Хорошо, когда для счастья есть причина:
Будь то выигрыш ли, повышенье чина,
Отомщение, хранящееся в тайне,
Гениальный стихи или свиданье,
В историческом ли подвиге участье,
Под метелями взращенные оливы…
Но
нет
ничего
счастливей
Читаю Шопенгауэра. Старик,
Грустя, считает женскую природу
Трагической. Философ ошибался:
В нем говорил отец, а не мудрен,
По мне, она скорей философична.Вот будущая мать. Ей восемнадцать.
Девчонка! Но она в себе таит
Историю всей жизни на земле.Сначала пена океана
Пузырится по-виногражьи в ней.
Проходит месяц. (Миллионы лет!)
Из пены этой в жабрах и хвосте
Шахматные кони карусели
Пятнами сверкают предо мной.
Странно это круглое веселье
В суетной окружности земной.Ухмыляясь, благостно-хмельные,
Носятся (попробуй пресеки!)
Красные, зеленые, стальные,
Фиолетовые рысаки.На «кобылке» цвета канарейки,
Словно бы на сказочном коне,
Девочка на все свои копейки
Кружится в блаженном полусне… Девочка из дальней деревеньки!
Политик не тот, кто зычно командует ротой,
Не тот, кто усвоил маневренное мастерство, -
Ленин, как врач,
Слушал сердце народа
И, как поэт,
Слышал дыханье его.
В роще убили белку,
Была эта белка — мать.
Остались бельчата мелкие,
Что могут они понимать?
Сели в кружок и заплакали.
Но старшая, векша лесная,
Сказала мудро, как мать:
«Знаете что? Я знаю:
Давайте будем линять!
Мама всегда так делала».
Молодость проходит, говорят.
Нет, неправда — красота проходит:
Вянут веки,
губы не горят,
Поясницу ломит к непогоде,
Но душа… Душа всегда юна,
Духом вечно человек у старта.
Поглядите на любого старца:
Ноздри жадны, как у бегуна.
Прочитайте ну хотя бы письма,
Как впаянный в льдину мамонт,
Дрейфую,
серебряно-бурый.
Стихи мои точно пергамент
Забытой, но мощной культуры.Вокруг, не зная печали,
Пеструшки резвятся наспех.
А я покидаю причалы,
Вмурованный в синий айсберг; А я за Полярный пояс
Плыву, влекомый теченьем:
Меня приветствует Полюс,
Мечта моей ты юности,
Легенда моей старости!
Но как не пригорюниться
В извечной думе-наростеО том, что юность временна,
А старость долго тянется,
И, кажется, совсем она
При мне теперь останется… Но ты со мной, любимая,
И, как судьба ни взбесится,
Опять, опять из дыма я
Прорежусь новым месяцем.И стану плыть в безлунности
На скамейке звездного бульвара
Я сижу, как демон, одинок.
Каждая смеющаяся пара
Для меня — отравленный клинок.«Господи! — шепчу я.— Ну, доколе?»
Сели на скамью она и он.
«Коля!» — говорит. А что ей Коля?
Ну, допустим, он в нее влюблен.Что тут небывалого такого?
Может быть, влюблен в нее и я?
Я бы с ней поговорил толково,
Если б нашею была скамья; Руку взял бы с перебоем пульса,
Не верьте моим фотографиям.
Все фото на свете — ложь.
Да, я не выгляжу графом,
На бурлака непохож.Но я не безликий мужчина.
Очень прошу вас учесть:
У меня, например, морщины,
Слава те господи, есть; Тени — то мягче, то резче.
Впадина, угол, изгиб, -
А тут от немыслимой ретуши
В лице не видно ни зги.Такой фальшивой открытки
Не знаю, как кому, а мне
Для счастья нужно очень мало:
Чтоб ты приснилась мне во сне
И рук своих не отнимала,
Чтоб кучевые две гряды,
Рыча, валились в поединок
Или петлял среди травинок
Стакан серебряной воды.Не знаю, как кому, а мне
Для счастья нужно очень много:
Чтобы у честности в стране
Не я выбираю читателя. Он.
Он достает меня с полки.
Оттого у соседа тираж — миллион.
У меня ж одинокие, как волки.Однако не стану я, лебезя,
Обходиться сотней словечек,
Ниже писать, чем умеешь, нельзя —
Это не в силах человечьих.А впрочем, говоря кстати,
К чему нам стиль «вот такой нижины»?
Какому ничтожеству нужен читатель,
Которому
Никогда не перестану удивляться
Девушкам и цветам!
Эта утренняя прохладца
По белым и розовым кустам…
Эти слезы листвы упоенной,
Где сквозится лазурная муть,
Лепестки, что раскрыты удивленно,
Испуганно даже чуть-чуть…
Эта снящаяся их нежность,
От которой, как шмель, закружись!
1Я с тоской,
Как с траурным котом,
День-деньской
Гляжу на старый дом,
До зари
В стакан гремит струя,
(О, Мария,
Милая моя…)2Корабли сереют
Сквозь туман,
Моря блик
В темном поле ходят маяки
Золотые, яркие такие,
В ходе соблюдая мастерски
Планировок линии тугие.Те вон исчезают, но опять
Возникают и роятся вроде,
А ближайшие на развороте
Дико скосоглазятся — и вспять! И плывут, взмывая над бугром,
Тропкою, намеченною строго;
И несется тихомирный гром,
Мощное потрескиванье, стрекот.Словно тут средь беркутов и лис —
Если умру я, если исчезну,
Ты не заплачешь. Ты б не смогла.
Я в твоей жизни, говоря честно,
Не занимаю большого угла.
В сердце твоем оголтелый дятел
Не для меня долбит о любви.
Кто я, в сущности? Так. Приятель.
Но есть права у меня и свои.
За что я родину люблю?
За то ли, что шумят дубы?
Иль потому, что в ней ловлю
Черты и собственной судьбы? Иль попросту, что родился
По эту сторону реки —
И в этой правде тайна вся,
Всем рассужденьям вопреки.И, значит, только оттого
Забыть навеки не смогу
Летучий снег под рождество
И стаю галок на снегу? Но если был бы я рожден
Белая-белая хата,
Синий, как море, день.
Из каски клюют цыплята
Какую-то дребедень.Вполне знакомая каска:
Свастика и рога…
Хозяин кричит: «Параска,
Старая ты карга!»Параске четыре года.
Она к цыплятам спешит.
Хозяин
сел
Еще не расцвел над степью восток,
Но не дождаться утра —
И рупор сказал, скрывая восторг:
«Внимание, трактора!»Громак переходит лужу вброд,
Оттер от грязи каблук,
Сел. Сейчас он двинет вперед
«С-80» и плуг.У этого плуга пять корпусов,
По сталям сизый ручей.
Сейчас в ответ на новый зов
Пять упадут секачей.Уже мотор на мягких громах,
Николаю АсеевуНад рекой-красавицей птица не воркует —
Голос пулемета заменил дрозда.
Там моя заботушка, сокол мой воюет,
На папахе алая звезда.Я ли того сокола сердцем не кормила?
Я ли не писала кровью до зари?
У него, у милого, от его да милой
Письмами набиты газыри.Письма — не спасение. Но бывает слово —
Душу озаряет веселей огня.
Если там хоть весточки ожидают снова,
Это значит — помнят и меня.Это значит — летом ли, зимней ли порошей
Имя ее вкраплено в набор — «социализм»,
Фамилия рифмуется со словом «революция».
Этой шарадой
начинается Лиза
Лютце.
Теперь разведем цветной порошок
И возьмемся за кисти, урча и блаженствуя.
Сначала
всё
идет
Поэзия! Не шутки ради
Над рифмой бьешься взаперти,
Как это делают в шараде,
Чтоб только время провести.
Поэзия! Не ради славы,
Чью верность трудно уберечь,
Ты утверждаешь величаво
Свою взволнованную речь.
Пускай не все решены задачи
И далеко не закончен бой —
Бывает такое чувство удачи,
Звериности сил, упоенья собой,
Такая стихия сродни загулу,
В каждой кровинке такой магнит,
Что прикажи вот этому стулу:
«Взлететь!» — и он удивленно взлетит.
Взлетел расщепленный вагон!
Пожары… Беженцы босые…
И снова по уши в огонь
Вплываем мы с тобой, Россия.
Опять судьба из боя в бой
Дымком затянется, как тайна, —
Но в час большого испытанья
Мне крикнуть хочется: «Я твой!»
Я твой. Я вижу сны твои,
Я в этом городе сидел в тюрьме.
Мой каземат — четыре на три. Все же
Мне сквозь решетку было слышно море,
И я был весел.
Ежедневно в полдень
Над городом салютовала пушка.
Я с самого утра, едва проснувшись,
Уже готовился к ее удару
И так был рад, как будто мне дарили
Басовые часы.
Сирень в стакане томится у шторки,
Туманная да крестастая,
Сирень распушила свои пятерки,
Вывела все свои «счастья».Вот-вот заквохчет, того и гляди,
Словно лесная нежить!
Не оттого ль в моей груди
Лиловая нежность? Брожу, глазами по свету шаря,
Шепча про себя невесть что…
Должна же быть где-то
на земном шаре
Толпа раскололась на множество группок.
И, заглушая трамвайный вой,
Три битюга в раскормленных крупах —
Колоколами по мостовой!«Форды», «паккарды», «испано-сюизы»,
«Оппель-олимпии», «шевроле» —
Фары таращат в бензинщине сизой:
Что, мол, такое бежит по земле? А мы глядим, точно тронуты лаской,
Точно доверясь мгновенным снам:
Это промчалась русская сказка,
Древнее детство вернувшая нам.
Бессмертья нет. А слава только дым,
И надыми хоть на сто поколений,
Но где-нибудь ты сменишься другим
И все равно исчезнешь, бедный гений.Истории ты был необходим
Всего, быть может, несколько мгновений…
Но не отчаивайся, бедный гений,
Печальный однодум и нелюдим.По-прежнему ты к вечности стремись!
Пускай тебя не покидает мысль
О том, что отзвук из грядущих далей
Тебе нужней и славы и медалей.Бессмертья нет. Но жизнь полным-полна,
Правду не надо любить: надо жить ею.Воспитанный разнообразным чтивом,
Ученье схватывая на лету,
Ты можешь стать корректным и учтивым,
Изысканным, как фигурист на льду.Но чтобы стать, товарищи, правдивым,
Чтобы душе усвоить прямоту,
Нельзя учиться видеть правоту —
Необходимо сердцу быть огнивом.Мы все правдивы. Но в иные дни
Считаем правду не совсем удобной,
Бестактной, старомодной, допотопной —И гаснут в сердце искры и огни…
Правдивость гениальности сродни,
А я любя был глуп и нем.
Александр ПушкинДушевные страдания как гамма:
У каждого из них своя струна.
Обида подымается до гама,
До граянья, не знающего сна; Глубинным стоном отзовется драма,
Где родина, отечество, страна;
А как зудит раскаянье упрямо!
А ревность? M-м… Как эта боль слышна.Но есть одно беззвучное страданье,
Которое ужасней всех других:
Клинически оно — рефлекс глотанья,
Обыватель верит моде:
Кто в рекламе, тот и витязь.
Сорок фото на комоде:
«Прорицатель», «Ясновидец»! Дорогой, остановитесь…
Нет, его вы не уймете:
Не мечтает он о меде,
Жидкой патокой насытясь.Но проходит мода скоро.
Где вы, диспуты и споры?
Пустота на ринге.И, увы, предстанут взору
Три-четыре золотинки
Я испытал и славу и бесславье,
Я пережил и войны и любовь;
Со мной играли в кости югославы,
Мне песни пел чукотский зверолов.Я слышал тигра дымные октавы,
Предсмертный вой эсэсовских горилл,
С Петром Великим был я под Полтавой,
А с Фаустом о жизни говорил.Мне кажется, что я живу на свете
Давнее давнего… Тысячелетье…
Я видел все. Чего еще мне ждать? Но, глядя в даль с ее миражем сизым,
Как высшую
Когда в кавказском кавполку я вижу казака
На белоногом скакуне гнедого косяка,
В черкеске с красною душой и в каске набекрень,
Который хату до сих пор еще зовет «курень», -
Меня не надо просвещать, его окликну я:
«Здорово, конный человек, таманская земля!»От Крымской от станицы до Чушки до косы
Я обошел твои, Тамань, усатые овсы,
Я знаю плавней боевых кровавое гнильцо,
Я хату каждую твою могу узнать в лицо.
Бывало, с фронта привезешь от казака письмо —
Обдымленный, но избежавший казни,
Дыша боками, вышел из тайги.
Зеленой гривой* он повел шаги,
Заиндевевший. Жесткий. Медно-красный.
Угрюмо горбясь, огибает падь,
Всем телом западая меж лопаток,
Взлетает без разбега на распадок
И в чащу возвращается опять.
Есть вещи, знаменующие время.
Скажи, допустим, слово «броневик» —
И пред тобой гражданская, да Кремль,
Да в пулеметных лентах большевик.Скажи «обрез» — и, матюги обруша,
Махновщина средь зелена вина!
А в милом русском имени «Катюша»
Дохнет Отечественная война.Тут в каждой вещи — дума и характер.
В любой подробности
оттенок свой:
Вот я гляжу на этот синий трактор,