Не пугайся огня,
Не ходи сторонкой,
Ах, ревнуйте меня
Только к струнам звонким.
Я весь свет обошёл
С песнею летучей,
И сказать вам пришел
Я на всякий случай:
По душе, может, вам
Роль моей хозяйки?
Я всю жизнь вам отдам,
Кроме балалайки.
У подружки моей
В струнах есть мечтания.
Я хожу вместе с ней
К милой на свидание.
Играй, играй, балалаечка,
Звезда висит над лесочком.
Ах, балалаечка, балалаечка, балалаечка —
России удивительная дочка!
— Ах, дорога, дорога,
Знакомая синяя птица!
Мне давно полюбилась
Крутая твоя полоса.
Зной пустынь, шум тайги,
Золотые степные зарницы
У истоков твоих
Основали свои полюса.
По лицу твоему
Проползают ночные туманы,
Караваны машин
Топчут шинами тело твое,
Над твоей головой
Зажигаются звезд караваны,
А в ногах твоих солнце,
Как путник твой вечный, встает.
— Ах, дорога, дорога,
Куда же летишь ты, куда ты?
— Я лечу по горам,
Удивляюсь, куда ж занесло.
Я беру и швыряю
Бубновые масти заката
На твое ветровое,
Видавшее виды стекло.
Как веселые зайцы
Выпрыгивают повороты,
Развеваются ветры,
Как плащ за моею спиной.
Дорогая дорога,
Живущего мира ворота,
Отворись предо мной,
Отворись предо мной.
Листьев маленький остаток осень поздняя кружила.
Вот он, странный полустанок для воздушных пассажиров.
Слабый ветер ностальгии на ресницах наших тает.
До свиданья, дорогие, улетаем, улетаем.
Мы в надежде и в тревоге ждем в дороге перемены,
Ожидая, что дороги заврачуют боль измены.
В голубой косынке неба белым крестиком мы таем…
От того, кто был и не был, улетаем, улетаем.
Нам бы встать да оглянуться, оглядеться б, но задаром
Мы всё крутимся, как блюдца неприкаянных радаров.
Ах, какая осень лисья! Ах, какая синь густая!
Наши судьбы — словно листья, улетаем, улетаем.
Ну так где ж он, чёрт крылатый на крылатом крокодиле?
Ах, какими мы, ребята, невезучими родились!
Может, снег на наши лица вдруг падёт да не растает…
Постараемся присниться, улетаем, улетаем.
Одинокий гитарист в придорожном ресторане.
Чёрной свечкой кипарис между звёздами в окне.
Он играет и поёт, сидя будто в чёрной раме,
Море Чёрное за ним при прожекторной луне.
Наш милейший рулевой на дороге нелюдимой,
Исстрадав без сигарет, сделал этот поворот.
Ах, удача, боже мой, услыхать в стране родимой
Человеческую речь в изложеньи нежных нот.
Ресторан полупустой. Две танцующие пары.
Два дружинника сидят, обеспечивая мир.
Одинокий гитарист с добрым Генделем на пару
Поднимают к небесам этот маленький трактир.
И витает, как дымок, христианская идея,
Что когда-то повезёт, если вдруг не повезло.
Он играет и поёт, всё надеясь и надеясь,
Что когда-нибудь добро победит в борьбе со злом.
Ах, как трудно будет нам, если мы ему поверим.
С этим веком наш роман бессердечен и нечист.
Но спасает нас в ночи от позорного безверья
Колокольчик под дугой — одинокий гитарист.
Попробуем заснуть под пятницу,
Под пятницу, под пятницу.
Во сне вся жизнь на нас накатится
Салазками под Новый год.
Бретельки в довоенном платьице,
И шар воздушный катится…
Четверг за нас за всех расплатится
И «чистых» пятнице сдает.
И все, что с нами дальше сбудется,
Ах, сбудется, ах, сбудется,
Пройдя по этой смутной улице,
Чтоб знали мы в конце концов,
Что много лет за нами, старыми,
Бредет во тьме кварталами
Какое-то весьма усталое
И дорогое нам лицо.
А Новый год и ель зеленая,
Зеленая, зеленая,
Свеча, гореньем утомленная,
И некий милый человек…
И пахнет корка мандаринная,
Звезда висит старинная,
И детство все — такое длинное,
И наш такой короткий век.
Всю ночь бредем мы сквозь сумятицу,
Сумятицу, сумятицу,
И лишь к утру на нас накатится
Догадка, что была в крови:
Все от того, что сон под пятницу,
Под пятницу, под пятницу
Нам дан затем, чтобы не спрятаться
От нашей собственной любви.
Когда в мой дом любимая вошла,
В нём книги лишь в углу лежали валом.
Любимая сказала: «Это мало.
Нам нужен дом». Любовь у нас была.
И мы пошли со старым рюкзаком,
Чтоб совершить покупки коренные.
И мы купили ходики стенные,
И чайник мы купили со свистком.
Ах, лучше нет огня, который не потухнет,
И лучше дома нет, чем собственный твой дом,
Где ходики стучат старательно на кухне,
Где милая моя и чайник со свистком.
Потом пришли иные рубежи,
Мы обрастали разными вещами,
Которые украсить обещали
И без того украшенную жизнь.
Снега летели, письмами шурша,
Ложились письма на мои палатки,
Что дома, слава Богу, всё в порядке,
Лишь ходики немножечко спешат.
Ах, лучше нет огня, который не потухнет,
И лучше дома нет, чем собственный твой дом,
Где ходики стучат старательно на кухне,
Где милая моя и чайник со свистком.
С любимой мы прожили сотню лет,
Да что я говорю — прожили двести,
И показалось мне, что в новом месте
Горит поярче предвечерний свет
И говорятся тихие слова,
Которые не сказывались, право,
Поэтому, не мудрствуя лукаво,
Пора спешить туда, где синева.
С тех пор я много берегов сменил.
В своей стране и в отдалённых странах
Я вспоминал с навязчивостью странной,
Как часто эти ходики чинил.
Под ними чай другой мужчина пьёт,
И те часы ни в чём не виноваты,
Они всего единожды женаты,
Но, как хозяин их, спешат вперёд.
Ах, лучше нет огня, который не потухнет,
И лучше дома нет, чем собственный твой дом,
Где ходики стучат старательно на кухне,
Где милая моя и чайник со свистком.
Ах, какая пропажа — пропала зима!
Но не гнаться ж за нею на север?
Умирают снега, воды сходят с ума,
И апрель свои песни посеял.
Ну да что до меня — это мне не дано:
Не дари мне ни осень, ни лето,
Подари мне февраль — три сосны под окном
И закат, задуваемый ветром.
Полоса по лесам золотая легла,
Ветер в двери скребёт, как бродяга,
Я тихонечко сяду у края стола,
Никому ни в надежду, ни в тягость.
Все глядят на тебя — я гляжу на одно:
Как вдали проплывает корветом
Мой весёлый февраль — три сосны под окном
И закат, задуваемый ветром.
Ах, как мало я сделал на этой земле:
Не крещён, не учён, не натружен,
Не похож на грозу, не подобен скале,
Только детям да матери нужен.
Ну да что же вы всё про кино, про кино —
Жизнь не кончена, песня не спета:
Вот вам, братцы, февраль — три сосны под окном
И закат, задуваемый ветром.
Поклянусь хоть на библии, хоть на кресте,
Что родился не за пустяками:
То ль писать мне Христа на суровом холсте,
То ль волшебный разыскивать камень.
Дорогие мои, не виновно вино,
На огонь не наложено вето,
А виновен февраль — три сосны под окном
И закат, задуваемый ветром.
Ты глядишь на меня, будто ищешь чего,
Ты хватаешь за слово любое,
Словно хочешь найти средь пути моего
То, что ты называешь любовью.
Но в душе это дело заметено,
Словно крик по ночи — безответно,
Там бушует февраль, три сосны под окном
И закат, задуваемый ветром.