(Внутренние постоянные рифмы)
Как неяркие бутоны превращают лепестки
В ярко-радостные розы, ало-красные цветы, —
Так твой ропот затаенный, стоны девичей тоски,
Стали — сладостные грезы, жадно-страстные мечты!
И, как белая лилея, над прозрачностью пруда,
Закрывает в лунном свете свой убор, дыша чуть-чуть, —
Так, несмелая, пьянея, в дрожи брачного стыда,
Опускаешь взор, как дети, ты, — спеша ко мне на грудь!
Но, во мгле наставшей ночи, сны Красавицы Ночной
Дышат томно, дышат страстно, в летней, душной тишине, —
Так, опять поднявши очи, чуть лукавя с темнотой,
Ты нескромно, ты безгласно — ждешь, послушна, как во сне!
Нет, слова гонцов не ложны!
Ты безвременно сражен!
Все надежды невозможны,
Все, что счастье, — только сон!
Я лишь ночь одну вкушала
Умиленье ласк твоих,
И не знаю, как не знала,
Ты мой муж иль мой жених!
Ты мой пояс непорочный
В вечер брака развязал,
Но уже к стране восточной
Ветер парус напрягал!
Помню я: росой минутной
Окропил меня Морфей…
Вдруг, сквозь сон, я слышу смутно
Нет твоей руки — в моей.
Просыпаюсь: блеск доспеха,
Со щитом ты предо мной…
И, как робкий ропот смеха,
День стучится за стеной.
Я вскочила, охватила
Стан твой с жадностью змеи,
Миги длила и ловила
Очи милые твои.
Ветер гонит искры снега
Мимо окон, застя свет;
В свисте вьюги взрывы смеха;
Чутко плачет печь в ответ.
Здесь за дверью — остров малый,
Вихри волн — за рифом там.
Мгла причалы мачт сломала,
Мгла примчала нас к мечтам.
Лапой лампу пальма ль валит?
Зной с каких морских песков?
Ночь причудней. Пью в овале
Грустных губ вино веков.
Рыщут тигры; змеи свиты;
Прямо прянет вниз боа…
Что все страхи! лишь зови ты
Грот, где бред наш, — Самоа.
Мглами слеп, втеснюсь во мглу я,
Где прически прядь низка,
Чтоб вдохнуть сон снов, целуя
От виска и до виска!
Здесь снов не ваял Сансовино,
Не разводил садов Ле-Нотр.
Все, волей мощной и единой
Предначертал Великий Петр.
Остановив в болотной топи
Коня неистового скок,
Он повернул лицом к Европе
Русь, что смотрела на Восток;
Сковал седым гранитом реки,
Возвысил золоченый шпиль,
Чтоб в ясной мгле, как призрак некий,
Гласил он будущую быль.
Вдали — поля, поля России,
Усталый труд, глухая лень,
Всё те же нивы вековые
Всё тех же скудных деревень;
Вдали, как редкие цветенья,
Шумят несмело города,
В краях тоски и униженья,
Былого рабства и стыда.
Но Петроград огнями залит,
В нем пышный роскоши расцвет,
В нем мысль неутомимо жалит,
В нем тайной опьянен поэт,
В нем властен твой холодный гений,
Наш Кесарь-Август, наш Ликург!
И отзвуком твоих стремлений
Живет доныне Петербург!
Что устоит перед дыханьем
И первой встречею весны!
Ф. ТютчевСнова, с тайной благодарностью,
Глубоко дышу коварностью
В сердце льющейся весны,
Счастье тихое предчувствую,
И живой душой сопутствую
Птицам в далях вышины.
Снова будут сны и радости!
Разольются в поле сладости
Красных кашек, свежих трав.
Слух занежу в вешней прелести,
В шуме мошек, в легком шелесте
Вновь проснувшихся дубрав.
Снова ночи обнаженные
Заглядятся в воды сонные,
Чтоб зардеться на заре.
Тучка тонкая привесится
К золотому рогу месяца,
Будет таять в серебре.
Эти веянья и таянья,
Эти млеянья и чаянья,
Этот милый майский шум, —
Увлекая к беспредельности,
Возвращают тайну цельности
Снов и мира, слов и дум…
Ты в древних сагах был предсказан,
Последний викинг, вождь-герой!
Мечтой веков миропомазан
За Север на смертельный бой!
Ты принял беспощадный вызов,
Поверив в помощь тайных сил,
Свой подвиг, сана не унизив,
Как Рыцарь Полюса свершил.
И пусть, обманут зовом славы,
Ты дерзко жребии метал,
Пусть на пустых полях Полтавы
Судьбу столетий проиграл, —
Но сны заветные народа
В тебе свой образ обрели,
Сны духовидца, морехода,
Завоевателя земли!
Стоишь ты, призрак древней саги,
В своей столице над толпой
И вдохновенным взмахом шпаги,
Как прежде, манишь за собой.
Мне, гостю с вражьего Востока,
Склониться пред тобой дозволь,
Игрок безумный в кости Рока,
Венчанный Полюсом король!
Республика последних снов на грани,
Где шелест нив и шум лесной к пустыне
Приносят гул надбрежных обмираний!
Предельные, где скат песков, святыни!
Убогий храм, прямь пальмовой колонны,
И нить бойниц, в простом, но тесном тыне.
Там, на крыльце, твой светлый лик, наклонный
К окну, где свет от светочей Кибелы;
Чу! хоры жриц — мне омен благосклонный!
Там, сзади, край, где, в битвах огрубелы,
Ввысь вызов мечут журавлям пигмеи,
Где склоны гор костями странных — белы;
Там тяжек путь, пустых ночей немее,
Самумов зов, за сушью сдвиг миража, —
А здесь, а здесь! твой взор, — черты камеи!
Был долог срок — искать возврат. Пора же
В тень памяти швырнуть Край Носорогов.
Слышней наш топот; копья взносит стража.
Миг, разве миг? Я, пыльный, на порогах,
Мечта, стой здесь! Мечта, в день не гляди ты!
Что, кроме влажных губ к губам! С отрогов
Последних снов диск ранней Афродиты.
За годами год, девятнадцатый год
Висит надо мною недвижимый свод,
Недвижимый свод неподвижной тюрьмы,
Обвеянный Ужасом Тьмы…
За годами год вереницею лет —
Висит надо мною бесформенный бред,
И с дикою грезой напрасна борьба —
Кошмар не оставит раба.
В усильях проснуться всегда истомлен,
Я снова хочу погрузиться в тот сон,
Где тени видений покинут меня,
Чтоб утром проснуться для дня.
Но нет возвращенья ко сну моему,
В неясном кошмаре я вижу тюрьму,
И сам узнаю свой бесформенный бред,
И бьюсь — и спасения нет…
Я сам сознаю, что немного минут
Продлится кошмар, но минуты бегут,
Я годы считаю, и время идет,
Идет девятнадцатый год.
Май 1895
Руками плечи опоясаны,
Глаза с глазами смежены,
Друг друга сном огня пьянят они, —
Венчанных двое меж иных.
Миг кем-то где-то предназначенный!
Стонать бесплодно: пощади!
В воде столетий опрозраченной
Для зорких глаз палящий диск!
Кассандры рушащихся Илиев,
Иоанны Патмосов в огне!
Вы тщетно в выкриках таили гнев, —
Что будет, видя как в окне.
Еще весталка не ждала греха,
Еще не вызвал брата Рем,
Уже был избран меч Алариха
Жечь мрамор римских алтарей.
Нас так, с порога дней, провидели, —
Осенний луч с поры весны, —
В мечты все Сапфо, все Овидии,
Всех Атлантид слепые сны!
4 июня 1921
1
— О чем же ты тоскуешь, витязь,
Один на башенной стене?
— Убийством и борьбой насытясь,
Еще я счастлив не вполне.
Меня гнетут мои кольчуги,
Хочу изведать тайны сна.
Уйдите прочь, друзья и слуги,
Меня утешит тишина.
2
— Зачем же, слуги, вы таитесь
В проходах темных, в тишине?
— Наш господин, наш славный витязь,
Давно покоится во сне.
Мы ждем, что дверь — вдруг распахнется,
Он крикнет зовом боевым
И вновь к победам понесется,
А мы тогда — за ним! за ним!
3
— Меня ты слышишь ли, мой витязь?
Довольно спать! восстань! восстань!
— Мечтой и тишиной насытясь,
Я перешел земную грань.
Давно мои белеют кости,
Их червь покинул гробовой,
Все слуги дремлют на погосте,
И только тени пред тобой!
Снова сон, векам знакомый!
Где-то там, в небесной сфере,
Повернулось колесо,
Вновь, как древле, Одиссея,
Дея чары и слабея
Дрожью медленной истомы,
В сталактитовой пещере
Молит нимфа Калипсо.
Девы моря, стоя строем,
На свирелях песню ладят,
Запад пурпуром закрыт;
Мореход неутомимо
Ищет с родины хоть дыма;
А богиня пред героем
То сгибается, то сядет,
Просит, плачет, говорит:
«Муж отважный, посмотри же!
Эти груди, плечи, руки, —
В мире радостном, — даны
Лишь бессмертным, лишь богиням,
Губы в ласке теплой сдвинем,
Телом всем прильни поближе,
Близ меня ль страдать в разлуке
С темным теремом жены?»
Но скиталец хитроумный,
Как от грубого фракийца,
Лик свой, в пышности седин, —
От соблазнов клонит строже…
Ах, ему ли страшно ложе?
Но он видит — праздник шумный,
Где в дверях отцеубийца, —
Калипсо прекрасный сын!
16 марта 1921
Есть демоны пыли,
Как демоны снега и света.
Есть демоны пыли!
Их одежда, багряного цвета,
Горит огнем.
Но серым плащом
Они с усмешкой ее закрыли.
Демоны пыли
На шкапах притаились, как звери,
Глаза закрыли.
Но едва распахнутся двери,
Они дрожат,
Дико глядят;
Взметнутся, качнутся демоны пыли.
Где они победили,
Там покой, там сон, сновиденья,
Как в обширной могиле.
Они дремлют, лежат без движенья,
Притаясь в углу,
Не смотрят во мглу,
Но помнят сквозь сон, что они победили.
О демоны пыли!
Вы — владыки в красочном мире!
О демоны пыли!
Ваша власть с веками все шире!
Ваш день придет, —
И все уснет
Под тихое веянье серых воскрылий.
Как странно! Круг луны;
Луг белым светом облит;
Там — ярки валуны;
Там — леса черный облик.
Все, что росло в былом,
Жизнь в смене лет иначит:
Храм прошлых снов — на слом,
Дворец жить завтра — начат.
А лунный луч лежит
Весь в давних днях, и в этом
Былом мертвец межи
Ведет по травам светом.
Ведет, как вел в века,
В сон свайных поселений,
Чтоб в тайны Халд вникал,
Чтоб Эллин пел к Селене.
Что годы! тот же он!
Луг в светоемы манит;
Тот бред, что был сожжен,
Вновь жжет в его обмане.
Как странно! Лунный круг,
Банальный, бледный, давний…
И нет всех лет, и вдруг
Я — с Хлоей юный Дафнис!
Пустынен берег тусклого Аверна,
Дрожат кругом священные леса,
Уступы гор отражены неверно, И, как завеса, мутны небеса.
Здесь, в тишине, в пещере сокровенной,
Внимая вечно чьи-то голоса, Живет сибилла. Судьбы всей вселенной
Пред ней проходят, — лица, имена
Сменяются, как сны, в игре мгновенной.И этой сменой снов потрясена,
Сама не постигая их значенья,
На свитках записать спешит онаИ звуки слов, и вещие виденья,
Пророчества, и тайны божества.
И пишет, и дрожит от исступленья, И в ужасе читает те слова…
Но кончен свиток, и со смехом, злобно,
Она его бросает и, едваУспев взглянуть, берет другой, подобный,
И пишет вновь, в тревоге, чуть дыша.
А ветер скал лепечет стих надгробный, Взвивает свитки и влечет, шурша.
Свет обмер, тени наклонились,
Пространней запах слитых лип;
Последний звон заходит, силясь
Во тьме сдержать надгробный всхлип.
И стала ночь, и снова стало
Пустынно-тихо. Грезит луг,
Спят люди, не вернется стадо,
Реке дано катиться вслух.
Века, века, века учили
Земное ночью никнуть в сон,
Мять думы дня в слепом точиле,
Закрыв глаза, пить небосклон.
Шныряют совы; шум летучих
Мышей; лет легких мотыльков…
Все это — искры звезд падучих,
Чей мертвый мир был далеко.
Нам солнца ждать! Нам тьма — граница,
Нам тишь — черта меж гулов дней.
Наш мозг в дыханьях трав гранится,
Нам в снах вся явь борьбы видней.
18 мая 1924
Жизнь трепетов любви не старит,
Где ближе гибель — зорче страсть,
Так бред блаженств с Еленой Парид
Знал в Пергамах, готовых пасть.
За сводом свод возносят годы
Аркады радуг в сто цветов;
Все жгучей синь, все круче всходы
По твердым зернам лунных льдов.
Но в стуже лет, у горных срывов,
Где ветер в клочья рвет мечту,
Властней огонь в руках счастливых,
Свой факел взнесших в высоту.
Что в долах, там, где тмин и мята,
Пьянило дни, — мгновенный мед, —
На высях, здесь, как пламя, свято,
Алтарный дым до звезд влечет.
Смыкайтесь, арки, в белом блеске,
Над черной бездной, в вихре мча —
Сон Паоло и сон Франчески,
Что двух слепил под взвизг меча!
Рук ласковых касанья; приближенья
Губ страждущих; истома глаз ночных;
Предчувствующий трепет достиженья;
Прерывный вздох за грань кругов земных!
Вы, древние, проверенные чары!
Вопль троглодита в алой мгле времен,
Бред эллина во храме, гунна ярый
Восторг, Тристана и Изольды сон!
Вы, длящиеся в мертвых небоскребах,
Под скрежет революций, в дни войны,
Вы в гибелях, вы в благостях, вы в злобах,
Таящиеся вопли, бреды, сны!
Кто вырвет вас из мировых сознаний,
В костре куст лишний, чтоб не тмился свет?
Тебя спалит, — одну сквозь сто названий, —
Изида, Афродита, Аштарет!
Мы — человечества всплеск, мы — поэты,
В огне веков как можем не гореть?
Пусть гимны ночи в Атлантиде петы, —
Нам страсти вещий ужас — вечно петь!
Твой лик, загадочный и нежный,
Как отраженье в глубине,
Склонился медленно ко мне.
Твой лик, загадочный и нежный,
Возник в моем тревожном сне.
Встречаю призрак неизбежный:
Твой лик загадочный и нежный,
Как отраженье в глубине.
Твои уста, как уголь жгучий,
Язвят мне очи, плечи, грудь,
И сладко мне в огне тонуть.
Твои уста — как уголь жгучий!..
Мой сон! полней и ярче будь,
Томи меня, пали и мучай!
Твои уста, как уголь жгучий,
Язвят мне очи, плечи, грудь.
Неспешный ужас сладострастья,
Как смертный холод лезвия,
Вбирает жадно жизнь моя.
Неспешный ужас сладострастья
Растет, как бури шум, — и я
Благословляю стоном счастья
Неспешный ужас сладострастья,
Как смертный холод лезвия.
Мне опять приснились дебри,
Глушь пустынь, заката тишь.
Желтый лев крадется к зебре
Через травы и камыш.
Предо мной стволы упрямо
В небо ветви вознесли.
Слышу шаг гиппопотама,
Заросль мнущего вдали.
На утесе безопасен,
Весь я — зренье, весь я — слух.
Но виденья старых басен
Возмущают слабый дух.
Крылья огненного змея
Не затмят ли вдруг закат?
Не взлетит ли, искры сея,
Он над нами, смерти рад?
Из камней не выйдет вдруг ли
Племя карликов ко мне?
Обращая ветки в угли,
Лес не встанет ли в огне?
Месяц вышел. Громче шорох.
Зебра мчится вдалеке.
Лев, взрывая листьев ворох,
Тупо тянется к реке.
Дали сумрачны и глухи.
Хруст слышнее. Страшно. Ведь
Кто же знает: это ль духи
Иль пещеры царь — медведь!
И если, страстный, в час заветный,
Заслышу я мой трубный звук…
Tertia Vigilia
Мой трубный зов, ты мной заслышан
Сквозь утомленный, сладкий сон!
Альков, таинственен и пышен,
Нас облегал со всех сторон.
И в этой мгле прошли — не знаю, —
Быть может, годы и века.
И я был странно близок раю,
И жизнь шумела, далека.
Но вздрогнул я, и вдруг воспрянул,
И разорвал кольцо из рук.
Как молния, мне в сердце глянул
Победно возраставший звук.
И сон, который был так долог,
Вдруг кратким стал, как всё во сне.
Я распахнул тяжелый полог
И потонул в палящем дне.
В последний раз взглянул я свыше
В мое высокое окно:
Увидел солнце, небо, крыши
И города морское дно.
И странно мне открылась новой,
В тот полный и мгновенный миг,
Вся жизнь толпы многоголовой,
Заботы вспененный родник.
И я — в слезах, что снова, снова
Душе открылся мир другой,
Бегу от пышного алькова,
Безумный, вольный и нагой!
Трава весенняя допела
Свою живую зелень. Зной
Спалил сны мая, и Капелла
Кропит июньской белизной.
Вот ночи полночь, полдень года,
Вот вечер жизни, но, во мгле,
Вот утро, жгучий луч восхода,
Не к вышине, а по земле!
Зари, еще не возвещенной,
Вино пьяно, и я, взамен,
Готов, заранее прощенный,
Для всех безумств, для всех измен.
Пусть вечер! он же — полдень! — Где-то
Цветам процвесть, их пчелам пить, —
И стебли чьих-то рук воздеты,
Чтоб вечный полюс торопить.
Пусть август будет. Плод налитый
Спадет в корзину, мертв и жив.
За десять лет замшеют плиты,
Недавний гроб не обнажив…
Но нынче ночь. Кротка Капелла,
Кропя июньской белизной;
Трава сны зелени допела,
И всюду — только свет и зной!
О нет, мне жизнь не надоела,
Я жить хочу, я жизнь люблю!
А. ПушкинИдут года. Но с прежней страстью,
Как мальчик, я дышать готов
Любви неотвратимой властью
И властью огненной стихов.
Как прежде, детски, верю счастью
И правде переменных снов!
Бывал я, с нежностью, обманут
И, с лаской, дружбой оскорблен, —
Но строфы славить не устанут
Мечты и страсти сладкий сон.
Я говорю: пусть розы вянут,
Май будет ими напоен!
Всё прошлое — мне только снилось,
Разгадка жизни — впереди!
Душа искать не утомилась,
И сердце — дрожью жить в груди.
Пусть все свершится, — что б ни сбылось! —
Грядущий миг, — скорей приди!
Вновь, с рыбаком, надежды полный,
Тая восторженную дрожь,
В ладье гнилой, бросаюсь в волны.
Гроза бушует вкруг. Так что ж!
Не бойся, друг! пусть гибнут челны:
Ты счастье Цезаря везешь!
В уголку далеком парка,
Солнцем залитая ярко,
Дремлет мраморная арка, —
Память пышной старины;
Вдоль по речке — ни волны;
Клены — в сон погружены;
Спит под ивами байдарка;
Спит заброшенная барка;
Полдень парит; всюду жарко;
Все о прошлом видит сны.
Заросли травой аллеи;
Глушь с годами — все темнее;
На газон всползают змеи;
Смолк иссохший водопад…
А когда-то, век назад,
Как был шумен летом сад!
Здесь вели свои затеи
Девы, с обликом камеи,
Меж красавцев, а лакеи
Ждали, выстроены в ряд;
Здесь, что день, звучало эхо
Детски радостного смеха;
За потехами потеха
Здесь меняла пестрый вид…
Век прошел, и все молчит;
Словно целый мир забыт,
Мир веселий, мир успеха!
Лишь, как сумрачная веха,
Возле грецкого ореха
Арка мраморная спит.
Бледнеют тени. Из-за ставен
Рассвет бесстыдно кажет лик.
Над нами новый день бесправен,
Еще царит последний миг.
Гремит случайная телега
По тяжким камням мостовой.
Твое лицо белее снега,
Но строг и ясен облик твой.
Как стадо пьяное кентавров,
Спят гости безобразным сном.
Венки из роз, венки из лавров
Залиты — смятые — вином.
На шкуры барсов и медведей
Упали сонные рабы…
Пора помыслить о победе
Над темным гением Судьбы!
Ты подняла фиал фалерна
И бросила… Условный знак!
Моя душа осталась верной:
Зовешь меня — иду во мрак.
У нас под складками одежды,
Я знаю, ровен сердца стук…
Как нет ни страха, ни надежды —
Не будет ужаса и мук.
Два лезвия блеснут над ложем,
Как сонный вздох, провеет стон, —
И, падая, мы не встревожим
Кентавров пьяных тусклый сон.
Книг, статуй, гор, огромных городов,
И цифр, и формул груз, вселенной равный,
Всех опытов, видений всех родов,
Дней счастья, мигов скорби своенравной,
И слов, любовных снов, сквозь бред ночей,
Сквозь пламя рук, зов к молниям бессменным,
Груз, равный вечности в уме! — на чьей
Груди я не дрожал во сне надменном?
Стон Клеопатр, вздох Федр, мечты Эсфирей,
Не вы ль влились, — медь в память, — навсегда!
Где фильмы всей земли кружат в эфире,
Еще звучат, поют векам — их «да»!
Взношу лицо; в окно простор звездистый,
Плечо к плечу, вздох нежный у виска.
Миг, новый миг, в упор былых вгнездись ты!
Прибой швырнул на берег горсть песка.
Сбирай в пригоршни книги, жизни, сны, —
Своих Голландии в гул морской плотины, —
Вбирай в мечты все годы, — с крутизны
Семи холмов покорный мир латаны!
А им, а тем, кто в буйстве ветра ниц
Клонились, лица — «Страшный суд» Орканий,
Им — в счет слепот иль — в ряд цветных страниц;
Горсть на берег, лот в груз живых сверканий!
На Невском, как прибой нестройный,
Растет вечерняя толпа.
Но неподвижен сон спокойный
Александрийского столпа.
Гранит суровый, величавый,
Обломок довременных скал!
Как знак побед, как вестник славы,
Ты перед царским домом стал.
Ты выше, чем колонна Рима,
Поставил знаменье креста.
Несокрушима, недвижима
Твоя тяжелая пята,
И через кровли низких зданий,
Всё озирая пред собой,
Ты видишь в сумрачном тумане
Двух древних сфинксов над Невой.
Глаза в глаза вперив, безмолвны,
Исполнены святой тоски,
Они как будто слышат волны
Иной, торжественной реки,
Для них, детей тысячелетий,
Лишь сон — виденья этих мест,
И эта твердь, и стены эти,
И твой, взнесенный к небу, крест.
И, видя, что багряным диском
На запад солнце склонено,
Они мечтают, как, — давно, —
В песках, над падшим обелиском,
Горело золотом оно.
На склоне лет, когда в огне
Уже горит закат кровавый,
Вновь предо мной, как в тихом сне,
Проходят детские забавы.
Но чужды давние отравы
Душе, вкусившей темноты.
Лишь вы, как прежде, величавы,
Любви заветные мечты!
Я помню: в ранней тишине
Я славил жгучий полдень Явы,
Сон пышных лилий на волне,
Стволы, к которым льнут удавы,
Глазам неведомые травы,
Нам неизвестные цветы…
Всё смыли, как потоком лавы,
Любви заветные мечты!
Я помню: веря злой весне,
Ловил я зыбкий призрак славы;
Казалось так желанно мне —
Грань преступать, ломать уставы.
Но понял я: все цепи — ржавы,
Во всем — обманы суеты:
И вы одни в сем мире правы,
Любви заветные мечты!
Сын Венеры, Амор лукавый,
Храни меня отныне ты,
Встают, как из-за леса главы,
Любви заветные мечты.
Я посетил твой прах, забытый и далекий,
На сельском кладбище, среди простых крестов,
Где ты, безвестный, спишь, как в жизни, одинокий,
Любовник тишины и несказанных снов.
Ты позабыт давно друзьями и врагами,
И близкие тебе давно все отошли,
Но связь давнишняя не порвалась меж нами,
Двух клявшихся навек — жить радостью земли!
И здесь, в стране чужой, где замки над обрывом
Ревниво берегут сны отошедших дней,
Где бурная река крутит своим разливом
Ряды поверженных, воде врученных пней;
Где старые дубы и сумрачные вязы,
Как в годы рыцарей, стоят глухой стеной;
Где ночью, в синеве, всемирные алмазы
Спокойно бодрствуют над юной вновь страной;
Ты мой заслышал зов, такой же, как и прежде!
Я радостно воззвал, и ты шепнул: «Живи!
Дыши огнем небес, верь песне и надежде,
И тело сильное опять отдай любви!»
Ты мне сказал: «Я здесь, один, в лесу зеленом,
Но помню, и сквозь сон, мощь бури, солнца, рек,
И ветер, надо мной играя тихим кленом,
Поет мне, что земля — жива, жива вовек!»
Опять мой посох приготовлен,
Все тот же, старый и простой,
И день отбытия условлен —
Отмечен роковой чертой.
Там, за окном, в пустом пространстве,
Все тот же — милый лик луны.
Кругом — трофеи прежних странствий,
Как память мира и войны.
Там— камни с гор, там — лук и стрелы,
Там — идолы, там — странный щит,
Мой облик, грустно-поседелый,
На них из зеркала глядит.
Вот — карты; резко исчертила
Их чья-то сильная рука.
Вот — книги; что когда-то жило,
Звучит в них — зов издалека!
А там — собранье всех приветствий,
Дипломов пышных и венков…
(О, слава! Как приманчив в детстве
Твой льстивый, твой лукавый зов!)
Так почему ж, под мирной сенью,
Мне не дремать покойным сном,
Не доверяться наслажденью
Мечты о буйном, о былом?
Я окружен давно почетом,
Хвалой ненужной утомлен.
Зачем же бурям и заботам
Я брошу мой счастливый сон?
В замке пышном и старинном, где пустынный круг покоев
Освящен и облелеян грустной тайной тишины,
Дни следя, как свиток длинный, жажду жизни успокоив,
Я всегда мечтой овеян, я храню любовно сны.
Сны приходят в пестрой смене, ряд видений нежит душу,
Но одна мечта меж ними мне дороже всех других.
Ради милых умилений давней клятвы не нарушу,
Утаю святое имя, не включу в певучий стих!
Словно девушка стыдлива, шаловлива, как ребенок,
И как женщина желанна, предо мной встает она:
Губы сжаты так тоскливо, стан изогнутый так тонок,
И глаза глядят так странно — из. глубин неясных сна!
В замке пышном и старинном, мы, в пустынной старой зале,
Руки медленно сплетаем, там, где дремлют зеркала,
Соблазнительно-невинно, в дрожи счастья и печали,
Клятвы страсти повторяем, и от них бледнеет мгла.
Теплых уст прикосновенья, приближенья рук палящих,
И биенье близко, рядом, сердца в трепетной груди…
Но потом, как дуновенье, словно листьев шелестящих,
С ветром, шепоты над садом, — тихий голос: «Уходи!»
Зову тайному покорна, из упорных рук без слова
Ускользая, на прощанье из стекла бросает взгляд…
Но уже над бездной черной рой видений вьется снова:
Форм бесстыдных очертанья, очи, губы, хаос, ад…
В замке пышном и старинном, где пустынно дремлют тени,
Как в безмолвии могилы, я живу в беззвучной мгле,
Сны слежу, как свиток длинный, чтоб среди иных видений
Увидать, как облик милый улыбнется мне в стекле!
8 мая 1912
Крут и терпк осенний вечер; с поля
Дух солом, земли, трав и навоза;
Ветер с ветром, вдоль колдобин споря,
Рвет мечту из тесных стен на воздух;
Квак лягушек в уши бьет в болоте;
Смех совы кувыркнул тени с елок;
Сиплый скрип тьму медленно молотит;
С тьмой ползет вол из лесу в поселок.
Ночь, где ж ты, с твоей смертельной миррой,
Ночь Жуковских, Тютчевых, всех кротких?
Метки редких звезд в выси надмирной —
Меди длинных стрел с тетив коротких.
Книг, бумаг, рифм, спаренных едва лишь,
Тает снег, дрожа под лунной грудью;
Гей, Геката! в прорезь туч ты валишь
Старых снов, снов буйных буршей груду.
Где ж нам? Что ж нам? Как нам план закончить?
Мир иным стал! мы ль в нем неизменны?
Все — за тенью, вслед за псом, за гончей,
Все — как пес, послушны скучным сменам…
Ты к мальчику проникнешь вкрадчиво,
Добра, как старшая сестра;
Браня его, как брата младшего,
Ты ласково шепнешь: «Пора!»
В насмешливом, коварном шепоте
Соблазн неутолимый скрыт.
И вот — мечта о жгучем опыте
Сны и бессонницу томит.
Ты девушку, как мать, заботливо,
Под грешный полог проведешь;
В последнем споре изворотливо
Найдешь губительную ложь;
В минуты радости изменчивой
Подскажешь тихо: «Ты права!»
И вынудишь язык застенчивый
Твердить бесстыдные слова.
Ты женщине, как друг испытанный,
Оставшись с ней наедине,
Напомнишь про роман прочитанный,
Про облик, виденный во сне.
И, третья между двух, незримая,
В альковной душной темноте,
Как цель, вовек недостижимая,
Покажешься ее мечте.
Кто, кто из нас тебе, обманчивой,
Не взмолится, без слов, тайком?
Ты нежно скажешь: «Не заканчивай
Томящих грез: я — пред концом…»
И, видя в слабости поверженным
Блаженно-жалкого раба,
Вдруг засмеешься смехом сдержанным,
Царица, воля чья — Судьба!
Эту женщину я раз единый видел.
Мне всегда казалось: было то во сне.
Я ее любил; потом возненавидел;
Вновь ее увидеть не придется мне.С ней вдвоем мы были где-то на концерте,
Сближенные странно радостной мечтой.
Звуки ясно пели о блаженстве смерти,
О стране, где сумрак, тайна и покой.Кончилась соната. Мы перебежали
Яркий блеск фойе и залы тихой мглы.
Промелькнули лестниц темные спирали,
Нижних переходов своды и углы.Наконец, пред дверью, почернелой, низкой,
Словно сговорившись, стали мы вдвоем.
Кто-то мне твердил, что цель исканий близко.
Задыхаясь, тихо, я сказал: «умрем!»Женщина поспешно дверь открыла. Смутно
Озарились глуби сумрачных углов.
Комната была пустой и неприютной,
У стены направо высился альков.И движеньем быстрым, — делая мне знаки
Следовать за нею, — женщина вошла,
Распустила косы, хохоча во мраке,
На постель припав, любовника ждала.Раненное больно, сердце вдруг упало.
Помню вновь проходы, отблеск на стене…
Я вернулся к людям, к свету, к шуму зала.
Мне всегда казалось; было то во сне.
Июльский сумрак лепится
К сухим вершинам лип;
Вся прежняя нелепица
Влита в органный всхлип;
Семь ламп над каруселями —
Семь сабель наголо,
И белый круг усеяли,
Чернясь, ряды голов.
Рычи, орган, пронзительно!
Вой истово, литавр!
Пьян возгласами зритель, но
Пьян впятеро кентавр.
Гудите, трубы, яростно!
Бей больно, барабан!
За светом свет по ярусам, —
В разлеты, сны, в обман!
Огни и люди кружатся,
Скорей, сильней, вольней!
Глаза с кругами дружатся,
С огнями — пляс теней.
Круги в круги закружены,
Кентавр кентавру вслед…
Века ль обезоружены
Беспечной скачкой лет?
А старый сквер, заброшенный,
Где выбит весь газон,
Под гул гостей непрошеных
Глядится в скучный сон.
Он видит годы давние
И в свежих ветках дни,
Где те же тени вставлены,
Где те же жгут огни.
Все тот же сумрак лепится
К зеленым кронам лип;
Вся древняя нелепица
Влита в органный всхлип…
Победа ль жизни трубится —
В век, небылой досель, —
Иль то кермессы Рубенса
Вновь вертят карусель?
Гордись! я свой корабль в Египет,
Как он, вслед за тобой провлек;
Фиал стыда был молча выпит,
Под гордой маской скрыт упрек.
Но здесь мне плечи давит тога!
Нет! я — не тот, и ты — не та!
Сквозь огнь и гром их шла дорога,
Их жизнь сном страсти обвита.
Он был как бог входящий принят;
Она, предав любовь и власть,
Могла сказать, что бой он кинет, —
Гибель за гибель, страсть за страсть.
А мы? Пришел я с детской верой,
Что будет чудо, — чуда нет.
Нас мягко вяжет отсвет серый,
Наш путь не жарким днем согрет.
Те пропылали! Как завидны
Их раны: твердый взмах клинка,
Кровь с пирамиды, две ехидны,
Все, все, что жжет нас сквозь века!
А нас лишь в снах тревожит рана,
Мы мудро сроков тайны ждем.
Что ж даст нам суд Октавиана,
Будь даже мы тогда вдвоем!
Прощай! Я в чудо верил слепо…
Вот славлю смерть мечты моей.
И пусть в свой день с другим у склепа
Ты взнежишь яд священных змей!
6 августа 1920