию здесь утром сим нашол:
Мой домик видишь ты сей Сильвииным домом.
Окаменел Миртилл, и будто как бы громом
Осыпанный, когда зла молния сверкнет,
Не верит сам себе, он жив еще, иль нет.
Миртиллу те слова во пропасти ступени:
Какия Сильвия! Какия ето пени!
Ты выспался, а я терзалась в ету ночь:
Забудь меня, пойди, пойди отселе прочь.
Невинен я, а ты разсержена так злобно;
Прости, умею быть и я сердит подобно.
Пойди и удались — постой — уходит онъ…
Ушел — нещастная — збылся мой страшный сон.
Не сон предвозвестил, что буду я нещастна;
Винна моя душа любовью с лишком страстна.
О естьли бы прошла сия моя беда;
Не стала бы я впредь снам верить никогда!
Любовь беду мечтой в просоньи мне твердила.
А я событие ея распорядила.
Изображается то все в уме теперь:
Что мне был он душа, и будет после зверь:
Покинет он меня. Конечно он покинет:
Горячая ко мне любовь ево застынеть.
Коль лед растопленный быть может кипеткомъ;
Не можно ли воде кипячей быти льдомъ!
Пустою ревностью я бурю натянула,
И будто в озере, я в луже утонула.
Сама старалась я, сама себя губить:
Другую не меня он станет уж любить,
Меня забудет онъ; но я ль ево забуду!
Как будто скошенна трава я вянуть буду.
За дружбу станет он меня пренебрегать,
И чем он щастлив был, тем станет он ругать.
О нестерпимая, не изреченна мука,
О поздная уже мне девушке наука!
Кропивы беречись я в те часы могла,
Когда еще ноги кропивой не ожгла.
Идет ево сыскать; но только лиш выходит,
Стеняща пастуха во близости находит:
Хотя сердитливость ево, ево гнала;
Но нежная любовь дороги не дала.
Пастушка перед ним виняся сон толкуетъ;
Мирится с пастухом и больше не тоскует:
Не мыслит более о ужасе мечты:
Стаканы подняла и брошенны цветы.
Испуганный зефир обратно прилетает:
Пастушка в нежности опять как прежде тает.