На пол-пути моей земной дороги
Забрел я в лес и заблудился в нем.
Лес был глубок; звериные берлогиОкрест меня зияли. В лесе том
То тигр мелькал, то пантер полосатый,
То змей у ног, шипя, вился кольцом.Душа моя была печалью сжата;
Я трепетал. Но вот передо мной
Явился муж, в очах с любовью брата, И мне сказал: «В вожатого судьбой
Я дал тебе! Без страха, без усилий,
Я в черный ад готов итти с тобой».Слова его дышали слаще лилий
И вешних роз; но я ему в ответ:
«Скажи, кто ты?..» Он отвечал: «Виргилий».А я ему: «Так это ты, поэт,
Пленительный, живой и сладкогласный!
Ты, в коем я, от юношеских лет, Нашел родник поэзии прекрасной!
Учитель мой — подумай — у меня
Довольно ль сил на этот путь опасный?»Он мне: «Иди! Душевного огня
Не трать в пылу минутного сомненья».
И я дошел… Уже светило дняПотухнуло. В тумане отдаленья
Тропа едва виднелась между скал…
Но, наконец, вот — адские владенья.На воротах Егова начертал:
«Через меня проходят в ту долину,
Где вечный плач и скрежет. Кто упалЕдиножды в греховную пучину, —
Тот не живи надеждой! Впереди
Он встретит зло, стенанья и кручину».Почувствовал я страх в моей груди —
И говорю: «Мне страшно здесь, учитель».
А он в ответ: «Мужайся и иди…»И мы вошли в подземную обитель.
Вокруг меня раздался вопль и стон,
И треск, и шум, и говор-оглушитель… Я обомлел… «Куда я занесен? —
Подумал я. — Не сон ли это черный?»
Виргилий мне: «Нет, это, Дант, не сон! Здесь черный ад. Сонм грешных непокорный,
Как облако, летит перед тобой,
В обители мучения просторной…»А я ему: «За что, учитель мой,
Они в аду?» — «За то, что в жизни мало
Они пеклись о жизни неземной.В них светлых чувств и мыслей доставало,
Чтоб проникать в надзвездные края;
Но воля в них, от лености, дремала… В обители загробной бытия
От них и бог и демон отступился;
Они ничьи теперь, их жизнь теперь ничья… Я замолчал — и далее пустился,
А между тем, бесчисленной толпой,
Сонм грешников вокруг меня носился, За ним вослед летел тяжелый рой
Шмелей и ос — они вонзили жало
В лицо и грудь несчастных. Кровь рекой, С слезами их смешавшись, упадала
На жаркий прах, а гадины земли
И кровь, и пот, и слезы их глотали… Мы в сторону от грешных отошли
И с тайною сердечною тоскою
Пустились в путь — и к берегу пришли, Склоненному над сонною рекою.
Тут встретил нас полуразбитый челн,
И в нем старик с сребристой бородою.Сей старец был бесчувственный Харон,
Всех грешников на злую казнь везущий,
Вглядясь в меня, ко мне промолвил он: «Зачем ты здесь, в несущем царстве — сущий?
В моей ладье тебе приюта нет:
С усопшими не должен быть живущий!»Виргилий же на то ему в ответ:
«Мы с ним идем по тайной воле бога!
Свершай его божественный завет!»Харон умолк. Мы сели в челн убогий
И поплыли. Еще с златых небес
Лились огонь и пурпур. Кормчий строгийПричалил. Вот мы вышли в темный лес:
Ах, что за лес! Он весь сплелся корнями,
И черен был, как уголь, лист древес.В нем цвет не цвел. Колючими шипами
Росла трава. Не воздух, — смрадный яд
Точил окрест и помавал ветвями…
К нам возвратился май веселый,
Природа оживилась вновь:
Зазеленели холмы, долы
И распестрились от цветов.
Всё сладкой всюду негой дышит,
Ручей с приятностью журчит,
Едва листы зефир колышет,
И Филомелы глас звучит.В полях и рощах слышно пенье —
10 Все радостью оживлены;
И все как будто в восхищеньи
От возвращения весны!
Один лишь я брожу унылый,
Во мне одном веселья нет,
И ах! не будет до могилы,
Пока сей не покину свет… Увы! всё то, в чем я, несчастный,
Свое блаженство находил, —
Всё то, всё то, что я столь страстно
20 И с восхищением любил,
Уже не существует боле!..
О Делия! тебя уж нет!
Навек увяла ты, как в поле
Безвременно вдруг вянет цвет! В летах, когда лишь начинают
Всю цену жизни познавать;
Когда с весельем засыпают,
С весельем день встают встречать;
Когда беспечность отдаляет
30 Заботы мрачные с тоской,
Когда всё душу восхищает
И сердце веселит мечтой, —
Узнал я Делию впервые!
О, незабвенные лета!
О, дни, любовию святые,
И вы, прелестные места, —
Где я, любовью упоенный, Взирал на Делию мою,
Где я, любовью восхищенный,
40 Промолвил в первый раз — _люблю_;
И где она взаимно то же
Сказала, очи потупив!
О, как, о, как тогда — о боже! —
Ничтожный смертный был счастлив!
Какое в сердце восхищенье,
Какой восторг я ощущал!
Клянусь! в то самое мгновенье
И в рай бы я не пожелал!«Весной, мой друг, когда раздастся
50 Здесь Филомелы первый глас,
Пред алтарем тебе отдастся
Моя рука в тот самый час», —
Уже мне Делия сказала.
Весны я с нетерпеньем ждал,
Как вдруг она приметно стала
Всё вянуть, вянуть… час настал —
И наконец — «о друг сердечный!
Прости, — сказала мне она, —
Прости, но верь, что не навечно:
60 Другая есть еще страна, —
Где ни страданья нет, ни муки,
Где мы соединимся вновь
И где не будет уж разлуки,
Где вечно царствует любовь».
. . . . . . . . . . . . . . .Уж возвратился май веселый,
И в роще раздается глас
Весну поющей Филомелы —
Увы, настал урочный час,
70 В котором Делия мечтала
Меня блаженством подарить,
Тот час, в который завещала
Себя со мной соединить! О боги! милой прорицанье
Спешите совершить скорей!
Мне без нее сей мир — изгнанье,
Мне только жизнь мила при ней.
. . . . . . . . . . . . . . . .Всё восхищается весною,
80 Природа всё животворит!
Один, один лишь я с тоскою!
Один лишь я от всех забыт!..
Увы! когда ж я перестану
Крушиться так, как я крушусь?
Ах! скоро ль, скоро ль я увяну
И с Делией соединюсь?
Когда в тот край, о боги хладны!
Меня переселите к ней,
Где обретет приют отрадный
90 Усталый странник жизни сей?!
Алексею Николаевичу ВульфуПрошли младые наши годы!
Ты, проповедник и герой
Академической свободы,
И я — давно мы жребий свой,
Немецки шумный и живой,
Переменили на иной:
Тебя звала надежда славы
Под гром войны, в поля кровавы;
И вдруг оставил ты меня,
Учёный быт, беседы наши,
Застольны песни, пенны чаши
И вспрянул гордо на коня!
А я — студенческому миру
Сказав задумчиво: прощай,
Я перенёс разгульну лиру
На Русь, в отечественный край —
И там в Москве первопрестольной,
Питомец жизни своевольной,
Беспечно-ветреный поэт,
Терялся я в толпе сует,
Чужд вдохновенных наслаждений
И поэтических забот,
Да пил бездействия и лени
Снотворно действующий мёд.
Но вот — хвала и слава Богу!
Я вышел снова на дорогу,
И снова мил мне Божий свет!
Прими ж привет, страна родная,
Моя прекрасная, святая,
Глубокий, полный мой привет!
Отныне вся моя судьбина
Тебе! Люби же и ласкай
И береги меня, как сына;
Даруй певцу приют смиренной
В виду отеческих лесов
Жить самобытно, неизменно
Для дум заветных и стихов!
Крепка нескованная дума,
Блестящ и звонок вольный стих!
Здесь не слыхать градского шума,
Здесь не видать сует градских;
И в сей глуши, всегда спокойной,
К большим трудам и к жизни стройной
Легко мне душу приучить;
Легко навечно разлюбить
Уста и очи дев-красавиц,
Приветы гордых молодиц,
И песни пламенных певиц,
И пляски пламенных плясавиц!
Поклон вам, прежние мои…
Пляшите, пойте, процветайте,
Великолепно оживляйте
Пиры и шалости любви!
Довольно чувств и вдохновений
Я прогулял, и мне пора
Познать себя, вкусить добра,
Не буйных, трезвых наслаждений!
Мой друг! поздравь же ты меня
С восходом счастливого дня,
С давно желанной, мирной долей,
С весёлым сердцем, с вольной волей,
С живым трудом наедине!
Я руки в боки упираю
И вдохновенно восклицаю:
Здесь дома я, здесь лучше мне!..
Вот так-то мы остепенились!
Но сладко вспомнить нам подчас
Почтенный град, где мы учились,
Где мы привольно веселились,
Где мы любили в первый раз…
Возьми ж, ему в воспоминанье,
Вот это пёстрое собранье
Моих рифмованных проказ:
Тут, как вино в хрустальной чаше,
Знаток, насквозь увидишь ты
Все думы, чувства и мечты,
Игру и блеск свободы нашей —
Красу минувшего житья!
Храни стихи мои, как я
Храню фуражку удалую
С моей студентской головы,
Да кудрю тёмно-золотую
Одной красавицы, увы!
Когда-то милой мне, когда-то
На свежем воздухе полей
В тени ракитовых ветвей…
Храню торжественно и свято
Трофеи младости моей!
О мучениках слова,
И честныя слова
Пусть повторятся снова.
Москва.
Типография Вильде, Малая Кисловка, собственный дом.
За морем далеким, в стране благодатной,
Там рыцарский замок роскошный стоял,
И рыцарь с семьею, богатый и знатный,
В том замке прекрасном подолгу живал.
Могучим, всесильным он был властелином
Над множеством слуг и прилежных рабов,
И добрым, хорошим он был господином;
Всегда всем он помощь подать был готов.
Отрадней всего сознавать ему было,
Что сына наследника он уж имел;
О нем его сердце болезненно ныло,
Он знал—будет сыну тяжелый удел.
Не раз предавался он думам тяжелым
О том: кому сына доверить учить,
Полезным чтоб быть мог он в возрасте зрелом
И жизнь всех несчастных людей облегчить.
И Богом был рыцарь от горя избавлен,
Благое желанье свершилось его:
Был мудрый, достойный наставник приставлен,
Питомца он нежно любил своего.
Вот полночь глухая давно наступила,
И в замке все люди давно уже спят;
Луна бледным светом весь мир озарила,
И звездочки ясныя в небе горят.
Никто не шелохнется в замке безмолвном,
Покой и безлюдье повсюду царят.
Один лишь наставник не спит благородный,
Он с юношей—другом в беседе сидят.
И слушает мальчик учителя речи,
И веет на душу его в них тепло.
Уныло и тускло светилися свечи,
В душе-ж у ребенка так было светло.
— Слушай, так учитель тихо говорит,
Слушай, как на свете жить нам Бог велит:
Богу постоянно с верою молись,
Добрых дел полезных делать не стыдись.
Мать люби всем сердцем, добраго отца,
Милость ты получишь Вышняго Творца,
Не давай ты сильным немощных губить,
Слабых приучайся с малых лет любить,
В сердце своем радость будешь ощущать,
Если бедных станешь твердо защищать.
— Добрый мой учитель,—юноша сказал,
Головой кудрявой на грудь ему пал,
Все это исполню, что ты говоришь,
Стану я любить всех так, как ты велишь.
Буду чтить я Бога, чтить отца и мать,
Жить для всех, стараться всем свободу дать.
Много изменю я, выросши большой,
Сделаю порядок я тогда иной;
Всем рабам оковы тяжкия сниму,
Когда я правление замком сим возьму.
Пусть все Бога хвалят, для себя живут,
Что себе посеют, пусть то и возьмут.
Вот смотрю на клетки; сердце все грустит,
Хочется на волю птичек отпустить.
Так тогда и будет—верно говорю:
Всем своим я клеткам дверцы отворю,
Орел молодой возмужал, оперился,
И сильным, могучим он рыцарем стал,
И с ласковым взором к рабам обратился,
И слово прекрасное всем им сказал:
"Бога Всемогущаго в помощь призываю,
"Жизни путь свободный всем я вам даю,
"Вас на труд, на волю всех я отпускаю
«И за вас я Бога пламенно молю.»
Прошло с той поры уже времени много,
И витязь могучий в могилу сошел,
И после борьбы в этой жизни убогой,
В ней мирный покой своей жизни нашел.
И там-же, в могиле, лежит тот учитель,
Что доброе семя в птенце молодом,
Как мудрый наставник и честный мыслитель,
Посеял и видел плоды их на нем.
И время бежит… поколенья сменяют
Друг друга; за старым и новое мрет,
Но память о рыцаре все сохраняют,
А с ним и учитель его не умрет.
Т. Яковлев.
В наш век прогресса, знанья, света,
Кровавых битв и всяких бед,
Что шаг, — то образ для поэта,
То для прозаика сюжет.
Вихрь жизни в распрях жарких, в спорах,
Ну так и мечется в глаза…
Но есть такие тормоза, —
Нам нужно помнить, — при которых,
Смиряясь молча каждый раз,
Певцы с прозаиками вместе
Должны оканчивать рассказ
На самом интересном месте.
Свободна мысль, — конечно, так, —
Но не всегда свободно слово,
Нам моралист твердит сурово,
Что наш язык — наш первый враг.
Чтоб оградить свою карьеру
И не попасть в невольный грех,
Должны мы все сердиться в меру
И в меру выражать наш смех.
Иной по долгу, тот из мести
На каждом слове ловит нас,
Так как тут не прервать рассказ
На самом интересном месте!..
Жизнь — дантовский, чудесный лес,
Но если б будущего тайна
Была угадана случайно,
Жизнь потеряла б интерес.
Любви нет в мире без волненья,
Как знанья без гипотез нет;
Силен намеками поэт
И мысли вечное движенье
Так увлекает нас весь век,
По одиночке и всех вместе,
Что жизнь кончает человек
На интересном самом месте.
Французско-прусская война
Была бы по сердцу всегда нам,
Когда бы Бисмарком она
Была окончена Седаном.
Герой второго декабря
Попался в плен. Еще ли мало?
Но крови пролились моря,
Земля от пушек застонала
И Бисмарк в ужас две страны
Поверг за призрак ложной чести
И прекратить не мог войны
На интересном самом месте.
Я предсказал бы в наши дни
Успех романам многим, драмам,
Когда б кончалися они
На интересном месте самом.
Назваться мудрым может тот
Среди общественной арены,
Кто сходит вовремя со сцены,
Иль вовремя перо кладет;
Кто в юных грезах о невесте
Любовью сердце освежит,
Но Гименея избежит
На самом интересном месте.
Блажен, кто нити рвет интриг
На самом месте интересном,
Кто, встретясь с сыщиком известным,
Умеет сдерживать язык;
Кто не был «по делам печати»
Гоним, как истинный мудрец,
Иль просто даже, наконец,
Кто умереть умеет кстати…
Интересуют нас вдвойне
Все в мире новости и вести,
Когда вдруг порваны оне
На самом интересном месте.
А ты, наш будущий поэт,
(Не обращаюсь к настоящим
Затем, что, кажется, их нет),
Чтоб поколеньям восходящим
Ты пользу книгою принес
И почитался как феномен,
Будь как оракул полутемен,
Какой бы не решал вопрос,
И только вспомнишь об аресте
Прекрасной книги, мой певец,
То смело подпиши «конец»
На самом интересном месте.
О, сдержанность! Тебя пою!
С неволей ладя поневоле,
Так приучил к смиренной доле
Я музу пылкую мою,
Что стал «поэтом без укора»
И не страшусь в сознании сил
Ни прокурорского надзора,
Ни красных, цензорских чернил.
А вы, читатели, вы взвесьте
Мои слова. Их смысл глубок:
Читать умейте между cтрок
На интересном самом месте.
Голубоокая, младая,
Мой чернобровый ангел рая!
Ты, мной воспетая давно,
Еще в те дни, как пел я радость
И жизни праздничную сладость,
Искрокипучее вино, —
Тебе привет мой издалеча,
От москворецких берегов
Туда, где звонких звоном веча
Моих пугалась ты стихов;
Где странно юность мной играла,
Где в одинокий мой приют
То заходил бессонный труд,
То ночь с гремушкой забегала!
Пестро, неправильно я жил!
Там всё, чем бог добра и света
Благословляет многи лета
Тот край, всё: бодрость чувств и сил,
Ученье, дружбу, вольность нашу,
Гульбу, шум, праздность, лень — я слил
В одну торжественную чашу,
И пил да пел… я долго пил!
Голубоокая, младая,
Мой чернобровый ангел рая!
Тебя, звезду мою, найдет
Поэта вестник расторопный,
Мой бойкий ямб четверостопный,
Мой говорливый скороход:
Тебе он скажет весть благую.
Да, я покинул наконец
Пиры, беспечность кочевую,
Я, голосистый их певец!
Святых восторгов просит лира —
Она чужда тех буйных лет,
И вновь из прелести сует
Не сотворит себе кумира!
Я здесь! — Да здравствует Москва!
Вот небеса мои родные!
Здесь наша матушка-Россия
Семисотлетняя жива!
Здесь всё бывало: плен, свобода.
Орда, и Польша, и Литва,
Французы, лавр и хмель народа,
Всё, всё!.. Да здравствует Москва!
Какими думами украшен
Сей холм давнишних стен и башен,
Бойниц, соборов и палат!
Здесь наших бед и нашей славы
Хранится повесть! Эти главы
Святым сиянием горят!
О! проклят будь, кто потревожит
Великолепье старины,
Кто на нее печать наложит
Мимоходящей новизны!
Сюда! на дело песнопений,
Поэты наши! Для стихов
В Москве ищите русских слов,
Своенародных вдохновений!
Как много мне судьба дала!
Денницей ярко-пурпуровой
Как ясно, тихо жизни новой
Она восток мне убрала!
Не пьян полет моих желаний;
Свобода сердца весела;
И стихотворческие длани
К струнам — и лира ожила!
Мой чернобровый ангел рая!
Моли судьбу, да всеблагая
Не отнимает у меня:
Ни одиночества дневного,
Ни одиночества ночного,
Ни дум деятельного дня,
Ни тихих снов ленивой ночи!
И скромной песнию любви
Я воспою лазурны очи,
Ланиты свежие твои,
Уста сахарны, груди полны,
И белизну твоих грудей,
И черных девственных кудрей
На ней блистающие волны!
Твоя мольба всегда верна;
И мой обет — он совершится!
Мечта любовью раскипится,
И в звуки выльется она!
И будут звуки те прекрасны,
И будет сладость их нежна,
Как сон пленительный и ясный,
Тебя поднявший с ложа сна.
Разсекши огненной стезею
Небесный синеватый свод,
Багряной облечен зарею,
Сошел на землю Новый Год;
Сошел — и гласы раздалися,
Мечты, надежды понеслися
На встречу божеству сему.
Гряди, сын вечности прекрасный!
Гряди, часов и дней отец!
Зовет счастливый и несчастный:
Подай желаниям венец!
И самого среди блаженства
Желаем блага совершенства
И недовольны мы судьбой.
Еще вельможа возвышаться,
Еще сильнее хочет быть;
Богач — богатством осыпаться
И горы злата накопить;
Герой бессмертной жаждет славы,
Корысти — льстец, Лукулл — забавы,
И счастия — игрок в игре.
Мое желание: предаться
Всевышнего во всем судьбе,
За счастьем в свете не гоняться,
Искать его в самом себе.
Меня здоровье, совесть права,
Достаток нужный, добра слава
Творят счастливее царей.
А если милой и приятной
Любим Пленирой я моей
И в светской жизни коловратной
Имею искренних друзей,
Живу с моим соседом в мире,
Умею петь, играть на лире:
То кто счастливее меня?
От должностей в часы свободны
Пою моих я радость дней;
Пою Творцу хвалы духовны,
И добрых я пою царей.
Приятней гласы становятся
И слезы нежности катятся,
Как Россов матерь я пою.
Петры и Генрихи и Титы
В народных век живут сердцах;
Екатерины не забыты
Пребудут в тысяще веках.
Уже я вижу монументы,
Которых свергнуть элементы
И время не имеют сил.
Пришел на землю Новый Год (1781).
Мольбы и плески восшумели,
Тимпаны, громы возгремели.
И дай желаниям венец!
Среди текущих рек блаженства
Мы благ желаем совершенства.
Безсмертной воин жаждет славы.
Леандр Фортуны при игре
Здоровье, хлеб и совесть права,
Одежда, сон и добра слава
Меня равняют с королем.
А если милой и прекрасной.
И в здешней жизни, пышной, страстной.
Живу с моим соседством в мире.
Кто есть счастливее меня (1780 и 1783).
От должности в часы свободны (1780, 1783 и 1798).
Нежнее гласы становятся (1780).
Петры, Траяны, Генрих, Титы.
«Престаньте здесь шуметь вы, резвые Зефиры,
И не тревожьте прах любезныя Плениры».
Стократ благословен тот смертный,
Кого не тяготит печаль,
Ни зависть потаенным вздохом
Ни гордость громогласным смехом
Не жмут, не гонят со двора.
Сокрыта жизнь твоя в деревне
Течет теперь, о милый Львов!
Как светлый меж цветов источник
В лесу дремучем. Пусть другие,
Взмостясь, из терема глядят,
Как на златые колесницы
Зевает чернь, как ратный строй
В глаза ей мещет блеск от ружей,
И как она, волнам подобно
От бурь, от всадников бежит;
Как витязи в веках позднейших
В меди иль в мраморе себя
Со удивленьем созерцают
И плещут уж заране в длани,
Что их народ боготворит.
Но ты умен — ты постигаешь,
Что тот любимец лишь небес,
Который под шумком потока
Иль сладко спит, иль воспевает
О Боге, дружбе и любви.
Восток и запад расстилают
Ему свой пурпур по путям;
Ему благоухают травы,
Древесны помавают ветви
И свищет громко соловей.
За ним раскаянье не ходит
Ни между нив, ни по садам,
Ни по холмам, покрытых стадом,
Ни меж озер и кущ приятных, —
Но всюду радость и восторг.
Труды крепят его здоровье;
Как воздух, кровь его легка;
Поутру, как зефир, летает
Веселы обозреть работы,
А завтракать спешит в свой дом.
Тут нежна, милая супруга —
Как лен пушист ее власы —
Снегоподобною рукою
Взяв шито, брано полотенце,
Стирает пот с его чела.
Целуя раскрасневши щеки,
На пяльцы посмотреть велит,
Где по соломе разной шерстью
Луга, цветы, пруды и рощи
Градской своей подруге шьет.
«О! если бы, — она вещает, —
Могло искусство, как природа,
Вливать в сердца свою приятность, —
Сии картины наши сельски
К нам наших созвали б друзей!
Моя подруга черноброва,
Любезна, мила горожанка,
На нивах златом здесь пленившись,
Престала б наряжать в шумиху
Свой в граде храмовидный дом».
«Ах, милая! — он отвечает
С улыбкой и со вздохом ей, —
Ужель тебе то неизвестно,
Что ослепленным жизнью дворской
Природа самая мертва!»
1792
Смерть — не сметь!
Строит,
рушит,
кроит
и рвет,
тихнет,
кипит
и пенится,
гудит,
говорит,
молчит
и ревет —
юная армия:
ленинцы.
Мы
новая кровь
городских жил,
тело нив,
ткацкой идей
нить.
Ленин —
жил,
Ленин —
жив,
Ленин —
будет жить.
Залили горем.
Свезли в мавзолей
частицу Ленина —
тело.
Но тленью не взять —
ни земле,
ни золе —
первейшее в Ленине —
дело.
Смерть,
косу положи!
Приговор лжив.
С таким
небесам
не блажить.
Ленин —
жил.
Ленин —
жив.
Ленин —
будет жить.
Ленин —
жив
шаганьем Кремля —
вождя
капиталовых пленников.
Будет жить,
и будет
земля
гордиться именем:
Ленинка.
Еще
по миру
пройдут мятежи —
сквозь все межи
коммуне
путь проложить.
Ленин —
жил.
Ленин —
жив.
Ленин —
будет жить.
К сведению смерти,
старой карги,
гонящей в могилу
и старящей:
«Ленин» и «Смерть» —
слова-враги.
«Ленин» и «Жизнь» —
товарищи.
Тверже
печаль держи.
Грудью
в горе прилив.
Нам —
не ныть.
Ленин —
жил.
Ленин —
жив.
Ленин —
будет жить.
Ленин рядом.
Вот
он.
Идет
и умрет с нами.
И снова
в каждом рожденном рожден —
как сила,
как знанье,
как знамя.
Земля,
под ногами дрожи.
За все рубежи
слова —
взвивайтесь кружить.
Ленин —
жил.
Ленин —
жив.
Ленин —
будет жить.
Ленин ведь
тоже
начал с азов, —
жизнь —
мастерская геньина.
С низа лет,
с класса низов —
рвись
разгромадиться в Ленина.
Дрожите, дворцов этажи!
Биржа нажив,
будешь
битая
выть.
Ленин —
жил.
Ленин —
жив.
Ленин —
будет жить.
Ленин
больше
самых больших,
но даже
и это
диво
создали всех времен
малыши —
мы,
малыши коллектива.
Мускул
узлом вяжи.
Зубы-ножи —
в знанье —
вонзай крошить.
Ленин —
жил.
Ленин —
жив.
Ленин —
будет жить.
Строит,
рушит,
кроит
и рвет,
тихнет,
кипит
и пенится,
гудит,
молчит,
говорит
и ревет —
юная армия:
ленинцы.
Мы
новая кровь
городских жил,
тело нив,
ткацкой идей
нить.
Ленин —
жил.
Ленин —
жив.
Ленин —
будет жить.
«Гордись! — тебе льстецы сказали. —
Земля с увенчанным челом,
Земля несокрушимой стали,
Полмира взявшая мечом!
Пределов нет твоим владеньям,
И, прихотей твоих раба,
Внимает гордым повеленьям
Тебе покорная судьба.
Красны́ степей твоих уборы,
И го́ры в небо уперли́сь,
И как моря твои озеры…»
Не верь, не слушай, не гордись!
Пусть рек твоих глубо́ки волны,
Как волны синие морей,
И недра гор алмазов полны,
И хлебом пышен тук степей;
Пусть пред твоим державным блеском
Народы робко кло́нят взор
И семь морей немолчным плеском
Тебе поют хвалебный хор;
Пусть далеко́ грозой кровавой
Твои перу́ны пронеслись —
Всей этой силой, этой славой
Всем этим прахом не гордись!
Грозней тебя был Рим великой,
Царь семихолмного хребта,
Железных сил и воли дикой
Осуществле́нная мечта;
И нестерпим был огнь булата
В руках алтайских дикарей;
И вся зарылась в груды злата
Царица западных морей.
И что же Рим? и где монголы?
И, скрыв в груди предсмертный стон,
Кует бессильные крамолы,
Дрожа над бездной, Альбион!
Бесплоден всякой дух гордыни,
Неверно злато, сталь хрупка.
Но крепок ясный мир святыни,
Сильна молящихся рука!
И вот за то, что ты смиренна,
Что в чувстве детской простоты,
В молчаньи сердца сокровенна,
Глагол творца прияла ты, —
Тебе он дал свое призванье,
Тебе он светлый дал удел:
Хранить для мира достоянье
Высоких жертв и чистых дел;
Хранить племен святое братство,
Любви живительной сосуд,
И веры пламенной богатство,
И правду, и бескровный суд.
Твое все то, чем дух святится,
В чем сердцу слышен глас небес,
В чем жизнь грядущих дней таится,
Начало славы и чудес!..
О, вспомни свой удел высокой!
Былое в сердце воскреси
И в нем сокрытого глубоко
Ты духа жизни допроси!
Внимай ему — и, все народы
Обняв любовию своей,
Скажи им таинство свободы,
Сиянье веры им пролей!
И станешь в славе ты чудесной
Превыше всех земных сынов,
Как этот синий свод небесный —
Прозрачный вышнего покров!
Любовь к отечеству священна,
Твердыня царств, оплот градов!
Где фимиам тебе курится,
Там доблести прекрасны зрим:
Там слава, истина сияет,
Лучами лик твой озаря;
Там меч лишь злобу пресекает,
Весы — невинным торжество;
Заслуги мзду там обретают,
Там правда, честность всем закон, —
Мой дух, тобой воспламененный,
Горит, горит воспеть тебя.
Герой, которого лишь ярость
На поле бранное ведет,
В потомстве тем пребудет громко,
Что грады, царства разорил.
Но кто, отечество спасая,
Бесстрашно против смерти шел,
Сквозь мрак веков тот отдаленных
Луч славы своея прострет,
Украсится венцем нетленным,
Любезен будет для сердец,
И человечество вздохнувши,
Его слезой прах окропит.
Поднимем древности завесу...
Убийцы ль славой там блестят?
Ах, нет! Батыев, Тамерланов
В крови дымящейся мы зрим;
Потомство, внемлется, со стоном
Воспоминает тигров сих;
Там грады, в пепел обращенны,
Гласят о ужасе их дел,
Гласят: их имена бессмертны!
Но истинно ль бессмертье то,
Чтоб жить в сердцах через убийство?
Не жизнь то новая - то смерть!
А там я зрю во храме Славы
Героев истинных собор;
Коль трудный путь они свершили,
Чтоб в храм богине сей вступить!
Они пришли - венцем нетленным
Она чело их облекла;
Сквозь мрак веков они сияют,
И память их живет в сердцах!
Одни, одни лишь Леониды*)
Достойны смертью жизнь приять;
Но правой кто стезей не ходит,
Того дела - ничтожность, прах.
Не в бранях лишь одних возможно
Отечеству полезным быть.
Кто в нем науки насаждает,
Несчастным кто благотворит;
Весы в руках своих вращает,
Всю мысль свою к тому стремит,
Невинность чтоб не притеснялась,
Чтоб благо общее цвело:
И тот достоин Патриотом
И тот достоин нарещись.
Счастлив, кто имя толь священно
Себе от граждан заслужил!
Счастлив народ, законы чтущий,
Любящий истину, Царя,
И за отечество святое
Готовый жизни не щадить!
Он будет громок в поле бранном,
Под кровом мира, тишины.
Россия славой озаренна,
Ликующа среди олив,
Сынов коль верных не имела б,
Давно б покрылась прахом, мглой.
Но днесь где равное России
Мы царство в мире обретем?
Ее науки озаряют,
Орел ея парит везде;
Он Льва терзал - Луну надменну
Не раз мрачил своим крылом.
Россия есть страна Героев,
И миром славных и мечем;
Бессмертных Кодров, Леонидов,
И Меценатов зрим мы в ней.
Война ли, зев разверз ужасный,
Зияет царство поглотить;
Ему Россия есть оплотом
Против кичащихся врагов.
О Россы юные! мы жизнью
Отечеству одолжены;
Оно, оно о нас печется;
Кому ж нам жертвовать собой?
На ПАВЛА лик воззрим священный -
Да будет в наших он сердцах!
Се Тит вторый, полночный Гений,
Блюститель счастья Росских стран!
Сердца свои и ум украсим,
Чтоб ревностно Ему служить,
И для любезныя России
Потщимся жить и умереть!
Вы ушли,
как говорится,
в мир в иной.
Пустота…
Летите,
в звезды врезываясь.
Ни тебе аванса,
ни пивной.
Трезвость.
Нет, Есенин,
это
не насмешка.
В горле
горе комом —
не смешок.
Вижу —
взрезанной рукой помешкав,
собственных
костей
качаете мешок.
— Прекратите!
Бросьте!
Вы в своем уме ли?
Дать,
чтоб щеки
заливал
смертельный мел?!
Вы ж
такое
загибать умели,
что другой
на свете
не умел.
Почему?
Зачем?
Недоуменье смяло.
Критики бормочут:
— Этому вина
то…
да сё…
а главное,
что смычки мало,
в результате
много пива и вина. —
Дескать,
заменить бы вам
богему
классом,
класс влиял на вас,
и было б не до драк.
Ну, а класс-то
жажду
заливает квасом?
Класс — он тоже
выпить не дурак.
Дескать,
к вам приставить бы
кого из напосто̀в —
стали б
содержанием
премного одарённей.
Вы бы
в день
писали
строк по сто́,
утомительно
и длинно,
как Доронин.
А по-моему,
осуществись
такая бредь,
на себя бы
раньше наложили руки.
Лучше уж
от водки умереть,
чем от скуки!
Не откроют
нам
причин потери
ни петля,
ни ножик перочинный.
Может,
окажись
чернила в «Англетере»,
вены
резать
не было б причины.
Подражатели обрадовались:
бис!
Над собою
чуть не взвод
расправу учинил.
Почему же
увеличивать
число самоубийств?
Лучше
увеличь
изготовление чернил!
Навсегда
теперь
язык
в зубах затворится.
Тяжело
и неуместно
разводить мистерии.
У народа,
у языкотворца,
умер
звонкий
забулдыга подмастерье.
И несут
стихов заупокойный лом,
с прошлых
с похорон
не переделавши почти.
В холм
тупые рифмы
загонять колом —
разве так
поэта
надо бы почтить?
Вам
и памятник еще не слит, —
где он,
бронзы звон
или гранита грань? —
а к решеткам памяти
уже
понанесли
посвящений
и воспоминаний дрянь.
Ваше имя
в платочки рассоплено,
ваше слово
слюнявит Собинов
и выводит
под березкой дохлой —
«Ни слова,
о дру-уг мой,
ни вздо-о-о-о-ха.»
Эх,
поговорить бы и́наче
с этим самым
с Леонидом Лоэнгринычем!
Встать бы здесь
гремящим скандалистом:
— Не позволю
мямлить стих
и мять! —
Оглушить бы
их
трехпалым свистом
в бабушку
и в бога душу мать!
Чтобы разнеслась
бездарнейшая по́гань,
раздувая
темь
пиджачных парусов,
чтобы
врассыпную
разбежался Коган,
встреченных
увеча
пиками усов.
Дрянь
пока что
мало поредела.
Дела много —
только поспевать.
Надо
жизнь
сначала переделать,
переделав —
можно воспевать.
Это время —
трудновато для пера,
но скажите
вы,
калеки и калекши,
где,
когда,
какой великий выбирал
путь,
чтобы протоптанней
и легше?
Слово —
полководец
человечьей силы.
Марш!
Чтоб время
сзади
ядрами рвалось.
К старым дням
чтоб ветром
относило
только
путаницу волос.
Для веселия
планета наша
мало оборудована.
Надо
вырвать
радость
у грядущих дней.
В этой жизни
помереть
не трудно.
Сделать жизнь
значительно трудней.
Глагол времен! металла звон!
Твой страшный глас меня смущает;
Зовет меня, зовет твой стон,
Зовет — и к гробу приближает.
Едва увидел я сей свет,
Уже зубами смерть скрежещет,
Как молнией косою блещет,
И дни мои, как злак, сечет.
Ничто от роковых когтей,
Никая тварь не убегает;
Монарх и узник — снедь червей,
Гробницы злость стихий снедает;
Зияет время славу стерть:
Как в море льются быстры воды,
Так в вечность льются дни и годы;
Глотает царства алчна смерть.
Скользим мы бездны на краю,
В которую стремглав свалимся;
Приемлем с жизнью смерть свою,
На то, чтоб умереть, родимся.
Без жалости все смерть разит:
И звезды ею сокрушатся,
И солнцы ею потуша́тся,
И всем мирам она грозит.
Не мнит лишь смертный умирать
И быть себя он вечным чает;
Приходит смерть к нему, как тать,
И жизнь внезапу похищает.
Увы! где меньше страха нам,
Там может смерть постичь скорее;
Ее и громы не быстрее
Слетают к гордым вышинам.
Сын роскоши, прохлад и нег,
Куда, Мещерской! ты сокрылся?
Оставил ты сей жизни брег,
К брегам ты мертвых удалился;
Здесь персть твоя, а духа нет.
Где ж он? — Он там. — Где там? — Не знаем
Мы только плачем и взываем:
«О, горе нам, рожденным в свет!»
Утехи, радость и любовь
Где купно с здравием блистали,
У всех там цепенеет кровь
И дух мятется от печали.
Где стол был яств, там гроб стоит;
Где пиршеств раздавались лики,
Надгробные там воют клики,
И бледна смерть на всех глядит.
Глядит на всех — и на царей,
Кому в державу тесны миры;
Глядит на пышных богачей,
Что в злате и сребре кумиры;
Глядит на прелесть и красы,
Глядит на разум возвышенный,
Глядит на силы дерзновенны
И точит лезвие косы.
Смерть, трепет естества и страх!
Мы — гордость с бедностью совместна;
Сегодня бог, а завтра прах;
Сегодня льстит надежда лестна,
А завтра: где ты, человек?
Едва часы протечь успели,
Хаоса в бездну улетели,
И весь, как сон, прошел твой век.
Как сон, как сладкая мечта,
Исчезла и моя уж младость;
Не сильно нежит красота,
Не столько восхищает радость,
Не столько легкомыслен ум,
Не столько я благополучен;
Желанием честе́й размучен,
Зовет, я слышу, славы шум.
Но так и мужество пройдет
И вместе к славе с ним стремленье;
Богатств стяжание минет,
И в сердце всех страстей волненье
Прейдет, прейдет в чреду свою.
Подите счастьи прочь возможны,
Вы все премены здесь и ложны:
Я в две́рях вечности стою.
Сей день, иль завтра умереть,
Перфильев! должно нам конечно, —
Почто ж терзаться и скорбеть,
Что смертный друг твой жил не вечно?
Жизнь есть небес мгновенный дар;
Устрой ее себе к покою
И с чистою твоей душою
Благословляй судеб удар.
1779
Так вот в какия пустыни
Ты нас заманил, Соблазнитель!
Бесстрастный учитель
Мечты и гордыни,
Скорби целитель,
Освободитель
От всех уныний!
Эта страна — безвестное Гоби,
Где Отчаянье — имя столице!
Здесь тихо, как в гробе.
В эти границы
Не долетают птицы;
Степь камениста, даль суха,
Кустарник с жесткой листвой,
Мох ползучий, седой,
Да кусты лопуха…
Зцесь мы бродим, тобой соблазненная рать,
Взорами, в ужасе, даль обводя,
Избегая смотреть друг на друга.
Одним — смеяться, другим — рыдать,
Третьим безмолствовать, слов не найдя,
Всем — в пределах единаго круга!
Иные, в упорстве мгновенном,
Ищут дороги назад,
Кружатся по пустыне холодной.
Смущающей очи миражем безсменным,
И круги за кругами чертят,
Безплодно, —
По своим следам
Возвращаясь к нам.
Другие, покорно, на острых камнях
Лежат, и грызут изсохшия руки,
Как на прахе брошенный прах,
И солнечный диск, громаден и ал,
Встает из-за рыжих скал,
Из-за грани прежней отчизны,
Страны Любви и Жизни,
Что стала страной — Вечной Разлуки.
У нас бывают экстазы,
Когда нежданно
Мы чувствуем жизнь и силы!
Все меняется странно:
Камни горят, как алмазы,
Новыя всходят на небо светила,
Расцветают безвестныя розы, —
Но быстро осыпаются грезы,
Тупо мы падаем в груды колеблемой пыли,
Тупо мы слушаем ветер,
Еле качающий дремлющий вереск, —
В безсилии…
И тогда появляешься ты,
Прежний, Юный, Прекрасный,
В огненном Маке,
Царь Мечты.
Властно
Нам делаешь знаки,
И, едва наступает тишь, —
Прежний, Прекрасный, Юный, —
Голосом нежным, как струны,
Нам говоришь:
— „Я обещал вам восторга мгновенья
Вы их узнали довольно!
Я обещал вам виденья,—
Вы приняли их богомольно!
Я обещал вам сладости изнеможенья,
Вы их вкусили вполне!
Поклонитесь мне!“
И, пав на колени,
Мы, соблазненная рать,
Готовы кричать
Все гимны хвалений,
Веселясь о своем Господине:
— „Слава, Учитель
Мечты и гордыни!
Скорби целитель,
Освободитель
От всех уныний!
Да будем в пустыне
Верны нашей судьбе!
Вне Тебя нам все ненавистно!
Служим тебе —
Ныне и присно!“
(На мотив из Шпильгагена)
Час настал навсегда отдохнуть от забот,
От борьбы и вседневной тревоги,
Скоро с жизнью я кончу печальный расчет, —
Подвести лишь осталось итоги.
Чей же это немолчный, язвительный смех
Мне зловещим звучит приговором?
Те, что мой воспевали когда-то успех,
Изрекают проклятия хором…
О, безумный! Мечтал я низвергнуть оплот
Произвола, неправды, насилья,
Прямо к солнцу направить могучий полет, —
Но мои надломилися крылья.
Как стрелой пораженный внезапно орел,
С высоты я спустился лазурной
В бездну горьких страданий, бесчисленных зол,
В бездну жизни пустой и мишурной.
С пылкой верой в груди я восстал, как боец,
На защиту великой идеи, —
Предо мной, в глубине их трусливых сердец,
Трепетали лжецы-фарисеи.
Выступая один на могучих врагов,
Обличил я их ложь и обманы,
С них сорвал я блестящий, роскошный покров,
Обнажив безобразные раны.
Все я отдал: души благороднейший жар,
Молодую кипучую силу,
И любви я нанес беспощадный удар, —
Сам ей вырыл навеки могилу…
Все великому делу я в жертву принес!
Почему же в безмолвии ночи
Вижу я, сквозь туман набегающих слез,
С укоризной глядящие очи?
Снова вижу: прозрачные воды ручья,
Ветви ивы, печально склоненной,
Неподвижное мертвое тело ея
И с тоской к небесам обращенный
Тусклый взор…
Я остался один меж людей
И с борьбою своей, и с печалью,
Я не мог разделить убежденья друзей,
Примириться с их узкой моралью.
Я не мог подвигаться избитой тропой;
Оставаяся тверд и спокоен,
Я лишь понял теперь, побежденный судьбой,
Что «один в чистом поле — не воин!»
И в неравной борьбе я упал — побежден,
Разлетелися меч мой и латы,
Миг блестящий успеха исчез, будто сон,
И момент наступает расплаты…
Я готов… Только мысли, как искры в золе,
Еще тлеют, неясно мерцая…
Но угаснут они в наступающей мгле,
И вокруг тишина гробовая
Воцарится… Замрет наболевшая грудь,
Все замолкнет — укор и молитвы…
Как отрадно мне будет навек отдохнуть
После яростной жизненной битвы!..
1885 г.
Волк долго не имев поживы никакой,
Был тощ, худой
Такой,
Что кости лишь одни да кожа;
И волку этому случись
С собакою сойтись,
Которая была собой росла, пригожа,
Жирна,
Дородна и сильна.
Волк рад бы всей душей с собакою схватиться,
И ею поживиться;
Да полно для тово не смел,
Что не по нем была собака,
И не по нем была бы драка.
И так со стороны учтивой подошел,
Лисой к ней начал подбиваться:
Ее дородству удивляться,
И всячески ее хвалить.
Не стоит ничево тебе таким же быть,
Собака говорит: как скоро согласишся
Идти со мною в город жить.
Ты будешь весь иной, и так переродишся,
Что сам себе не надивишся.
Что ваша жизнь и впрям? скитайся все, рыщи,
И с горем пополам поесть чево ищи;
А даром и куском не думай поживиться:
Все с бою должно взять;
А это на какую стать?
Куды такая жизнь годится?
Ведь посмотреть, так в чем душа-та право в вас.
Не евши целы дни, вы все как испитые,
Поджарые, худые,
Нет, то-то жизнь-та как у нас!
Ешь не хочу, всево чево душа желает.
После гостей
Костей, костей,
Остатков от стола, так столько их бывает
Что некуда девать;
А ласки от господ, уж подлинно сказать! —
Растаял волк услыша весть такую,
И даже слезы на глазах
От размышления о будущих пирах.
А должность отправлять за это мне какую?
Спросил собаку волк. — «Что? должность? ничево;
Вот только лишь всево;
Чтоб не пускать на двор чужова никово;
К хозяину ласкаться,
И около людей домашних увиваться.»
Волк слыша это все, не шел бы, а летел.
И лес ему так омерзел,
Что про него уж он и думать не хотел;
И всех волков себя щастливее считает.
Вдруг на собаке он дорогой примечает
Что с шеи шерсть у ней сошла.
«А это что такое,
Что шея у тебя гола?» —
Так это ничево, пустое. —
«Однако нет, скажи.» — Так право ничево.
Я чаю
Это от тово
Когда я иногда на привязи бываю.
На привязи? тут волк вскричал:
Так ты не все живешь на воле? —
Не все. Да полно что в том нужды? пес сказал.
«А нужды столько в том, что не хочу я боле
Ни зачто всех пиров твоих:
Нет, воля мне дороже их;
А к ней на привязи, я знаю, нет дороги.»
Сказал, и к лесу дай Бог ноги.
Ты, сердцу непонятный мрак,
Приют отчаянья слепого,
Ничтожество! пустой призрак,
Не жажду твоего покрова!
Мечтанья жизни разлюбя,
Счастливых дней не знав от века,
Я все не верую в тебя,
Ты чуждо мысли человека!
Тебя страшится гордый ум!
Так путник, с вышины внимая
Ручьев альпийских вечный шум
И взоры в бездну погружая,
Невольным ужасом томим,
Дрожит, колеблется: пред ним
Предметы движутся, темнеют,
В нем чувства хладные немеют,
Кругом оплота ищет он,
Все мчится, меркнет, исчезает...
И хладный обморока сон
На край горы его бросает...
Конечно, дух бессмертен мой,
Но, улетев в миры иные,
Ужели с ризой гробовой
Все чувства брошу я земные
И чужд мне будет мир земной?
Ужели там, где все блистает
Нетленной славой и красой,
Где чистый пламень пожирает
Несовершенство бытия,
Минутной жизни впечатлений
Не сохранит душа моя,
Не буду ведать сожалений,
Тоску любви забуду я?..
Любви! Но что же за могилой
Переживет еще меня?
Во мне бессмертна память милой,
Что без нее душа моя?
Зачем не верить вам, поэты?
Да, тени тайною толпой
От берегов печальной Леты
Слетаются на брег земной.
Они уныло посещают
Места, где жизнь была милей,
И в сновиденьях утешают
Сердца покинутых друзей...
Они, бессмертие вкушая,
В Элизий поджидают их,
Как в праздник ждет семья родная
Замедливших гостей своих...
Мечты поэзии прелестной,
Благословенные мечты!
Люблю ваш сумрак неизвестный
И ваши тайные цветы.
Так, если удаляться можно
Оттоль, где вечный свет горит,
Где счастье вечно, непреложно,
Мой дух к Юрзуфу прилетит.
Счастливый край, где блещут воды,
Лаская пышные брега,
И светлой роскошью природы
Озарены холмы, луга,
Где скал нахмуренные своды
Ты вновь со мною, наслажденье;
В душе утихло мрачных дум
Однообразное волненье!
Воскресли чувства, ясен ум.
Какой-то негой неизвестной,
Какой-то грустью полон я;
Одушевленные поля,
Холмы Тавриды, край прелестный,
Я снова посещаю вас,
Пью жадно воздух сладострастья,
Как будто слышу близкий глас
Давно затерянного счастья.
За нею по наклону гор
Я шел дорогой неизвестной,
И примечал мой робкий взор
Следы ноги ее прелестной.
Зачем не смел ее следов
Коснуться жаркими устами
Нет, никогда средь бурных дней
Мятежной юности моей
Я не желал с таким волненьем
Лобзать уста младых Цирцей
И перси, полные томленьем.
Один, один остался я.
Пиры, любовницы, друзья
Исчезли с легкими мечтами,
Померкла молодость моя
С ее неверными дарами.
Так свечи, в долгу ночь горев
Для резвых юношей и дев,
В конце безумных пирований
Бледнеют пред лучами дня.
О Мир, краса земли, блаженство жизни сей!
О радость чистая отеческих селений!
Войну смиряешь ты улыбкою своей,
Начало счастия, невинных наслаждений!
Воззришь—и слезы ты печальнаго отрешь;
Утешишь нежну мать, любезных чад лишенну;
Супруге горестной отраду принесешь,
И в веси возвратишь любовь благословенну.
Блаженна та страна, где ты, о сын небес!
Там сладостям для нас семейственныя узы;
На Лире золотой чувствительный певец
Там славит жребий свой—там обитают Музы.
Там кроткой селянин, забыв жестокой рок,
В кругу своих родных благодарит судьбину,
Спокойна жизнь его—как светлый, тихой ток
Катится и дарит обилием долину.
Но горе смертным тем, для коих лик твой скрыт!
Смотрите : там ревут кровавые раздоры;
Опустошение из края в край летит,
И нищета, и смерть свирепы мещут взоры.
Забыт союз родства, союз любви святой,
Несутся тысячи громовых ратных строев,
Пылает люта брань; клубами дым густой,
Стенанья, груды гаел и кровь—следы героев!
Здесь юноша младой погас в очах друзей;
Там ранами покрыт отважный вождь стенает,
И конь без всадника средь трепетных полей,
Как бы взыскующий сраженнаго летает.
Смятенна, вне себя, супруга там спешит:
Вкруг вопль и треск мечей; не видит и не внемлет;
Нещастная в крови возлюбленнаго зрит —
Падет—и милый труп полмертвая обемлет.
О слава, горькой дар карающих Небес!
К чему ты нас влечешь?—Что плод твой? Смерть, оковы.
Уже ль тоску родных, страданья, токи слез,
Уже ли заменит один венец лавровый?
Иль имя славное дороже всех отрад,
Которы нас зовут к тем, кои сердцу милы?
Друг мира—смертных друг: его благословят;
Герою спутник—страх; с ним:—радость до могилы!
Един, един лишь Тот велик и здесь и там,
Кто боле благостью, чем брани блеском льстился;
Кто был оградою народам, их правам,
И в самой буре сеч быть их Отцем стремился!
По манию Его мир с высоты небес
Снизшел и озарил своими нас лучами!
Прервал стенания, отер потоки слез.
Божественный! во век ты обитай меж нами!
С тобой питомцы Муз, Отечества сыны,
Рѵководимые безсмертными Вождями,
Под кровом Благости, средь ясной тишины,
В храм Славы потекут надежными стопами.
Примеры доблестны рождают бодрость в нас;
Как благотворная цветам роса в дни знойны,
Надежда нас живит: быть может—славной час!
Мы будем некогда Отечества достойны!
Доколе нам предрассужденью
Себя на жертву предавать
И лживому людей сужденью
Доколе нами управлять?
Не мы ли жизнь, сей дар священный,
На подвиг гнусный и презренный
Спешим безумно посвятить
И, умствуя о чести ложно,
За слово к нам неосторожно
Готовы смертью отомстить?
Тобой ли, страсти нежной чувство,
О сладость чистых душ, любовь!
Могло быть создано искусство
Пролить любезных сердцу кровь?
Ах, нет! то не твое внушенье!
То ревности одной стремленье,
То гнусной гордости удел!
Они, отраву в нас вливая,
В свирепство нежность претворяя,
Нас мчат на тьму злодейских дел.
Там вижу: юноша, страдая,
В крови, лишенный жизни, пал!
Соперник, яростью пылая,
На смерть с веселием взирал.
Еще он, страстью покоренный,
Не внемлет истине священной
И злобы шествует стезей;
Рассудок им не управляет,
Ему он тщетно повторяет:
Страшися мщенья! ты злодей!
Когда, забыв вражду, очнешься
От сна, несчастный, твоего,
Узрев свой подвиг, ужаснешься,
Как мог исполнить ты его!
Наполнит сердце трепетанье,
И тайной совести страданья,
Как змеи, будут грудь терзать!
Мечтами будешь ты томиться,
И тень кровавая явится
Тебя в убийстве укорять.
Стараться будешь ты напрасно
Ее из мысли истребить;
Она в душе твоей всечасно
И в мрачном сердце будет жить.
В ушах стенанья повторятся,
И будет кровь в очах мечтаться,
Пролитая твоей рукой!
Быть может, скорбью изнуренный
И сына чрез тебя лишенный,
Отец предстанет пред тобой!
Се старец, сединой покрытый,
Едва не в гроб сведен тоской!
От грусти впадшие ланиты,
Черты, изрытые слезой!
Уста полмертвы растворяет,
Рукою сердце он сжимает,
Стремится гласу путь открыть;
Но стоны стон перерывая,
Сей глас во груди умерщвляя,
Претят страдальцу говорить.
И наконец, прервав молчанье,
Злодей! тебе он вопиет:
Хоть раз почувствуй состраданье!
Зри! старец горьки слезы льет.
Тобой подпоры всей лишенный,
Пришел, мученьем отягченный,
Молить тебя, чтоб жизнь прервал:
Умру! тебя благословляя.
Умолк и, руки простирая,
Без чувств к ногам твоим упал.
Вотще бежишь, да отвратится
Твой взор от жалкой жертвы сей!
Смотри — се мать к тебе стремится,
Души лишенная своей,
Предавшись сердца исступленью,
Не верит сына умерщвленью,
Везде бежит его искать! —
Узря тебя, не укоряет,
Но гласом слезным умоляет,
Чтоб ей, где сын ее, сказать.
Тут бросишь яростные взоры
На близ стоящих — на себя,
Почувствуешь в душе укоры,
Но поздны, поздны для тебя!
В мученья сердце погрузится,
И на челе изобразится
Тебя карающий позор;
Глас совести твоей открылся!
Но лют, не умолим явился:
Изрек ужасный приговор.
Лить кровь ты почитал отрадой,
Итак, страданьем дни исчисль!
Сцепленье лютых мук наградой
За ложную о чести мысль!
Итак, отчаянью предайся
И мыслью горестной терзайся,
Что вечны казни заслужил,
Чтоб мир, сей клятвой устрашенный,
Твоим примером наученный,
В смиренье духа возгласил:
Приди, прямое просвещенье,
Невежества рассеять тьму!
Сними с безумцев ослепленье
И дай могущество уму,
Чтобы, тобой руководимый,
Под свой покров необоримый
Он мог все страсти покорить;
Заставь сей мысли ужасаться:
Что должен робким тот считаться,
Кто извергом не хочет быть!
Воейков, этот день для сердца незабвенный!
Здесь возвращение мое
Ты за год праздновал в родной друзей семье.
Как странник, в круг ее случаем заведенный,
Ты мыслил между нас минуту отдохнуть,
Потом опять идти в свой одинокий путь
С несовершившимся желаньем
И с темным счастья ожиданьем!
Но здесь тебе твое не дале рок сказал...
И Провидение здесь всем, что в жизни мило,
Тебя в душе твоей Светланы наградило!
Друг, благодарственный фиал
Незримому, Тому, кто нам не изменяет,
Который всюду спутник нам,
Который и самим бедам
Всегда во благо быть для нас повелевает!
Ему поверим мы! Ему от нас обет —
Украсить жизнию Его прекрасный свет!
И быть в кругу Его прекраснейших созданий,
Достойным всех Его святых благодеяний!
* * *
Вам, милая, наш друг-благотворитель,
От счастливых детей мольба в веселый час:
Вкушайте счастие беспечно между нас!
Покой ваш нашего спокойствия хранитель!
С доверием подайте руку нам,
И верным ваших чад сердцам
Себя с надеждой поручите;
Их на добро благословите,
А общий жребий свой — оставим небесам!
* * *
Друзья, в сей день был мой возврат!
Но он для нас и день разлуки;
На дружбу верную дадим друг другу руки!
Кто брат любовию, тот и в разлуке брат!
О, нет! Не может быть для дружбы расстоянья!
Вдали, как и вблизи, я буду вам родной,
А благодарные об вас воспоминанья
Возьму на самый край земной!
* * *
Вас, добрая сестра, на жизнь друг верный мой,
Всего, что здесь мое, со мною разделитель!
Вас брат ваш, долбинский минутный житель,
Благодарит растроганной душой
За те немногие мгновенья,
Которые при вас, в тиши уединенья,
Спокойно музам он и дружбе посвятил!
Что б рок ни присудил,
Но с долбинской моей семьею
Разлука самая меня не разлучит!
Она лишь дружеский союз наш утвердит!
* * *
Мой ангел, Ваничка, с невинной красотою,
С улыбкой милой на устах,
С слезами на глазах,
Боясь со мной разлуки,
Ко мне бросающийся в руки,
И Машенька, и мой угрюмый Петушок,
Мои друзья бесценны...
Могу ль когда забыть их ласки незабвенны!
О, будь же, долбинский мой уголок,
Спокоен, тих, храним святыми небесами!
Будь радость ясная ваш верный семьянин.
И чтоб из нас в сей жизни ни один
Не познакомился с бедами!
А если уж нельзя здесь горе не узнать,
Будь неизменная надежда вам подруга!
Чтоб вы при ней могли и горе забывать...
Что б ни было, не забывайте друга!..
Майский бриз, освежая, скользит за ворот,
Где-то вздрогнул густой корабельный бас,
Севастополь! Мой гордый, мой светлый город,
Я пришел к тебе в праздник, в рассветный час!
Тихо тают в Стрелецкой ночные тени,
Вдоль бульваров, упруги и горячи,
Мчатся первые радостные лучи,
Утро пахнет гвоздиками и сиренью.
Но все дальше, все дальше лучи бегут,
Вот долина Бельбека: полынь и камень.
Ах, как выли здесь прежде металл и пламень,
Сколько жизней навеки умолкло тут…
Поле боя, знакомое поле боя,
Тонет Крым в виноградниках и садах,
А вот здесь, как и встарь — каменистый прах
Да осколки, звенящие под ногою.
Где-то галькой прибой шуршит в тишине.
Я вдруг словно во власти былых видений,
Сколько выпало тут вот когда-то мне,
Здесь упал я под взрывом в густом огне,
Чтоб воскреснуть и жить для иных сражений,
О мое поколенье! Мы шли с тобой
Ради счастья земли сквозь дымы и беды,
Пятна алой зари на земле сухой
Словно память о тяжкой цене победы…
Застываю в молчании, тих и суров.
Над заливом рассвета пылает знамя…
Я кладу на дорогу букет цветов
В честь друзей, чьих уже не услышать слов
И кто нынешний праздник не встретит с нами.
День Победы! Он замер на кораблях,
Он над чашею вечное вскинул пламя,
Он грохочет и бьется в людских сердцах,
Опаляет нас песней, звенит в стихах,
Полыхает плакатами и цветами.
На бульварах деревья равняют строй.
Все сегодня багровое и голубое.
Севастополь, могучий орел! Герой!
Двести лет ты стоишь над морской волной,
Наше счастье и мир заслонив собою!
А когда вдоль проспектов и площадей
Ветераны идут, сединой сверкая,
Им навстречу протягивают детей,
Люди плачут, смеются, и я светлей
Ни улыбок, ни слез на земле не знаю!
От объятий друзей, от приветствий женщин,
От цветов и сияния детских глаз
Нет, наверно, счастливее их сейчас!
Но безжалостно время. И всякий раз
Приезжает сюда их все меньше и меньше…
Да, все меньше и меньше. И час пробьет,
А ведь это случится же поздно иль рано,
Что когда-нибудь праздник сюда придет,
Но уже без единого ветерана…
Только нам ли искать трагедийных слов,
Если жизнь торжествует и ввысь вздымается,
Если песня отцовская продолжается
И вливается в песнь боевых сынов!
Если свято страну свою берегут
Честь и Мужество с Верою дерзновенной,
Если гордый, торжественный наш салют,
Утверждающий мир, красоту и труд,
Затмевает сияние звезд вселенной,
Значит, стужи — пустяк и года — ерунда!
Значит, будут цветам улыбаться люди,
Значит, счастье, как свет, будет жить всегда
И конца ему в мире уже не будет!
Люблю в тебе, что ты, согрев Франциска,
Воспевшего тебя, как я пою,
Ласкаешь тем же светом василиска,
Лелеешь нежных птичек и змею.
Меняешь бесконечно сочетанья
Людей, зверей, планет, ночей, и дней,
И нас ведешь дорогами страданья,
Но нас ведешь к Бессмертию Огней.
Люблю, что тот же самый свет могучий,
Что нас ведет к немеркнущему Дню,
Струит дожди, порвавши сумрак тучи,
И приобщает нежных дев к огню.
Но, если, озаряя и целуя,
Касаешься ты мыслей, губ, и плеч,
В тебе всего сильнее то люблю я,
Что можешь ты своим сияньем — сжечь.
Ты явственно на стоны отвечаешь,
Что выбор есть меж сумраком и днем,
И ты невесту с пламенем венчаешь,
Когда в душе горишь своим огнем.
В тот яркий день, когда владыки Рима
В последний раз вступили в Карфаген,
Они на пире пламени и дыма
Разрушили оплот высоких стен, —
Но гордая супруга Газдрубала,
Наперекор победному врагу,
Взглянув на Солнце, про себя сказала:
«Еще теперь я победить могу!»
И, окружив себя людьми, конями,
Как на престол взошедши на костер,
Она слилась с блестящими огнями,
И был триумф — несбывшийся позор.
И вспыхнуло не то же ли сиянье
Для двух, чья страсть была сильней, чем Мир,
В любовниках, чьи жаркие лобзанья
Через века почувствовал Шекспир.
Пленительна, как солнечная сила,
Та Клеопатра, с пламенем в крови,
Пленителен, пред этой Змейкой Нила,
Антоний, сжегший ум в огне любви.
Полубогам великого Заката
Ты вспыхнуло в веках пурпурным днем,
Как нам теперь, закатностью богато,
Сияешь алым красочным огнем.
Ты их сожгло. Но в светлой мгле забвенья
Земле сказало: «Снова жизнь готовь!» —
Над их могилой — легкий звон мгновенья,
Пылают маки, красные, как кровь.
И как в великой грезе Македонца
Царил над всей Землею ум один,
Так ты одно царишь над Миром, Солнце,
О, мировой закатный наш рубин!
И в этот час, когда я в нежном звоне
Слагаю песнь высокому Царю,
Ты жжешь костры в глубоком небосклоне,
И я светло, сжигая жизнь, горю!
I
Посвящение
Я буду петь, пока поется,
Пока волненья позабыл,
Пока высоким сердце бьется,
Пока я жизнь не пережил,
В душе горят, хотя безвестней,
Лучи небесного огня,
Но нежных и веселых песней,
Мой друг, не требуй от меня…
Я умер. Светлых вдохновений
Забыта мною сторона
Давно. Как скучен день осенний,
Так жизнь моя была скучна;
Так впечатлений неприятных
Душа всегда была полна;
Поныне о годах развратных
Не престает скорбеть она.
Посвящение
Я буду петь, пока поется,
Пока, друзья, в груди моей
Еще высоким сердце бьется
И жалость не погибла в ней.
Но той веселости прекрасной
Не требуй от меня напрасно,
И юных гордых дней, поэт,
Ты не вернешь: их нет как нет;
Как солнце осени суровой,
Так пасмурна и жизнь моя;
Среди людей скучаю я:
Мне впечатление не ново…
И вот печальные мечты,
Плоды душевной пустоты!..
* * *
Печальный демон, дух изгнанья,
Блуждал под сводом голубым,
И лучших дней воспоминанья
Чредой теснились перед ним,
Тех дней, когда он не был злым,
Когда глядел на славу бога,
Не отвращаясь от него;
Когда сердечная тревога
Чуждалася души его,
Как дня боится мрак могилы.
И много, много… и всего
Представить не имел он силы…
(Демон узнает, что ангел любит одну смертную, демон узнает и обольщает ее, так что она покидает ангела, но скоро умирает и делается духом ада. Демон обольстил ее, рассказывая, что бог несправедлив и проч. свою ист).
* * *
Любовь забыл он навсегда.
Коварство, ненависть, вражда
Над ним владычествуют ныне…
В нем пусто, пусто: как в пустыне.
Смертельный след напечатлен
На том, к чему он прикоснется,
И говорят, что даже он
Своим злодействам не смеется,
Что груды гибнущих людей
Не веселят его очей…
Зачем же демон отверженья
Роняет посреди мученья
Свинцовы слезы иногда,
И им забыты на мгновенье
Коварство, зависть и вражда?..
* * *
Демон влюбляется в смертную (монахиню), и она его наконец любит, но демон видит ее ангела-хранителя и от зависти и ненависти решается погубить ее. Она умирает, душа ее улетает в ад, и демон, встречая ангела, который плачет с высот неба, упрекает его язвительной улыбкой.
* * *
Угрюмо жизнь его текла,
Как жизнь развалин. Бесконечность
Его тревожить не могла,
Он хладнокровно видел вечность,
Не зная ни добра, ни зла,
Губя людей без всякой нужды.
Ему желанья были чужды,
Он жег печатью роковой
Того, к кому он прикасался,
Но часто демон молодой
Своим злодействам не смеялся.
Таков осеннею порой
Среди долины опустелой
Один чернеет пень горелый.
Сражен стрелою громовой,
Он прямо высится главой
И презирает бурь порывы,
Пустыни сторож молчаливый.
* * *
Боясь лучей, бежал он тьму,
Душой измученною болен.
Ничем не мог он быть доволен:
Всё горько сделалось ему,
И всё на свете презирая,
Он жил, не веря ничему
И ничего не принимая.
В полночь, между высоких скал,
Однажды над волнами моря
Один, без радости, без горя
Беглец эдема пролетал
И грешным взором созерцал
Земли пустынные равнины.
И зрит, чернеет над горой
Стена обители святой
И башен странные вершины.
Меж низких келий тишина,
Садится поздняя луна,
И в усыпленную обитель
Вступает мрачный искуситель.
Вот тихий и прекрасный звук,
Подобный звуку лютни, внемлет…
И чей-то голос… Жадный слух
Он напрягает. Хлад объемлет
Чело… он хочет прочь тотчас.
Его крыло не шевелится,
И странно — из потухших глаз
Слеза свинцовая катится…
Как много значил этот звук:
Мечты забытых упоений,
Века страдания и мук,
Века бесплодных размышлений,
Всё оживилось в нем, и вновь
Погибший ведает любовь.
М
О чем ты близ меня вздыхаешь,
Чего ты хочешь получить?
Я поклялась давно, ты знаешь,
Земные страсти позабыть.
Кто ты? Мольба моя напрасна.
Чего ты хочешь?..
Д
Ты прекрасна.
М
Кто ты?
Д
Я демон. Не страшись…
Святыни здешней не нарушу…
И о спасенье не молись,
Не искусить пришел я душу;
Сгорая жаждою любви,
Несу к ногам твоим моленья,
Земные первые мученья
И слезы первые мои.
Блажен не тот, кто всех умнее —
Ах, нет! он часто всех грустнее, —
Но тот, кто, будучи глупцом,
Себя считает мудрецом!
Хвалю его! блажен стократно,
Блажен в безумии своем!
К другим здесь счастие превратно —
К нему всегда стоит лицем.
Ему ли ссориться с судьбою,
Когда доволен он собою?
Ему ль чернить сей белый свет?
По маслу жизнь его течет.
Он ест приятно, дремлет сладко;
Ничем в душе не оскорблен.
Как ночью кажется всё гладко,
Так мир для глупых совершен.
Когда другой с умом обширным,
Прослыв философом всемирным,
Вздыхает, чувствуя, сколь он
Еще от цели удален;
Какими узкими стезями
Нам должно мудрости искать;
Как трудно слабыми очами
Неправду с правдой различать;
Когда Сократ, мудрец славнейший,
Но в славе всех других скромнейший,
Всю жизнь наукам посвятив,
Для них и жизни не щадив,
За тайну людям объявляет,
Что всё загадка для него
И мудрый разве то лишь знает,
Что он не знает ничего, —
Тогда глупец в мечте приятной
Нам хвалит ум свой необъятный:
«Ему подобных в мире нет!»
Хотите ль? звезды он сочтет
Вернее наших астрономов.
Хотите ль? он расскажет, как
Сияет солнце в царстве гномов,
И рад божиться вам, что так!
Боясь ступить неосторожно
И зная, как упасть возможно,
Смиренно смотрит вниз мудрец —
Глядит спесиво вверх глупец.
Споткнется ль, в яму упадая?
Нет нужды! встанет без стыда,
И, грязь с себя рукой стирая,
Он скажет: это не беда!
С умом в покое нет покоя.
Один для имени героя
Рад мир в могилу обратить,
Для крестика без носа быть;
Другой, желая громкой славы,
Весь век над рифмами корпит;
Глупец смеется: «Вот забавы!»
И сам — за бабочкой бежит!
Ему нет дела до правлений,
До тонких, трудных умозрений,
Как страсти к благу обращать,
Людей учить и просвещать.
Царь кроткий или царь ужасный
Любезен, страшен для других —
Глупцы Нерону не опасны:
Нерон не страшен и для них.
Другим чувствительность — страданье,
Любовь не дар, а наказанье:
Кто ж век свой прожил, не любя?
Глупец!.. он любит лишь себя,
И, следственно, любим не ложно;
Не ведает измены злой!
Другим грустить в разлуке должно, —
Он весел: он всегда с собой!
Когда, узнав людей коварных,
Холодных и неблагодарных,
Душою нежный человек
Клянется их забыть навек
И хочет лучше жить с зверями,
Чем жертвой лицемеров быть, —
Глупец считает всех друзьями
И мнит: «Меня ли не любить?»
Есть томная на свете мука,
Змея сердец; ей имя скука:
Она летает по земле
И плавает на корабле;
Она и с делом и с бездельем
Приходит к мудрым в кабинет;
Ни шумом светским, ни весельем
От скуки умный не уйдет.
Но счастливый глупец не знает,
Что скука в свете обитает.
Гремушку в руки — он блажен
Один среди безмолвных стен!
С умом все люди — Гераклиты
И не жалеют слез своих;
Глупцы же сердцем Демокриты:
Род смертных — Арлекин для них!
Они судьбу благословляют
И быть умнее не желают.
Раскроем летопись времен:
Когда был человек блажен?
Тогда, как, думать не умея,
Без смысла он желудком жил.
Для глупых здесь всегда Астрея
И век златой не проходил.
От света светов луч излился,
И добродетель родилась!
В тьме мир дремавший пробудился,
Земля весельем облеклась;
В священном торжестве природа
Объемлет дар для смертных рода;
От горних, светлых стран небес
Златой, блаженный век спустился,
Восторг божественный вселился
Во глубине святых сердец.На землю дщерь Творца предстала,
Творений хор ей гимн воспел;
Пустыня светлым раем стала;
Как крин, повсюду мир процвел;
Любовь, невинность, кротость нравов;
Без строгости и без уставов,
Правдивость, честность всем эгид;
Повсюду дружба водворилась,
Повсюду истина явилась,
Преданность, верность, совесть, стыд.Дохнула злоба — и родился
Кровавый, яростный раздор;
Вздохнул он — вздох сей повторился
Среди сердец кремнистых гор;
Ужасный яд — его дыханье,
Убийство, смерть — его желанье,
И мрак — блистание очей.
Взглянул — и брани воспылали,
Несчастны жертвы застонали,
Кровь быстрой полилась струей.Одеян бурей век железный,
Потрясши круг земли, предстал;
Померк натуры вид любезный,
И смертный счастлив быть престал.
С цепей своих Борей сорвался,
В полях небесных гром раздался,
Завыл и лес и сонм морей!
С лугов зефиры улетели,
По рощам птицы онемели,
И светлый не журчит ручей.Дщерь ада, злоба есть содетель
Бесчисленных лютейших бед;
Но не исчезла добродетель!
Она еще, еще живет;
Еще ей созидают храмы,
Еще курят ей фимиамы;
Но, ах! златой уж век исчез,
В пучине вечности сокрылся,
Один лишь луч к нам отделился
И добрым мир с собой принес.Иной гордыни чтит законы,
Идет неправды по стезям;
Иной коварству зиждет троны
И дышит лестию к царям;
Иной за славою стремится;
Тот злата алчностью томится,
Тот ратует с врагом своим,
И всяк путь ложный избирает,
В ночи как будто бы блуждает;
Его дела — ничтожный дым.И муж, премудростью почтенный,
Во испытаньях поседев,
Муж праведный и просвещенный
Вздохнет, на все сие воззрев;
В мечтаньях сих он тленность видит.
Порок и зло он ненавидит,
И добродетели кумир
В своей душе он обожает,
Свою всю жизнь ей посвящает,
Его чертог — пространный мир.Кто правды, честности уставы
В теченье дней своих блюдет,
Тот к счастью обретет путь правый,
Корабль свой в пристань приведет;
Среди он бедствий не погибнет,
В гоненье рока он возникнет,
Его перун не устрашит.
Когда и смерть к нему явится,
То дух его возвеселится,
К блаженству спешно полетит.О вы, подобье юных кринов!
В вас пламень бодрости горит,
В вас зрю я доблесть славянинов —
Учитесь добродетель чтить;
В душе ей храм соорудите,
Ей мысли, чувства посвятите,
Стремитесь мудрых по стезям.
Круг жизни вашей совершится,
Но солнце ваших дней затмится,
Зарю оставя по следам.
Вновь наконец я вернулся на милую родину к Рейну, —
Вновь, как и прежде, ко мне воздухом веет родным!
Слух и мятежное сердце скитальца ласкают деревья
Шумом радушным своим, шелестом мирным листвы;
Свежестью дышит их зелень, свидетель прекрасной, кипучей
Жизни земной, и меня юностью снова дарит.
Счастлив ты, край мой родной! Не найдется в тебе ни пригорка,
Где бы не рос виноград, где бы не зрели плоды.
Горы с улыбкой свои омывают подножья в потоках,
Их окружает венцом зелень дерев и кустов,
И — как младенцы, играя, сидят на плечах великана —
Скромно стоят на горах хижины, замки людей.
Из лесу тихо выходит на ниву олень беззаботный,
Сокол в лазури парит, ищет добычи себе.
Взглянешь ли вниз, на долину, где резво струится источник, —
Там деревушка стоит: тихо, приветливо там;
Издали еле шумит неустанная мельница только,
Крыльями тихо вертя, глухо скрипя колесом;
Слышится голос веселый косца или пахаря в поле;
В землю вонзая свой плуг, он погоняет волов.
Ласково в воздухе ясном звучит колыбельная песня;
Где-то в высокой траве сына баюкает мать,
Нежно его пригревая лучами горячими солнца.
Вот наконец и пришел к тихому озеру я.
Высится вяз, мой знакомец, на старом дворе зеленея,
И по забору кругом дико растет бузина.
Сразу меня охватило таинственным сумраком сада,
Где так отрадно мои детские годы текли,
Где я когда-то, как белка, влезал на деревья густые,
В сене душистом играл и засыпал под копной.
Родина милая! Верной ты мне остаешься, как прежде:
Вновь ты готова принять в лоно свое беглеца,
Вновь мне радушно кивает из темной листвы твоей персик,
И виноградная гроздь смотрит лукаво в окно;
Солнце твое мне опять так приветливо, ласково светит,
Хочет лучами согреть сердце остывшее мне,
И от усталых, измученных вежд отгоняет дремоту
Блеском веселым своим… Солнце родное мое!
Как наполняло ты некогда детскую грудь мою жизнью,
Так оживи и теперь новою силой меня:
Вновь пред тобой головою седеющей я преклоняюсь!
Видишь ли — здесь я опять! Солнце родное, я — твой!
1-й голос
Подруги! час разлуки наступил —
Покинут нам приют наш безопасной!
Беспечно здесь, со младостию ясной,
Играли мы... то сон прекрасный был!
И улетел наш сон прекрасный!
2-й голос
Хранительная сень,
Приют весны младыя!
Здесь годы золотые
Для нас прошли, как день!
Здесь нам подругой было
Веселье каждый час,
И счастие у нас
Незваное гостило.
Надежда нам была
Знакома без волненья,
Душа без нетерпенья
Грядущего ждала!
Когда же долетала
О горе весть до нас:
То был нам чуждый глас,
Душа не постигала.
Покой наш сторожил,
Сам ангел наш хранитель,
И он нам изяснитель
Судьбы земныя был.
3-й голос
Подруги! мы еще не разлучились,
Но близок неизбежный час!
Уж двери нам исхода отворились
И ждет судьба за ними нас!
Мы здесь ее не знаем грозной воли,
Ей чужд был наш приют святой,
Но там... увы! какие вынем доли
Себе из чаши роковой?
Три голоса
Приступим без смятенья
К сей чаше роковой,
То чаша Провиденья,
А не судьбы слепой!
К знакомому нам Богу
Смиренно воззовем
И с верою в дорогу
Житейскую пойдем.
1-й голос
Легко нам верить в Провиденье!
Младым понятное сердцам,
Оно давно открылось нам
В святом лице благотворенья.
2-й голос
Как часто здесь видали
Мы ту перед собой,
Которой имя дали
Сердечное: родной!
От нас она таила
Величество царей
И матерью входила
В семью своих детей.
И зримо и незримо —
Хранитель наш была,
И мыслию любимой
В душе у нас жила.
И мы, на расставанье
С приютом детских лет,
Об ней воспоминанье
Возьмем, как благо, в свет.
Оно нам откровенье,
Им жизнь обяснена;
Подруги! Провиденье
Не то же ль, что она?
И мы в печальный час разлуки,
Поднимем вместе к небу руки,
Соединим в последний раз
Сердца в один молящий глас!
Хор
О, Провидение святое!
Тебя, в торжественный сей час,
Когда свершается для нас
Определение земное,
Когда мы в новый путь идем, —
Тебя с надеждою зовем!
В твою хранительную руку
Нам сладостно себя предать,
О, дай во благо нам узнать
Сей жизни трудную науку!
И твой для нас да будет свет,
Что был приют сей с детских лет.
Услышь, Хранитель-Провиденье,
Услышь молитвы нашей глас!
И ту, которая для нас
Была твое изображенье —
Благослови! благослови
Ее рукой твоей любви!
А мы, прощаясь со слезами
С своею милою родной,
Ей, в дар за все, обет святой
Приносим детскими сердцами:
В любви к добру — ее любить,
И жизнью — ей не изменить!
Древняя баллада
Во тьме ночной ярилась буря;
Сверкал на небе грозный луч;
Гремели громы в черных тучах,
И сильный дождь в лесу шумел.
Нигде не видно было жизни;
Сокрылось всё под верный кров.
Раиса, бедная Раиса,
Скиталась в темноте одна.
Нося отчаяние в сердце,
Она не чувствует грозы,
И бури страшный вой не может
Ее стенаний заглушить.
Она бледна, как лист увядший,
Как мертвый цвет, уста ее;
Глаза покрыты томным мраком,
Но сильно бьется сердце в ней.
С ее открытой белой груди,
Язвимой ветвями дерев,
Текут ручьи кипящей крови
На зелень влажныя земли.
Над морем гордо возвышался
Хребет гранитныя горы;
Между стремнин, по камням острым
Раиса всходит на него.
(Тут бездна яростно кипела
При блеске огненных лучей;
Громады волн неслися с ревом,
Грозя всю землю потопить.)
Она взирает, умолкает;
Но скоро жалкий стон ея
Смешался вновь с шумящей бурей:
«Увы! увы! погибла я!
Кронид, Кронид, жестокий, милый!
Куда ушел ты от меня?
Почто Раису оставляешь
Одну среди ужасной тьмы?
Кронид! поди ко мне! Забуду,
Забуду всё, прощу тебя!
Но ты нейдешь к Раисе бедной!..
Почто тебя узнала я?
Отец и мать меня любили,
И я любила нежно их;
В невинных радостях, в забавах
Часы и дни мои текли.
Когда ж явился ты, как ангел,
И с нежным вздохом мне сказал:
«Люблю, люблю тебя, Раиса!» —
Забыла я отца и мать.
В восторге, с трепетом сердечным
И с пламенной слезой любви
В твои объятия упала
И сердце отдала тебе.
Душа моя в твою вселилась,
В тебе жила, дышала я;
В твоих глазах свет солнца зрела;
Ты был мне образ божества.
Почто я жизни не лишилась
В объятиях твоей любви?
Не зрела б я твоей измены,
И счастлив был бы мой конец.
Но рок судил, чтоб ты другую
Раисе верной предпочел;
Чтоб ты меня навек оставил,
Когда сном крепким я спала,
Когда мечтала о Крониде
И мнила обнимать его!
Увы! я воздух обнимала…
Уже далеко был Кронид!
Мечта исчезла, я проснулась;
Звала тебя, но ты молчал;
Искала взором, но не зрела
Тебя нигде перед собой.
На холм высокий я спешила…
Несчастная!.. Кронид вдали
Бежал от глаз моих с Людмилой!
Без чувств тогда упала я.
С сея ужасныя минуты
Крушусь, тоскую день и ночь;
Ищу везде, зову Кронида, —
Но ты не хочешь мне внимать.
Теперь злосчастная Раиса
Звала тебя в последний раз…
Душа моя покоя жаждет…
Прости!.. Будь счастлив без меня!»
Сказав сии слова, Раиса
Низверглась в море. Грянул гром:
Сим небо возвестило гибель
Тому, кто погубил ее.
1Уходят дни. И вот уж десять лет
Прошло с тех пор, как смерть к тебе склонилась.
Но смерти для твоих созданий нет,
Толпа твоих видений, о поэт,
Бессмертием навеки озарилась.2В немом гробу ты спишь глубоким сном.
Родной страны суровые метели
Рыдают скорбно в сумраке ночном,
Баюкают тебя в твоей постели
И шепчут о блаженстве неземном.3Ты заслужил его. Во тьме невзгоды,
Когда, под тяжким гнетом, край родной,
Томясь напрасной жаждою свободы,
Переживал мучительные годы,
Ты был исполнен думою одной: 4Кумир неволи сбросить с пьедестала,
Живой волной ударить в берега,
Сломить ту силу, что умы сковала, -
И ты поклялся клятвой Ганнибала —
Жить лишь затем, чтоб растоптать врага.5И ты спустился в темные пучины
Народной жизни, горькой и простой,
Пленяющей печальной красотой,
И подсмотрел цветы средь грязной тины,
Средь грубости — любви порыв святой.6И слился ты с той светлою плеядой,
Пред чьим огнем рассеялася тьма,
Пред чьим теплом растаяла зима;
Нахлынули борцы живой громадой —
И пала крепостничества тюрьма.7Но в этот миг, зиждительный и чудный,
Ты не хотел душою отдохнуть,
Святым огнем твоя горела грудь,
И вот опять — далекий, многотрудный,
Перед тобой открылся новый путь.8Дворянских гнезд заветные аллеи.
Забытый сад. Полузаросший пруд.
Как хорошо, как все знакомо тут!
Сирень, и резеда, и эпомеи,
И георгины гордые цветут.9Затмилась ночь. Чуть слышен листьев ропот.
За рощей чуть горит луны эмаль.
И в сердце молодом встает печаль.
И слышен чей-то странный, грустный шепот.
Кому-то в этот час чего-то жаль.10И там вдали, где роща так туманна,
Где луч едва трепещет над тропой, -
Елена, Маша, Лиза, Марианна,
И Ася, и несчастная Сусанна —
Собралися воздушною толпой.11Знакомые причудливые тени,
Создания любви и красоты,
И девственной и женственной мечты, -
Их вызвал к жизни чистый, нежный гений,
Он дал им форму, краски и черты.12Не будь его, мы долго бы не знали
Страданий женской любящей души,
Ее заветных дум, немой печали;
Лишь с ним для нас впервые прозвучали
Те песни, что таилися в тиши.13Он возмутил стоячих вод молчанье,
Запросам тайным громкий дал ответ,
Из тьмы он вывел женщину на свет,
В широкий мир стремлений и сознанья,
На путь живых восторгов, битв и бед.14Вот почему, с любовью вспоминая
О том, кто удалился в мир иной,
Пред кем зажегся светоч неземной,
Здесь собралась толпа ему родная,
С ним слившаяся мыслию одной: 15Пусть мы с тобой разлучены судьбою
Уж десять невозвратных долгих лет,
Но ты, наш друг, учитель и поэт,
Средь нас живешь! Сверкает над тобою
Бессмертия нетленный, чистый свет!
Сегодня я,
поэт,
боец за будущее,
оделся, как дурак.
В одной руке —
венок
огромный
из огромных незабудищей,
в другой —
из чайных —
розовый букет.
Иду
сквозь моторно-бензинную мглу
в Лувр.
Складку
на брюке
выправил нервно;
не помню,
платил ли я за билет;
и вот
зала,
и в ней
Венерино
дезабилье.
Первое смущенье.
Рассеялось когда,
я говорю:
— Мадам!
По доброй воле,
несмотря на блеск,
сюда
ни в жизнь не навострил бы лыж.
Но я
поэт СССР —
ноблес
оближ!
У нас
в республике
не меркнет ваша слава.
Эстеты
мрут от мраморного лоска.
Короче:
я —
от Вячеслава
Полонского.
Носастей грека он.
Он в вас души не чает.
Он
поэлладистей Лициниев и Люциев,
хоть редактирует
и «Мир»,
и «Ниву»,
и «Печать
и революцию».
Он просит передать,
что нет ему житья.
Союз наш
грубоват для тонкого мужчины.
Он много терпит там
от мужичья,
от лефов и мастеровщины.
Он просит передать,
что, «леф» и «праф» костя́,
в Элладу он плывет
надклассовым сознаньем.
Мечтает он
об эллинских гостях,
о тогах,
о сандалиях в Рязани,
чтобы гекзаметром
сменилась
лефовца строфа,
чтобы Радимовы
скакали по дорожке,
и чтоб Радимов
был
не человек, а фавн, —
чтобы свирель,
набедренник
и рожки.
Конечно,
следует иметь в виду, —
у нас, мадам,
не все такие там.
Но эту я
передаю белиберду.
На ней
почти официальный штамп.
Велено
у ваших ног
положить
букеты и венок.
Венера,
окажите честь и счастье,
катите
в сны его
элладских дней ладью…
Ну,
будет!
Кончено с официальной частью.
Мадам,
адью! —
Ни улыбки,
ни привета с уст ее.
И пока
толпу очередную
загоняет Кук,
расстаемся
без рукопожатий
по причине полного отсутствия
рук.
Иду —
авто дудит в дуду.
Танцую — не иду.
Домой!
Внимателен
и нем
стою в моем окне.
Напротив окон
гладкий дом
горит стекольным льдом.
Горит над домом
букв жара́ —
гараж.
Не гараж —
сам бог!
«Миль вуатюр,
дё сан бокс».
В переводе на простой:
«Тысяча вагонов,
двести стойл».
Товарищи!
Вы
видали Ройльса?
Ройльса,
который с ветром сросся?
А когда стоит —
кит.
И вот этого
автомобильного кита ж
подымают
на шестой этаж!
Ставши
уменьшеннее мышей,
тысяча машинных малышей
спит в объятиях
гаража-коло̀сса.
Ждут рули —
дорваться до руки.
И сияют алюминием колеса,
круглые,
как дураки.
И когда
опять
вдыхают на заре
воздух
миллионом
радиаторных ноздрей,
кто заставит
и какую дуру
нос вертеть
на Лувры и скульптуру?!
Автомобиль и Венера — старо̀-с?
Пускай!
Поновее и АХРРов
и роз.
Мещанская жизнь
не стала иной.
Тряхнем и мы футурстариной.
Товарищ Полонский!
Мы не позволим
любителям старых
дворянских манер
в лицо строителям
тыкать мозоли,
веками
натертые
у Венер.
1
Если хочешь быть майором,
То в сенате не служи,
Если ж служишь, то по шпорам
Не вздыхай и не тужи.
2
Будь доволен долей малой,
Тщись расходов избегать,
Руки мой себе, пожалуй,
Мыла ж на ноги не трать.
3
Будь настойчив в правом споре,
В пустяках уступчив будь,
Жилься докрасна в запоре,
А поноса вспять не нудь.
4
Замарав штаны малиной
Иль продрав их назади,
Их сымать не смей в гостиной,
Но в боскетную поди.
5
Если кто невольным звуком
Огласит твой кабинет,
Ты не вскакивай со стуком,
Восклицая: «Много лет!»
6
Будь всегда душой обеда,
Не брани чужие щи
И из уха у соседа
Дерзко ваты не тащи.
7
Восхищаяся соседкой,
По груди ее не гладь
И не смей ее салфеткой
Потный лоб свой обтирать.
8
От стола коль отлучиться
Повелит тебе нужда,
Тем пред дамами хвалиться
Ты не должен никогда.
9
Коль сосед болит утробой,
Ты его не осуждай,
Но болящему без злобы
Корша ведомость подай.
10
Изучай родню начальства,
Забавлять ее ходи,
Но игривость до нахальства
Никогда не доводи:
11
Не проси у тещи тряпки
Для обтирки сапогов
И не спрашивай у бабки,
Много ль есть у ней зубов?
12
Помни теток именины,
Чти в кузинах благодать
И не вздумай без причины
Их под мышки щекотать.
13
Будь с невестками попроще,
Но приличия блюди
И червей, гуляя в роще,
Им за шею не клади.
14
Не зови за куст умильно
Дочерей на пару слов
И с племянницы насильно
Не тащи ее чулков.
15
На тебя коль смотрят люди,
Не кричи: «Катай-валяй!»
И кормилицыной груди
У дити не отбивай.
16
Всем девицам будь отрада,
Рви в саду для них плоды,
Не показывай им зада
Без особенной нужды.
17
Проводя в деревне лето,
Их своди на скотный двор:
Помогает много это
Расширять их кругозор;
18
Но, желаньем подстрекаем
Их сюрпризом удивить,
Не давай, подлец, быка им
В виде опыта доить.
19
Также было б очень гадко
Перст в кулак себе совать
Под предлогом, что загадка
Им дается отгадать.
20
Вообще знай в шутках меру,
Сохраняй достойный вид,
Как прилично офицеру
И как служба нам велит.
21
Если мать иль дочь какая
У начальника умрет,
Расскажи ему, вздыхая,
Подходящий анекдот;
22
Но смотри, чтоб ловко было,
Не рассказывай, грубя:
Например, что вот кобыла
Также пала у тебя;
23
Или там, что без потерей
Мы на свете не живем
И что надо быть тетерей,
Чтоб печалиться о том;
24
Потому что, если пылок
Твой начальник и сердит,
Проводить тебя в затылок
Он курьеру повелит.
25
Предаваясь чувствам нежным,
Бисер свиньям не мечи —
Вслед за пахарем прилежным
Ходят жадные грачи.
Ты поскачешь во мраке, по бескрайним холодным холмам,
вдоль березовых рощ, отбежавших во тьме, к треугольным домам,
вдоль оврагов пустых, по замерзшей траве, по песчаному дну,
освещенный луной, и ее замечая одну.
Гулкий топот копыт по застывшим холмам — это не с чем сравнить,
это ты там, внизу, вдоль оврагов ты вьешь свою нить,
там куда-то во тьму от дороги твоей отбегает ручей,
где на склоне шуршит твоя быстрая тень по спине кирпичей.
Ну и скачет же он по замерзшей траве, растворяясь впотьмах,
возникая вдали, освещенный луной, на бескрайних холмах,
мимо черных кустов, вдоль оврагов пустых, воздух бьет по лицу,
говоря сам с собой, растворяется в черном лесу.
Вдоль оврагов пустых, мимо черных кустов, — не отыщется след,
даже если ты смел и вокруг твоих ног завивается свет,
все равно ты его никогда ни за что не сумеешь догнать.
Кто там скачет в холмах… я хочу это знать, я хочу это знать.
Кто там скачет, кто мчится под хладною мглой, говорю,
одиноким лицом обернувшись к лесному царю, —
обращаюсь к природе от лица треугольных домов:
кто там скачет один, освещенный царицей холмов?
Но еловая готика русских равнин поглощает ответ,
из распахнутых окон бьет прекрасный рояль, разливается свет,
кто-то скачет в холмах, освещенный луной, возле самых небес,
по застывшей траве, мимо черных кустов. Приближается лес.
Между низких ветвей лошадиный сверкнет изумруд.
Кто стоит на коленях в темноте у бобровых запруд,
кто глядит на себя, отраженного в черной воде,
тот вернулся к себе, кто скакал по холмам в темноте.
Нет, не думай, что жизнь — это замкнутый круг небылиц,
ибо сотни холмов — поразительных круп кобылиц,
из которых в ночи, но при свете луны, мимо сонных округ,
засыпая во сне, мы стремительно скачем на юг.
Обращаюсь к природе: это всадники мчатся во тьму,
создавая свой мир по подобию вдруг твоему,
от бобровых запруд, от холодных костров пустырей
до громоздких плотин, до безгласной толпы фонарей.
Все равно — возвращенье… Все равно даже в ритме баллад
есть какой-то разбег, есть какой-то печальный возврат,
даже если Творец на иконах своих не живет и не спит,
появляется вдруг сквозь еловый собор что-то в виде копыт.
Ты, мой лес и вода! кто объедет, а кто, как сквозняк,
проникает в тебя, кто глаголет, а кто обиняк,
кто стоит в стороне, чьи ладони лежат на плече,
кто лежит в темноте на спине в леденящем ручье.
Не неволь уходить, разбираться во всем не неволь,
потому что не жизнь, а другая какая-то боль
приникает к тебе, и уже не слыхать, как приходит весна,
лишь вершины во тьме непрерывно шумят, словно маятник сна.
A Worm, a God!
Yong.«Ничтожный человек! что жизнь твоя? -
Мгновенье.
Взглянул на дневный луч — и нет тебя, пропал!
Из тьмы небытия злой рок тебя призвал
На то лишь, чтоб предать в добычу разрушенья;
Как быстра тень, мелькаешь ты! Игралище судьбы, волнуемый страстями,
Как ярым вихрем лист, — ужасный жребий твой
Бороться с горестью, болезньми и собой!
Несчастный, поглощен могучими волнами,
Ты страшну смерть находишь в них.В бессилии своем, пристанища лишенный,
Гоним со всех сторон, ты странник на земли!
Что твой парящий ум? что замыслы твои?
Дыханье ветерка, — и где ты, прах надменный?
Где жизни твоея следы? Ты дерзкой мыслию за небеса стремишься! -
Сей низложенный кедр соперник был громам;
Но он разбит, в пыли, добыча он червям.
Где мощь корней его?.. Престань, безумец, льститься;
Тебе ли гордым, сильным быть? Ты ныне, обольщен надеждой, зиждешь стены, -
Заутра же они, рассыпавшись, падут;
И персти твоея под ними не найдут…
Сын разрушения! мечта протекшей тени!
И настоящий миг не твой.Ты веселишь себя надеждой наслаждений:
Их нет! их нет! Сей мир вертеп страданий, слез;
Ты с жизнию в него блаженства не принес;
Терзайся, рвись и будь игрою заблуждений,
Влачи до гроба цепи зол! Так — в гробе лишь твое спокойство и отрада;
Могила — тихий сон; а жизнь — с бедами брань;
Судьба — невидимый, бесчувственный тиран,
Необоримая ко счастию преграда!
Ничтожность страшный твой удел! Чего ж искать тебе в сей пропасти мучений?
Скорей, скорей в ничто! Ты небом позабыт,
Один перун его лишь над тобой гремит;
Его проклятием навеки отягченный,
Твое убежище лишь смерть!»Так в гордости своей, слепой, неправосудной,
Безумец восстает на небо и на рок.
Всемощный! гнев твой спит!.. Сотри кичливый рог,
Воздвигнись, облечен во славе неприступной,
Грянь, грянь! — и дерзкий станет пыль.Или не знаешь ты, мечтатель напыщенный!
Что неприметный червь, сокрывшийся во прах,
И дерзостный орел, парящий в небесах,
Превыше черных туч и молний вознесенный,
Пред взором вечного ничто?.. Тебе ли обвинять премудрость провиденья?
Иль таинства его открыты пред тобой?
Или в делах его ты избран судией?
Иль знаешь ты вещей конец, определенье
И взором будощность проник? В страданиях своих ты небо укоряешь —
Творец твой не тиран: ты страждешь от себя;
Он благ: для счастия он в мир призвал тебя;
Из чаши радостей ты горесть выпиваешь:
Ужели рок виновен в том? Безумец, пробудись! воззри на мир пространный!
Все дышит счастием, все славит жребий свой;
Всему начертан круг Предвечного рукой, -
Ужели ты один, природы царь избранный,
Краса всего, судьбой забвен? Познай себя, познай! Коль в дерзком ослепленье
Захочешь ты себя за край миров вознесть,
Сравниться со Творцом — ты неприметна персть!
Но ты велик собой; сей мир твое владенье,
Ты духом тварей властелин! Тебе послушно все — ты смелою рукою
На бурный океан оковы наложил,
Пронзил утесов грудь, перуны потушил;
Подоблачны скалы валятся пред тобою;
Твое веление — закон! Все бедствия твои — мечты воображенья;
Оружия на них судьбой тебе даны!
Воздвигнись в крепости — и все побеждены!
Великим, мудрым быть — твое определенье;
А ты ничтожны слезы льешь! Сей дерзостный утес, гранитными плечами
Подперши небеса, и вихрям и громам
Смеется, и один противится векам,
У ног его клубит ревущими волнами
Угрюмый, грозный океан.Орел, ужаленный змеею раздраженной,
Терзает, рвет ее в своих крутых когтях
И, члены разметав, со пламенем в очах,
Расширивши крыла, весь кровью обагренный,
Парит с победой к небесам! Мужайся! — и попрешь противников стопою;
Твой рай и ад в тебе!.. Брань, брань твоим страстям! -
Перед тобой отверст бессмертья вечный храм;
Ты смерти сломишь серп могучею рукою, -
Могила — к вечной жизни путь!
Когда рассеянно брожу без цели,
Куда глаза глядят и не глядят,
К расстилаются передо мной
На все четыре стороны свободно
Простор, и даль, и небосклон широкой, —
Как я люблю нечаянно набресть
На скрытую и узкую тропинку,
Пробитую средь жатвы колосистой!
Кругом меня волнами золотыми
Колышется колосьев зыбких море,
И свежею головкой васильки
Мне светятся в его глубоком лоне,
Как яхонтом блистающие звезды.Картиной миловидною любуясь,
Я в тихое унынье погружаюсь,
И на меня таинственно повеет
Какой-то запах милой старины;
Подъятые неведомою силой
С глубокого, таинственного дна,
В душе моей воспоминаний волны
Потоком свежим блещут и бегут;
И проблески минувших светлых дней
По лону памяти моей уснувшей
Скользят — и в ней виденья пробуждают.
Так в глубине небес, порою летней,
Когда потухнет ярко-знойный день,
Средь тьмы ночной зарница затрепещет,
И вздрогнет тьма, обрызганная блеском.Таинственно во мне и предо мной
Минувшее слилося с настоящим;
И вижу ли иль только вспоминаю
И чувством ли иль памятью живу,
В моем немом и сладком обаянье
Отчета дать себе я не могу.Мне кажется, что по тропинке этой
Не в первый раз брожу, что я когда-то
Играл на ней младенцем беззаботным,
Что юношей, тревог сердечных полным,
Влачил по ней тоскующие думы,
Незрелые и темные желанья,
И радости, и слезы, и мечты.
Передо мной не та же ль жатва зрела?
Не так же ли волнами золотыми
Она кругом, как море, трепетала,
И, яхонтом блистающие звезды,
Не те же ли светлели мне цветы? О, как любовь твоя неистощима,
Как неизменно свежи, вечно новы
Дары твои, всещедрая природа!
В их роскоши, в их неге, в изобилье
Нет бедственной отравы пресыщенья,
И на одном твоем цветущем лоне
Не старится и чувством не хладеет
С днем каждым увядающий печально,
К утратам присужденный человек.
Едва к тебе с любовью прикоснешься,
И свежесть первобытных впечатлений
По чувствам очерствевшим разольется,
И мягкостью и теплотою прежней
Разнежится унылая душа.Сердечные преданья в нас не гаснут, —
Как на небе приметно иль незримо
Неугасимою красою звезды
Равно горят и в вёдро и в ненастье,
Так и в душе преданья в нас не гаснут;
Но облака житейских непогод
От наших чувств их застилают мраком,
И только в ясные минуты жизни,
Когда светло и тихо на душе,
Знакомые и милые виденья
На дне ее отыскиваем мы.И предо мной разодралась завеса,
Скрывавшая минувшего картину,
И всё во мне воскресло вместе с нею,
И всё внезапно в жизни ив природе
Знакомое значенье обрело.
И светлый день, купающийся мирно
В прозрачной влаге воздуха и неба,
И с тесною своей тропинкой жатва,
И в стороне младой сосновой рощей
Увенчанный пригорок — есть на всё
В душе моей сочувствие и отзыв;
И радостно, в избытке чувств и жизни,
Я упиваюсь воздухом и солнцем,
И с жадностью младенческой кидаюсь
На яркие и пестрые цветы.
Но этими цветами, как бывало,
Не стану я уж ныне украшать
Алтарь моих сердечных поклонений,
Из них венки не соплету кумирам
Моей мечты, слепой и суеверной,
Не обовью роскошным их убором
Веселой чаши дружеского пира:
Мои пиры давно осиротели,
И недопитые бокалы грустно
Стоят и ждут гостей уж безвозвратных.Нет, ныне я с смиренным умиленьем
Вас принесу, любимые цветы,
На тихие могилы милых ближних,
Вас посвящу с признательною думой
Минувшему и памяти о нем.
В те редкие и тайные минуты,
Когда светло и тихо на душе
И милые, желанные виденья
Из сумраков вечерних восстают.Август 1848
Лесная дача
Дни отрадны! где сокрылись
Ваша светлость и красы?
Мраком горести затмились
Прежни ясные часы.
Все в глазах моих постылый,
Томный принимает вид,
Скорбь в душе моей унылой
Чувство радости мертвит.
Как приятно расцветало
Утро юных, светлых дней!
В полдень облако застлало
Жизни горизонт моей.
Мрак вокруг меня сгустился,
Туча двигнуласьс грозой,
Вихрь столбом до облак взвился,
Гром раздался над главой.
Смертных жизнь! о сколь ужасен,
Зол прилив твой и отлив!
В счастьи вздремлешь безопасен,
А проснешься несчастлив.
Так, средь нег, среди покою
Бездна мне открылась бед.
Горесть острою косою
Дней моих посекла цвет.
Луг весенний украшая,
На заре цветок расцвел;
Ароматами дыхая,
Лакомых манит он пчел.
Мотылек на нем садится,
С бабочкой резвясь драгой,
И прохожий веселится
Раннею его красой.
Но внезапно червь презренный
Подедает корешок:
Вянет стебль и лист зеленый,
Клонит голову цветок,
Блекнет, сохнет и мертвеет.
Странник изумленный стал,
Удивляется, жалеет:
«Что толь рано он увял?»
Так и я в тоске томлюся,
Душу тяжка скорбь гнетет,
Но куда ни оглянуся, —
Сострадающего нет;
И любови сердце жадно
К чьей груди ни приложу,
Всюду токмо чувство хладно
Иль измену нахожу.
О, когда б я мог мгновенно
В дикий пренестись предел,
Где бы лес дремучий, темный
Ввек людских следов не зрел,
Где б не стлался дым жилищный,
Ловчих клик не слышен был,
Где б лишь зверь скитался хищный
И в пещерах с бурей выл.
Тамо на скале кремнистой,
Подмывая мол волной,
Сев под со́сной мрачной, мшистой,
Я бы глас унылый мой,
Вопль, стенанье безотрадно
С стоном бури сединял
И бесчувственностью хладной
Никого не упрекал.
Но куда б ни тщился скрыться,
Скорбь везде пойдет вослед.
Где ж возможно защититься
От гнетенья лютых бед?
Где, как не в земной утробе?
Мир есть трудный, скорбный путь;
В тесном токмо, в мрачном гробе
Мы возможем отдохнуть.
Поспеши ж, о смерть отрадна!
Тронься горестью моей:
Пусть твоя десница хладна
Очи мне смежит скорей.
Ты, сыра земля! смягчися,
Попусти мне в вечность шаг.
Лоно мрака! расступися
И от скорби скрой мой прах.