Один ее взгляд ярче тысячи звезд!
Небесный, алмазный, сверкающий крест, —
Один ее взгляд выше тысячи звезд!
Я встретил на миг лишь один ее взгляд, —
Алмазные отсветы так не горят…
Я встретил на миг один ее взгляд.
О, что за вопросы виделись в нем!
Я смутно померк в венце золотом…
О, что за вопросы виделись в нем!
Умрите, умрите, слова и мечты, — красоты
(Сплошные рифмы)
Черный и упрямый локон вьется нежно близ меня,
Но упорно в рамы окон льется снежный отблеск дня.
Тайны ночи побледнели, дали грубы, груб их свет…
Не случайно очи млели! ждали губы губ в ответ!
Ты невольно грудь склонила… Как тревожно дышишь ты!..
О, как больно! Будь, что было! Можно все, — услышь мечты!
Внемлешь? нет? Упрямый локон с плеч скатился, соскользнул…
Иль ты дремлешь? В рамы окон, словно меч, вонзился гул.
(Серпантин)
Я, печален, блуждаю меж знакомых развалин,
Где, давно ли, рыдал я от ласкательной боли!
Камни те же, и тот же ветер, медленный, свежий,
Мглу колышет, и берег маргаритками вышит…
Но иное томленье душу режет в покое:
Вместо жгучей печали — сон, как осень, тягучий!
Эти камни так тверды! и уныло близка мне
Эта башня под мхами, с ее думой всегдашней
О далеком, отшедшем, дорогом, хоть жестоком!
Бывают миги тягостных раздумий,
Когда душа скорбит, утомлена;
И в книжных тайнах, и в житейском шуме
Уже не слышит нового она.
И кажется, что выпит мной до дна
Весь кубок счастья, горя и безумий.
Но, как Эгерия являлась Нуме, —
Мне нимфа предстает светла, ясна.
Моей мечты созданье, в эти миги
Она — живей, чем люди и чем книги,
Не заглушить стремленья к высшей сфере
И буре той, что днесь шумит кругом!
Пусть вновь все люди — злобный враг с врагом.,
Пусть в новых душах вновь воскресли звери.
На суше, в море, в вольной атмосфере,
Везде — война, кровь, выстрелы и гром…
Рок ныне судит неземным судом
Позор республик лживых и империй!
Сквозь эту бурю истина пройдет,
Народ свободу полно обретет
О, если б я мог быть невинным, как ты,
Как ты — отзвук лазурного эхо! —
Беспечно видеть твои черты,
С улыбкой слушать колокольчики смеха!
Целый день мы с тобой проводили б вдвоем,
Наслаждаясь запущенным садом,
Бегали б в темных аллеях, — потом
Отдыхать садились бы рядом.
Мы были б с тобой две сестры,
Делили грезы, радость, печали,
(Триолет-анафора)
Мой милый маг, моя Мария, —
Мечтам мерцающий маяк.
Мятежны марева морские,
Мой милый маг, моя Мария,
Молчаньем манит мутный мрак.
Мне метит мели мировые
Мой милый маг, моя Мария,
Мечтам мерцающий маяк!
(Сапфический метр Сульпиция Луперка)
Суждена всему, что творит Природа
(Как его ни мним мы могучим), гибель.
Все являет нам роковое время
Хрупким и бренным.
Новое русло пролагают реки,
Путь привычный свой на прямой меняя.
Руша перед собой неуклонным током
Берег размытый,
Роет толщу скал водопад, спадая;
На горячем песке, пред ленивым прибоем,
Ты легла; ты одна; ты обласкана зноем.
Над тобой небеса от лучей побледнели.
Тихо миги проходят без цели, без цели.
За тобой на откосе спокойные сосны.
Были осени, зимы, и вёсны, и вёсны…
Море мирно подходит с ленивым прибоем.
Этим морем, мгновеньем, покоем и зноем
Хорошо упиваться без дум, без загадок.
Час дремотный на взморье так сладок, так сладок.
Тощий мох, кустарник чахлый,
Искривленная сосна,
Камень, сумрачный и дряхлый,
Белой пыли пелена…
Древней пылью поседели
Можжевельник и гранит.
Этот мир достиг до цели
И, как мудрый старец, спит.
А за гранями обрывов
Волн восторженный разбег,
Растопленный день вечереет,
Бесцветное небо померкло,
И призрачный месяц светлее
Над редкой сеткой из веток.
Затеплились окна под крышей,
В садах освещенные пятна,
И, словно летучие мыши,
Шныряют кругом самокаты.
Март! Пора нам жить наруже!
Как бегут ручьи из пены!
Но недвижны в полной луже
Опрокинутые стены.
Много шумов, много звонов,
Мчатся конки, как живые.
И стоят без капюшонов
На постах городовые.
Опьяняет смелый бег.
Овевает белый снег.
Режут шумы тишину.
Нежат думы про весну.
Взглядом, взглядом облелей!
Рядом, рядом — и скорей!
Твой ли стан склонен ко мне?
Все ль обман и сон во сне?
Мир во власти зимних нег,
Миги застит дымный снег.
Нежно веет свежий ветер,
Сладко млеет светлый Мэлар,
Солнце медлит над закатом,
Озарив огнями даль, —
В небе, слабо-розоватом,
И в воде, литой как сталь.
Здравствуй, прежний, свежий ветер,
Здравствуй, новый, светлый Мэлар,
Сосны темные по склонам,
Пятна яркие листвы,
А.М. ФедоровуБыл день войны, но час предсмертный дня.
Ноябрьский воздух нежил, как в апреле.
Вкруг озими прозрачно зеленели,
Пылало солнце, небосклон пьяня.
Нас мотор мчал — куда-то иль без цели…
Бесцельность тайно нежила меня.
И ты, как я, заворожен был. Пели
Нам голоса закатного огня.
Забылось все: шум битв и вопль страданий…
Вдвоем, во храме мировых пыланий,
Гремя, прошел экспресс. У светлых окон
Мелькнули шарфы, пледы, пижама;
Там — резкий блеск пенсне, там — черный локон,
Там — нежный женский лик, мечта сама!
Лишь дым — за поездом; в снега увлек он
Огни и образы; вкруг — снова тьма…
Блестя в морозной мгле, уже далек он,
А здесь — безлюдье, холод, ночь — нема.
Лишь тень одна стоит на полустанке
Под фонарем; вперен, должно быть, взгляд
Он не искал — минутно позабавить,
Напевами утешить и пленить;
Мечтал о высшем: Божество прославить
И бездны духа в звуках озарить.
Металл мелодий он посмел расплавить
И в формы новые хотел излить;
Он неустанно жаждал жить и жить,
Чтоб завершенным памятник поставить,
Но судит Рок. Не будет кончен труд!
Расплавленный металл бесцельно стынет:
1
Кто поздно иль рано придет к сим воротам,
Пусть говорит учтиво и другом станет нам.
Молчание не трудно, и в нем позора нет,
А болтовня пустая приносит часто вред.
2
Путник! в этом городе можешь дни провесть.
Путник! в этом городе можешь выбрать гроб.
Всех, живущих в городе, можно знать и счесть.
Всех, умерших в городе, знает только бог.
За годом год, ряды тысячелетий, —
Нет! неисчетных миллионов лет,
Май, воскрешая луговины эти,
Их убирает в травянистый цвет.
Пытливцы видят на иной планете,
Что шар земной в зеленый блеск одет;
Быть может, в гимне там поет поэт:
«Как жизнь чудесна в изумрудном свете!»
Лишь наш привычный взор, угрюм и туп,
Обходит равнодушно зелень куп
…доколь в подлунном мире
Жив будет хоть один пиит!
А. ПушкинНет, мы не только творцы, мы все и хранители тайны!
В образах, в ритмах, в словах есть откровенья веков.
Гимнов заветные звуки для слуха жрецов не случайны,
Праздный в них различит лишь сочетания слов.
Пиндар, Вергилий и Данте, Гете и Пушкин — согласно
В явные знаки вплели скрытых намеков черты.
Их угадав, задрожал ли ты дрожью предчувствий неясной?
Нет? так сними свой венок: чужд Полигимнии ты.
(Свободный стих Гете)На всех вершинах —
Покой.
В листве, в долинах,
Ни одной
Не вздрогнет черты…
Птицы дремлют в молчании бора.
Погоди только: скоро
Уснешь и ты!
Ночи светлой, ночи летней
Сумрак лег над далью сонной.
Цвет и краски незаметней,
Воздух дышит благовонный.
То река иль то дорога
Вьет меж потемневших пашен?
К небу ветви поднял строго
Старый дуб, суров и страшен.
Огоньки в окошках блещут,
Небо чище и открытой,
Воды — свинца неподвижней; ивы безмолвно поникли;
Объят ночным обаяньем выгнутый берег реки;
Слиты в черту расстояньем, где-то дрожат огоньки.
Мир в темноте непостижней; сумраки к тайнам привыкли…
Сердце! зачем с ожиданьем биться в порыве тоски?
Мирно смешайся с преданьем, чарами сон облеки!
Чу! у излучины нижней — всхлип непонятный… Не крик ли?
К омуту, с тихим рыданьем, быстро взнеслись две руки…
Миг, — над безвестным страданьем тени опять глубоки.
Слышал? То гибнет твой ближний! Словно в магическом цикле
(Моностихи Авсония)
Первый Юлий раскрыл чертоги царские Цезарь;
Августу он передал и власть над градом, и имя;
Правил потом Тиберий, сын его сводный; за этим
Кай, получивший прозванье Калигулы в лагере ратном;
Клавдий воспринял потом правленье; а после жестокий
В роде Энея последний Нерон; за ним, не в три года,
Трое: Гальба, старик, напрасно веривший в друга,
Слабый Отон, по разврату позорный выродок жизни,
И недостойный ни власти, ни смерти мужа Вителий;
Отдамся ль я случайному наитью,
Сознательно ль — кую и правлю стих —
Я все ж останусь телеграфной нитью,
Протянутой в века из дней моих!
И я смотрю, раскрыв с усильем веки
Мечты, уставший, словно слабый глаз,
В грядущее! — как некогда ацтеки
Смотрели в мир, предчувствуя в нем нас.
Фонарь дуговой принахмурился,
И стадо на миг темно;
Небоскреб угрюмо зажмурился,
Под которым жду я давно.
Белея, веют снежинки, —
Чем мошки весной, веселей.
На кресте застывают слезинки
Ледяных хрусталей.
Он сказал мне: «Приду…»
Как давно
Пусть он останется безвестным
За далью призрачной неведомых морей,
Пусть он не станет вымеренным, тесным,
Как дом, как комната: от окон до дверей!
Чтоб с тонких берегов вседневности и жизни
В бинокль мечты чуть видеть мы могли,
Как пальмы клонятся в твоей отчизне,
Как тщетно к ней стремятся корабли.
Чтоб в море никогда не вышел Генуэзец,
Способный привести корвеллу к берегам.
Мой рок, благодарю, о верный, мудрый змий!
Яд отвержения — напиток венценосный!
Ты запретил мне мир изведанный и косный,
Слова и числа дав — просторы двух стихий!
Мне чужды с ранних дней — блистающие весны
И речи о «любви», заветный хлам витий;
Люблю я кактусы, пасть орхидей да сосны,
А из людей лишь тех, кто презрел «не убий».
Вот почему мне так мучительно знакома
С мишурной кисеей продажная кровать.
Памяти Дениса Папина
В серебряной пыли полуночная влага
Пленяет отдыхом усталые мечты,
И в зыбкой тишине речного саркофага
Отверженный герой не слышит клеветы.
Не проклинай людей! Настанет трепет, стоны
Вновь будут искренни, молитвы горячи,
Смутится яркий день, — и солнечной короны
Заблещут в полутьме священные лучи!
Как долго о прошлом я плакал,
Как страстно грядущего ждал,
И Голос — угрюмый оракул —
«Довольно!» сегодня сказал.
«Довольно! надежды и чувства
Отныне былым назови,
Приветствуй лишь грезы искусства,
Ищи только вечной любви.
Ты счастием назвал волненье,
Молил у страданий венца,
Как Мелизанда, и ты уронила корону в глубокий родник,
Плакала долго, напрасно клонила над влагой прозрачной свой лик.
Встретил в лесу тебя рыцарь суровый, пути потерявший ловец.
Странницей грустной нежданно пленился, другой тебе подал венец.
В замок угрюмый, старинный, старинный он ввел, как царицу, тебя,
Чтил он твой взор и твой голос певучий, тебе поклонялся, любя.
Но ты бежала от всех поклонений, с тоской о чудесном, ином…
Кто же сразил тебя ночью, жестокий, тяжелым и острым мечом!
Рыцарь суровый, над телом погибшей и руки ломай, и рыдай!
Верим мы все, что открыт Мелизанде желанный и радостный рай.
Первая звездочка! око вечернее,
Привет тебе!
Вечером сердце мое суевернее:
Молюсь Судьбе.
Первая звездочка! будь обещанием
Счастливых дней!
Слишком измучен я долгим блужданием
В кругу теней.
Глянули сестры твои, светлоокие,
Вот здесь, вот там…
А. Курсинскому
Для всех приходят в свой черед
Дни отреченья, дни томленья.
Одна судьба нас всех ведет,
И в жизни каждой — те же звенья!
Мы все, мы все переживем,
Что было близко лучшим душам,
И будем плакать о былом,
И клятвы давние нарушим!
За снами страсти — суждено
Как силы светлого и грозного огня,
Как пламя, бьющее в холодный небосвод,
И жизнь, и гибель я; мой дух всегда живет,
Зачатие и смерть в себе самом храня.
Хотя б никто не знал, не слышал про меня,
Я знаю, я поэт! Но что во мне поет,
Что голосом мечты меня зовет вперед,
То властно над душой, весь мир мне заслоня.
О, бездна! я тобой отторжен ото всех!
Живу среди людей, но непонятно им,
(Газелла)
Пылают летом розы, как жгучий костер.
Пылает летней ночью жесточе твой взор.
Пьянит весенним утром расцветший миндаль.
Пьянит сильней, вонзаясь в темь ночи, твой взор.
Звезда ведет дорогу в небесную даль.
Дорогу знает к сердцу короче твой взор.
Певец веселой песней смягчает печаль.
Я весел, если смотрит мне в очи твой взор.
Забыть я все согласен, чем жил до сих пор.