Глупое сердце, о чем же печалиться!
Встретясь, шутили, шутя целовалися,
Гордой победой она не похвалится,
В памяти счастья минуты осталися —
Глупое сердце, о чем же печалиться?
Тянется поле безмолвное, снежное,
Дремлют березки в безжизненном инее,
Небо нависло — уныло-безбрежное,
Странно неясное, серое, синее,
Усни, белоснежное поле!
Замри, безмятежное сердце!
Над мигом восходит бесстрастье;
Как месяц, наводит сиянье
На грезы о нежащей страсти,
На память о режущей ласке…
Конец. Отзвучали лобзанья.
В душе ни печали, ни счастья…
Так спят безответные дали,
Молчат многоцветные травы,
Остро и пламенно ранит
Взор твой, блестящий клинок.
Сердце искать не устанет.
Сердце, — как в мае цветок.
Снова ли душу обманет
Богом назначенный срок?
Року иду я на встречу,
Взор упирая во взор:
Рыцарь — в жестокую сечу,
Мысли священныя, жальте
Жалами медленных ос!
В этой толпе неисчетной,
Здесь, на вечернем асфальте,
Дух мой упорный возрос.
В этой толпе неисчетной
Что я? — лишь отзвук других.
Чуткое сердце трепещет:
Стон вековой, безотчетный
Отзвенели дни зимы.
Вновь лазурью дышим мы,
Сердцу сердца снова жаль, —
Манит сладкий флореаль!
Выходи, желанный друг,
За фиалками на луг.
В черной буре наших дней
Быть нам вспышками огней!
Нам во вражеских рядах
Я царь, ниспосланный на подвиг роковой.
Я воздвигаю храм, я сокрушаю грады.
Харос, мой верный вождь, Хирам, строитель мой,
Моим веленьям рады.
Один — мой острый меч, другой — мой тяжкий млат.
Повелеваю — я, а им и труд и думы.
Но выше грез моих вовеки не взлетят
Ливийские самумы.
Белыя клавиши в сердце моем
Робко стонали под грубыми пальцами,
Думы скитались в просторе пустом,
Память безмолвно раскрыла альбом,
Тяжкий альбом, где вседневно страдальцами
Пишутся строфы о счастьи былом…
Смеха я жаждал, хотя б и притворнаго,
Дерзкаго смеха и пьяных речей.
В жалких восторгах безстыдных ночей
Они повстречались в магический час.
Был вечер лазурным и запад погас,
И бледные тени над полем и лесом
Ложились, сгущались ажурным навесом.
На ласковом фоне весенних теней
Мечтатель-безумец он встретился с ней.
И первая встреча шепнула им много.
Как ландыш на сердце проснулась тревога,
Мелькнула, скользнула за тонким стеклом
Пламя факелов крутится, длится пляска саламандр.
Распростерт на ложе царском, — скиптр на сердце, — Александр.
То, что было невозможно, он замыслил, он свершил,
Блеск фаланги македонской видел Ганг и видел Нил,
Будет вечно жить в потомстве память славных, страшных дел,
Жить в стихах певцов и в книгах, сын Филиппа, твой удел!
Между тем на пышном ложе ты простерт, — бессильный прах,
Меня, искавшаго безумий,
Меня, просившаго тревог,
Меня, вверявшагося думе
Под гул колес, в столичном шуме,
На тихий берег бросил Рок.
И зыби синяя безбрежность,
Меня прохладой осеня,
Смирила буйную мятежность,
Мне даровала мир и нежность
И Город тот — был замкнут безнадежно!
Давила с Севера отвесная скала,
Купая груди в облачном просторе;
С Востока грань песков, пустыня, стерегла,
И с двух сторон распростиралось море.
О море! даль зыбей! сверканья без числа!
На отмели не раз, глаза, с тоской прилежной,
В узоры волн колеблемых вперив,
Следил я, как вставал торжественный прилив,
Высматривал, как царство вод безбрежно.