Растут, растут причудливые тени,
В одну сливаясь тень…
Уж позлатил последние ступени
Перебежавший день.Что звало жить, что силы горячило —
Далеко за горой.
Как призрак дня, ты, бледное светило,
Восходишь над землей.И на тебя как на воспоминанье
Я обращаю взор…
Смолкает лес, бледней ручья сиянье,
Потухли выси гор; Лишь ты одно скользишь стезей лазурной;
Недвижно всё окрест…
Да сыплет ночь своей бездонной урной
К нам мириады звезд.
Я плакал во сне; мне приснилось,
Что друг мой во гробе лежит, —
И я проснулся — и долго
Катилися слезы с ланит.Я плакал во сне; мне приснилось,
Что ты расстаешься со мной, —
И я проснулся — и долго
Катилися слезы рекой.Я плакал во сне; мне приснилось,
Что ты меня любишь опять, —
И я проснулся — и долго
Не в силах я слез был унять.
После раннего ненастья
Что за рост и цвет обильный!
Ты даешь мне столько счастья,
Что сносить лишь может сильный.Ныне чувства стали редки,
Ты же мне милей свободы;
Но боюсь я той беседки,
Где у ног почиют воды.Сердце чует, что недаром
Нынче счастие такое;
Я в воде горю пожаром,
А в глазах твоих — так вдвое.
Прощай, Тереза! Печальные тучи,
Что томным покровом луну облекли,
Еще помешают улыбке летучей,
Когда твой любовник уж будет вдали.Как этитучи, я долгою тенью
Мрачил твое сердце и жил без забот.
Сошлись мы — как верила ты наслажденью,
Как верила счастью, — о боже!.. И вот, Теперь свободна ты, диво соданья, —
Скорее тяжелый свой сон разгоняй;
Смотри, и луны уж прошло обаянье,
И тучи минуют, — Тереза, прощай!
Последний звук умолк в лесу глухом,
Последний луч погаснул за горою…
О, скоро ли в безмолвии ночном,
Прекрасный друг, увижусь я с тобою? О, скоро ли младенческая речь
В испуг мое изменит ожиданье?
О, скоро ли к груди моей прилечь
Ты поспешишь, вся трепет, вся желанье? Скользит туман прозрачный над рекой,
Как твой покров, свиваясь и белея…
Час фей настал! Увижусь ли с тобой
Я в царстве фей, мечтательная фея? Иль заодно с тобой и ночь, и мгла
Меня томят и нежат в заблужденьи?
Иль это страсть больная солгала
И жар ночной потухнет в песнопеньи?
Поднялася пыль степная,
Солнышко взошло,
Всюду сбруя боевая
Блещет как стекло.Август 1845
Прекрасная, она стояла тихо,
Младенец-брат при ней был тоже тих,
Она слова молитв ему шептала,
Она была прекрасна в этот миг.И так прекрасен был при ней младенец
Кудрявый, с верой в голубых глазах,
И сколько в знаменьи креста его смиренья,
Как чудно-много детского в мольбах! Со мною рядом тут же допотопный
И умный франт, незримый для людей, —
Хотя б из дружбы придал он сарказму
Бесчувственной иронии своей.
Ты хвастаешь, что ты с бессмертными в союзе, —
Быть может, ты и прав. Но как тебе сказать?..
Ты с заднего крыльца всегда заходишь к музе:
Ну где ж тебе в лицо богиню увидать? Пробраться тем путем напрасный труд положишь:
Ступени скользки там и всходы не светлы;
Но, если разобрать подъездов ты не можешь, —
У двери истинной ты не найдешь метлы.
Я говорил при расставаньи:
«В далеком и чужом краю
Я сохраню в воспоминаньи
Святую молодость твою».Я отгадал душой небрежной
Мою судьбу — и предо мной
Твой образ юный, образ нежный,
С своей младенческой красой.И не забыть мне лип старинных
В саду приветливом твоем,
Твоих ресниц, и взоров длинных,
И глаз, играющих огнем.Август 1844
Ура, наш архангел отвинчен,
Уж, раненый, в вате лежит;
Излечен, но не переинчен,
Он к нам из Москвы прилетит.«В концы всей вселенной глаголы
Смотри, золотой Михаил,
Трубой про народные школы
Ты детям бы ног не скосил».
Барашков буря шлёт своих,
Барашков белых в море,
Рядами ветер гонит их
И хлещет на просторе.
Малютка, хоть твоя б одна
Ладья спастись успела,
Пока всей хляби глубина,
Чернея, не вскипела!
Как жаль тебя! Но об одном
Подумать так обидно,
Что вот за мглою и дождем
Тебя не станет видно.
В небесах летают тучи,
На листах сверкают слезы;
До росы шипки грустили,
А теперь смеются розы.После грома воздух чище
И свежее дышат люди;
Под ресницей орошенной
Как-то легче жаркой груди.На природе с каждой каплей
Зеленеет вся одежда,
В небе радуга сияет,
Для души горит надежда.
Ах, опять всё те же глазки,
Что так нежно улыбались,
И опять всё те же губки,
Что так сладко целовались! Этот голос, мне когда-то
Дорогой, не изменился;
Только сам уже не тот я,
Измененным воротился.Вновь меня объемлют страстно
Бледно-розовые руки,
Но лежу у ней на сердце,
Полон холода и скуки.
Безмолвные поля оделись темнотою,
Заря вечерняя сгорела, воздух чист,
В лесу ни ветерка, ни звука над водою,
Лишь по верхам осин лепечет легкий лист, Да изредка певец природы благодатной
За скромной самкою, вспорхнув, перелетит
И под черемухой, на ветке ароматной,
Весенней песнию окрестность огласит.И снова тихо всё. Уж комары устали
Жужжа влетать ко мне в открытое окно:
Всё сном упоено…
Хоть нельзя говорить, хоть и взор мой поник, —
У дыханья цветов есть понятный язык:
Если ночь унесла много грез, много слез,
Окружусь я тогда горькой сладостью роз!
Если тихо у нас и не веет грозой,
Я безмолвно о том намекну резедой;
Если нежно ко мне приласкалася мать,
Я с утра уже буду фиалкой дышать;
Если ж скажет отец «не грусти, — я готов», —
С благовоньем войду апельсинных цветов.3 августа 1887
Хоть счастие судьбой даровано не мне,
Зачем об этом так напоминать небрежно?
Как будто бы нельзя в больном и сладком сне
Дозволить мне любить вас пламенно и нежно.Хотя б признался я в безумиях своих,
Что стоит робкого вам не пугать признанья?
Что стоит шелк ресниц склонить вам в этот миг,
Чтоб не блеснул в очах огонь негодованья? Участья не прошу — могла б и ваша грусть,
Хотя б притворная, родить во мне отвагу,
И, издали молясь, поэт-безумец пусть
Прекрасный образ ваш набросит на бумагу.16 июня 1890
Хоть потолстеть мой дух алкает,
Хоть страх берет свихнуть потом,
Но эта робость исчезает
Перед талантом и умом.Устали крылья от размахов,
Чтоб дух раздуть умом чужим,
Но всё я вас не вижу, страхов,
Хоть и желаю быть толст им. 27 июня 1877
Чем доле я живу, чем больше пережил,
Чем повелительней стесняю сердца пыл, —
Тем для меня ясней, что не было от века
Слов, озаряющих светлее человека:
Всеобщий наш отец, который в небесах,
Да свято имя мы твое блюдем в сердцах,
Да прийдет царствие твое, да будет воля
Твоя, как в небесах, так и в земной юдоли.
Пошли и ныне хлеб обычный от трудов,
Прости нам долг, — и мы прощаем должников,
И не введи ты нас, бессильных, в искушенье,
И от лукавого избави самомненья.
Чем тоске, и не знаю, помочь;
Грудь прохлады свежительной ищет,
Окна настежь, уснуть мне невмочь,
А в саду над ручьем во всю ночь
Соловей разливается-свищет.Стройный тополь стоит под окном,
Листья в воздухе все онемели.
Точно думы всё те же и в нем,
Точно судит меня он с певцом, —
Не проронит ни вздоха, ни трели.На заре только клонит ко сну,
Но лишь яркий багрянец замечу —
Разгорюсь — и опять не усну.
Знать, в последний встречаю весну
И тебя на земле уж не встречу.
Я слышу — и судьбе я покоряюсь грозной,
Давно я сам себе сказал: не прекословь;
Но перед жертвою покорною и слезной
Зачем же замолчать совсем должна любовь? Пусть радость хоть на миг не слышит порицанья,
Пусть завтра — строгий чин, всё тот же, как вчера, —
Но ныне страсть в глазах, и долгие лобзанья,
И пламенных надежд отважная игра! 27 февраля 1891
Пусть бы люди про меня забыли,
Как про них забыл я совершенно,
Чтоб с тобой мы так же мирно жили,
Как желаю я им жить блаженно.Пусть бы им мы так же были нужны,
Как нам ими нужно заниматься,
Хоть, как мы, они бы жили дружно,
Иль дрались, коль есть охота драться.
Пусть критика и злобна, и зубаста!
Не тронуть ей меня;
Пегасу я сказал на время — баста,
Сажуся на коня!
Чуя внушенный другими ответ,
Тихий в глазах прочитал я запрет,
Но мне понятней еще говорит
Этот правдивый румянец ланит,
Этот цветов обмирающих зов,
Этот теней набегающий кров,
Этот предательский шепот ручья,
Этот рассыпчатый клич соловья.30 января 1890
В дымке-невидимке
Выплыл месяц вешний,
Цвет садовый дышит
Яблонью, черешней.
Так и льнет, целуя
Тайно и нескромно.
И тебе не грустно?
И тебе не томно? Истерзался песней
Соловей без розы.
Плачет старый камень,
В пруд роняя слезы.
Уронила косы
Голова невольно.
И тебе не томно?
И тебе не больно? Апрель 1873
Я целый день изнемогаю
В живом огне твоих лучей
И, утомленный, не дерзаю
К ним возводить моих очей; Но без тебя, сознавши смутно
Всю безотрадность темноты,
Я жду зари ежеминутно
И всё твержу: Взойдешь ли ты?
Буря на небе вечернем
Моря сердитого шум —
Буря на море и думы,
Много мучительных дум —
Буря на море и думы,
Хор возрастающих дум —
Черная туча за тучей,
Моря сердитого шум.
В вечер такой золотистый и ясный,
В этом дыханьи весны всепобедной
Не поминай мне, о друг мой прекрасный,
Ты о любви нашей робкой и бедной.Дышит земля всем своим ароматом,
Небу разверстая, только вздыхает;
Самое небо с нетленным закатом
В тихом заливе себя повторяет.Что же тут мы или счастие наше?
Как и помыслить о нем не стыдиться?
В блеске, какого нет шире и краше,
Нужно безумствовать — или смириться! Январь 1886
Ветер злой, ветр крутой в поле
Заливается,
А сугроб на степной воле
Завивается, При луне на версте мороз —
Огонечками.
Про живых ветер весть пронес
С позвоночками.Под дубовым крестом свистит,
Раздувается.
Серый заяц степной хрустит,
Не пугается.
Была пора, и лед потока
Лежал под снежной пеленой,
Недосягаемо для ока
Таился речки бег живой.
Пришла весна, ее дыханье
Над снежным пронеслось ковром,
И стали видны содроганья
Струи, бегущей подо льдом.
И близки дни, когда все блага
К нам низведет пора любви
И мне зарей раскроет влага
Объятья чистые свои.
Блеском вечерним овеяны горы.
Сырость и мгла набегают в долину.
С тайной мольбою подъемлю я взоры:
«Скоро ли холод и сумрак покину?»Вижу на том я уступе румяном
Сдвинуты кровель уютные гнезды;
Вон засветились над старым каштаном
Милые окна, как верные звезды.Кто ж меня втайне пугает обманом:
«Сердцем как прежде ты чист ли и молод?
Что, если там, в этом мире румяном,
Снова охватит и сумрак и холод?»
Что молчишь? Иль не видишь — горю,
Всё равно — отстрани хоть, приветь ли.
Я тебе о любви говорю,
А вязанья считаешь ты петли.Отчего же сомненье свое
Не гасить мне в неведенье этом?
Отчего же молчанье твое
Не наполнить мне радужным светом? Может быть, я при нем рассмотрю,
В нем отрадного, робкого нет ли…
Хоть тебе о любви говорю,
А вязанья считаешь ты петли.11 ноября 1890
Чуждые огласки,
Слышу речи ласки,
Вижу эти глазки,
Чую сердца дрожь, —Томных грез поруки,
Засыпают звуки…
Их немые муки
Только ты поймешь! 31 января 1887
Я был пустынною страной;
Огонь мистический спалил
Моей души погибший дол;
Песок пустыни огневой,
Я там взвивался и пылил,
И, ветром уносимый,
Я в небеса ушел.
Хвала творцу: во мне он
Унял убийственный огонь,
Он дождик мне послал сырой, —
И, кротко охлажденный,
Я прежний отыскал покой;
Бог дал мне быть веселой,
Цветущею земмлей.
Я жертву приносил обильную Прияпу
И жаждал новые во храм его снести,
Но бог велел меня немедля к Эскулапу
Вулкановой супруге отвести.В изгнании моем я долго тосковал,
Кляня всех нимф, как самых злобных фурий.
Суровый бог мне ноги заковал,
А расковал услужливый Меркурий.Теперь намерен я, чтоб больше не страдать,
То всякий раз, как я пойду к Прияпу,
Чтоб грозный бог не мог меня узнать,
На плешь надвигивать спасительную шляпу.
Я повторял: «Когда я буду
Богат, богат!
К твоим серьгам по изумруду —
Какой наряд!»Тобой любуясь ежедневно,
Я ждал, — но ты —
Всю зиму ты встречала гневно
Мои мечты.И только этот вечер майский
Я так живу,
Как будто сон овеял райский
Нас наяву.В моей руке — какое чудо! —
Твоя рука,
И на траве два изумруда —
Два светляка.