Когда рассеянно брожу без цели,
Куда глаза глядят и не глядят,
К расстилаются передо мной
На все четыре стороны свободно
Простор, и даль, и небосклон широкой, —
Как я люблю нечаянно набресть
На скрытую и узкую тропинку,
Пробитую средь жатвы колосистой!
Кругом меня волнами золотыми
Колышется колосьев зыбких море,
И свежею головкой васильки
Мне светятся в его глубоком лоне,
Как яхонтом блистающие звезды.Картиной миловидною любуясь,
Я в тихое унынье погружаюсь,
И на меня таинственно повеет
Какой-то запах милой старины;
Подъятые неведомою силой
С глубокого, таинственного дна,
В душе моей воспоминаний волны
Потоком свежим блещут и бегут;
И проблески минувших светлых дней
По лону памяти моей уснувшей
Скользят — и в ней виденья пробуждают.
Так в глубине небес, порою летней,
Когда потухнет ярко-знойный день,
Средь тьмы ночной зарница затрепещет,
И вздрогнет тьма, обрызганная блеском.Таинственно во мне и предо мной
Минувшее слилося с настоящим;
И вижу ли иль только вспоминаю
И чувством ли иль памятью живу,
В моем немом и сладком обаянье
Отчета дать себе я не могу.Мне кажется, что по тропинке этой
Не в первый раз брожу, что я когда-то
Играл на ней младенцем беззаботным,
Что юношей, тревог сердечных полным,
Влачил по ней тоскующие думы,
Незрелые и темные желанья,
И радости, и слезы, и мечты.
Передо мной не та же ль жатва зрела?
Не так же ли волнами золотыми
Она кругом, как море, трепетала,
И, яхонтом блистающие звезды,
Не те же ли светлели мне цветы? О, как любовь твоя неистощима,
Как неизменно свежи, вечно новы
Дары твои, всещедрая природа!
В их роскоши, в их неге, в изобилье
Нет бедственной отравы пресыщенья,
И на одном твоем цветущем лоне
Не старится и чувством не хладеет
С днем каждым увядающий печально,
К утратам присужденный человек.
Едва к тебе с любовью прикоснешься,
И свежесть первобытных впечатлений
По чувствам очерствевшим разольется,
И мягкостью и теплотою прежней
Разнежится унылая душа.Сердечные преданья в нас не гаснут, —
Как на небе приметно иль незримо
Неугасимою красою звезды
Равно горят и в вёдро и в ненастье,
Так и в душе преданья в нас не гаснут;
Но облака житейских непогод
От наших чувств их застилают мраком,
И только в ясные минуты жизни,
Когда светло и тихо на душе,
Знакомые и милые виденья
На дне ее отыскиваем мы.И предо мной разодралась завеса,
Скрывавшая минувшего картину,
И всё во мне воскресло вместе с нею,
И всё внезапно в жизни ив природе
Знакомое значенье обрело.
И светлый день, купающийся мирно
В прозрачной влаге воздуха и неба,
И с тесною своей тропинкой жатва,
И в стороне младой сосновой рощей
Увенчанный пригорок — есть на всё
В душе моей сочувствие и отзыв;
И радостно, в избытке чувств и жизни,
Я упиваюсь воздухом и солнцем,
И с жадностью младенческой кидаюсь
На яркие и пестрые цветы.
Но этими цветами, как бывало,
Не стану я уж ныне украшать
Алтарь моих сердечных поклонений,
Из них венки не соплету кумирам
Моей мечты, слепой и суеверной,
Не обовью роскошным их убором
Веселой чаши дружеского пира:
Мои пиры давно осиротели,
И недопитые бокалы грустно
Стоят и ждут гостей уж безвозвратных.Нет, ныне я с смиренным умиленьем
Вас принесу, любимые цветы,
На тихие могилы милых ближних,
Вас посвящу с признательною думой
Минувшему и памяти о нем.
В те редкие и тайные минуты,
Когда светло и тихо на душе
И милые, желанные виденья
Из сумраков вечерних восстают.Август 1848
Лесная дача
Когда рассеянно брожу без цели,
Куда глаза глядят и не глядят,
И расстилаются передо мной
На все четыре стороны свободно
Простор и даль, и небосклон широкой, -
Как я люблю нечаянно набресть
На скрытую и узкую тропинку,
Пробитую сквозь жатвы колосистой!
Кругом меня волнами золотыми
Колышется колосьев зыбких море,
И свежею головкой васильки
Мне светятся в его глубоком лоне,
Как яхонтом блистающие звезды.
Картиной миловидною любуясь,
Я в тихое унынье погружаюсь,
И на меня таинственно повеет
Какой-то запах милой старины;
Подъятые неведомою силой
С глубокого, таинственного дна,
В душе моей воспоминанья-волны
Потоком свежим блещут и бегут;
И проблески минувших светлых дней
По лону памяти моей уснувшей
Скользят — и в ней виденья пробуждают.
Так в глубине небес, порою летней,
Когда потухнет ярко-знойный день,
Средь тьмы ночной зарница затрепещет,
И вздрогнет тьма, обрызганная блеском.
Таинственно во мне и предо мной
Минувшее слилося с настоящим;
И вижу ли иль только вспоминаю,
И чувством ли иль памятью живу,
В моем немом и сладком обаяньи
Отчета дать себе я не могу.
Мне кажется, что по тропинке этой
Не в первый раз брожу, что я когда-то
Играл на ней младенцем беззаботным,
Что юношей, тревог сердечных полным,
Влачил по ней тоскующие думы,
Незрелые и темные желанья,
И радости, и слезы, и мечты.
Передо мной не та же ль жатва зрела?
Не так же ли волнами золотыми
Она кругом, как море, трепетала,
И, яхонтом блистающие звезды,
Не те же ли светлели мне цветы?
О, как любовь моя неистощима,
Как неизменно свежи, вечно новы
Дары твои, всещедрая природа!
В их роскоши, в их неге, в изобильи
Нет бедственной отравы пресыщенья,
И на одном твоем цветущем лоне
Не старится и чувством не хладеет
С днем каждым увядающий печально,
К утратам присужденный человек.
Едва к тебе с любовью прикоснешься,
И свежесть первобытных впечатлений
По чувствам очерствевшим разольется,
И мягкостью и теплотою прежней
Разнежится унылая душа.
Сердечные преданья в нас не гаснут, -
Как на небе приметно иль незримо
Неугасимою красою звезды
Равно горят и в вёдро и в ненастье,
Так и в душе преданья в нас не гаснут;
Но облака житейских непогод
От наших чувств их застилают мраком,
И только в ясные минуты жизни,
Когда светло и тихо на душе,
Знакомые и милые виденья
На дне ее отыскиваем мы.
И предо мной разодралась завеса,
Скрывавшая минувшего картину,
И все во мне воскресло вместе с нею,
И все внезапно в жизни и в природе
Знакомое значенье обрело.
И светлый день, купающийся мирно
В прозрачной влаге воздуха и неба,
И с тесною своей тропинкой жатва,
И в стороне младой сосновой рощей
Увенчанный пригорок — есть на всё
В душе моей сочувствие и отзыв;
И радостно, в избытке чувств и жизни,
Я упиваюсь воздухом и солнцем
И с жадностью младенческой кидаюсь
На яркие и пестрые цветы.
Но этими цветами, как бывало,
Не стану я уж ныне украшать
Алтарь моих сердечных поклонений,
Из них венки не соплету кумирам
Моей мечты слепой и суеверной,
Не обовью роскошным их убором
Веселой чаши дружеского пира:
Мои пиры давно осиротели,
И недопитые бокалы грустно
Стоят и ждут гостей уж безвозвратных.
Нет, ныне я с смиренным умиленьем
Вас принесу, любимые цветы,
На тихие могилы милых ближних,
Вас посвящу с признательною думой
Минувшему и памяти о нем.
Вот редкие и тайные минуты,
Когда светло и тихо на душе,
И милые, желанные виденья
Из сумраков вечерних восстают.
Дыханье вечера долину освежило,
Благоухает древ трепещущая сень,
И яркое светило,
Спустившись в недра вод, уже переступило
Пылающих небес последнюю ступень.
Повсюду разлилось священное молчанье;
Почило на волнах
Игривых ветров трепетанье,
И скатерть синих вод сровнялась в берегах.
Чья кисть, соперница природы,
О Волга, рек краса, тебя изобразит?
Кто в облачной дали конец тебе прозрит?
С лазурной высотой твои сровнялись воды,
И пораженный взор, оцепенев, стоит
Над влажною равниной;
Иль, увлекаемый окрестного картиной,
Он бродит по твоим красивым берегам:
Здесь темный ряд лесов под ризою туманов,
Гряда воздушная синеющих курганов,
Вдали громада сел, лежащих по горам,
Луга, платящие дань злачную стадам,
Поля, одетые волнующимся златом, —
И взор теряется с прибережных вершин
В разнообразии богатом
Очаровательных картин.
Но вдруг перед собой зрю новое явленье:
Плывущим островам подобяся, вдали
Огромные суда в медлительном паренье
Несут по лону вод сокровища земли;
Их крылья смелые по воздуху белеют,
Их мачты, как в водах бродящий лес, темнеют.
Люблю в вечерний час, очарованья полн,
Прислушивать, о Волга величава!
Глас поэтический твоих священных волн;
В них отзывается России древней слава.
Или, покинув брег, люблю гнать резвый челн
По ропотным твоим зыбям — и, сердцем весел,
Под шумом дружных весел,
Забывшись, наяву один дремать в мечтах.
Поэзии сынам твои знакомы воды!
И музы на твоих прохладных берегах,
В шумящих тростниках,
В час утренней свободы,
С цевницами в руках
Водили хороводы
Со стаей нимф младых;
И отзыв гор крутых,
И вековые своды
Встревоженных дубрав
Их песнями звучали
И звонкий глас забав
Окрест передавали.
Державин, Нестор муз, и мудрый Карамзин,
И Дмитриев, харит счастливый обожатель,
Величья твоего певец-повествователь,
Тобой воспоены средь отческих долин.
Младое пенье их твой берег оглашало,
И слава их чиста, как вод твоих зерцало,
Когда глядится в них лазурный свод небес,
Безмолвной тишиной окован ближний лес
И резвый ветерок не шевелит струею.
Их гений мужествен, как гений вод твоих,
Когда гроза во тьме клубится над тобою
И пеною кипят громады волн седых;
Противник наглых бурь, он злобе их упорной
Смеется, опершись на брег, ему покорный;
Обширен их полет, как бег обширен твой;
Как ты, сверша свой путь, назначенный судьбой,
В пучину Каспия мчишь воды обновленны,
Так славные их дни, согражданам священны,
Сольются, круг сверша, с бессмертием в веках!
Но мне ли помышлять, но мне ли петь о славе?
Мой жребий: бег ручья в безвестных берегах,
Виющийся в дубраве!
Счастлив он, если мог цветы струей омыть,
И ропотом приятным
Младых любовников шаги остановить,
И сердце их склонить к мечтаньям благодатным.
Боль, как бы ни пришла, приходит слишком рано.
Прошли, в теченьи лет, еще, еще года.
На шепчущем песке ночного Океана
Я в полночь был один, и пенилась Вода.
Вставал и упадал прибой живой пустыни,
Рождала отклики на суше глубина.
Был тот же Океан, от века и доныне,
Но я не знал, о чем поет его волна.
В моем сознании иные волны пели,
Припоминания всего, что видел я.
И чудилась мне мать у детской колыбели,
И чудился мне гроб, любовь, и смерть моя.
В предельность точную замкну́тые стремленья,
Паденье, высота, разорванный узор.
Все тех же вечных сил все новые сцепленья,
Моей души ночной качанье и простор.
Но за разорванной и многоцветной тканью
Я чувствовал мою — иль не мою — мечту.
В конце концов я рад, всему, я рад страданью,
Я нити яркие в живой узор плету.
Но мне хотелось знать все содержанье смысла.
Куда же я иду? Куда мы все идем?
Скажите, звезды, мне, вы, замыслы и числа,
Вы, волны вечные, чьих влажных ласк мы ждем!
На Небе облака, нежней мечтаний летом,
В холодной ясности ночного Сентября,
Дышали призрачным неуловимым светом,
Как бы сознанием прошедшего горя́.
От вод вставала мгла волнистого тумана,
И долго я смотрел на синий Небосклон.
И вот в мои зрачки — от зыбей Океана
И от высот Небес — вошел бессмертный сон.
Так глубока Вода, под Небом без предела,
Такая тайна в двух живет, всегда дыша,
Что может утонуть в их снах не только тело,
Но и глубокая всезрящая душа.
Из легкой водной мглы и из сияний звездных,
Из нежно-зыбкого воздушного руна,
Меж двух бездонностей, и в двух зеркальных безднах,
Возникла призрачно блаженная страна.
Мир, где ни мук, ни тьмы, ни страха, ни обиды,
Где все, плетя узор, в узорность сплетены.
Как будто города погибшей Атлантиды,
Преображенные, восстали с глубины.
Домов прекраснейших возникли мириады,
Среди невиданных фонтанов и садов.
Я знал, что в тех стенах всегда лучисты взгляды,
И могут все сказать глаза живых — без слов.
Здесь каждый новый день был сказкой, как вчерашний,
Созданий мысленных, дрожа, росли леса.
Здесь каждый стройный дом кончался легкой башней,
И все, что на земле, всходило в Небеса.
Весь бледный, Океан слиялся с Небосклоном,
Нет нежеланного, ни в чем, ни где-нибудь.
Весь Мир наполнился одним воздушным звоном,
Вселенная была — единый Млечный путь.
И этих бледных звезд мерцающие реки
Сказали молча мне, какой удел нам дан.
И в тот полночный час я стал иным навеки,
И понял я, о чем поет нам Океан.
Звезды путаются в сетях –
В паутине тугих снастей;
Волны рубятся на бортах,
И дрожат огни фонарей.
Месяц катится колесом –
И в воде стремглав потонул…
Ветер бьет ледяным кнутом.
В море – мгла и ночной разгул.
Лоцман вдруг побелел лицом:
"Парус сорван. Гони, гони!.."
Я тебе возвратил кольцо
И проклял молодые дни.
Гибнут пусть в ледяной воде,
Зашипев, как крутой огонь.
Мне – на дно! Я любой беде,
Словно другу, даю ладонь.
Взор – во взор, грудью – в грудь. Вперед!
Только бездна стучит о дно.
Закрутился круговорот;
Ночь от ветра кипит вином.
Только глаз – холодней и злей.
Перед бурей не отступись!
Я теряю своих друзей,
А теперь потеряю жизнь.
Но до смерти, быть может, час?
Что ж ты в думы глядишь мои!
Я еще не совсем погас
Без твоей неживой любви.
Да. Я понял, как ты мертва:
Оторвался от губ твоих,
Позабыл про твои слова,
А теперь вспоминаю их.
И напрасно. До смерти – миг.
У матроса – душа да нож.
Не впервые я боль постиг,
Часто видел и грусть и ложь.
Неужели же только ты
Мне осталась – сиять луной,
В море мглистое с высоты
Опрокинулась надо мной?
Позабуду. Зубами в кровь
Искусаю свой жесткий рот.
Есть другая еще любовь:
Море, ветер, водоворот.
Что потеряно? Не грусти!
Горизонт, да блестящий след,
Да зеркальная ночь в пути,
Да жемчужный сырой рассвет.
Теплый бархат морской воды,
Остролистые пальмы, зной;
И пушистый узор звезды
В черном небе, над головой.
Я, матрос, – крутогрудый черт, –
Пью в таверне прозрачный эль…
Многих девушек людный порт
Приведет на мою постель.
Под шмелиную песнь гитар
С ней иду серебром песка…
Рот коралловый. Зелень. Жар.
Золотая, как зной, рука.
И не знает, – и как ей знать:
Так юна и свежа она, –
Что сегодня я пьян опять,
Как с тобою. Не от вина.
Да – сегодня… Но – нет! Но – нет!
Я тебя не забыл совсем…
Корабля длинный, узкий след
Заливает густая темь.
В бурный день корабль отошел…
Ветер путается в снастях,
Волны рубятся на бортах,
В желтой пене зарылся мол…
Эй! Напрасно не взял я нож.
Ты была бы мертва, как лед.
Но от судьбы своей не уйдешь,
О, проклятый и лживый год!
Мгла и свист. Мачты в ночь и хлябь
Обрываются, бьют в борта,
Громыхают… И на корабль
Опрокинулась высота.
В ней свою любовь утоплю…
Ледяной изумруд волны
Разгулялся по кораблю.
Колесо рулевое – прочь!
Лоцман, брошенный ветром в ночь,
Не увидит своей жены.
Сад Прозерпины
Здесь, где миры спокойны,
Где смолкнут в тишине
Ветров погибших войны,
Я вижу сны во сне:
Ряды полей цветущих,
Толпы людей снующих,
То сеющих, то жнущих,
И все, как сон, во мне.
Устал от слез и смеха,
От суеты людской:
Ведь суета помеха
Для жизни неземной.
А здесь весь мир беззвучен;
Я временем измучен,
От радости отучен,
Люблю тебя, покой.
Здесь жизнь и смерть—соседки,
А там в тумане ждут
Больных теней их предки,
А корабли плывут,
Куда плывут не зная,
Причалить не желая,
Но влажных ветров стая
И волны их несут.
Здесь не манят долины,
Ни рощи, ни лужок,
Лишь лозы Прозерпины
Да блекнущий цветок,
Обвеянный ветрами.
Она готовит с нами
Смертельными руками
Смертельный, пьяный сок.
Мы ничему не внемлем,
Нам ничего не жаль;
Кивая, тихо дремлем,
Глядя в пустую даль.
И, как душа больная,
Вне ада и вне рая,
В тумане исчезая,
Плывет из тьмы печаль.
И тот, в ком много силы,
Тот должен смертью жить,
Изведать мрак могилы,
О жизни не тужить.
Печальный жребий ясен
Того, кто так прекрасен,
И щит любви напрасен,
А хочется любить.
Парит Она, летая,
С увенчанной главой,
Все смертное сбирая
Бессмертною рукой.
Как страсть—Она пугает,
Как страсть—Она ласкает,
Людей Она встречает
Безжалостной косой.
Идет любовь и вянет,
И вянет навсегда,
Сюда же время манит
Погибшие года.
Убиты сны годами,
А лепестки снегами,
Листы взяты ветрами,
От лета нет следа.
Пленительны печали,
И радость только бред,
И что сейчас встречали,
Того уж завтра нет.
Вот вздохи Афродиты:
«О счастье, подожди ты!»
Но эти сны разбиты,
Возможен ли ответ?
От жизни излечившись,
От счастья и от ран;
Спокойствия добившись,
Мы шлем богам пэан
За то, что Смерть навеки
Закроет смертных веки,
Устав, вольются реки
Куда-нибудь в лиман.
Здесь солнце не проснется
Для гаснущих очей,
Вода не встрепенется,
Ни звуков, ни лучей…
Не надо песен чудных,
Забот пустых и трудных,
Лишь снов нам непробудных
Да дремлющих ночей.
На северном море
И
Земля молчаливей развалин,
И море мрачнее, чем смерть,
Здесь ветер гневлив и печален;
Не красится розами твердь;
Цветов не рождает пустыня,
Пустыня рождает туман,
Уставши, лежит, как рабыня,
А царь—Океан.
Здесь негде стадам приютиться,
В лугах ни коров, ни овец;
Без сна и без песен здесь птицы,
Здесь ветер—бессонный беглец;
Бесследно проносятся крики,
Как молнии, птицы летят,
Здесь Море и Смерть—два владыки
Всевластно царят.
Как царь с молчаливой подругой,
У Смерти лежит Океан,
Он вечно дрожит от испуга,
Он страшною близостью пьян;
Блестят Его белые ризы,
Как с выси мутнеющей дождь;
В Нем слава Ее и капризы,
А в Ней Его мощь.
Она улыбается гордо,
Ее Он присутствию рад:
Как темною ночью аккорды,
Полногласно их речи звучат.
«Ты убьешь меня, Смерть, для забавы,
Но я весь, весь наполнен тобой!»—
«Океан, о мой Страшный! Кровавый!
О, мой брат дорогой!»
Год рождает живые мгновенья,
А хоронят немые века;
Сердце Смерти не знает прощенья,
А Его не устанет рука.
Смерти хохот, и ропот, и голод
Разжигают в Нем дикую страсть:
На корабль Он направил свой молот
И, как волк, свою пасть.
Нет спасенья от Моря и Смерти.
Нет спасенья от хляби морской!
Нет убежища, люди, поверьте,
Нет Вам гавани, кроме одной,
Той, где ветер утихнет лукавый,
Где спокойные воды молчат,
Где, как сталью подбитые травы,
Мертвецы тихо спят.
Сосчитать волны в море не может
Даже ветер—владыка валов:
Сколько волн он на море встревожит,
Сколько спит там на дне мертвецов.
На чужбине ли мы иль в отчизне,
И которые лучше живут,
Те из нас, что на якорях жизни,
Или те, что плывут?
ИИ
У моря сердце так жестоко
И поцелуи его грустны;
Для кораблей волна потока,
Огонь для дро равно страшны.
Блестит алмазом моря око:
То очи солнца внутри волны.
Летит к волне веселым светом
От солнца смех и нежный взор,
И к ласкам льнет волна, к приветам,
Что ей приносит бризов хор.
Уж бури нет. И вечным летом
Сверкает вдруг морской простор.
Рококо
Расстанемся без смеха,
Расстанемся без слез;
Нам годы не помеха,
Когда их вихрь унес.
Разбиты сердца звенья,
Нам не сковать куски
И дрожжи наслажденья
Не жать из лоз тоски.
Какие будут вести,
Что даст судьба нам вновь?
И мне не даст ли мести,
Не даст ли Вам любовь?
Печаль всегда бездомна,
У радости нет крыл.
Забудьте, что я помню,
И грезьте: он забыл.
Любовь от грез устала,
От ласки умерла;
И плакали мы мало,
Когда она ушла.
От моря упоенья
Остались лишь пески,
Ни капли наслажденья
И ни волны тоски.
Поверь и смерти горя,
И доброте богов,
И верности во взоре,
И тихой ласке снов.
Поверь, что страсть огромна
И есть без дыма пыл,
Но помни, что я помню.
Забудь, что я забыл.
И мы узнали змея,
Как жалит лаской он,
В восторге холодея,
От нег рождали стон.
Дрожа в одном биеньи,
Как дрожь одной реки,
Из сердца наслажденья
Струится кровь тоски.
Любовь есть цепь измены,
Любовь есть ряд измен,
Бессменность перемены
И наш свободный плен.
Разоблачим нескромно
Сон дорогих могил—
И то, что я не помню,
И то, что я забыл.
Жизнь топчет наши страсти,
А время сушит их:
В его найдете пасти
Курган сердец сухих.
Всего три дня биенья,
И смолкли родники…
Из почки наслажденья
Растет бутон тоски.
Не пролетит над нами
Сверкание зарниц,
Не брызнет страсти пламя
Из-под густых ресниц.
Ты плачешь, плачешь томно,
Я слезы осушил,
Одну из них запомню,
А десять позабыл.
Десять пушек там по борту,
Ветер бьется за кормою,
Не плывет — летит стрелою
Через море быстрый бриг.
Тот кораблик, тот пиратский,
Что всему известен морю,
Имя — Страшный, и не спорю,
Он слыхал последний крик.
Лунный свет на море пляшет,
В парус дунув, ветер бьется,
Серебром и синью льется
Глубь морская, долгий гул.
Капитан пират веселый,
Знает в Азии все тропы,
Знает все пути Европы,
Прямиком пред ним Стамбул.
Он поет, и песня — дело.
«Ты плыви, корабль мой, смело,
Не робей.
Хоть бы встал корабль здесь вражий,
Хоть бы волны вдруг, как кряжи,
Взвились кверху, или даже
Хоть бы ветер стал хитрей,
Стал манить уплыть скорей,
Судьбы многи,
Но дороги
Не изменишь ты своей.
Двадцать схваток,
Все с добычей.
Что нам в кличе
Англичан!
Стяг оборван,
Верным ходом,
Ста народам
Разных стран.
Мой корабль — мой клад бесценный,
Воля — Бог мой, вольный я,
Путь мой ветер переменный,
Море — родина моя.
«Пусть ведут цари слепые, —
За пригоршню за одну
Праха, — дикую войну.
Волны моря голубые
Мне даруют весь простор,
Все, к чему коснется взор.
На волнах морского лона
Нет для смелого — закона,
И никто мне не укор.
Чье прибрежье
Где б ни было,
Что мне мило,
То мое.
Всяк узнает,
Сила — право,
В этом слава,
Мчи ее.
Мой корабль — мой клад бесценный,
Воля — Бог мой, вольный я,
Путь мой — ветер переменный,
Море — родина моя.
«Чуть раздастся крик: — «Глядите,
Мы подходим к кораблю!» —
Чует он, что утоплю,
То́тчас в нем немало прыти,
И на всех он парусах
Путь меняет на волнах,
Но с судьбой напрасно споря,
Ибо я владыка моря,
И несу с собою страх.
Я добычу
Не считаю,
Разделяю
Все равно,
Лишь бы только
В миг счастливый
Мне с красивой
Быть дано.
Мой корабль — мой клад бесценный,
Воля — Бог мой, вольный я,
Путь мой — ветер переменный,
Море — родина моя.
«Я не ведаю боязни,
К смерти я приговорен.
Как бы этот я закон
Да к тому, кто слово казни
Произнес в напрасном зле,
Не явил в моем жерле.
Иль повешу в час напасти,
Я его на зыбкой снасти,
На его же корабле.
Если ж гибель,
Ну, так что же?
Не дороже
Жизнь, чем медь.
Я уж сбросил
Все вериги,
И об иге
Не жалеть.
Мой корабль, — мой клад бесценный,
Воля — Бог мой, вольный я,
Путь мой — ветер переменный,
Море — родина моя.
«Слаще музыки не чаю,
Чем свирельный вой ветров,
Скрип и трепет парусов,
Путь вперед, куда не знаю.
В реве бури видеть рад
Раскачавшийся канат,
И среди пучины черной
Сладко слышать мне повторный
Пушек яростный раскат.
И в гуденьи,
В гуле грома
Мне знакомо —
Не с борьбой,
Но на море
Колыбельном,
В счастье цельном,
Пить покой.
Мой корабль — мой клад бесценный,
Воля — Бог мой, вольный я,
Путь мой — ветер переменный,
Море — родина моя.
Взошла луна над дремлющим заливом,
В глухой туман окрестности легли;
Полночный ветр качает корабли
И в парусе шумит нетерпеливом.
Взойдет заря — далек их будет строй.
Остри свой меч, воитель молодой!
Где ты, Гараль? Печальная Гальвина
Ждет милого в пещерной темноте.
Спеши, Гараль, к унылой красоте!
Заря блеснет — и гордая дружина
Умчится вдаль, грозящая войной.
Где ты, где ты, воитель молодой?
Гальвина с ним. О, сколько слез печали,
И сколько слез восторгов и любви!
Но край небес бледнеет, и вдали
Редеет тень. Уж латы зазвучали;
Близка заря; несется шум глухой…
Что медлишь ты, воитель молодой?
Призывному Гальвина клику внемлет,
Тоски, надежд и робости полна,
Едва дыша, разлуки ждет она;
Но юноша на персях девы дремлет.
Призывы битв умолкли за горой, —
Не слышал их воитель молодой.
Уже суда покинуть брег готовы,
К ним юноши с веселием бегут;
Прощальну длань подругам подают;
Златой зари раскинулись покровы;
Но, утомлен любовью и тоской,
Покоится воитель молодой.
Пылает день. Он открывает очи
Гальвина мнит ласкающей рукой
Сокрыть от глаз досадный свет дневной.
«Прости, пора! сокрылись тени ночи:
Спешу к мечам!» — воскликнул — и стрелой
Летит на брег воитель молодой.
Но тихо все, лишь у пустого брега
Подъемлется шумящая волна;
Лишь дева там, печальна и бледна,
И вдалеке плывут ладьи набега.
О, для чего печальной красотой
Пленялся ты, воитель молодой?
Она в слезах; в немой воитель думе.
«О милый друг! о жизнь души моей!
Что слава нам? что делать средь мечей?
Пускай другой несется в бранном шуме;
Но я твоя, ты вечно, вечно мой!..
Забудь войну, воитель молодой!»
Гараль молчал. Надменное ветрило
Его звало к брегам чужой земли;
Но с бурею так быстро корабли
Летели вдаль, и дева так уныло
Его влекла трепещущей рукой…
Все, все забыл воитель молодой!
И он у ног своей подруги нежной
Сказал: «Пускай гремят набег и брань:
Забыла меч ослабленная длань!»
Их дни слились в отраде безмятежной;
Лишь у брегов, терзаемых волной,
Дрожа, краснел воитель молодой.
Но быстро дни восторгов пролетели.
Бойцы плывут к брегам родной земли;
Сыны побед с добычей притекли,
И скальды им хваленья песнь воспели.
Тогда поник бесславною главой
На пиршествах воитель молодой.
Могучие наперсники судьбины
К ногам невест повергли меч и щит;
Кровавый меч героев не лежит
У ног одной оставленной Гальвины.
Красавица вздохнула, — и другой
Ее пленил воитель молодой.
С тех пор один бродил Гараль унылый;
Умолк его веселый прежде глас,
Лишь иногда в безмолвный ночи час,
Уединен, шептал он имя милой.
Война зажглась, — и встречи роковой
Пошел искать воитель молодой.
Я видел древний Иордан.
Святой любви и страха полный,
В его евангельские волны,
Купель крещенья христиан,
Я погружался троекратно,
Молясь, чтоб и душа моя
От язв и пятен бытия
Волной омылась благодатно.
От оных дум, от оных дней,
Среди житейских попечений,
Как мало свежих впечатлений
Осталось на душе моей!
Они поблекли под соблазном
И едким холодом сует:
Во мне паломника уж нет.
Во мне, давно сосуде праздном.
Краснею, глядя на тебя,
Поэт и труженик-художник!
Отвергнув льстивых муз треножник
И крест единый возлюбя,
Святой земли жилец заочный,
Ее душой ты угадал,
Ее для нас завоевал
Своею кистью полномочной.
И что тебе народный суд?
В наш век блестящих скороспелок,
Промышленных и всяких сделок,
Как добросовестен твой труд!
В одно созданье мысль и чувство,
Всю жизнь сосредоточил ты;
Поклонник чистой красоты,
Ты свято веровал в искусство.
В избытке задушевных сил,
Как схимник, жаждущий спасенья,
Свой дух постом уединенья
Ты отрезвил, ты окрилил.
В искусе строго одиноком
Ты прожил долгие года
И то прозрел, что никогда
Не увидать телесным оком.
Священной книги чудеса
Тебе явились без покрова,
И над твоей главою снова
Разверзлись в славе небеса.
Глас вопиющего в пустыне
Ты слышал, ты уразумел —
И ты сей день запечатлел
С своей душой в своей картине.
Спокойно лоно светлых вод;
На берегу реки — Предтеча;
Из мест окрестных, издалече,
К нему стекается народ;
Он растворяет упованью
Слепцов хладеющую грудь;
Уготовляя Божий путь,
Народ зовет он к покаянью.
А там спускается с вершин
Неведомый, смиренный странник:
«Грядет он, Господа избранник,
Грядет на жатву Божий Сын.
В руке лопата; придет время,
Он отребит свое гумно,
Сберет пшеничное зерно
И в пламя бросит злое семя.
Сильней и впереди меня
Тот, кто идет вослед за мною;
Ему — припав к ногам — не стою
Я развязать с ноги ремня.
Рожденья суетного мира,
Покайтесь: близок суд. Беда
Древам, растущим без плода:
При корне их лежит секира».
Так говорил перед толпой,
В недоуменье ждавшей чуда,
Покрытый кожею верблюда
Посланник Божий, муж святой.
В картине, полной откровенья,
Все это передал ты нам,
Как будто от Предтечи сам
Ты принял таинство крещенья.
Белая Лилия, юная Лилия
Красила тихий и сумрачный пруд.
Сердце дрожало восторгом идиллии
У молодой и мечтательной Лилии.
Изредка разве пруда изумруд
Шумно вспугнут лебединые крылия.
Белая Лилия, светлая Лилия
Красила тихий и сумрачный пруд.
Белую Лилию волны баюкали,
Ночи ласкали, исполнены чар.
Сердце застонет, томит его мука ли,
Лилию ласково волны баюкали,
Ей обяснялся в любви Ненюфар,
С берега ей маргаритки аукали.
Белую Лилию волны баюкали,
Ночи ласкали, исполнены чар.
Всеми любима, собою всех радуя,
Распространяя вокруг аромат
Тихо цвела неподвижна, как статуя,
Юная Лилия, очи всех радуя.
Грезно внемля, как любовью обят,
Пел Ненюфар, на судьбу не досадуя,
Тихо цвела она, души всех радуя,
Нежный, как грезы, лия аромат.
Лодка изящная, лодка красивая,
Как-то прорезала зеркало вод;
Сразу нарушила жизнь их счастливую
Лодка изящная, лодка красивая;
Весла ее подгоняли вперед,
Заволновалося царство сонливое…
Лодка бездушная, лодка красивая
Грубо разбила все зеркало вод.
Девушка бледная, девушка юная
Воды вспугнула ударом весла.
Ночь просыпалась с улыбкою лунною
Девушка плакала, бледная, юная,
Скорбь у нее не сходила с чела,
Арфа рыдала ее звонкострунная,
Девушка кроткая, девушка юная
Воды вспугнула ударом весла.
— Белая Лилия, юная Лилия, —
Девушка вдруг обратилася к ней:
Как нас сближает с тобою бессилие…
Грустно мне, Лилия, чистая Лилия,
Сердце страдает больней и больней,
Счастье вернуть напрягая усилия…
О, посоветуй мне, милая Лилия, —
Девушка вдруг обратилася к ней.
— Добрая девушка, девушка милая, —
Лилия грустно вздохнула в ответ:
Чем облегчу я, бессильная, хилая,
Сердце твое, моя девушка милая?
Кажется, мне твой понятен секрет:
Первое чувство сроднилось с могилою?…
Правда ли, девушка, девушка милая? —
Лилия грустно вздохнула в ответ.
— Ты отгадала, — с печальной улыбкою
Та отвечала, головку склоня:
Чувство мое оказалось ошибкою,
Ты отгадала, — с печальной улыбкою
Молвила девушка, грусть ощутив,
Молча следя за играющей рыбкою;
Ты отгадала! — с щемящей улыбкою
Дева сказала, головку склонив.
Лилия скорбно вздохнула, растрогана
Этим признанием, этой тоской.
— Знаешь?… сорви меня, дева, для локона, —
Лилия тихо шепнула, растрогана:
Буду лелеять твой локон златой. —
Ей для дыханья давала свой сок она,
Всю отдавала себя ей, растрогана
Робким признанием, страстной тоской.
…И сорвала ее дева задумчиво,
Бледной прекрасной рукой сорвала…
И угасала осмысленно, вдумчиво
Лилия, снятая с стебля задумчиво.
Снова раздались удары весла
И Ненюфар запечалился влюбчивый…
Лилию бедную дева задумчиво
Бледной печальной рукой сорвала.
Белая Лилия, чистая Лилия
Больше не красила сумрачный пруд
И не дрожала восторгом идиллии:
Белая Лилия — мертвая лилия!..
Пруд спит по-прежнему… Разве, вспугнут
Сон иногда лебединые крылия…
Белая Лилия, светлая Лилия
Больше не красила сумрачный пруд.
«Поэт! пиши с меня поэму! —
Она сказала. — Где твой стих?
Пиши на заданную тему:
Пиши о прелестях моих!»
И вот — сперва ему явилась
В сиянье царственном она,
За ней струистая влачилась
Одежды бархатной волна;
И вдруг — по смелому капризу
Покровы с плеч ее скользят,
И чрез батистовую ризу
Овалов очерки сквозят.
Долой батист! — И тот спустился,
И у ее лилейных ног
Туманом дремлющим склубился
И белым облаком прилег.
Где Апеллесы, Клеомены?
Вот мрамор — плоть! Смотрите: вот —
Из волн морских, из чистой пены
Киприда новая встает!
Но вместо брызг от влаги зыбкой —
Здесь перл, ее рожденный дном,
Прильнул к атласу шеи гибкой
Молочно-радужным зерном.
Какие гимны и сонеты
В строфах и рифмах наготы
Здесь чудно сложены и спеты
Волшебным хором красоты!
Как дальность моря зыби синей
Под дрожью месячных лучей,
Безбрежность сих волнистых линий
Неистощима для очей.
Но миг — и новая поэма:
С блестящим зеркалом в игре
Она султаншею гарема
Сидит на шелковом ковре, —
В стекло посмотрит — усмехнется,
Любуясь прелестью своей,
Глядит — и зеркало смеется
И жадно смотрит в очи ей.
Вот как грузинка прихотливо
Свой наргиле курит она,
И ножка кинута на диво,
И ножка с ножкой скрещена.
Вот — одалиска! Стан послушный
Изогнут легкою дугой
Назло стыдливости тщедушной
И добродетели сухой.
Прочь одалиски вид лукавый!
Прочь гибкость блещущей змеи!
Алмаз без грани, без оправы —
Прекрасный образ без любви.
И вот она в изнеможенье,
Ее лелеют грезы сна,
Пред нею милое виденье…
Уста разомкнуты, бледна,
К обятьям призрака придвинув
В восторге млеющую грудь,
Главу за плечи опрокинув,
Она лежит… нет сил дохнуть…
Прозрачны вежды опустились,
И, как под дымкой облаков —
Под ними в вечность закатились
Светила черные зрачков.
Не саван ей для погребенья —
Наряд готовьте кружевной!
Она мертва от упоенья.
На смерть похож восторг земной.
К ее могиле путь недальний:
Ей гробом будет — ложе сна,
Могилой — сень роскошной спальни,
И пусть покоится она!
И в ночь, когда ложатся тени
И звезды льют дрожащий свет, —
Пускай пред нею на колени
Падет в безмолвии поэт!
Я помню приволье широких дубрав;
Я помню край дикий. Там, в годы забав,
Невинной беспечности полный,
Я видел — синелась, шумела вода, —
Далеко, далеко, не знаю куда,
Катились все волны да волны.
Я отроком часто на бреге стоял,
Без мысли, но с чувством на влагу взирал,
И всплески мне ноги лобзали.
В дали бесконечной виднелись леса; —
Туда мне хотелось: у них небеса
На самых вершинах лежали.
С детских лет я полюбил
Пенистую влагу,
Я, играя в ней, растил
Волю и отвагу.
В полдень, с брега ниспустясь,
В резвости свободной
Обнимался я не раз
С нимфою подводной;
Сладко было с ней играть
И, с волною чистой
Встретясь, грудью расшибать
Гребень серебристой.
Было весело потом
Мчаться под водою,
Гордо действуя веслом
Детскою рукою,
И, закинув с челнока
Уду роковую,
Приманить на червяка
Рыбку молодую.
Как я и боялся и вместе любил,
Когда вдруг налеты неведомых сил
Могучую влагу сердили,
И вздутые в бешенстве яром валы
Ровесницы мира — кудрявой скалы
Чело недоступное мыли!
Пловец ослабелый рулем не водил —
Пред ним разверзался ряд зыбких могил —
Волна погребальная выла…
При проблесках молний, под гулом громов,
Свершалася свадьба озерных духов:
Так темная чернь говорила.
Помню — под роскошной мглой
Все покой вкушало;
Сладкой свежестью ночной
Озеро дышало.
Стройно двигалась ладья;
Средь родного круга
В ней сидела близь меня
Шалостей подруга —
Милый ангел детских лет;
Я смотрел ей в очи; —
С весел брызгал чудный свет
Через дымку ночи; —
В ясных, зеркальных зыбях
Небо отражалось;
На разнеженных водах
Звездочка качалась;
И к Адели на плечо
Жадно вдруг припал я.
Сердцу стало горячо,
Отчего — не знал я.
Жар лицо мое зажег
И — не смейтесь, люди!
У ребенка чудный вздох
Вырвался из груди.
Забуду ль ваш вольный, стремительный бег,
Вы, полные силы и полные нег,
Разгульные, шумные воды?
Забуду ль тот берег, где, дик и суров,
Певал заунывно певец-рыболов
На лоне безлюдной природы?
Нет, врезалось, озеро, в память ты мне!
В твоей благодатной, святой тишине,
В твоем бушеваньи угрюмом —
Душа научилась кипеть и любить,
И ныне летела бы ропот свой слить
С твоим упоительным шумом!
Я помню приволье широких дубрав;
Я помню край дикий. Там, в годы забав,
Невинной беспечности полный,
Я видел — синелась, шумела вода, —
Далеко, далеко, не знаю куда,
Катились все волны да волны.
Я отроком часто на бреге стоял,
Без мысли, но с чувством на влагу взирал,
И всплески мне ноги лобзали.
В дали бесконечной виднелись леса; —
Туда мне хотелось: у них небеса
На самых вершинах лежали.
С детских лет я полюбил
Пенистую влагу,
Я, играя в ней, растил
Волю и отвагу.
В полдень, с брега ниспустясь,
В резвости свободной
Обнимался я не раз
С нимфою подводной;
Сладко было с ней играть
И, с волною чистой
Встретясь, грудью расшибать
Гребень серебристой.
Было весело потом
Мчаться под водою,
Гордо действуя веслом
Детскою рукою,
И, закинув с челнока
Уду роковую,
Приманить на червяка
Рыбку молодую.
Как я и боялся и вместе любил,
Когда вдруг налеты неведомых сил
Могучую влагу сердили,
И вздутые в бешенстве яром валы
Ровесницы мира — кудрявой скалы
Чело недоступное мыли!
Пловец ослабелый рулем не водил —
Пред ним разверзался ряд зыбких могил —
Волна погребальная выла…
При проблесках молний, под гулом громов,
Свершалася свадьба озерных духов:
Так темная чернь говорила.
Помню — под роскошной мглой
Все покой вкушало;
Сладкой свежестью ночной
Озеро дышало.
Стройно двигалась ладья;
Средь родного круга
В ней сидела близь меня
Шалостей подруга —
Милый ангел детских лет;
Я смотрел ей в очи; —
С весел брызгал чудный свет
Через дымку ночи; —
В ясных, зеркальных зыбях
Небо отражалось;
На разнеженных водах
Звездочка качалась;
И к Адели на плечо
Жадно вдруг припал я.
Сердцу стало горячо,
Отчего — не знал я.
Жар лицо мое зажег
И — не смейтесь, люди!
У ребенка чудный вздох
Вырвался из груди.
Забуду ль ваш вольный, стремительный бег,
Вы, полные силы и полные нег,
Разгульные, шумные воды?
Забуду ль тот берег, где, дик и суров,
Певал заунывно певец-рыболов
На лоне безлюдной природы?
Нет, врезалось, озеро, в память ты мне!
В твоей благодатной, святой тишине,
В твоем бушеваньи угрюмом —
Душа научилась кипеть и любить,
И ныне летела бы ропот свой слить
С твоим упоительным шумом!
П.А. Муханову {1}Под словом Сибирь разумеется ныне неизмеримое Пространство от хребта Уральского до берегов Восточного океана. Некогда Сибирским царством называлось небольшое татарское владение, коего столица, Искер, находилась на реке Иртыше, впадающей в Обь. В половине XVI века сие царство зависело от России. В 1569 году царь Кучум был _принят под руку_ Иоанна Грозного и обязался платить дань. Между тем сибирские татары и подвластные им остяки и вогуличи вторгались иногда в пермские области. Это заставило российское правительство обратить внимание на обеспечение сих украйн укрепленными местами и умножением в них народонаселения. Богатые в то время купцы Строгановы получили во владение обширные пустыни на пределах Пермии: им дано было право заселить их и обработать. Сзывая вольницу, сии деятельные помещики обратились к казакам, кои, не признавая над собою никакой верховной власти, грабили на Волге промышленников и купеческие караваны. Летом 1579 года 540 сих удальцов пришли на берега Камы; предводителей у них было пятеро, главный назывался Ермак Тимофеев. Строгановы присоединили к ним 300 человек разных всельников, снабдили их порохом, свинцом и другими припасами и отправили за Уральские горы (в 1581 г.). В течение следующего года казаки разбили татар во многих сражениях, взяли Искер, пленили Кучумова племянника,
царевича Маметкула, и около трех лет господствовали в Сибири. Между тем число их мало-помалу уменьшалось: много погибло от оплошности. Сверженный Кучум бежал в киргизские степи и замышлял способы истребить казаков. В одну темную ночь (5 августа 1584 г.), при сильном дожде, он учинил неожиданное нападение: казаки защищались мужественно, но не могли стоять долго; они должны были уступить силе и незапности удара. Не имея средств к спасению, кроме бегства, Ермак бросился в Иртыш, в намерении переплыть на другую сторону, и погиб в волнах. Летописцы представляют сего казака героя крепкотелым, осанистым и широкоплечим, он был роста среднего, имел плоское лицо, быстрые глаза, черную бороду, темные и кудрявые волосы. Несколько лет после сего Сибирь была оставлена россиянами; потом пришли царские войска и снова завладели ею. В течение XVII века беспрерывные завоевания разных удальцов-предводителей отнесли пределы Российского государства к берегам Восточного океана.Ревела буря, дождь шумел,
Во мраке молнии летали,
Бесперерывно гром гремел,
И ветры в дебрях бушевали…
Ко славе страстию дыша,
В стране суровой и угрюмой,
На диком бреге Иртыша
Сидел Ермак, объятый думой.Товарищи его трудов,
10 Побед и громозвучной славы,
Среди раскинутых шатров
Беспечно спали близ дубравы.
«О, спите, спите, — мнил герой, —
Друзья, под бурею ревущей;
С рассветом глас раздастся мой,
На славу иль на смерть зовущийВам нужен отдых; сладкий сон
И в бурю храбрых успокоит;
В мечтах напомнит славу он
20 И силы ратников удвоит.
Кто жизни не щадил своей
В разбоях, злато добывая,
Тот думать будет ли о ней.
За Русь святую погибая? Своей и вражьей кровью смыв
Все преступленья буйной жизни
И за победы заслужив
Благословения отчизны, —
Нам смерть не может быть страшна;
30 Свое мы дело совершили:
Сибирь царю покорена,
И мы — не праздно в мире жили!»Но роковой его удел
Уже сидел с героем рядом
И с сожалением глядел
На жертву любопытным взглядом.
Ревела буря, дождь шумел,
Во мраке молнии летали,
Бесперерывно гром гремел,
40 И ветры в дебрях бушевали.Иртыш кипел в крутых брегах,
Вздымалися седые волны,
И рассыпались с ревом в арах,
Бия о брег, козачьи челны.
С вождем покой в объятьях сна
Дружина храбрая вкушала;
С Кучумом буря лишь одна
На их погибель не дремала! Страшась вступить с героем в бой,
50 Кучум к шатрам, как тать презренный,
Прокрался тайною тропой,
Татар толпами окруженный.
Мечи сверкнули в их руках —
И окровавилась долина,
И пала грозная в боях,
Не обнажив мечей, дружина… Ермак воспрянул ото сна
И, гибель зря, стремится в волны,
Душа отвагою полна,
60 Но далеко от брега челны!
Иртыш волнуется сильней —
Ермак все силы напрягает
И мощною рукой своей
Валы седые рассекает… Плывет… уж близко челнока —
Но сила року уступила,
И, закипев страшней, река
Героя с шумом поглотила.
Лишивши сил богатыря
70 Бороться с ярою волною,
Тяжелый панцирь — дар царя {2}
Стал гибели его виною.
< br />Ревела буря… вдруг луной
Иртыш кипящий осребрился,
И труп, извергнутый волной,
В броне медяной озарился.
Носились тучи, дождь шумел,
И молнии еще сверкали,
И гром вдали еще гремел,
80 И ветры в дебрях бушевали.
Привет тебе, Ночь покоя,
Ты мир обняла величаво,
В печальном тревогу смягчаешь,
Приятной твоей темнотой.
Ручей вдалеке серебрится,
Теперь он лепечет тихонько,
И между ветвями певуче
Неясный шуршит ветерок.
Гора затянулась тенями,
Лужайки окутались в сумрак,
И звезды прерывистым светом
Чуть светят, заполнив простор.
Печального ропота полны
Потоки широкого Моря,
И в призрачном белом свеченьи
Огни проскользают волной.
Река в равномерном величьи
Теченье окутала в траур,
И в поле цветистые краски
Смешались, смягченные мглой.
К ночлегу овец своих гонит
Усталый пастух торопливо,
И пахарь бодилом торопит
Лениво-тяжелых быков.
Того, кто окончил работу,
Ждет с ужином скромным супруга,
Здоровые, крепкие дети,
Уют пред живым очагом.
В твоем примиренном покое,
О, Ночь, все находят свой отдых,
И даже, кто горестный плачет,
Глаза осушаешь ты сном.
Какая услада молчанья,
Какая приязнь затемненья!
Как тихо в душе от сознанья,
Что вот она только с собой!
Угрюмый вещательный филин
Вдруг крикнет, и хриплый тот голос,
Дойдя от могилы к могиле,
На краткость прервет их покой.
Вон там, на возвышенной башне,
Чуть теплится, млея, лампада,
И черные шаткие тени
Встают, возникают кругом.
Но вот уж с серебряным дышлом
Луны восстает колесница,
И светом ее безмятежным
Залиты вершины холмов.
С величьем она выплывает,
И звезды пред нею бледнеют,
Лазурь вознесенного неба
Наполнена светлым лучом.
Источник скользит безмятежный,
И, в зеркале ясном, качаясь,
Сиянье дрожит отраженьем
Среди успокоенных вод.
Речное чуть зыбится лоно,
Рыбак нагибается в лодке,
И слышится стройная песня,
И чуть ударяет весло.
Поет соловей для супруги,
Изменчиво-разною песней
Ее он баюкает нежно,
Единственный в чаще лесной.
Порою над крышею дома,
Над крышею дома другого,
Восходят колонны из дыма,
И прорваны дымы Луной.
Сквозь ветви сплетенные густо,
Лучи пробираются робко,
И листья, их ток преломляя,
Их делают смутной волной.
И вдруг ветерок умиленный
Прошепчет, летя над цветами.
И тотчас струей благовонной
Полей преисполнен простор.
Случайное эхо в ущельях
Подхватит блуждающий голос,
Немедленно эхо другое
Торопится с той же игрой.
Молчанье, покой умягченный
Сливаются с звуком неясным,
И образ темнеющей Ночи
Желанен вдвойне оттого.
Привет, о, подруга печальных,
Тоску огорченного сердца
Смягчаешь ты нежным бальзамом,
И только в тебе есть покой.
Не лес завывает, не волны кипят
Под сильным крылом непогоды;
То люди выходят из киевских врат:
Князь Игорь, его воеводы,
Дружина, свои и чужие народы
На берег днепровский, в долину спешат:
Могильным общественным пиром
Отправить Олегу почетный обряд,
Великому бранью и миром.Пришли — и широко бойцов и граждан
Толпы обступили густыя
То место, где черный восстанет курган,
Да Вещего помнит Россия;
Где князь бездыханный, в доспехах златых,
Лежал средь зеленого луга;
И бурный товарищ трудов боевых —
Конь белый — стоял изукрашен и тих
У ног своего господина и друга.Все, малый и старый, отрадой своей.
Отцом опочившего звали;
Горючие слезы текли из очей.
Носилися вопли печали;
И долго и долго вопил и стенал
Народ, покрывавший долину:
Но вот на средине булат засверкал.
И бранному в честь властелину
Конь белый, булатом сраженный, упал
Без жизни к ногам своему господину.
Все стихло… руками бойцов и граждан
Подвигнулись глыбы земныя…
И вон на долине огромный курган,
Да Вещего помнит Россия! Волнуясь, могилу народ окружал,
Как волны морские, несметный;
Там праздник надгробный сам князь начинал:
В стакан золотой и заветный
Он мед наливал искрометный,
Он в память Олегу его выпивал;
И вновь наполняемый медом,
Из рук молодого владыки славян,
С конца до конца, меж народом
Ходил золотой и заветный стакан.Тогда торопливо, по данному знаку,
Откинув доспех боевой,
Свершить на могиле потешную драку
Воители строятся в строй;
Могучи, отваги исполнены жаром,
От разных выходят сторон.
Сошлися — и бьются… Удар за ударом,
Ударом удар отражен!
Сверкают их очи; десницы высокой
И ловок и меток размах!
Увертливы станом и грудью широкой,
И тверды бойцы на ногах!
Расходятся, сходятся… сшибка другая —
И пала одна сторона!
И громко народ зашумел, повторяя
Счастливых бойцов имена.Тут с поприща боя, их речью приветной
Князь Игорь к себе подзывал;
В стакан золотой и заветный
Он мед наливал искрометный,
Он сам его бодрым борцам подавал;
И вновь наполняемый медом,
Из рук молодого владыки славян,
С конца до конца, меж народом
Ходил золотой и заветный стакан.Вдруг, — словно мятеж усмиряется шумный
И чинно дорогу дает,
Когда поседелый в добре и разумный
Боярин на вече идет —
Толпы расступились — и стал среди схода
С гуслями в руках славянин.
Кто он? Он не князь и не княжеский сын,
Не старец, советник народа,
Не славный дружин воевода,
Не славный соратник дружин;
Но все его знают, он людям знаком
Красой вдохновенного гласа…
Он стал среди схода — молчанье кругом,
И звучная песнь раздалася! Он пел, как премудр и как мужествен был
Правитель полночной державы;
Как первый он громом войны огласил
Древлян вековые дубравы;
Как дружно сбирались в далекий поход
Народы по слову Олега;
Как шли чрез пороги под грохотом вод
По высям днепровского брега;
Как по морю бурному ветер носил
Проворные русские челны;
Летела, шумела станица ветрил
И прыгали челны чрез волны;
Как после, водима любимым вождем,
Сражалась, гуляла дружина
По градам и селам, с мечом и с огнем
До града царя Константина;
Как там победитель к воротам прибил
Свой щит, знаменитый во брани,
И как он дружину свою оделил
Богатствами греческой дани.Умолк он — и радостным криком похвал
Народ отзывался несметный,
И братски баяна сам князь обнимал;
В стакан золотой и заветный
Он мед наливал искрометный,
И с ласковым словом ему подавал;
И вновь наполняемый медом,
Из рук молодого владыки славян,
С конца до конца, меж народом
Ходил золотой и заветный стакан.
РОДРИГ.
Но наконец сонм звезд, который заблистал,
Нам тридцать парусов с приливом показал.
Под ними волны вверх вздымалися и выли —
И вскоре океан и мавры в порт вступили.
Идут—вкруг ни души, повсюду тишина:
Высокий берег и уст, безжизненна стена.
Молчанье наше их приводит в заблужденье:
Что их не ждали—в том не может быть сомненья!
Но вот они уже у пристани стоят
И в руки наших войск предать себя спешат.
Тогда мы все с земли встаем в мгновенье ока
И к небесам наш клик возносится высоко.
Ответив на сигнал врагов с их кораблей,
Встаем пред ними мы на ужас их очей.
В сраженье не вступив, они уже трепещут,
И—с мыслию спастись—на море взоры мещут.
Алкая грабежа, они нашли войну!
Мы их тесним к волнам, чтоб всех пустить ко дну —
И прежде чем они в ряды стать успевают,
Удары наши их сражать ужь начинают;
Но скоро вкруг себя сбирают их вожди —
И мужество опять у каждаго в груди.
Стыд—пасть, не обнажив оружья, прекращает
Волненье в их рядах и дух их укрепляет.
Двуострые мечи "новь блещут в их руках,
Но скоро и они склоняются во прах
И превращают порт, свой флот и берег моря
В июля кровавых битв, страдания я горя.
О, сколько славных дел погибло в мраке том.
В котором каждый был единственным бойцом,
Видавшим мощь своих ударов, но не знавшим
Считать ли свой отряд сразившим или павшим.
Я сам, стремясь в своих зажечь душевный пыл,
Причем взывал к одним, другими жь—предводил.
Не ведал ничего об этом до разсвета.
Который нам блеснул улыбкою привета
И сделал ясным наш для мавров перевес.
Увидели—и ныл мгновенно в них исчез;
X увидав затем, что шло к нам подкрепленье,
Победы жажду вмиг сменил в них стыд паденья.
Они спешат к судам, отрезывают вмиг
Канаты и, послав нам изступленный крик.
Бегут, забыв о том подумать меж своими,
Могли ли их цари спастися вместе с ними.
Так страх забыть свой долг неверных побудил:
Прилив принес их к лам, отлив их уносил.
Межь-тем цари их. здесь забытые средь нас,
С остатками бойцов своих соединясь,
Стоят как гребни скал и продолжают биться.
Напрасно я им сам советую смириться:
С мечом в руках они не слушают меня;
Но видя, наконец, что воины, стеня.
Все пали возле них недвижны и безгласны
И что усилья их спасти себя напрасны,
Они хотят узнать об имени вождя.
Я называю им, взывающим, себя.
Услышавши, они немедленно сдаются —
И оба мною вам теперь передаются.
Так был перед зарей окончен нами бой
За неименьем лишь бойцов перед собой.
Душа моя — Элизиум теней.
Ф. ТютчевВидениями заселенный дом,
Моя, растущая, как башня, память!
В ее саду, над тинистым прудом,
Застыв, стоит вечеровое пламя;
В ее аллеях прежние мечты
На цоколях недвижны, меди статуй,
И старых тигров чуткие четы
Сквозь дрему лижут мрамор Апостату.
Как же ты
Вошла в мой сад и бродишь между статуй?
Суровы ярусы многоэтажной башни, —
Стекло, сталь и порфир.
Где, в зале округленной, прежде пир
Пьянел, что день, отважней, бесшабашней,
Вливая скрипки в хмель античных лир, —
В померкшей зале темной башни
Тишь теперь.
На бархатном престоле зоркий зверь,
Привычный председатель оргий,
Глаза прищуря, дремлет, пресыщен:
Окончив спор, лишь тень — Сократ и Горгий;
Вдоль стен, у шелковых завес, еще
На ложах никнут голые гетеры,
Но — призраки, навек сомкнувшие уста;
И лишь часы в тиши бьют ровно, не устав
Качаньем маятника двигать эры.
Зачем же ты,
Как сон и новый и всегдашний,
Вошла в мой сад и бродишь возле башни?
Там выше,
По этажам, к недовершенной крыше,
В заветных кельях — облики: глаза
Целованные, милых губ рубины,
Опалявшие мне плечи волоса, —
И комнат замкнутых глубины
Дрожат под крыльями произнесенных слов…
Их, вещих птиц, в года не унесло!
Их пепел фениксов, как радуги,
Вычерчивая веера дуги,
Слепит меня опять, опять
И, волю воском растопя,
Невозвратимостью минут тревожит.
Чего же
Тебе искать в незавершенной башне,
Где слишком жуток сон вчерашний!
В саду,
Где памятники с тиграми в ладу,
Где вечности и влажности венчанье, —
В саду — молчанье,
Свой мед кадят нарциссы Апостату,
Над бронзой Данте черен кипарис,
И, в меди неизменных риз,
Недвижим строй в века идущих статуй.
Но все же роз кричащий запах,
Но все ж в огне зальденном запад —
Пьяны разгромом грозовым,
Страшись, чтоб, на росе ночуя,
Но шаг непризнанный ночуя,
Тигр пробужденный не завыл!
Видениями заселенный мир, —
Сад и растущая, как башня, память!
На меди торсов, сталь, стекло, порфир
Льет воск и кровь вечеровое пламя;
Горят венцы, волна к волне, в пруду;
Пылая, к статуям деревья льнут в бреду;
По травам блекнущим раскиданы статеры
Вовек не умирающей росы,
И лишь из башни ровно бьют часы,
Не уставая двигать эры.
Зачем же ты,
Как сон и новый и всегдашний,
Вошла в мой сад и бродишь возле башни,
Где слишком жутки чуткие мечты?
Иль ночь напрасно краски отымала?
Иль цоколям свободным статуй мало
И может с медью спорить парос,
Чтоб кровь по мрамору текла?
Иль должно к башне из стекла
Прибавить куполоподобный ярус,
Где все сиянья старины,
Умножены, повторены,
Над жизнью, как пустым провалом,
Зажгутся солнцем небывалым,
Во все, сквозь временный ущерб,
Вжигая свой победный герб!
Зажглася искорка разсвета
В тумане севера ночном,
Зари алмазный отблеск света,
Неся с востока луч привета,
Встает на небе голубом.
И что за утро!.. кротко, нежно
Луч солнца просится в окно,
И в ризе листьев белоснежной
Зовет под сень свою мятежно
Аллея тополей давно.
Там, под недвижными тенями
Маститых, вековых дерев,
Укрылась робко за кустами,
Зари испугана лучами,
Царица неги, грез и снов.
Скорей туда!.. как будто слышу
Я шелест платья и шагов,
И страстный чудится мне зов,
И силуэт я стройный вижу
За клумбой дальнею цветов.
Скорей туда!.. Восток горит
Огней жемчужными кругами,
Мир потонул под их волнами,
И сердце нега вновь томит
Блаженства мукой и слезами.
Скорей! скорей!., там счастье мне,
Как прежде, снова улыбнется,
Вновь страсть забытая проснется,
И утра в томной тишине
На зов мой муза отзовется…
"Муза, о муза моя вдохновенная,
В пламени мысли и света рожденная,
Чудная, стройная, дивно прекрасная,
Муза, царица моя полновластная,
Вновь ты к певцу низлети!
"Снова чело его мыслью высокою,
Чистой, как небо, как море глубокою,
Мыслью живой освети.
"Сколько раз—помню я—грезой пленительной,
Легким виденьем, мечтой обольстительной,
Поздней вечерней порой,
"Вся совершенство, восторг, обаяние,
Полная жизни, любви и желания,
Ты появлялась пред мной!
"Сколько раз звуками песень могучими,
Сильными, чудными, нежно певучими,
Ты вдохновляла певца!
"С ним коротала ты ночи, счастливая.
И убегала в слезах, прихотливая,
Песни не спев до конца.
"Муза, я снова к тебе обращаюся,
С жаркой мольбою пред тобой склоняюся,
Жажду я песень твоих,
«Жажду глаголов я, муза, божественных,
Гимнов властительных, гимнов торжественных,
Звуков восторга святых»…
— «Нет!» отвечает мне муза смущонная,
Страстным воззваньем моим пробужденная,
«Ты уже мне изменил:
Мысли и думы, мечты сокровенныя,
Все ты к стопам чаровницы надменныя
Неги и снов положил…
С ней будь и счастлив!»…-- «Аминь!
Сгинь же, проклятая, сгинь!»…
И вот в тог миг, когда жизнь радостно вокруг
Ручьями через край из чаши полной плещет,
Столетних тополей сребристый лист трепещет, —
Волнуясь и холмясь, дымится синий луг,
И в капельке росы алмазом солнце блещет, —
Когда в лазури дня встает святая цель
И счастье мне сулит в грядущем безконечно,
И вьется и ползет вокруг тычинки хмель,
Рокочет и звучит в рыданиях свирель
И льется трель ея вдали волной безпечной, —
Когда мечты и мысль и самая любовь,
Любовь желанная, манят, в свои обятья,
И неги новый мир сулят безумцу вновь, —
Я мрачно злобствую, бушует жолчь и кровь
В моей больной груди, и льются с уст проклятья…
Здесь я снова далек от всего прожитого,
Я бежал от друзей, от Парижа родного,
Где повсюду встают предо мной
Пролетевших часов молчаливые тени,
Где унылые сонмы забытых видений
Жмут мне руки холодной рукой…
Там о счастье, навек изменившем, мечты
Из щелей мостовой разрослись, как цветы,
Ароматом дыша ядовитым;
Там, едва лишь захлопнул я дверь за собой,
Катафалк погребальный предстал предо мной
И помчался по каменным плитам,
В нем Надежда почила… Я прочь убегал,
Словно трус, я сражения пыл покидал,
Все забыть лишь желанием полный,
Словно зверь, я скрывал свой померкнувший взор,—
Между мной и Парижем безбрежный простор,
Океана холодные волны!..
Но и здесь прожитое стоит предо мной,
И по-прежнему чужд мне желанный покой!..
Как убийца, забыв у забора
Окровавленный труп, прочь бежит от него
(Но преследует всюду проклятье его),
Я бегу, полный муки позора.
Там, где остров сияет на лоне зыбей,
Как провал, беспощадной пучины черней,
Я нашел себе кров одинокий
И, как филин в дупле, здесь живу я один —
Ложь бесстыдная женщин и хохот мужчин
Не тревожат приют мой далекий…
Здесь я горько рыдаю в безумной тоске,
Здесь я слышу, как катится вал на песке,
Это — с ветром сражается море,
Об утесы изранены длани его,
Но рыданье валов мне отрадней всего,
В нем хочу я забыть свое горе!..
Тщетно ветр заунывную песню поет,
Тщетно море мне волны-чудовища шлет,
Нет в душе моей сна и покоя!
Как в грозу альбатрос, пораженный стрелой,
Шлю я вопли и стоны пучине морской,
Не боясь ее дикого воя!..
И течет в моих жилах минувшего яд,
В реве ветра все прежние песни звучат —
Это шепот часов пережитых,
Снова призраков сонмы встают предо мной
И былые беседы заводят с душой,
Снова полон я звуков забытых!..
Те же страшные грезы погибшей души
Вырастают, как в городе шумном, в тиши,
И опять я безумно рыдаю…
И под ропот печальный пучины морской,
Как жемчужины, каплет слеза за слезой,
По гранитным утесам спадая…
Я напрасно приюта ищу для себя,
И я знаю, печаль безутешна моя!
И напрасно забвенья ищу я,
Знаю я, что былого нельзя позабыть,
Что всегда страшный призрак во мне будет жить,
Возмущаясь, стеня, негодуя!..
Как в устье пристани глубокой,
Вознесшись к облакам, скала
Стоит — и бури рев жестокой,
Сверканье молний вкруг чела,
И волны презирает яры,
Перуна пламенны удары
Изрыли весь ее хребет,
Но опаленну грудь громами
Она, уперши в понт, волнами
Тревожить пристань не дает, —
Так муж, судьбой определенный
Отечества оградой быть,
Враждою ковы соплетенны
Как слабу разрывает нить.
Душой неколебим в гоненьи,
О злобе, зависти, о мщеньи,
О самой смерти небрежет.
Грудь тверду злобе представляя
И жизнь всем бедствам подвергая,
Хранит отечество от бед.
Бесплодно подлость, лесть, измены,
Сокрытны спутницы вельмож,
Как смертоносные сирены,
Сплетают ядовиту ложь,
Враги открыты тщетно злятся,
На пагубу его стремятся,
И всуе рок его разит:
Как черви, тех ногой он давит,
Сим крепость мышц противу ставит,
Судьбе — терпенья твердый щит.
Кому отечество вручило
Весы суда, защиты меч
Или правления кормило,
Тот должен путь опасный течь,
О личной пользе не радея;
В враге лишь общества злодея
Он должен видеть своего.
В душе того, кто долгу жертва,
Как собственность, так личность мертва,
Народно благо — жизнь его.
Он щит судьбою утесненным,
Покров безгласных вдов, сирот,
Рукой неправды угнетенным
Подпора тверда и оплот.
Против врагов, идущих боем,
Отечеству с драгим покоем
Стяжанье, жизнь свою дарит.
Падет ли средь кровавой рати,
И мертв в сердцах своих собратий
Любовь к отечеству живит.
Такие в сонме россов были
Пожарский, Минин, Филарет.
Ярем сарматский сокрушили
Они под лаврами побед.
Но те, что за отчизну пали,
Не больше ль благо назидали? —
Хоть Курций жертвой Риму был,
Но Регула неколебима,
Пример его к спасенью Рима
На остры гвозди положил.
Теки ж — и коль поставлен роком
В столпы отечества, крепись.
Орел! в парении высоком
Спуститься долу берегись.
Предерзкий рог сломи строптивых
И знай, что на путях правдивых
Коль муж великий и падет,
В потомстве с славою он встанет.
Венок лавровый не увянет,
Но ввек на гробе процветет.
Муж, доблестьми превознесенный,
Из пепла вновь себя родит,
Как злато, в горне искушенно,
Лучом сугубым возблестит,
И ни вражда, что мир тревожит,
Ни ржа времен затмить не может
Нетлеюших его доброт.
В сердцах он памятник воздвигнет,
Что храма вечности достигнет,
Священ потомству в род и род.
Чтобы было всё понятно
надо жить начать обратно
и ходить гулять в леса
обрывая волоса
а когда огонь узнаешь
или в лампе или в печке
то скажи чего зияешь
ты огонь владыка свечки
что ты значишь или нет
где котёл где кабинет
вьются демоны как мухи
над кусочком пирога
показали эти духи
руки ноги и рога
звери сочные воюют
лампы корчатся во сне
дети молча в трубку дуют
бабы плачут на сосне
и стоит универсальный
бог на кладбище небес
конь шагает идеальный
наконец приходит лес
мы испуганно глядим
думая что это дым
лес рычит поднявши руки
лес волнуется от скуки
шепчет вяло я фантом
буду может быть потом
и стоят поля у горки
на подносе держат страх
люди звери черногорки
веселятся на пирах
бурно музыка играет
и зыряне веселятся
пастухи пастушки лают
на столах челны крутятся
а в челнах и там и тут
видны венчики минут
здесь всеобщее веселье
это сразу я сказал
то рождение ущелья
или свадьба этих скал
это мы увидим пир
на скамье присядем трубной
между тем вертясь как мир
по рукам гремели бубны
будет небо будет бой
или будем мы собой
по усам ходили чаши
на часах росли цветы
и взлетали мысли наши
меж растений завитых
наши мысли наши лодки
наши боги наши тётки
наша души наша твердь
наши чашки в чашках смерть
но сказали мы однако
смысла нет в таком дожде
мы как соли просим знака
знак играет на воде
холмы мудрые бросают
всех пирующих в ручей
в речке рюмки вырастают
в речке родина ночей
мы подумав будто трупы
показали небу крупы
море время сон одно
скажем падая на дно
захватили инструменты
души ноги порошки
и расставив монументы
засветив свои горшки
мы на дне глубоком моря
мы утопленников рать
мы с числом пятнадцать споря
будем бегать и сгорать
но однако шли года
шёл туман и ерунда
кто упал на дно морское
корабельною доскою
тот наполнился тоскою
зубом мудрости стучит
кто на водоросли тусклой
постирать повесил мускул
и мигает как луна
когда колышется волна
кто сказал морское дно
и моя нога одно
в общем все тут недовольны
молча вышли из воды
позади гудели волны
принимаясь за труды
корабли ходили вскачь
кони мчались по полям
и была пальба и плач
сон и смерть по облакам
все утопленники вышли
почесались на закат
и поехали на дышле
кто был беден кто богат
я сказал я вижу сразу
всё равно придёт конец
нам несут большую вазу
там цветок и бубенец
это ваза это ловко
это свечка это снег
это соль и мышеловка
для веселья и для нег
здравствуй бог универсальный
я стою немного сальный
волю память и весло
слава небу унесло.
Я был в Аксакове, и — грусть
Меня нигде не оставляла;
Мне все тебя напоминало,
Мне дом казался скучен, пуст…
Тебя везде недоставало.
И дружба братская, любовь
Осиротели будто вновь.
Ах! Так ли прежде все бывало?
Бывало, тягостных часов
Холодное сложивши бремя,
Освободившись от оков,
Желанного дождавшись время,
Умы и души обнажив,
Сердец взаимным излияньем
Или о будущем мечтаньем
Мы наслаждались — все забыв.
Сходны по склонностям, по нравам,
Сходны сердечной простотой,
К одним пристрастные забавам.
Любя свободу и покой,
Мы были истинно с тобою
Единокровные друзья…
И вот — завистливой судьбою —
Без друга и без брата я.
Я видел пруд: он в берегах
Отлогих мрачно расстилался,
Шумел в иссохших камышах,
Темнел, багровел, волновался,
Так хладно, страшно бушевал;
Небес осенних вид суровый
В волнах свинцовых отражал…
Какой-то мрак печали новой
По пруду томно разливал.
И грустное воспоминанье
Невинных радостей твоих,
Невинной страсти обоих
Мое умножило мечтанье.
Везде я видел все одно;
Везде следы твоей охоты
И дружеской о мне заботы:
Полоев в тинистое дно
Там колья твердою рукою
Глубоко втиснуты тобою,
Уединенные стоят,
Качаясь ветром и волнами…
Красноречивыми словами
Мне о прошедшем говорят.
Лежит там лодка на плотине
В грязи, с изломанным веслом,
Но кто ж на ней поедет ныне
Со мной, трусливым ездоком?
Кто будет надо мной смеяться,
Меня и тешить и пугать,
Со мною Пушкиным пленяться,
Со мной смешному хохотать.
Кто старшим лет своих рассудком
Порывы бешенства смирит
И нежным чувством или шуткой
Мою горячность укротит.
Кто, слабостям моим прощая,
Во мне лишь доброе ценя,
Так твердо, верно поступая,
Кто будет так любить меня!
И ты, конечно, вспоминаешь
Нередко друга своего,
Нередко обо мне мечтаешь!..
Я знаю, сердца твоего
Ни петербургские забавы,
Ни новые твои друзья,
Ни служба, ни желанье славы,
Ни жизни суетной отравы
В забвение не увлекут…
Но годы вслед годам идут,
И, если волей провиденья
Мы встретимся опять с тобой… —
Найдем друг в друге измененье.
Следы десницы роковой,
Сатурна грозного теченья,
Увидим мы и над собой.
Прошедшее сокрылось вечно,
Его не возвратит ничто;
И как ни больно, но, конечно,
Все будет то же — да не то.
Кто знает будущего тайны?
Кто знает о своей судьбе?
Дела людей всегда случайны,
Но будем верны мы себе!
Пойдем, куда она укажет,
Так будем жить, как бог велит!
Страдать — когда страдать прикажет,
Но философия нам щит!
Мы сохраним сердца прямые,
Мы будем с совестью в ладу;
Хотя не попадем в святые,
Но все не будем же в аду.
Прости, храни святую дружбу
И братскую ко мне любовь;
Будь счастлив и цареву службу
Начни, благословяся, вновь!
Пиши ко мне, ты очень знаешь,
Как письма дороги твои…
Уверен также, что читаешь
Ты с удовольствием мои!
Да всем, что услаждает младость
Ты насладишься в жизни сей!..
Неукоризненная радость
Да будет спутницей твоей.
В стране, где мрачные туманы
Дымятся вкруг высоких гор;
Где скалы, озера, курганы
Дивят и увлекают взор;
Где, стены замков обтекая,
Шумит, ревет волна морская
И плещет пеною своей
Под башнями монастырей, —Там между скал, укрыт лесами,
Таится дерзостный народ,
Кипит он буйными страстями,
Как грозный ток нагорных вод.
Но милы там прелестны девы,
Как сладкие любви напевы;
Их нежный блеск в красе младой
Свежее розы полевой.Уж был зажжен порой ночною
В горах сторожевой огонь;
Тропинкой узкой и крутою
Стремится, скачет борзый конь.
В ущельях звонких раздается,
Как скачет конь, — но кто несется
При бледной, трепетной луне,
Как вихрь, на вороном коне? Через ручьи, через овраги
Он быстро гонит, он летит,
Он полон бешеной отваги,
Он чудной дерзостью страшит.
Или от гибели он мчится?
Иль сам побить кого стремится?
С ним скачет смерть, за ним вослед
Несется ужас мрачных бед.Промчался он, но думой черной
Мою он душу отравил;
Он рьяностью своей упорной
Дремотный сумрак возмутил, —
Его чело темнее ночи,
Краснее угля рдеют очи…
О! страшен ты, ездок ночной,
Как призрак вещий, роковой.Но что в полночной тме мерцает?
Клубится дым под небеса, —
Внезапно пламень одаряет
Утесы, замки и леса;
Сверкнув багровыми струями,
Он льет огонь меж облаками
И вьется яркою змеей
Сквозь дым широкий и густой.Пожара признак неизбежный —
Заря кровавая легла;
Несется вопль и шум мятежный,
Звонят, гудят колокола;
Объемлет пламень-истребитель,
Святую инокинь обитель:
Их церковь, кельи — всё горит,
И крест в дыму уж не блестит.Увы! невольно покидает
Тот мир, где прелестью цвела,
Навек там Бренда молодая
Себя томленью обрекла;
Уж очи темно-голубые
Не встретят радости земные,
И, русых кудрей лишена,
Теперь под ежимою она.Была молва, что вождь нагорный
Младую Бренду полюбил
И что он страстью непритворной
Ее, прекрасную, пленил;
Но, сын тревог, в нем дух кичливый
Страшил отца невесты милой;
Его огнем кипела кровь,
Была грозой его любовь.И вдруг меж горными вождями
Возникла брань, и в шумный бой
Отважно с верными друзьями
Помчался витязь удалой;
Но с ним уж Бренде не венчаться,
Ее удел — в тиши спасаться:
Угрюмый, горестный отец
Расторгнул узы двух сердец.Вкруг башни и стеньг зубчатой
Струями пламень пробегал,
Сквозь зелень блеск он красноватый
На скалы дикие бросал;
Волнуясь, зарево пылало,
В потоках, в озере дрожало;
Чрез дым мелькая по торам,
Взвивались тени к облакам.И вот тропинкою крутою
Он, призрак тмы, ездок ночной,
Не скачет, но летит стрелою,
И к сердцу жадною «рукой
Младую деву прижимает;
Любовью буйный взор сверкает…
О Бренда! Бренда! иль злодей
Святой невинности милей? Поганя скачет; он, губитель,
В безумном бешенстве своем
Святую инокинь обитель
И кровью облил, и огнем.
Страшись! как туча громовая,
Летит погоня роковая, —
Неумолимою грозой
Гнев божий грянет над тобой.Близка погоня, и от мщенья,
Преступник, не ускачет он;
Почти настигли, нет спасенья!
Уж конь в крови и утомлен,
И Бренда нежная, робея,
Приникнула к груди злодея;
У ней я в сердце, и в> очах
Любовь, раскаянье и страх.Но подле, с шумной быстротою
Стремясь с горы, кипит поток;
С конем и с Брендой молодою
В его гремучий бурный ток
Уж он слетел, отваги полный:
Он переплыть мечтает волны
И совершить опасный путь, —
Но можно ль небо обмануть? И с Брендой хочет он, безумный,
В порывах буйного огня,
Нестися вплавь волною шумной;
Сскочив с усталого коня,
Он Бренду обхватил — но сила
Надежде пылкой изменила:
Он встретил тайный страшный рок,
Ему могила — бурный ток.И дважды, Бренда, ты всплывала,
В руках с блестящим тем крестом,
С которым ты, увы! стояла
Еще вчера пред алтарем;
В минуту смерти неизбежной
Ты, сняв его с пруди мятежной,
Прижала к сердцу, — а творец
Всё видит в глубине сердец! Есть слух: в обители сгорелой
Бывает в полночь чудный звон,
А на волнах — в одежде белой
Мелькает тень и слышен стон;
И вдруг — откуда ни возьмется —
Ездок ночной чрез ток несется
При бледной, трепетной луне,
Как вихрь, на вороном коне.
Смерть всему конец!—вещали;
Нет за гробом ничего.
Жизни сомкнуты; скрижали.
Век напрасно мы страдали:
Жил наш дух—и нет его.
Слезы радости, печали
Мы напрасно проливали —
Нет за гробом ничего.
Нет поэзии, нет славы:
Безотчетно зло, добро…
Все—пустыя лишь забавы;
Нам надеяться нет права —
Брось, поэт, твое перо.
Сны, мечты твои—отрава.
Случай—жизни всей, держава.
Брось, поэт, твое перо.
Вдохновения порывы,
Сердца жар, восторг души,
Тайных песней переливы!..
Все обманчиво, все лживо —
Лучше вовсе не пиши.
Жить нам нужно торопливо.
Коль за гробом мы, не живы,
Лучше вовсе не пиши.
Добродетели нет цели:
Где же истину найти?
Все идут от колыбели
По истертому пути.
Гроб есть цель—в земле истлели, —
Песнь печальную, пропели!…
Где же истину найти!..
Смерть всему конец—земному;.
Но за гробом—новый мир.
Здесь я беден, слаб и сир;
Но туда, к родному дому,
Я пойду на отчий пир.
Не напрасны слезы, муки:
Дух наш вечен, гений жив;
Будут славить наши внуки
Вдохновения порыв, _
Лиры сладостные звуки,
Светлой; песни перелив…..
Отблеск мира вечной славы,
О Поэзия—ты свет!..
Есть, поверь мне, о Поэт,
Под тенистою дубравой,
Есть отрадный, истый, правый,
Неизгладимый завет,
Есть востока золотистый,
Благотворно теплый луч;
Двери рая, жизни чистой,
Драгоценный он нам ключ.
Есть поверь мне, край незримый,
Есть блаженная страна,…
Где наш дух, неуловимый,
Пробуждается от сна,
Где не знает он преграды,
Где все радость и весна,
Где венец,—венец награды,
Сердцу—мир и тишина.
Там поэт, здесь безнадежный,
Свой откроет идеал.
Мрачный здесь, в тоске мятежной.
Он изгнанником страдал.
Добродетели значенье
Он постигнет в полноте:
Было здесь к добру влеченье,
Там добро—на высоте.
Светозарна в горнем мире
Дивных песней сторона…
Льется там по звучной лире,
Свежей радости полна,
Всей гармонии волна…
Там, в сияющем эфире,
Бедный в хубище—в порфире, —
Справедливость отдана.
Угнетенным есть свобода
И недужному—цвет сил.
Что до знатности? до рода?
До богатства?—Суд решил:
Всех равняет прах могил.
Важно то лишь, кто как жил.
Там любви неодолимой
Пламя чистое горит.
Голос нежный говорит:
"Приходи,, народ любимый,
«Время тяжкое сниму.»
Кроток я, смирен душою,
"Ваши слезы я пойму,
"Вас любовью обойму;
"Иго легкое, благое
«Дам народу моему».
Кто же ты? твой голос мира.
И святой любови полн.
Кто же ты? народов мира
Пред тобой громада волн…
Ты—Судья, равно доступный;
И владыкам, и рабам;
Неизменный, неподкупный,
Ты один—судья всем нам.
Наша жизнь ты—наша слава;
Наш предел ты—наш конец;
Сердца нашего держава,
Духа нашего венец.
Струн коснулся чудный трепет:
Мудрость вечную пою,
Песнь моя—младенца лепет.
Лучше лиру разобью…
Вижу Истину мою.
Ваш Ратник.
Ужь твой могильный крест давно оброс травой!..
А кажется, давно-ль, давно-ль, моя родная,
Сюда я схоронил остывший пепел твой,
Над ним без памяти, отчаянно рыдая?
И вот, покинувши столичный шумный свет
С его вседневною гремящей суетою,
Где в памяти людей тебя и следа нет,
Я вновь пришел сюда, чтоб теплою слезою
С молитвой оросить почивший милый прах.
Но где же ты?… В земле безследно ли истлела?
Или, простившись с ней и ей отдавши тело,
Ты в горней высоте паришь на небесах?..
Неразрешимая, великая загадка!…
А вкруг давно весна… Так радостно и сладко,
Играя с ветерком, шумит зеленый лес;
На ясном куполе лазоревых небес
Сребристых облаков, скользя, несутся волны;
Луч утренний златит кресты и сельский храм
И трели жаворонка несутся к небесам
С проснувшихся полей, веселой жизнью полны.
Вон курятся дымки в деревне за рекой,
В сияньи золотом играя безмятежно,
И отражается во влаге-голубой
Лазурь небесная так ласково и нежно…
Какая жизнь кругом! Как радостно, светло,
В наряде праздничном, все блещет предо мною,
Как будто бы земли ожившее чело
Блестит воскресною, торжественной мольбою!
И в смерть не верится в минуту эту мне…
Мечта прекрасная, как светлое виденье,
Слетает на душу в отрадной тишине,
Что за могилой есть и жизнь, и возрожденье…
Что в этот самый миг, быть-может, как стою
Один я над родной, заветною могилой,
Оплакивая смерть недавнюю твою
И в прошлое несясь мечтой моей унылой, —
Быть-может, в этот миг, уже в краю другом,
Быть-может, далеко, на юге золотом,
На мирном берету зеркальнаго залива,
Где лодки рыбаков колеблются лениво
Под говор сладостный полуденной волны,
Ты в этот самый миг, —дитя другой страны, —
Полна сияющих надежд и упований,
Уже не ведаешь тоски воспоминаний,
Забыв былую жизнь и гнет былых скорбей,
И с тихой, радостной улыбкою своей,
Встречая солнца свет, сверкающий росою
В цветах вокруг тебя, благословляешь ты
Тот самый луч златой, что с ясной высоты
Играет здесь моей горячею слезою,
Упавшей на твои могильные цветы…
Отрадная мечта!.. Когда-жь промчатся годы
И за тобой сойду я, сбросив гнет скорбей,
Гнет одиночества, и горя, и невзгоды, —
То снова, как вдали давно минувших дней,
Проснувшись, может-быть, твой милый взор я встречу,
Как прежде, блещущий любовию святой,
Со смехом и слезой я на него отвечу
И с лепетом прильну к труди твоей родной!…
Поднявши якоря, мы с утренним рассветом
Стоянку бросили и к выходу легли.
С востока, в небесах, горевших первым светом,
Чернели темные окраины земли.
Лучей невидимых сиянье разгоралось,
Верхушки облаков прозрачных золотя,
И утро раннее нам тихо улыбалось,
Как безмятежное и сонное дитя.
По виду облаков
Мы в море ждать могли хорошую погоду,
И вышли, между тем, на полную свободу
По створу верному прибрежных маяков.
Отрадно после дней томительных разлуки
Вернуться к пристани от жизни кочевой;
Отрадно пожиать приятельские руки
И встретить взор очей приветно огневой...
Отрадно... но всегда подобное мгновенье
На чувстве радости есть темное пятно;
Во всем нежданное заметно измененье,
Ничто от времени судьбой не спасено...
Равно холодное и к радости, и к горю,
Ты, время, не щадишь и самой красоты!
Но к вечно юному сверкающему морю
В своем течении не холодно и ты!
Который раз уже, алкающий и жадный,
Я в море, выхожу, с надеждою в груди!
Который, морк, раз ты ветер свой отрадный
Мне шлешь и радостно играешь впереди!
Года жестокие бессильны над тобою;
Не тихнет пыл твоих бунтующих седин;
Все той же блещешь ты глубокой синевою,
Разгладив гневный след нахмуренных морщин,
И с ветром меряясь безумною отвагой,
Лишь с небом делишься и красками, и влагой!
Я помню детские далекие лета...
Нас к морю с ранних дней впервые приучали.
Им отроческих лет свобода отнята,
И в нем мы прожили весенние печали.
Как неприязненно к несчастливой судьбе,
С душою, полною оставленных кумиров,
С волною финскою учились мы борьбе,
Внимая опыту бывалых командиров.
Вы помните ль те дни, товарищи? Увы!
Уж юность первая от нас теперь далеко,
Как воды гордые красавицы Невы
От волн изменчивых китайского Востока.
Пути различные нас в жизни повели,
И редко что-нибудь мы слышим друг о друге...
Иные бросили скитанья для земли,
Для ласковых очей отысканной подруги.
Иные, может быть, в далекой стороне,
С мечом, карающим тупое самовластье,
Стоят упорные в убийственном огне,
Душою твердою испытывая счастье.
Отсюда вижу вас. Кипит нежданный бой,
Гремя орудия среди мольбы и стона;
Смерть носится кругом, для избранных судьбой,
И всадник на коне, пронзающий дракона...
Куда подвижная не кинет нас судьба!
Каких земных морей еще мы не видали!
Привычкой долгою нас волны привязали
К себе, как женщина влюбленного раба.
Скучна нам берега тревожная свобода,
Нет к морю прошлого потушенной вражды,
И ласково манит знакомая природа
На лоно светлое играющей воды.
Закрылись берега... Пустынное пространство!
Спит вечность темная во мгле твоих очей...
Как я люблю твое червонное убранство,
При первом золоте проснувшихся лучей!
Есть связь незримая в безбрежности туманной
С душой, усталою в волненьях суеты;
Все верится, что есть земли обетованной
За гранью дальних вод волшебные черты.
Все верится, что вновь крылатые надежды
Родятся для души лишь временно больной,
Как легких облаков красивые одежды
Рождаются теплом над глубью водяной.
Петр Великий, по взятии Азова (в августе 1696 года), прибыл в Острогожск. Тогда приехал в сей город и Мазепа, охранявший у Коломака, вместе с Шереметевым, пределы России от татар. Он поднес царю богатую турецкую саблю, оправленную золотом и осыпанную драгоценными каменьями, и на золотой цепи щит с такими ж украшениями. В то время Мазепа был еще невинен. Как бы то ни было, но уклончивый, хитрый гетман умел вкрасться в милость Петра. Монарх почтил его посещением, обласкал, изявил особенное благоволение и с честию отпустил в Украину.
В пышном гетманском уборе,
Кто сей муж, суров лицом,
С ярким пламенем во взоре,
Ниц упал перед Петром?
С бунчуком и булавою
Вкруг монарха сердюки,
Судьи, сотники толпою
И толпами козаки.
«Виден промысла святого
Над тобою дивный щит! —
Покорителю Азова
Старец бодрый говорит. —
Оглася победой славной
Моря Черного брега,
Ты смирил, монарх державный,
Непокорного врага.
Страшный в брани, мудрый в мире,
Превзошел ты всех владык,
Ты не блещущей порфирой,
Ты душой своей велик.
Чту я славою и честью
Быть врагом твоим врагам
И губительною местью
Пролететь по их полкам.
Уснежился черный волос,
И булат дрожит в руке:
Но зажжет еще мой голос
Пыл отваги в козаке.
В пылком сердце жажда славы
Не остыла в зиму дней:
Празднество мне — бой кровавый;
Мне музыка — стук мечей!»
Кончил — и к стопам Петровым
Щит и саблю положил;
Но, казалось, вождь суровый
Что-то в сердце затаил…
В пышном гетманском уборе,
Кто сей муж, суров лицом,
С ярким пламенем во взоре,
Ниц упал перед Петром?
Сей пришлец в стране пустынной
Был Мазепа, вождь седой;
Может быть, еще невинной,
Может быть, еще герой.
Где ж свидание с Мазепой
Дивный свету царь имел?
Где герою вождь свирепой
Клясться в искренности смел?
Там, где волны Острогощи
В Сосну тихую влились;
Где дубов сенистых рощи
Над потоком разрослись;
Петр Великий в Острогожске,
Где с отвагой молодецкой
Русский крымцев поражал;
Где напрасно Брюховецкой
Добрых граждан возмущал;
Где, плененный славы звуком,
Поседевший в битвах дед
Завещал кипящим внукам
Жажду воли и побед;
Там, где с щедростью обычной
За ничтожный, легкий труд
Плод оратаю сторичной
Нивы тучные дают;
Где в лугах необозримых,
При журчании волны,
Кобылиц неукротимых
Гордо бродят табуны;
Где, в стране благословенной,
Потонул в глуши садов
Городок уединенной
Острогожских козаков.
1823
1То не белая купавица
Расцвела над синью вод —
С Красной Горки раскрасавица
Ярью-зеленью идет.Пава павой, поступь ходкая,
На ланитах — маков цвет,
На устах — улыбка кроткая,
Светел-радошен привет.Красота голубоокая, —
Глубже моря ясный взгляд,
Шея — кипень, грудь высокая,
Руса косынька — до пят.Летник — празелень, оборчатый —
Облегает стройный стан;
Голубой под ним, узорчатый
Аксамитный сарафан… За повязку, зернью шитую,
Переброшена фата:
Ото взоров неукрытою
Расцветает красота… Ни запястий, ни мониста нет,
Ожерелий и колец;
И без них-то взглянешь — выстынет
Сердце, выгорит вконец! Следом всюду за девицею —
Ступит красная едва —
Первоцветом, медуницею
Запестреет мурава.Где прошла краса — делянками
Цвет-подснежник зажелтел;
Стелет лес пред ней полянками
Ландыш, руту, чистотел… В темном лесе, на леваде ли,
По садам ли — соловьи
Для нее одной наладили
Песни первые свои… Чу, гремят: «Иди, желанная!
Будь приветлива-ясна!
Здравствуй, гостья богоданная!
Здравствуй, Красная Весна!..»2Знай спешит, идет без роздыху
Раскрасавица вперед:
От нее — волной по воздуху —
Радость светлая плывет.Птичьи песни голосистые
Переливами звенят,
Травы-цветики душистые
Льют медвяный аромат.Сыплет солнце дань богатую —
Злато-серебро лучей —
В землю, жизнью тороватую, —
Ослепляет взор очей; Проникают в глубь подземную.
Чудодейно-горячи, —
Выгоняют подъяремную
Силу вешнюю лучи.Выбивает сила волнами,
Расплывается рекой, —
Силу пригоршнями полными
Черпай смелою рукой! Набирайся мочи на лето
По весне, родимый край!
Всюду силы столько налито, —
Сила плещет через край!.. То не заревом от пламени
Утром пышет даль, горя, —
В зеленеющие рамени
Льются золота моря.Лес дремучий, степь раздольная,
Хлебородные поля, —
Дышит силой вся привольная
Неоглядная земля… Что ни день — то ароматнее
Духовитые цветы;
Что ни пядь — всё необъятнее
Чары вешней красоты… Всё звончей, звончей крылатая
Песня в честь ее слышна:
«Расцветай, красой богатая, —
Царствуй, Красная Весна!..»3В полном цвете раскрасавица,
Заневестилась совсем, —
Всем купавицам — купавица,
Алый розан — розам всем! Закраснелся лес шиповником,
В незабудках — все луга,
Розовеет степь бобовником;
В небе — радуга-дуга.Время к Троице… Далёко ли
Праздник девичий — Семик!
По низинам ли, высоко ли —
Всюду зелен березник… Заплетать венки бы загодя
Красным девушкам себе, —
Уж гадать пора на заводи
О негаданной судьбе! Ветлы — полны черным галочьем;
Возле ветел, в тальнике,
Ночью выкликом русалочьим
Кто-то кличет на реке… Впрямь — русалки по-над водами
Пляс заводят по ночам,
Тешат сердце хороводами
На соблазн людским очам.То они порой вечернею,
Выплывая там и тут,
Над водой, повитой чернию,
Зелень кос своих плетут… Семь ночей — в Семик — положено
Вспоминать былое им, —
Так судьбою наворожено,
А не знахарем мирским! Семь ночей им — в волю вольную
Петь-играть у берегов,
Жизнь посельскую-попольную
Зазывать к себе с лугов… И по логу неоглядному
Семь ночей их песнь слышна:
«Уступай-ка лету страдному
Царство, Красная Весна!»
Все пустыни друг другу от века родны,
Но Аравия, Сирия, Гоби, —
Это лишь затиханье сахарской волны,
В сатанинской воспрянувшей злобе.Плещет Красное море, Персидский залив,
И глубоки снега на Памире,
Но ее океана песчаный разлив
До зеленой доходит Сибири.Ни в дремучих лесах, ни в просторе морей,
Ты в одной лишь пустыне на свете
Не захочешь людей и не встретишь людей,
А полюбишь лишь солнце да ветер.Солнце клонит лицо с голубой вышины,
И лицо это девственно юно,
И, как струи пролитого солнца, ровны
Золотые песчаные дюны.Всюду башни, дворцы из порфировых скал,
Вкруг фонтаны и пальмы на страже,
Это солнце на глади воздушных зеркал
Пишет кистью лучистой миражи.Живописец небесный осенней порой
У подножия скал и растений
На песке, как на гладкой доске золотой,
Расстилает лиловые тени.И, небесный певец, лишь подаст она знак,
Прозвучат гармоничные звоны,
Это лопнет налитый огнем известняк
И рассыплется пылью червленой.Блещут скалы, темнеют над ними внизу
Древних рек каменистые ложа,
На покрытое волнами море в грозу,
Ты промолвишь, Сахара похожа.Но вглядись: эта вечная слава песка —
Только горнего отсвет пожара,
С небесами, где легкие спят облака,
Бродят радуги, схожа Сахара.Буйный ветер в пустыне второй властелин.
Вот он мчится порывами, точно
Средь высоких холмов и широких долин
Дорогой иноходец восточный.И звенит и поет, поднимаясь, песок,
Он узнал своего господина,
Воздух меркнет, становится солнца зрачок,
Как гранатовая сердцевина.И чудовищных пальм вековые стволы,
Вихри пыли взметнулись и пухнут,
Выгибаясь, качаясь, проходят средь мглы,
В Тайно веришь — вовеки не рухнут.Так и будут бродить до скончанья веков,
Каждый час все грозней и грознее,
Головой пропадая среди облаков,
Эти страшные серые змеи.Но мгновенье… отстанет и дрогнет одна
И осядет песчаная груда,
Это значит — в пути спотыкнулась она
О ревущего в страхе верблюда.И когда на проясневшей глади равнин
Все полягут, как новые горы,
В Средиземное море уходит хамсин
Кровь дурманить и сеять раздоры.И стоит караван, и его проводник
Всюду посохом шарит в тревоге,
Где-то около плещет знакомый родник,
Но к нему он не знает дороги.А в оазисах слышится ржанье коня
И под пальмами веянье нарда,
Хоть редки острова в океане огня,
Точно пятна на шкуре гепарда.Но здесь часто звучит оглушающий вой,
Блещут копья и веют бурнусы.
Туарегов, что западной правят страной,
На востоке не любят тиббусы.И пока они бьются за пальмовый лес,
За верблюда иль взоры рабыни,
Их родную Тибести, Мурзук, Гадамес
Заметают пески из пустыни.Потому что пустынные ветры горды
И не знают преград своеволью,
Рушат стены, сады засыпают, пруды
Отравляют белеющей солью.И, быть может, немного осталось веков,
Как на мир наш, зеленый и старый,
Дико ринутся хищные стаи песков
Из пылающей юной Сахары.Средиземное море засыпят они,
И Париж, и Москву, и Афины,
И мы будем в небесные верить огни,
На верблюдах своих бедуины.И когда, наконец, корабли марсиан
У земного окажутся шара,
То увидят сплошной золотой океан
И дадут ему имя: Сахара.
С любовью —
прекрасному художнику
Г. Якулову
Пой песню, поэт,
Пой.
Ситец неба такой
Голубой.
Море тоже рокочет
Песнь.
Их было
2
6.
26 их было,
2
6.
Их могилы пескам
Не занесть.
Не забудет никто
Их расстрел
На 207-ой
Версте.
Там за морем гуляет
Туман.
Видишь, встал из песка
Шаумян.
Над пустыней костлявый
Стук.
Вон еще 50
Рук
Вылезают, стирая
Плеснь.
26 их было,
2
6.
Кто с прострелом в груди,
Кто в боку,
Говорят:
«Нам пора в Баку —
Мы посмотрим,
Пока есть туман,
Как живет
Азербайджан».
. . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . .
Ночь, как дыню,
Катит луну.
Море в берег
Струит волну.
Вот в такую же ночь
И туман
Расстрелял их
Отряд англичан.
Коммунизм —
Знамя всех свобод.
Ураганом вскипел
Народ.
На империю встали
В ряд
И крестьянин
И пролетариат.
Там, в России,
Дворянский бич
Был наш строгий отец
Ильич.
А на Востоке
Здесь
Их было
2
6.
Все помнят, конечно,
Тот,
18-ый, несчастный
Год.
Тогда буржуа
Всех стран
Обстреливали
Азербайджан.
Тяжел был Коммуне
Удар.
Не вынес сей край
И пал,
Но жутче всем было
Весть
Услышать
Про 2
6.
В пески, что как плавленый
Воск,
Свезли их
За Красноводск.
И кто саблей,
Кто пулей в бок,
Всех сложили на желтый
Песок.
26 их было,
2
6.
Их могилы пескам
Не занесть.
Не забудет никто
Их расстрел
На 207-ой
Версте.
Там за морем гуляет
Туман.
Видишь, встал из песка
Шаумян.
Над пустыней костлявый
Стук.
Вон еще 50
Рук
Вылезают, стирая
Плеснь.
26 их было,
2
6.
. . . . . . . . . . . .
Ночь как будто сегодня
Бледней.
Над Баку
26 теней.
Теней этих
2
6.
О них наша боль
И песнь.
То не ветер шумит,
Не туман.
Слышишь, как говорит
Шаумян:
«Джапаридзе,
Иль я ослеп,
Посмотри:
У рабочих хлеб.
Нефть — как черная
Кровь земли.
Паровозы кругом…
Корабли…
И во все корабли,
В поезда
Вбита красная наша
Звезда».
Джапаридзе в ответ:
«Да, есть.
Это очень приятная
Весть.
Значит, крепко рабочий
Класс
Держит в цепких руках
Кавказ.
Ночь, как дыню,
Катит луну.
Море в берег
Струит волну.
Вот в такую же ночь
И туман
Расстрелял нас
Отряд англичан».
Коммунизм —
Знамя всех свобод.
Ураганом вскипел
Народ.
На империю встали
В ряд
И крестьянин
И пролетариат.
Там, в России,
Дворянский бич
Был наш строгий отец
Ильич.
А на Востоке
Здесь
26 их было,
2
6.
. . . . . . . . . . .
Свет небес все синей
И синей.
Молкнет говор
Дорогих теней.
Кто в висок прострелен,
А кто в грудь.
К Ахч-Куйме
Их обратный путь…
Пой, поэт, песню,
Пой,
Ситец неба такой
Голубой…
Море тоже рокочет
Песнь.
26 их было,
2
6.
Посвящается Анне Евстафьевне Удом.
Шуми, поток! стрелой несися!
С скалы гранитной и крутой
Отважно падай и дробися
Жемчужной, сребряной росой!
Души вниманьем углубленный,
Люблю немолчных вод однообразный шум!
Твоей гармонией плененный,
Питаю пламень чистых дум.
Не скован в мраморной темнице,
Под сводом золотым в чертогах не журча,
Ты не ласкаешь слух усталый богача
Или седой порок в парче и багрянице.
На персях матери своей,
Природы верный сын, свободный, силыполный,
Пустынные ты катишь волны
Во глубину морских зыбей.
Твоя прозрачная и свежая наяда
Дарит прохладой лес, священный и немой,
И жажду пламенную стада
Поит студеною струей.
Усталый путник отдыхает,
Тобою сладко обаян,
И уходя, благословляет
Гостеприимный твой фонтан.
Внимательный и на руку склоненный,
В своих задумчивых мечтах
Тебя приветствует пловец уединенный,
Несомый вдоль брегов на легких парусах…
Под крыльями парящей непогоды
С двойною силою кипишь, поток седой!
И, с морем соглася свой дикий вопль и вой,
Ты празднуешь гремящий пир природы.
Когда ж в полуденных лучах
Царь дня среди небес безоблачных сияет,
Тирански властвуя на суше, на водах,
До полюсов лицо земли воспламеняет, —
Играя в радугах и пышно озарен,
Очам являешься ты лентой изумрудной;
Уединенный, дикий, чудный —
Ты гением страны любим и охранен.
Свет трона солнцева в кристалле вод разлился,
И в зеркале твоем луч знойный притупился;
И впечатлел зефир на лоне быстрых струй
Благоуханный поцелуй…
Шуми, поток! стрелой несися!
С скалы гранитной и крутой
Отважно падай и дробися
Жемчужной, сребряной росой!
Перед тобой воспоминанье
Свежит о сих странах заветное преданье:
На них означены свободные бразды
Корыстной Греции или римлян труды.
Торговли урну здесь вращала
Властолюбивая рука венециян,
А в недра европейских стран
Рекой сокровища Востока проливала.
Здесь гордо развевал, морями овладев,
Адриатический их лев.
Завидуя стране обильной и прекрасной,
Неся с собою рабства плен,
По ней прошли толпы враждующих племен,-
Их след кровавый и ужасный
На почве Таврии глубоко впечатлен.
Но победителей и побежденных
Забвенью равному здесь кости преданы;
И на могилах безыменных,
Густой травою заглушенных,
Спит гений темной старины…
Увы! среди тревог и суетных волнений
Потоком времени народы протекут,
И волны новых поколений
Покроют землю — и пройдут!
Ничтожества в густом тумане
Так гибнет легковерный свет,
Как исчезает в океане
Бегущих струй минутный след!
Шуми, поток! стрелой несися!
С скалы гранитной и крутой
Отважно падай и дробися
Жемчужной, сребряной росой!
Трезенские врата уже проехал с нами
На колеснице он. Шли воины за ним,
Являя тяжку скорбь молчанием своим.
В задумчивости, путь в Мицену свой направил;
Вожжами слабыми коней своих он правил,
И гордые кони, которые ему
Повиновалися доселе одному,
Огня и ярости своей в тот час лишенны,
Казались грустию, с ним равной, пораженны.
Вдруг глас, ужасный глас средь моря возопил,
Природы тишину, как буря, возмутил.
И горы, и леса внезапно застонали
И гласу страшному все воплем отвечали.
Кровь в жилах застужал у нас невольный страх,
И дыбом поднялась вдруг грива на конях.
Средь моря между тем гора из вод вздымалась;
К брегам кипящая и с шумом приближалась,
С густою пеною неслася по волнам,
Разверзлась—на брегу явился зверь глазам:
Широкое чело, круты рога имела,
И желтой чешуей его покрыто тело;
Главой, как дикий вол, чудовище, дракон,
Подобно змию полз и извивался он;
Ужасным ревом дол и горы устрашает
И небо на него, гнушаяся, взирает.
Колеблется земля, наполнил воздух смрад,
И с ним волна приплыв, страшась, течет назад —
Все в ближний храм бегут, и храбрость бесполезна
Против столь явного карания небесна.
Единый Ипполит, твой сын, как ты, герой,
Коней сдержав, с копьем готовится с ним в бой.
Приближася к нему, могучею рукою
Чудовище разит, и кровь течет рекою.
Но боле раздражен зверь раною своей,
Крушится, мечется, падет к ногам коней,
Ревет и пламенну гортань им разрывает,
Их кровию, огнем и дымом покрывает
От ужаса стремглав бросаются кони,
Ни гласа, ни вожжей не слушают они
У Ипполита все уж силы истощились,
Кровавой удила их пеной обагрились.
Иные говорят, бог некий умножал
Их ярость, бешенство и к бегу поощрял
По камням, пропастям свирепость их стремилась;
Они летят, как вихрь. Ось, треснув, преломилась.
Удар сей сокрушил вдруг колесницу в прах,
В паденье Ипполит запутался в вожжах,
Прости мне скорбь мою! то зрелище ужасно
Причиной будет мне лить слезы ежечасно.
При мне, о государь! при мне, влеком сын твой
Коньми, которых он питал своей рукой,
Желает их сдержать, но гласом устрашенны
Бегут! и Ипполит влечется изязвленный.
Наш вопль и тяжкий стон лишь наполняет брег,
Но наконец кони свой укрощают бег,
Близь древних тех гробниц, смиряся, становятся,
Где прадедов его, царей, тела хранятся
Бегу туда в слезах и воины со мной;
Находим след его по крови мы одной,
Покрыты камни ей и тернья орошенны,
На ветвиях несут власы окровавленны.
Я подошел—глаза он томные открыл,
И руку мне подав, их снова затворил.
«Я казнь, он мне сказал, безвинно принимаю,
Но Арисию я тебе, мой друг, вручаю;
Невинность же мою узнает коль Тезей,
И будет сожалеть об участи моей:
Скажи, что тень моя стеняща усладится,
Коль Арисия им от плена свободится,
Когда отдаст…» при сем окончил жизнь герой.
Лишь безобразный труп остался предо мной.
О горестный предмет! что гнев богов являет,
И сим отец его увидя, не узнает.
А. П.
Я вновь пришел к тебе, родная сторона;
Пришел измученный, с поникшей головою,
Но радостью немой душа моя полна,
Той тихой радостью, той светлой тишиною,
Что веют в полумгле румяных вечеров
С обрывов и низин днепровских берегов,
Где в светлой глубине души моей впервые
Два звука родились, согласные, родные,
Как два подземные ключа, —
И песня первая, свежа и горяча,
Зажглась в моих устах, вскипела под перстами
И брызнула со струн звенящими струями…
О родина моя, недаром же душой
Стремился я к тебе… Я помню вечер ясный,
Когда лишь в первый раз прощался я с тобой, —
Безбрежной пеленой, цветущей и прекрасной,
Лежали вкруг меня родимые поля;
Широкого Днепра зеркальная струя,
Озарена вдали румяною зарею,
Звенела под горой, и сетью световою
Ложился отблеск золотой
От легкой зыби вод на скат береговой;
Сирень цвела; роса вечерняя сверкала, —
Все миром, тишиной и негою дышало…
То был ли шепот волн, то греза ли была?
Я помню — все во мне мгновенно встрепенулось,
И звуки, стройные, как мерный шум крыла
Орлицы молодой, — души моей коснулись…
Родимый уголок мне тихо говорил:
"Прощай, дитя мое!.. Я много, много сил
Вскормил в твоей груди… Иди без сожаленья,
Куда влекут тебя заветные стремленья, —
Бойцом свободы и добра;
Живи, борись, люби!.. Когда ж придет пора
И ты, измученный тяжелою борьбою,
Поникнешь бедною, усталой головою, —
Тогда вернись ко мне…" О родина моя,
Прими меня, прими дитя свое больное!
Ты много сил дала, — по капле, как змея,
Их высосала скорбь и горе роковое.
Я за себя страдал, боролся за себя —
И устоял в борьбе, страдая и любя,
Но горе, новое, неведомое горе,
Безбрежное, как мир, бездонное, как море,
Из тысяч стонущих грудей
Проникло в грудь мою; в больной душе моей
Безумный, страшный крик отчаянья раздался, —
И заглушить его напрасно я старался…
Но я вернулся к вам, родимые поля,
И божья благодать живительной волною
Струится в грудь мою… Полна душа моя
Той тихой радостью, той светлой тишиною,
Что веют в сумраке душистых вечеров
Со скатов и низин днепровских берегов…
Шуми, шуми же, Днепр, прохладой вод зеркальных
Обвей больную грудь и бурю дум печальных
В уме тоскливом утиши!
Зажгись, заря, во мгле измученной души, —
И пусть я встану вновь, на бой врагов скликая,
Страдая и любя, молясь и проклиная!..
Наш Воздух только часть безбрежнаго Эѳира,
В котором носятся безсмертные миры.
Он круговой шатер, покров земного мира,
Где Духи Времени сбираются для пира,
И ткут калейдоскоп сверкающей игры.
Равнины, пропасти, высоты, и обрывы,
По чьей поверхности проходят облака,
Многообразия живые переливы,
Руна заветнаго скользящие извивы,
Вслед за которыми мечта плывет века.
В долинах Воздуха есть призраки-травинки,
Взростают-тают в нем, в единый миг, цветы,
Как пчелы, кружатся в нем белыя снежинки,
Путями фейными проходят паутинки,
И водопад лучей струится с высоты.
Несутся с бешенством свирепые циклоны,
Разгульной вольницей ликует взрыв громов,
И в неурочный час гудят на башнях звоны,
Но после быстрых гроз так изумрудны склоны
Под детским лепетом апрельских ветерков.
Чертогом радости и мировых слияний
Сверкает радуга из тысячи тонов,
И в душах временных тот праздник обаяний
Намеком говорит, что в тысячах влияний
Победно царствуют лишь семь первооснов.
От предразсветной мглы до яркаго заката,
От белизны снегов до кактусов и роз,
Пространство Воздуха ликующе-богато
Напевом красочным, гипнозом аромата,
Многослиянностью, в которой все сошлось.
Когда под шелесты влюбляющаго Мая
Белеют ландыши и светит углем мак,
Волна цветочных душ проносится, мечтая,
И Воздух, пьяностью два пола сочетая,
Велит им вместе быть—нежней, тесней—вот так.
Он изменяется, переливает краски,
Перебирает их, в игре неистощим,
И незабудки спят, как глазки детской сказки,
И арум яростен, как кровь и крик развязки,
И Жизнь идет, зовет, и все плывет как дым.
В Июльских Празднествах, когда жнецы и жницы
Дают безумствовать сверканиям серпа,
Тревожны в Воздухе перед отлетом птицы,
И говорят в ночах одна с другой зарницы
Над странным знаменьем тяжелаго снопа.
Сжигают молнии—но неустанны руки,
Сгорают здания—но вновь мечта ростет,
Кривою линией стенаний ходят муки,
Но тонут в Воздухе все возгласы, все звуки,
И снова—первый день, и снова—начат счет.
Всего таинственней незримость параллелей,
Передаваемость, сны в снах—и снова сны,
Дух невещественный вещественных веселий,
Ответность марева, в душе—напев свирелей,
Отображенья стран и звуковой волны.
В душе ли грезящих, где встала мысль впервые,
Иль в кругозорностях, где склеп Небес так синь,
В прекрасной разности, они всегда живыя,
Созданья Воздуха, те волны звуковыя,
И краски зыбкия, и тайный храм святынь.
О, Воздух жизненный! Прозрачность круговая!
Он должен вольным быть. Когда жь его замкнут,
В нем дышет скрытый гнев, встает отрава злая,
И, тяжесть мертвую на душу налагая,
Кошмары цепкие невидимо ростут.
Но хоть велик шатер любого полумира,
Хранилище-покров двух наших полусфер,
Наш Воздух лишь намек на пропасти Эѳира,
Где неразсказанность совсем иного мира,
Неполовиннаго, вне гор и вне пещер.
О, светоносное великое Пространство,
Где мысли чудится всходящая стезя,
Всегда одетая в созвездныя убранства,—
В тебе миров и снов бездонно постоянство,
Никем не считанных, и их считать нельзя.
Начало и конец всех мысленных явлений,
Воздушный Океан эѳирных синих вод,
Ты Солнце нам даешь над сумраком томлений,
И красные цветы в пожарах преступлений,
И в зеркале морей повторный Небосвод.
(Фингал послал Тоскара воздвигнуть на берегах источника Кроны памятник победы, одержанной им некогда на сем месте. Между тем как он занимался сим трудом, Карул, соседственный государь, пригласил его к пиршеству; Тоскар влюбился в дочь его Кольну; нечаянный случай открыл взаимные их чувства и осчастливил Тоскара.)
Источник быстрый Каломоны,
Бегущий к дальним берегам,
Я зрю, твои взмущенны волны
Потоком мутным по скалам
При блеске звезд ночных сверкают
Сквозь дремлющий, пустынный лес,
Шумят и корни орошают
Сплетенных в темный кров древес.
Твой мшистый брег любила Кольна,
Когда по небу тень лилась:
Ты зрел, когда, в любви невольна,
Здесь другу Кольна отдалась.
В чертогах Сельмы царь могущих
Тоскару юному вещал:
«Гряди во мрак лесов дремучих,
Где Крона катит черный вал,
Шумящей прохлажден осиной. —
Там ряд является могил:
Там с верной, храброю дружиной
Полки врагов я расточил.
И много, много сильных пало:
Их гробы черный вран стрежет.
Гряди — и там, где их не стало,
Воздвигни памятник побед!»
Он рек, и в путь безвестный, дальный
Пустился с бардами Тоскар,
Идет во мгле ночи печальной,
В вечерний хлад, в полдневный жар. —
Денница красная выводит
Златое утро в небеса,
И вот уже Тоскар подходит
К местам, где в темные леса
Бежит седой источник Кроны
И кроется в долины сонны. —
Воспели барды гимн святой;
Тоскар обломок гор кремнистых
Усильно мощною рукой
Влечет из бездны волн сребристых,
И с шумом на высокой брег
В густой и дикой злак поверг;
На нем повесил черны латы,
Покрытый кровью предков меч,
И круглый щит, и шлем пернатый,
И обратил он к камню речь:
«Вещай, сын шумного потока,
О храбрых поздним временам!
Да в страшный час, как ночь глубока
В туманах ляжет по лесам,
Пришлец, дорогой утомленный,
Возлегши под надежный кров,
Воспомнит веки отдаленны
В мечтаньи сладком легких снов!
С рассветом алыя денницы,
Лучами солнца пробужден,
Он узрит мрачные гробницы…
И грозным видом поражен,
Вопросит сын иноплеменный:
«Кто памятник воздвиг надменный
И старец, летами согбен,
Речет: «Тоскар наш незабвенный,
Герой умчавшихся времен!»
Небес сокрылся вечный житель,
Заря потухла в небесах;
Луна в воздушную обитель
Спешит на темных облаках;
Уж ночь на холме — берег Кроны
С окрестной рощею заснул:
Владыко сильный Каломоны,
Иноплеменных друг, Карул
Призвал Морвенского героя
В жилище Кольны молодой
Вкусить приятности покоя
И пить из чаши круговой.
Близь пепелища все воссели;
Веселья барды песнь воспели.
И в пене кубок золотой
Крутом несется чередой. —
Печален лишь пришелец Лоры,
Главу ко груди преклонил:
Задумчиво он страстны взоры
На нежну Кольну устремил —
И тяжко грудь его вздыхает,
В очах веселья блеск потух,
То огнь по членам пробегает,
То негою томится дух;
Тоскует, втайне ощущая
Волненье сильное в крови
На юны прелести взирая,
Он полну чашу пьет любви.
Но вот уж дуб престал дымиться,
И тень мрачнее становится,
Чернеет тусклый небосклон,
И царствует в чертогах сон.
Редеет ночь — заря багряна
Лучами солнца возжена;
Пред ней златится твердь румяна:
Тоскар покинул ложе сна;
Быстротекущей Каломоны
Идет по влажным берегам,
Спешит узреть долины Кроны
И внемлет плещущим волнам.
И вдруг из сени темной рощи,
Как в час весенней полунощи
Из облак месяц золотой,
Выходит ратник молодой. —
Меч острый на бедре сияет,
Копье десницу воружает:
Надвинут на чело шелом,
И гибкой стан покрыт щитом:
Зарею латы серебрятся
Сквозь утренний в долине пар.
«О юный ратник! — рек Тоскар, —
С каким врагом тебе сражаться?
Ужель и в сей стране война
Багрит ручьев струисты волны?
Но всё спокойно — тишина
Окрест жилища нежной Кольны».
«Спокойны дебри Каломоны,
Цветет отчизны край златой;
Но Кольна там не обитает,
И ныне по стезе глухой
Пустыню с милым протекает,
Пленившим сердце красотой».
«Что рек ты мне, младой воитель?
Куда сокрылся похититель?
Подай мне щит твой!» — И Тоскар
Приемлет щит, пылая мщеньем.
Но вдруг исчез геройства жар;
Что зрит он с сладким восхищеньем?
Не в силах в страсти воздохнуть,
Пылая вдруг восторгом новым…
Лилейна обнажилась грудь,
Под грозным дышуща покровом…
— «Ты ль это?..» — возопил герой,
И трепетно рукой дрожащей
С главы снимает шлем блестящий —
И Кольну видит пред собой.