(По поводу живой картины).
Костер сооружен, и роковое
Готово вспыхнуть пламя. Все молчит.
Лишь слышен легкий треск, и в нижнем слое
Костра огонь предательски сквозит.
Дым побежал—народ столпился гуще,
Вот все они, весь этот темный мир:
Тут и гнетомый люд—и люд гнетущий,
Ложь и насилье—рыцарство и клир.
Тут вероломный Кесарь и князей
Имперских и духовных сонм верховный,
И сам он, Римский иерарх, в своей
Непогрешимости греховной.
Тут и она, та старица простая,
Не позабытая с тех пор,
Что принесла, крестясь и воздыхая,
Вязанку дров, как лепту, на костер.
И на костре, как жертва пред закланьем,
Вам праведник великий предстоит,
Уже обвеян огненным сияньем,
Он молится, и голос не дрожит.
Народа чешскаго святой учитель,
Безтрепетный свидетель о Христе,
И римской лжи суровый обличитель
В своей высокой простоте.
Не изменив ни Богу, ни народу,
Боролся он и был необорим,—
За правду Божью, за ея свободу,
За все, за все, что̀ бредом назвал Рим.
Он духом в небе, братскою ж любовью
Еще он здесь, еще в среде своих,
И светел он, что собственною кровью
Христову кровь он отстоял для них.
О, чешский край, о, род единокровный!
Не отвергай наследья своего,
О, доверши же подвиг свой духовный
И братскаго единства торжество!
И, цепь порвав с юродствующим Римом
Гнетущую тебя уж так давно,
На Гусовом костре неугасимом
Расплавь ея последнее звено.