Город уши заткнул и уснуть захотел,
И все граждане спрятались в норы.
А у меня в этот час ещё тысячи дел,
Задёрни шторы и проверь запоры! Только зря — не спасёт тебя крепкий замок,
Ты не уснёшь спокойно в своём доме,
Потому что я вышел сегодня «на скок»,
А Колька Дёмин — на углу на стрёме.И пускай сторожит тебя ночью лифтёр
И ты свет не гасил по привычке —
Я давно уже гвоздик к замочку притёр,
Попил водички и забрал вещички.Ты увидел, услышал… Как листья дрожат
Твои тощие, хилые мощи.
Дело сделал своё я — и тут же назад,
А вещи — тёще в Марьиной Роще.А потом до утра можно пить и гулять,
Чтоб звенели и пели гитары,
И спокойно уснуть, чтобы не увидать
Во сне кошмары — мусоров и нары.Когда город уснул, когда город затих,
Для меня — лишь начало работы…
Спите, граждане, в тёплых квартирках своих.
Спокойной ночи, до будущей субботы!
Гололёд на Земле, гололёд,
Целый год напролёт — гололёд,
Будто нет ни весны, ни лета.
Чем-то скользким одета планета —
Люди, падая, бьются об лёд.
Гололёд на Земле, гололёд,
Целый год напролёт — гололёд.
Гололёд, гололёд, гололёд
Целый год напролёт, целый год.
Даже если планету — в облёт,
Не касаясь планеты ногами,
Не один, так другой упадёт —
Гололёд на Земле, гололёд, —
И затопчут его сапогами.
Гололёд на Земле, гололёд,
Целый год напролёт — гололёд.
Гололёд, гололёд, гололёд
Целый год напролёт, целый год.
Чтоб не было следов, повсюду подмели…
Ругайте же меня, позорьте и трезвоньте:
Мой финиш — горизонт, а лента — край земли,
Я должен первым быть на горизонте! Условия пари одобрили не все
И руки разбивали неохотно —
Условье таково: чтоб ехать — по шоссе,
И только по шоссе — бесповоротно.Наматываю мили на кардан
И еду параллельно проводам,
Но то и дело тень перед мотором:
То чёрный кот, то кто-то в чём-то чёрном.Я знаю, мне не раз в колёса палки ткнут.
Догадываюсь, в чём и как меня обманут.
Я знаю, где мой бег с ухмылкой пресекут
И где через дорогу трос натянут.Но стрелки я топлю — на этих скоростях
Песчинка обретает силу пули,
И я сжимаю руль до судорог в кистях —
Успеть, пока болты не затянули! Наматываю мили на кардан
И еду вертикально к проводам.
Завинчивают гайки… Побыстрее! —
Не то поднимут трос, как раз где шея.И плавится асфальт, протекторы кипят,
Под ложечкой сосёт от близости развязки.
Я голой грудью рву натянутый канат!
Я жив — снимите чёрные повязки! Кто вынудил меня на жёсткое пари —
Нечистоплотны в споре и расчётах.
Азарт меня пьянит, но, как ни говори,
Я торможу на скользких поворотах.Наматываю мили на кардан
Назло канатам, тросам, проводам.
Вы только проигравших урезоньте,
Когда я появлюсь на горизонте! Мой финиш — горизонт — по-прежнему далёк,
Я ленту не порвал, но я покончил с тросом —
Канат не пересёк мой шейный позвонок,
Но из кустов стреляют по колёсам.Меня ведь не рубли
на гонку завели —
Меня просили: «Миг не проворонь ты!
Узнай, а есть предел — там, на краю земли?
И можно ли раздвинуть горизонты?»Наматываю мили на кардан.
И пулю в скат влепить себе не дам.
Но тормоза отказывают… Кода!
Я горизонт промахиваю с хода!
Говорят, лезу прямо под нож.
Подопрёт — и пойдёшь! Что ты в тине сидишь карасём?
Не хочется — и всё!
Говорили игроки —
В деле доки, знатоки,
Профессионалы:
Дескать, что с такой игры —
И со штосса, и с буры —
Проигрыш немалый.Подпевалы из угла
Заявляли нагло,
Что разденут догола
И обреют наголо, Что я в покере не ах,
Что блефую дёшево,
Не имея на руках
Ничего хорошего.Два пройдохи — плут и жох —
И проныра, их дружок,
Перестраховались:
Не оставят ни копья —
От других, таких как я,
Перья оставались.Банчик — красная икра,
И мечу я весело.
В этот раз моя игра
Вашу перевесила![Я — ва-банк] и банк сорвал,
. . . . . . . .
И в углу у подпевал
. . . . . . . .
Один музыкант объяснил мне пространно,
Что будто гитара свой век отжила:
Заменят гитару электроорганы,
Электророяль и электропила…
Гитара опять
Не хочет молчать —
Поёт ночами лунными,
Как в юность мою,
Своими семью
Серебряными струнами!..
Я слышал вчера: кто-то пел на бульваре —
Был голос уверен, был голос красив.
Но кажется мне: надоело гитаре
Звенеть под его залихватский мотив.
И всё же опять
Не может молчать —
Поёт ночами лунными,
Как в юность мою,
Своими семью
Серебряными струнами!..
Электророяль мне, конечно, не пара —
Другие появятся с песней другой.
Но кажется мне: не уйдём мы с гитарой
В заслуженный и нежеланный покой.
Гитара опять
Не хочет молчать —
Поёт ночами лунными,
Как в юность мою,
Своими семью
Серебряными струнами!..
1.
Когда он, друзья, по асфальту идёт,
Никто на него не кивает!
Но МХАТовский сторож поклон ему бьёт,
Уж он-то Яловича знает.
Народ же недоумевает,
И каждый гадает:
«А ктой-то шагает?»Но годы пройдут — по асфальту пойдёт,
Верней, на машине покатит…
И шляпы снимать будет вслед весь народ:
«Поехал Ялович Геннадий,
Который недавно в Канаде гремел на эстраде».
2.
Многим студии МХАТа диплом выдавали,
А потом — не давали в театрах ролей,
И все эти таланты постепенно увяли,
Как увяли каштаны Версальских аллей.Эта участь ждёт многих, но вам нет угрозы.
Почему? Отвечаю на этот вопрос:
У вас нет столько знаний, сколько есть у Спинозы,
Но зато есть талант, обаяние, нос.
3.
Наш первый тост — здоровье сына,
И мужа твоего, Марина.
4.
Когда б я здесь и пил и ел,
То б мог сказать без промедленья:
Я получил то, что хотел, —
Я помню чудное мгновенье!
<Пушкин>
5.
Тучки небесные, вечные странники,
Не уводите изгнанника горького,
А проведите скорее изгнанника
В эту квартиру на улицу Горького.
<Лермонтов>
6.
Кружится испанская пластинка,
Только докрутилася б скорей!
Генка и жена его Маринка
Пригласили нас на юбилей!
<Светлов>
7.
Ананасы в шампанском, и коньяки в шампанском,
И чудесная влага в хрустале и в стекле!
Я — в костюмчике чешском, настроенье испанском
И гляжу с вожделеньем на вино на столе.
<Северянин>
8.
Я б волком не грыз,
а сажал бы на сутки
Того, кто сказал:
«Юбилей — предрассудки!»
И говорю:
«Вам до ста расти,
Как я уж писал,
без старости».
<Маяковский>
9.
Я не Гомер, не Авиценна,
А я совсем простой поэт:
Пускай живёт Ялович Гена,
Пока ему не надоест.
<Высоцкий>
Заказана погода нам Удачею самой,
Довольно футов нам под киль обещано,
И небо поделилось с океаном синевой —
Две синевы у горизонта скрещены.Не правда ли, морской хмельной невиданный простор
Сродни горам в безумье, буйстве, кротости:
Седые гривы волн чисты, как снег на пиках гор,
И впадины меж ними — словно пропасти! Служение стихиям не терпит суеты.
К двум полюсам ведёт меридиан.
Благословенны вечные хребты!
Благословен Великий океан! Нам сам Великий Случай — брат, Везение — сестра,
Хотя — на всякий случай — мы встревожены.
На суше пожелали нам ни пуха ни пера,
Созвездья к нам прекрасно расположены.Мы все вперёдсмотрящие, все начали с азов,
И если у кого-то невезение —
Меняем курс, идём на SOS, как там, в горах, на зов,
На помощь, прерывая восхождение.Служение стихиям не терпит суеты.
К двум полюсам ведёт меридиан.
Благословенны вечные хребты!
Благословен Великий океан! Потери посчитаем мы, когда пройдёт гроза,
Не сединой, а солью убелённые,
Скупая океанская огромная слеза
Умоет наши лица просветлённые… Взята вершина — клотики вонзились в небеса!
С небес на землю — только на мгновение:
Едва закончив рейс, мы поднимаем паруса —
И снова начинаем восхождение.Служение стихиям не терпит суеты.
К двум полюсам ведёт меридиан.
Благословенны вечные хребты!
Благословен Великий океан!
Где-то дышит женщина — нежно, привлекательно —
То ли сверху, то ли снизу, то ли за стеной…
Слышимость, товарищи, — это замечательно:
Кажется, что женщина — рядышком со мной.Персонал гостиничный — только из любителей:
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
Профессионал, как в спорте, — очень подозрительный
. . . . . . . . . . не допускать.
Где они надыбали столько отравителей
Вцепились они в высоту, как в своё.
Огонь миномётный, шквальный…
А мы всё лезли толпой на неё,
Как на буфет вокзальный.
И крики «ура» застывали во рту,
Когда мы пули глотали.
Семь раз занимали мы ту высоту —
Семь раз мы её оставляли.
И снова в атаку не хочется всем,
Земля — как горелая каша…
В восьмой раз возьмём мы её насовсем —
Своё возьмём, кровное, наше!
А можно её стороной обойти?
И что мы к ней прицепились?!
Но, видно, уж точно — все судьбы-пути
На этой высотке скрестились.
Вцепились они в высоту, как в своё.
Огонь миномётный, шквальный…
А мы всё лезли толпой на неё,
Как на буфет вокзальный.
Вы учтите, я раньше был стоиком,
Физзарядкой я — систематически…
А теперь ведь я стал параноиком,
И морально слабей, и физически.Стал подвержен я всяким шатаниям —
И в физическом смысле и в нравственном,
Расшатал свои нервы и знания,
Приходить стали чаще друзья с вином… До сих пор я на жизнь не сетовал:
Как приказ на работе — так премия.
Но… связался с гражданкою с этой вот,
Обманувшей меня без зазрения.…Я женился с завидной поспешностью,
Как когда-то на бабушке — дедушка.
Оказалось со всей достоверностью,
Что была она вовсе не девушка, Я был жалок, как нищий на паперти, —
Ведь она похвалялась невинностью!
В загсе я увидал в её паспорте
Два замужества вместе с судимостью.Но клялась она мне, что любимый я,
Что она — работящая, скромная,
Что мужья её были фиктивные,
Что судимости — только условные.И откуда набрался терпенья я,
Когда мать её — подлая женщина —
Поселилась к нам без приглашения
И сказала: «Так было обещано!»Они с мамой отдельно обедают,
Им, наверное, очень удобно тут,
И теперь эти женщины требуют
Разделить мою мебель и комнату.…И надеюсь я на справедливое
И скорейшее ваше решение.
Я не вспыльчивый и не трусливый я —
И созревший я для преступления!
Вы были у Беллы?
Мы были у Беллы —
Убили у Беллы
День белый, день целый.
И пели мы Белле,
Молчали мы Белле,
Уйти не хотели,
Как утром с постели.
И если вы слишком душой огрубели —
Идите смягчиться не к водке, а к Белле.
И если вам что-то под горло подкатит —
У Беллы и боли, и нежности хватит.
Всему на свете выходят сроки,
А соль морская въедлива, как чёрт.
Два мрачных судна стояли в доке,
Стояли рядом — просто к борту борт.
Та, что поменьше, вбок кривила трубы
И пожимала баком и кормой:
«Какого типа этот тип? Какой он грубый!
Корявый, ржавый — просто никакой!»
В упор не видели друг друга оба судна
И ненавидели друг друга обоюдно.
Он в аварийном был состоянье,
Но и она не новая отнюдь,
Так что увидишь на расстоянье —
С испуга можно взять и затонуть.
Тот, что побольше, мёрз от отвращенья,
Хоть был железный малый, с крепким дном,
Все двадцать тысяч водоизмещенья
От возмущенья содрогались в нём!
И так обидели друг друга оба судна,
Что ненавидели друг друга обоюдно.
Прошли недели: их подлатали,
По ржавым швам шпаклёвщики прошли,
И ватерлинией вдоль талии
Перевязали корабли,
И медь надраили, и краску наложили,
Пар развели, в салонах свет зажгли —
И палубы и плечи распрямили
К концу ремонта эти корабли.
И в гладкий борт узрели оба судна,
Что так похорошели обоюдно.
Тот, что побольше, той, что поменьше,
Сказал, вздохнув: «Мы оба не правы!
Я никогда не видел женщин
И кораблей прекраснее чем вы!»
Та, что поменьше, в том же состоянье
Шепнула, что и он неотразим.
«Большое видится, — говорит, — на расстоянье,
Но лучше, если всё-таки — вблизи».
Кругом конструкции толпились, было людно,
И оба судна объяснились обоюдно!
Хотя какой-то портовый дока
Их приписал не в тот же самый порт,
Два корабля так и ушли из дока,
Как и стояли, — вместе, к борту борт.
До горизонта шли в молчанье рядом,
Не подчиняясь ни теченьям, ни рулям.
Махала ласково ремонтная бригада
Двум не желающим расстаться кораблям.
Что с ними? Может быть, взбесились оба судна?
А может, попросту влюбились — обоюдно.
Всю туманную серую краску —
В решето!
Расскажи мне красивую сказку
Ни про что! Пусть история будет пространной
И сухой,
Пусть [рассказ и получится] странный —
Никакой! Пусть ни весело будет, ни грустно,
А — никак!
. . . . . . . .
. . . . . . . .
И не к счастию билась посуда,
У меня всё валилось из рук,
. . . . . . . .
. . . . . . . .
Нынче все срока закончены,
А у лагерных ворот,
Что крест-накрест заколочены, —
Надпись: «Все ушли на фронт».
За грехи за наши нас простят,
Ведь у нас такой народ:
Если Родина в опасности,
Значит всем идти на фронт.
Там год за три, если Бог хранит,
Как и в лагере — зачёт.
Нынче мы на равных с ВОХРами —
Нынче все ушли на фронт.
У начальника Берёзкина —
Ох и гонор, ох и понт!
И душа — крест-накрест досками,
Но и он пошёл на фронт.
Лучше было — сразу в тыл его:
Только с нами был он смел.
Высшей мерой «наградил» его
Трибунал за самострел.
Ну, а мы — всё оправдали мы,
Наградили нас потом:
Кто живые, тех — медалями,
А кто мёртвые — крестом.
И другие заключённые
Пусть читают у ворот
Нашу память застеклённую —
Надпись: «Все ушли на фронт»…
Все мы чьи-то племянники,
Внуки и сыновья,
Просто или по пьяни ли
Все мы чьи-то друзья, Все мы чьи-то противники,
Кому-то мы не с руки,
Кому-то нас видеть противненько,
Все мы кому-то враги,
Все мы кому-то любимые…
Всё, что сумел запомнить, я сразу перечислил,
Надиктовал на ленту и даже записал.
Но надо мной парили разрозненные мысли
И стукались боками о вахтенный журнал.Весомых, зримых мыслей я насчитал немало,
И мелкие сновали меж ними чуть плавней,
Но невесомость в весе их как-то уравняла —
Там после разберутся, которая важней.А я ловил любую, какая попадалась,
Тянул её за тонкий невидимый канат.
Вот первая возникла — и сразу оборвалась,
Осталось только слово одно: «Не виноват!»Но слово «невиновен» — не значит «непричастен»,
Так на Руси ведётся уже с давнишних пор.
Мы не тянули жребий — мне подмигнуло счастье,
И причастился к звёздам член партии, майор.Между «нулём» и «пуском» кому-то показалось,
А может, оператор с испугу записал,
Что я довольно бодро, красуясь даже малость,
Раскованно и браво «Поехали!» сказал.
Всё с себя снимаю — слишком душно,
За погодой следую послушно,
Но… всё долой — нельзя ж! Значит за погодой не угнаться —
Дальше невозможно раздеваться!
Да! Это же не пляж! Что-то с нашей модой стало ныне:
Потеснили «макси» — снова «мини»,
Вновь, вновь переворот! Право, мне за модой не угнаться —
Дальше невозможно раздеваться,
Но — и наоборот! Скучно каждый вечер слушать речи.
У меня за вечер по две встречи!
Тот и другой не прост.Значит мне приходится стараться…
Но нельзя ж всё время раздеваться —
Вот, вот ведь в чём вопрос!
Всё меньше вас, участники войны, —
Осколки бродят, покидают силы.
Не торопитесь, вы и не должны
К однополчанам в братские могилы.
Всё было не так, как хотелось вначале,
Хоть было всё как у людей,
Но вот почему-то подолгу молчали,
И песни для них по-другому звучали,
Но, может, не надо, им так тяжелей…
И нужно чуть-чуть веселей.
Ну, пожалуйста! Нам так хорошо, но куда интересней,
Когда всё не так хорошо,
И люди придумали грустные песни,
Со мной ей не скучно, не скучно и мне с ней,
И любят, и хвалят их — песни с душой:
«Пожалуйста, спойте ещё!
Ну, пожалуйста!»Со средневековья подобных идиллий
Не видел никто из людей:
Они друг без друга в кино не ходили,
Они друг у друга часы проводили,
Хитрили, чтоб встретиться им поскорей.
Не верите? Что? Для детей?
Ну, пожалуйста!
Да, сегодня я в ударе, не иначе —
Надрываются в восторге москвичи:
Я спокойно прерываю передачи
И вытаскиваю мёртвые мячи.Вот судья противнику пенальти назначает —
Репортёры тучею кишат у тех ворот.
Лишь один упрямо за моей спиной скучает —
Он сегодня славно отдохнёт! Но спокойно!
Вот мне бьют головой…
Я коснулся —
подают угловой.
Бьёт «десятый» — дело в том,
Что своим «сухим листом»
Размочить он может счёт нулевой.Мяч в моих руках — с ума трибуны сходят, —
Хоть «десятый» его ловко завернул —
У меня давно такие не проходят.
Только сзади кто-то тихо вдруг вздохнул.Обернулся, голос слышу из-за фотокамер:
«Извини, но ты мне, Лёва, снимок запорол.
Что тебе — ну, лишний раз потрогать мяч руками,
Ну, а я бы снял красивый гол».Я хотел его послать —
не пришлось:
Еле-еле мяч достать
удалось.
Но едва успел привстать,
Слышу снова: «Вот опять!
Ну зачем хватаешь мяч?
Дал бы снять».«Я, товарищ дорогой, вас понимаю,
Но культурно вас прошу: пойдите прочь!
Да, вам лучше, если хуже я играю,
Но поверьте — я не в силах вам помочь».Вот летит девятый номер с пушечным ударом,
Репортёр бормочет, просит: «Дай ему забить.
Буду всю семью твою всю жизнь снимать задаром…»
Чуть не плачет парень. Как мне быть?«Это всё-таки футбол, —
говорю, —
Нож по сердцу каждый гол
вратарю». —
«Да я тебе как вратарю
Лучший снимок подарю.
Пропусти, а я отблагодарю».Гнусь, как ветка, от напора репортёра,
Неуверенно иду на перехват…
Попрошу-ка потихонечку партнёров,
Чтоб они ему разбили аппарат.Ну, а он всё ноет: «Это, друг, бесчеловечно.
Ты, конечно, можешь взять, но только, извини, —
Это лишь момент, а фотография навечно.
Ну, так что ценнее? Расцени!»Пятый номер в двадцать два
знаменит.
Не бежит он, а едва
семенит,
В правый угол мяч, звеня,
Значит, в левый от меня,
Залетает и нахально лежит.В этом тайме мы играли против ветра.
Так что я не мог поделать ничего.
Снимок дома у меня — два на три метра —
Как свидетельство позора моего.Проклинаю миг, когда фотографу потрафил,
Ведь теперь я думаю, когда беру мячи:
«Сколько ж мной испорчено прекрасных фотографий…»
Стыд меня терзает, хочь кричи.Искуситель-змей, палач,
как мне жить?
Так и тянет каждый мяч
пропустить.
Мне не справиться с собой —
Видно, жребий мой такой,
Потому и ухожу на покой.
Вот — главный вход, но только вот
Упрашивать — я лучше сдохну.
Вхожу я через чёрный вход,
А уходить стараюсь в окна.
Не вгоняю я в гроб никого,
Но вчера меня, тёпленького
(Хоть бываю и хуже я сам),
Оскорбили до ужаса.
И, плюнув в пьяное мурло
И обвязав лицо портьерой,
Я вышел прямо сквозь стекло —
В объятья к милиционеру.
И меня, окровавленного,
Всенародно прославленного,
Прям как был я, в амбиции,
Довели до милиции.
И, кулаками покарав
И оскорбив меня ногами,
Мне присудили крупный штраф,
Как будто я нахулиганил.
А потом — перевязанному,
Несправедливо наказанному —
Сердобольные мальчики
Дали спать на диванчике.
Проснулся я — ещё темно.
Успел поспать и отдохнуть я.
Встаю и, как всегда, — в окно,
Но на окне — стальные прутья!
И меня, патентованного,
Ко всему подготовленного,
Эти прутья печальные
Ввергли в бездну отчаянья.
А рано утром — верь не верь —
Я встал, от слабости шатаясь,
И вышел в дверь. Я — вышел — в дверь!
С тех пор в себе я сомневаюсь.
В мире — тишь и безветрие,
Чистота и симметрия.
На душе моей тягостно,
И живу я безрадостно.
Вот что:
Жизнь прекрасна, товарищи,
И она удивительна,
И она коротка.
Это самое-самое главное.Этого
В фильме прямо не сказано,
Может, вы не заметили
И решили, что не было
Самого-самого главного? Может быть,
В самом деле и не было,
Было только желание.
Значит,
Значит это для вас
Будет в следующий раз.И вот что:
Человек человечеству —
Друг, товарищ и брат у нас.
Друг, товарищ и брат —
Это самое-самое главное.Труд нас
Должен облагораживать,
Он из всех из нас делает
Настоящих людей.
Это самое-самое главное.Правда вот
В фильме этого не было,
Было только желание.
Значит,
Значит это для вас
Будет в следующий раз.Мир наш —
Колыбель человечества,
Но не век находиться нам
В колыбели своей —
Циолковский сказал ещё.Скоро
Даже звёзды далёкие
Человечество сделает
Достояньем людей.
Это самое-самое главное.Этого
В фильме прямо не сказано,
Было только желание.
Значит,
Значит это для вас
Будет в следующий раз.
Вот я вошёл, и дверь прикрыл,
И показал бумаги,
И так толково объяснил,
Зачем приехал в лагерь!.. Начальник — как уключина:
Скрипит — и ни в какую.
«В кино мне роль поручена, —
Опять ему толкую. —И вот для изучения —
Такое ремесло —
Имею направление.
Дошло теперь?» — «Дошло! Вот это мы приветствуем!
Чтоб было, как с копирки.
Ещё бы вам под следствием
Полгодика в Бутырке, Чтоб ощутить затылочком,
Что чуть не расстреляли,
Потом — по пересылочкам…
Тогда бы вы сыграли!»Внушаю бедолаге я
Настойчиво, с трудом:
«Мне нужно — прямо с лагеря,
Не бывши под судом». —«Да вы ведь знать не знаете,
За что вас осудили.
Права со мной качаете,
А вас ещё не брили». —«Побреют! — рожа сплющена,
Но всё же знать желаю. —
А что уже упущено —
Талантом наверстаю…» —«Да что за околесица? —
Опять он возражать. —
Пять лет в четыре месяца?
Экстерном, так сказать?»Он даже шаркнул мне ногой
(Для секретарши Светы):
«У нас, товарищ дорогой, —
Не университеты.У нас не выйдет с кондачка
Из ничего — конфетка.
Здесь — от звонка и до звонка,
У нас — не пятилетка.Так что давай-ка ты, валяй!..
Какой с артиста толк?
У нас своих — хоть отбавляй, » —
Сказал он и умолк.Я снова вынул пук бумаг,
Ору до хрипа в глотке:
Мол не имеешь права, враг,
Мы здесь не в околотке! Мол, я начальству доложу,
Оно, мол, разберётся!..
Я стервенею, в роль вхожу,
А он, гляжу, — сдаётся.Я в раже, удержа мне нет,
Бумагами трясу:
«Мне некогда сидеть пять лет —
Премьера на носу!»
Вот и настал этот час опять,
И я опять в надежде,
Но… можешь ты — как знать! —
Не прийти совсем или опоздать! Но поторопись, постарайся прийти и прийти без опозданья,
Мы с тобой сегодня обсудим лишь самую главную из тем.
Ведь пойми: ты пропустишь не только час свиданья —
Можешь ты забыть, не прийти, не прийти, опоздать насовсем.Мне остаётся лишь наблюдать
За посторонним счастьем,
Но… продолжаю ждать —
Мне уж почти нечего терять.Ладно! Опоздай! Буду ждать! Приходи! Я как будто не замечу.
И не беспокойся — сегодня стихами тебе не надоем!
Ведь пойми: ты пропустишь не просто эту встречу —
Можешь ты забыть, не прийти, не прийти, опоздать насовсем.Диктор давно уж устал желать
Людям спокойной ночи.
Парк надо закрывать,
Диктор хочет спать, а я буду ждать.Ничего, что поздно, я жду. Приходи, я как будто не замечу,
Потому что точность, наверное, — свойство одних лишь королей,
Ведь пойми: ты пропустишь не просто эту встречу!..
Так поторопись, я ведь жду, это нужно, как можно скорей!
Вот и кончилось всё, продолжения жду, хоть в других городах,
Но надежды, надежды, одной лишь надежды хотим мы.
Словно всё порвалось, словно слышится SOS на далёких судах…
Или нет — это птицы на запад уносят любимых.И вот я жду письма, я жду письма, я жду письма…
Мне всё про тебя интересно!
Но это ты знаешь сама, <ты>,
А вот что напишешь, что — неизвестно.
Войны и голодухи натерпелися мы всласть,
Наслушались, наелись уверений,
И шлёпнули царя, а после — временную власть,
Потому что кончилось их время.
А если кто-то где-нибудь надеется на что,
Так мы тому заметим между прочим:
Обратно ваше время не вернется ни за что —
Мы как-нибудь об этом похлопочем.
Нам вовсе не ко времени вся временная власть —
Отныне власть советская над всеми.
Которые тут временные? Слазь! А ну-ка, слазь!
Кончилось ваше время!
Мерцал закат, как блеск клинка.
Свою добычу смерть считала.
Бой будет завтра, а пока
Взвод зарывался в облака
И уходил по перевалу.
Отставить разговоры!
Вперёд и вверх, а там…
Ведь это наши горы —
Они помогут нам!
Они помогут нам!
А до войны вот этот склон
Немецкий парень брал с тобою,
Он падал вниз, но был спасён,
А вот сейчас, быть может, он
Свой автомат готовит к бою.
Отставить разговоры!
Вперёд и вверх, а там…
Ведь это наши горы —
Они помогут нам!
Они помогут нам!
Ты снова тут, ты собран весь —
Ты ждёшь заветного сигнала.
И парень тот — он тоже здесь,
Среди стрелков из «Эдельвейс».
Их надо сбросить с перевала!
Отставить разговоры!
Вперёд и вверх, а там…
Ведь это наши горы —
Они помогут нам!
Они помогут нам!
Взвод лезет вверх, а у реки —
Тот, с кем ходил ты раньше в паре.
Мы ждём атаки до тоски,
А вот альпийские стрелки
Сегодня что-то не в ударе…
Отставить разговоры!
Вперёд и вверх, а там…
Ведь это наши горы —
Они помогут нам!
Они помогут нам!
Возвратился друг у меня
Неожиданно.
Бабу на меня поменял —
Где же это видано?
Появился друг,
Когда нет вокруг
Никого — с этим свыкнулся!
Ну, а он в первый раз
Враз всё понял без фраз
И откликнулся.
Может, это бред, может — нет,
Только знаю я:
Погасить бы мне красный свет!
И всё же зажигаю я…
Оказался он,
Как брони заслон,
А кругом — с этим свыкнулся! —
Нет как нет ни души —
Хоть пиши, хоть вороши…
А он откликнулся.
Правда этот друг — если нет
Ну ни грамма вам!
А у меня — уже много лет,
С детства самого.Он передо мной,
Как лист перед травой,
А кругом — с этим свыкнулся! —
Ни души святой,
Даже нету той…
А он откликнулся.
Вова испугался и сначала крикнул: «Ой!»
Но потом напал на таракашку.
Отвернул он красный кран с горячею водой
И струю направил на букашку.Папа с мамой встали, Вова плакал на полу,
Разобрались, приняли решенье:
Вову в наказание поставили в углу,
Ну, а Нине дали два печенья.
Весна ещё в начале —
Ещё не загуляли,
Но уж душа рвалася из груди.
И вдруг приходят двое
С конвоем, с конвоем.
«Оденься, — говорят, — и выходи!»
Я так тогда просил у старшины:
«Не уводите меня из Весны!»
До мая пропотели —
Всё расколоть хотели,
Но — нате вам — темню я сорок дней.
И вдруг — как нож мне в спину —
Забрали Катерину,
И следователь стал меня главней.
Я понял, я понял, что тону,
Покажьте мне хоть в форточку Весну!
И вот опять — вагоны,
Перегоны, перегоны,
И стыки рельс отсчитывают путь,
А за окном — в зелёном
Берёзки и клёны
Как будто говорят: «Не позабудь!»
А с насыпи мне машут пацаны…
Зачем меня увозят из Весны!..
Спросил я Катю взглядом:
«Уходим?» — «Не надо!» —
«Нет, хватит, — без Весны я не могу!»
И мне сказала Катя:
«Что ж, хватит так хватит»,
И в ту же ночь мы с ней ушли в тайгу.
Как ласково нас встретила она!
Так вот, так вот какая ты, Весна!
А на вторые сутки
На след напали, суки, —
Как псы, на след напали и нашли.
И завязали, суки,
И ноги, и руки —
Как падаль, по грязи поволокли.
Я понял: мне не видеть больше сны —
Совсем меня убрали из Весны…
Был побег «на рывок» —
Наглый, глупый, дневной:
Вологодского — с ног,
И — вперёд головой.
И запрыгали двое,
В такт сопя на бегу,
На виду у конвоя
Да по пояс в снегу.
Положен строй в порядке образцовом,
И взвыла «Дружба» — старая пила,
И осенили знаменьем свинцовым
С очухавшихся вышек три ствола.
Все лежали плашмя —
В снег уткнули носы,
А за нами двумя —
Бесноватые псы.
Девять граммов горячие,
Как вам тесно в стволах!
Мы на мушках корячились,
Словно как на колах.
Нам — добежать до берега, до цели,
Но свыше, с вышек, всё предрешено:
Там у стрелков мы дрыгались в прицеле —
Умора просто, до чего смешно.
Вот бы мне посмотреть,
С кем отправился в путь,
С кем рискнул помереть,
С кем затеял рискнуть!
Где-то виделись будто…
Чуть очухался я —
Прохрипел: «Как зовут-то?»
И «Какая статья?»
Но поздно — зачеркнули его пули:
Крестом — в затылок, пояс, два плеча.
А я бежал и думал: «Добегу ли?» —
И даже не заметил сгоряча.
Я к нему, чудаку:
Почему, мол, отстал?
Ну, а он — на боку
И мозги распластал.
Пробрало! — телогрейка
Аж просохла на мне:
Лихо бьёт трёхлинейка —
Прямо как на войне!
Как за грудки, держался я за камни:
Когда собаки близко — не беги!
Псы покропили землю языками —
И разбрелись, слизав его мозги.
Приподнялся и я,
Белый свет стервеня,
И гляжу — «кумовья»
Поджидают меня.
Пнули труп: «Сдох, скотина!
Нету проку с него:
За поимку — полтина,
А за смерть — ничего».
И мы прошли гуськом перед бригадой,
Потом — за вахту, отряхнувши снег:
Они обратно в зону — за наградой,
А я — за новым сроком за побег.
Я сначала грубил,
А потом перестал.
Целый взвод меня бил —
Аж два раза устал.
Зря пугают тем светом,
Тут — с дубьём, там — с кнутом:
Врежут там — я на этом,
Врежут здесь — я на том.
Я гордость под исподнее упрятал —
Видал, как пятки лижут гордецы;
Пошёл лизать я раны в «лизолятор»,
Не зализал — и вот они, рубцы.
Надо б нам вдоль реки
(Он был тоже не слаб!),
Чтоб людям — не с руки,
Чтоб собакам — не с лап!..
Вот и сказке конец:
Зверь бежал на ловца —
Снёс, как срезал, ловец
Беглецу пол-лица.
…Всё взято в трубы, перекрыты краны…
Ночами только воют и скулят,
Что надо, надо сыпать соль на раны:
Чтоб лучше помнить — пусть они болят!
В холода, в холода
От насиженных мест
Нас другие зовут города,
Будь то Минск, будь то Брест…
В холода, в холода…
Неспроста, неспроста
От родных тополей
Нас суровые манят места,
Будто там веселей…
Неспроста, неспроста…
Как нас дома ни грей,
Не хватает всегда
Новых встреч нам и новых друзей,
Будто с нами беда,
Будто с ними теплей…
Как бы ни было нам
Хорошо иногда,
Возвращаемся мы по домам.
Где же наша звезда?
Может — здесь, может — там…
В энском царстве жил король —
Внёс в правленье лепту:
Был он абсолютный ноль
В смысле интеллекту.
В царстве троллей главный тролль
И гражданин
Был, конечно, сам король —
Только один.И бывал он, правда, лют —
Часто порол!
Но был жуткий правдолюб
Этот король.Десять раз за час серчал
Бедный король.
Каждый вечер назначал
Новый пароль.Своих подданных забил
До одного.
Правда правду он любил
Больше всего.Может, правду кто кому
Скажет тайком,
Но королю жестокому —
Нет дураков! И созвал король — вот смех! —
Конкурс шутов:
Кто сострит удачней всех —
Деньги и штоф.Что за цель? А в шутке — соль,
Доля правды там.
Правду узнавал король
По мелочам.Но всё больше корчился,
Вскоре — готов!
И плачевно кончился
Конкурс шутов.