Посвящается Русским бисмаркам
Больной спокоен. Спрячьте в шкап лекарства и посулы!
Зрачки потухли, впала грудь и заострились скулы.
Больной лоялен... На устах застыли крик и стоны,
С веселым карканьем над ним уже кружАт вороны.
С врачей не спросят. А больной-проснется ли, бог знает!
Сознаться тяжко, но боюсь, что он уже воняет.
VИ
Порой вам «знаменитость»
Подаст, забыв маститость,
Пять пальцев с миной льва.
Зато его супруга
(И то довольно туго) –
Всегда подаст лишь два.
ИИ
ТЕОРИЯ ТВОРЧЕСТВА т. ЭРЕНБУРГА
«А все-таки она вертится»
Начиркав фунта два страниц
О том, что гайка выше Данта,
Он вывел в вечность всех мокриц
Рекламным слогом прейскуранта.
Увы, как стар сей анекдот:
Чиж пролетал над океаном
И, уронив в него помет,
Исчез бесследно за туманом.
К баронессе Аксан’Грав
Влез в окно голландский граф.
Ауслендер все до слова
Записал из-под алькова,
Надушил со всех сторон
И отправил в «Аполлон»;
Через месяц — деньги, лавры
И кузминские литавры.
Посвящается «детским» поэтессам
Дама, качаясь на ветке,
Пикала: «Милые детки!
Солнышко чмокнуло кустик,
Птичка оправила бюстик
И, обнимая ромашку,
Кушает манную кашку...»
Дети, в оконные рамы
Хмуро уставясь глазами,
Полны недетской печали,
Даме в молчаньи внимали.
Вдруг зазвенел голосочек:
«Сколько напикала строчек?»
Художник в парусиновых штанах,
Однажды сев случайно на палитру,
Вскочил и заметался впопыхах:
«Где скипидар?! Давай, — скорее вытру!»
Но рассмотревши радужный каскад
Он в трансе творческой интуитивной дрожи
Из парусины вырезал квадрат
И… учредил салон «Ослиной Кожи».
V
Олеандра дух тягучий —
Как из райского окошка,
А над ним в помойной куче
Разложившаяся кошка.
Две струи вплелись друг в друга…
Ах, для сердца не отрада ль:
Олеандр под солнцем юга
Побеждает даже падаль.
Почему-то у «толстых» журналов,
Как у толстых девиц средних лет,
Слов и рыхлого мяса немало, —
Но совсем темперамента нет.
О Господи, ужель и после смерти
В разноголосом пробужусь концерте?
В каком-нибудь предбаннике глухом
Бакунин в стол ударит кулаком,
Катков с Плехановым заспорят о России,
Народники свои разложат хрии,
И Ленин, с исступленностью удава,
Всех оглушит налево и направо...
VИИ
Немало критиков сейчас,
Для развлечения баранов,
Ведут подробный счет опискам...
Рекомендую в добрый час
Дать этим мелким василискам
Губернский титул «критиканов».
Смесь раешника с частушкой,
Барабана с пьяной пушкой —
Красный бард из полпивной,
Гениальный как оглобля,
От Нью-Йорка до Гренобля
Мажет дегтем шар земной.
Сидите на месте и не рыпайтесь!
В Париже — ни квартир, ни работы.(Из посыла парижского
эмигранта к римскому)
Твой ближний влез уже на плот
И ест, поплевывая в море, —
А ты в волнах, раскрывши рот,
Плывешь к спасительной опоре.
Еще усилие одно…
Но сверху гневный визг протеста:
«Не доплывешь! Ступай на дно!
Здесь на плоту нет больше места!..»
Литературного ордена
Рыцари! Встаньте, горим!!
Книжка Владимира Гордина
Вышла изданьем вторым.
ИИИ
ИГОРЬ СЕВЕРЯНИН
Весь напомаженный, пустой поэзофат
Бесстыдно рявкнул, легких не жалея:
«Поэт, как Дант, мыслитель, как Сократ,
Не я ль достиг в искусстве апогея?!»
Достиг, увы… Никто из писарей
Не сочинил подобного «изыска»…
Поверьте мне, галантный брадобрей, —
Теперь не миновать вам обелиска.
И
Над черной прорубью дымится сизый пар.
Под валенками снег шипит и тает.
В далекой деревушке Жучка лает,
А солнце — алый шар!
Пойдем на остров? Пышный и седой,
В озерной белизне он спит глубоко,
Блестя заиндевевшею осокой
Над скованной водой…
Посади в вазон зимою скользко-белый твердый боб —
День пройдет, и два, и больше, и, разрыв свой черный гроб,
Из земли упрямо встанет крепкий радостный росток.
И родит живое чудо: изумрудный лепесток.
День за днем живые листья развернут густой шатер,
И утонет в нем, мечтая, утомленный грязью взор.
Дни пройдут — средь хрупких ножек, словно белый мотылек,
Кротко свесится невинный, первый ласковый цветок.
Покрасуется, увянет, но на крохотном крючке
Зерна новые набухнут в нежно-матовом стручке.
Ярче сказки Андерсена развернется пред тобой
Сказка жизни, вечной жизни, переполненной собой, —
И, быть может, злой и хмурый, в первый раз за много лет
Ты очнешься и забудешь неживое слово «нет».
Пародия
Дух свободы… К перестройке
Вся страна стремится,
Полицейский в грязной Мойке
Хочет утопиться.
Не топись, охранный воин,—
Воля улыбнется!
Полицейский! будь покоен —
Старый гнет вернется…
Два боксера друг другу расквасили рыло,
И один закачался, икнул и упал,
А другой дожидался корректно и мило,
Чтоб упавший коллега очнулся и встал...
Публицисты-газетчики! Вы лишь без пауз,
Злобно перья вонзая друг другу в виски,
Наливаетесь желчью и уксусом кляуз
И упавшего рвете, как псы, на куски.
НОМЕР 17
Стулья придвинув к постели, два пожилых человека
К картам склонили чело, мирно и кротко пыхтя.
О эмигрантское чудо!.. Ты полюбуйся, читатель:
Республиканец один, а его визави — монархист!
И
ГОРЬКИЙ
Пролетарский буревестник,
Укатив от людоеда,
Издает в Берлине вестник
С кроткой вывеской «Беседа».
Анекдотцы, бормотанье, —
(Буревестник, знать, зачах!) —
И лояльное молчанье
О советских палачах…
5
Умный слушал терпеливо
Излиянья дурака:
«Не затем ли жизнь тосклива,
И бесцветна, и дика,
Что вокруг, в конце концов,
Слишком много дураков?»
Но, скрывая желчный смех,
Умный думал, свирепея:
«Он считает только тех,
Кто его еще глупее, —
„Слишком много“ для него…
Ну а мне-то каково?»
Люди свыклись с древним предрассудком
(Сотни лет он был бессменно свят), —
Что талант не может быть ублюдком,
Что душа и дар — сестра и брат.
Но теперь такой рецепт — рутина
И, увы, не стоит ни гроша:
Стиль — алмаз, талант, как хвост павлина,
А внутри… бездарная душа.
(Эпитафия)
Зарезавший Буренина-поэта
И взятый на хлеба в известный дом,
Он много лет кривлялся там за это,
Питаясь «фаршированным жидом».
Теперь он умер. Плачь, о плачь, прохожий!
Поэт-Буренин так давно убит,
А старый «критик» — шут в змеиной коже
И после смерти все еще хрипит.
Без галстука и чина,
Настроив контрабас,
Размашистый мужчина
Взобрался на Парнас.
Как друг, облапил Феба,
Взял у него аванс
И, сочно сплюнув в небо,
Сел с Музой в преферанс.
ИV
А. БЕЛЫЙ
Ради шаткой клички «гений»,
Оскопив слепой талант,
Хлещет бредом откровений
Пифианский симулянт.
Каждый месяц две-три книжки,
А король все гол и гол…
Ах, заумный сей футбол
Надоел нам до отрыжки!