«Не пеки, жена, блинов мне,
А не то, я распеку».
А жена перечит мужу:
— «Вот на зло да напеку…»
«Не носи блинов мне в поле;
Заруби ты на носу…»
А жена перечит мужу:
— «Вот на зло да принесу».
«А пойдешь, так мост минуй ты…»
— «Через мост на зло пойду…»
«Не клади в подол каменьев…»
— «Непременно накладу…»
«Да не прыгай с моста в воду…»
А жена кричит: «спрыгну!…»
«Не вспугни чертей в болоте»…
А жена кричит: «вспугну!…»
* * *
Ехал муж чрез мост обратно,
А его чертенок вплавь
Догоняет: «Друг любезный!
От жены своей—избавь!…
От нея теперь житья нет
Мне в воде…»—«Ну ладно, брат:
Коль тебе с ней тошно стало,
Так возьмет-ли муж назад?»
Хотя и должны мы всегда себя беречь;
Но можно ли во всем себя предостеречь?
Кто скажет можно,
Так ето ложно:
Не льзя никак,
Я смело говорю, что ето так.
Была лисица,
И от собак
Летала будто птица;
Не драться с ними ей; она не львица,
Да им же по родству сестрица.
Была замужняя она, или девица.
Про то,
Не сказывал ни кто:
Могла вдруг девка быть, и баба и вдовица,
И попросту вдова;
Лишь только сказано была она крива,
И подлинно была лисица такова.
Извольте басенки моей послушать:
Пришла к реке она,
Воды покушать.
Лисица не пила ни водки ни вина:
В струи воткнула нос глубоко,
К воде оборотив свое кривое око,
Другое в лес,
И говорит, не льзя ко мне подкрасться, пес,
Хотя бы влез
В тебя сабака бес,
А от воды лисица не потруситъ;
Мне щука носа не откусит.
Напрасно ты лиса боялася сабак:
Не той закрылась ты полою;
С воды стрелою
Убил тебя рыбак.
Снилось ты нам с наших первых веков
Где-то за высью чужих плоскогорий,
В свете и в пеньи полдневных валов,
Южное море.
Топкая тундра, тугая тайга,
Страны шаманов и призраков бледных
Гордым грозили, закрыв берега
Вод заповедных.
Но нам вожатым был голос мечты!
Зовом звучали в веках ее клики!
Шли мы, слепые, и вскрылся нам ты,
Тихий! Великий!
Чаша безмерная вод! дай припасть
К блещущей влаге устами и взором,
Дай утолить нашу старую страсть
Полным простором!
Вот чего ждали мы, дети степей!
Вот она, сродная сердцу стихия!
Чудо свершилось: на грани своей
Стала Россия.
Брат Океан! ты — как мы! дай обнять
Братскую грудь среди вражеских станов.
Кто, дерзновенный, захочет разъять
Двух великанов?
Покидает солнце воды
И восходит в высоту,
Ясный день всея природы
Открывает красоту;
Стадо Дафнино пасется
Без пастушки на лугу.
Дафна, сидя на брегу,
Горькими слезами льется.
Поле сладкими плодами
Изобилует всегда,
Месяц с ясными звездами
Не разлучен никогда.
День, вчера который минул,
За собою день влечет;
Все порядочно течет,
А меня пастух покинул.
Отдали печальны мысли,
Утоли плачевный стон,
Постоянства ты не числи
Всей природе без препон;
Поле, полное снегами,
Видим в прежней ли красе?
Дни почти различны все,
Воды бьются с берегами,
Тучи солнце закрывают,
Месяц кроется от звезд,
А любовники невест
Так подобно забывают.
Люблю я целый день провесть меж гор и скал.
Не думай, чтобы я в то время размышлял
О благости небес, величии природы
И, под гармонию ее, я строил стих.
Рассеянно гляжу на дремлющие воды
Лесного озера и верхи сосн густых,
Обрывы желтые в молчаньи их угрюмом;
Без мысли и ленив, смотрю я, как с полей
Станицы тянутся гусей и журавлей
И утки дикие ныряют в воду с шумом;
Бессмысленно гляжу я в зыблемых струях
На удочку, забыв о прозе и стихах…
Но после, далеко от милых сих явлений,
В ночи, я чувствую, передо мной встают
Виденья милые, пестреют и живут,
И движутся, и я приветствую их тени,
И узнаю леса и дальних гор ступени,
И озеро… Тогда я слышу, как кипит
Во мне святой восторг, как кровь во мне горит,
Как стих слагается и прозябают мысли…
Солнце жжет. Тиха долина.
Отгремел в долине бой…
— Где ж ты, дочка? Где ж ты, Лина?
Что случилося с тобой?
Иль твое не слышит ухо?
Иль дошла ты до беды?
Отзовись! — твоя старуха
Принесла тебе воды.
Дочь молчит, не отвечает,
Не выходит наперед,
Мать родную не встречает,
Ключевой воды не пьет.
Спит она под солнцем жгучим,
Спит она с ружьем в руке
На сыпучем, на горючем,
Окровавленном песке.
Платье девичье измято,
И растрепана коса,
И, не двигаясь, куда-то
Смотрят темные глаза.
Мать сама глаза закрыла —
Молчалива и проста;
Мать сама ее зарыла
У зеленого куста.
Положила серый камень
На могилу на ее.
Прядь волос взяла на память
И еще взяла ружье.
И по горным переходам,
Через камни и пески,
Со своим пошла народом
На фашистские полки.
За страну пошла родную,
За великие дела
И за воду ключевую,
Что не выпита была.
Сердце — в гневе, сердце — в горе.
Сердце плачет и поет:
«По долинам и по взгорьям
Шла дивизия вперед».
(начальные рифмы)
Как дельфин тропических морей…
Вордсворд
Как дельфин тропических морей,
Тишь глубин я знаю, но люблю
Выплывать под знойный меч луча,
Режа гладь морскую на бегу.
Хороши сквозь воду светы дня!
Там, в тиши, все — чудо; груды, стаи рыб
Там плывут, как призрачная рать;
Страшный спрут, как царь, таится там;
Бел и ал, со дна растет скалой
Там коралл, и тысячью цветов
Анемон гнездится меж камней,
Окружен живым кольцом медуз.
Но свой взор насытив странным сном,
На простор спешу я снова всплыть,
От чудес безмерных глубей я
В глубь небес опять хочу смотреть.
Мир объят пожаром заревым,
И закат кровавит сини вод:
Я, волну чуть зыбля на лету,
Тишину дневную жадно пью.
Белое небо
крутится надо мною.
Земля серая
тарахтит у меня под ногами.
Слева деревья. Справа
озеро очередное
с каменными берегами,
с деревянными берегами.
Я вытаскиваю, выдергиваю
ноги из болота,
и солнышко освещает меня
маленькими лучами.
Полевой сезон
пятьдесят восьмого года.
Я к Белому морю
медленно пробираюсь.
Реки текут на север.
Ребята бредут — по пояс — по рекам.
Белая ночь над нами
легонько брезжит.
Я ищу. Я делаю из себя
человека.
И вот мы находим,
выходим на побережье.
Голубоватый ветер
до нас уже долетает.
Земля переходит в воду
с коротким плеском.
Я поднимаю руки
и голову поднимаю,
и море ко мне приходит
цветом своим белесым.
Кого мы помним,
кого мы сейчас забываем,
чего мы сто’им,
чего мы еще не сто’им;
вот мы стоим у моря,
и облака проплывают,
и наши следы
затягиваются водою.
Спят они в храме под плитами,
Эти безмолвные грешники!
Гробы их прочно поделаны:
Все то дубы да орешники...
Сам Мефистофель там сторожем
Ходит под древними стягами...
Чистит он, день-деньской возится
С урнами и саркофагами.
Ночью, как храм обезлюдеет,
С тряпкой и щеткой обходит!
Пламя змеится и брызжет
Там, где рукой он проводит!
Жжет это пламя покойников...
Но есть такие могилы,
Где Мефистофелю-сторожу
Вызвать огонь не под силу!
В них идиоты опущены,
Нищие духом отчитаны:
Точно водой, глупой кротостью
Эти могилы пропитаны.
Гаснет в воде этой пламя!
Не откачать и не вылить...
И Мефистофель не может
Нищенства духом осилить!
Чернозем сменился степью,
Необъятною для взора;
Вдалеке синеют цепью
Разновидной формы горы.
Все покрыты травкой свежей
Скаты древнего Урала;
Взглянешь вправо, влево — те же
Содержатели металла.
Много речек и потоков
Вдоль по скатам вниз стремятся,
Средь деревьев и порогов
Воды их в горах теснятся.
Там покрытые хвоею
Появились пихты, ели,
И одеждою седою
Кедры-старцы засерели.
Горы круче, горы выше;
А в горах теснятся робко,
Льются речки; вправо ближе
Александровская сопка.
Неуклюжей пирамидой,
С виду пасмурной и темной,
Лесом изредка покрытой,
Сопка кажется огромной.
Вот и воды Сыростана
Миновали мы два раза,
Там бледнеет гладь Атляна,
А за ней простор Миаса.
Вот Ильменские отроги,
Пресноводные озера,
Те же реки, те ж пороги,
Те ж долины, те же горы.
Водой наполненные горсти
Ко рту спешили поднести -
Впрок пили воду черногорцы
И жили впрок — до тридцати.
А умирать почетно было
Средь пуль и матовых клинков,
И уносить с собой в могилу
Двух-трех врагов, двух-трех врагов.
Пока курок в ружье не стерся,
Стреляли с седел, и с колен, -
И в плен не брали черногорца -
Он просто не сдавался в плен.
А им прожить хотелось до ста,
До жизни жадным, — век с лихвой, -
В краю, где гор и неба вдосталь,
И моря тоже — с головой:
Шесть сотен тысяч равных порций
Воды живой в одной горсти…
Но проживали черногорцы
Свой долгий век — до тридцати.
И жены их водой помянут,
И прячут их детей в горах
До той поры, пока не станут
Держать оружие в руках.
Беззвучно надевали траур,
И заливали очаги,
И молча лили слезы в траву,
Чтоб не услышали враги.
Чернели женщины от горя,
Как плодородная земля, -
За ними вслед чернели горы,
Себя огнем испепеля.
То было истинное мщенье -
Бессмысленно себя не жгут:
Людей и гор самосожженье -
Как несогласие и бунт.
И пять веков, — как божьи кары,
Как мести сына за отца, -
Пылали горные пожары
И черногорские сердца.
Цари менялись, царедворцы,
Но смерть в бою — всегда в чести, -
Не уважали черногорцы
Проживших больше тридцати.
Мне одного рожденья мало -
Расти бы мне из двух корней…
Жаль, Черногория не стала
Второю родиной моей.
Кто-то шепнул — или мне показалось?
Кто-то сказал и забил в небо гвозди.
Кто-то кричал и давил нам на жалость.
А кто-то молчал и давился от злости.И кто-то вздохнул от любви нераздельной.
Кто-то икнул — значит, помнят беднягу.
Кто-то всплакнул — ну, это повод отдельный.
А кто-то шагнул, да не в ногу, и сразу дал тягу.А время дождем пластануло по доскам стропил
Время течет, растолкав себя в ступе.
Вот кто-то ступил по воде.
Вот кто-то ступил по воде.
Вот кто-то ступил по воде,
Да неловко и все утопил.
Значит, снова пойдем.
Вот покурим, споем и приступим.
Снова пойдем.
Перекурим, споем и приступим.Кто-то читал про себя, а считал — все про дядю.
Кто-то устал, поделив свой удел на семь дел.
Кто-то хотел видеть все — только сбоку не глядя.
А кто-то глядел, да, похоже, глаза не надел.А время дождем пластануло по доскам стропил.
Время течет, растолкав себя в ступе.
Вот кто-то ступил по воде.
Вот кто-то ступил по воде.
Вот кто-то пошел по воде…
Значит, тоже пойдем.
Вот покурим, споем и приступим.
Тоже пойдем.
Перекурим. Споем. И приступим.Но кто-то зевнул, отвернулся и разом уснул.
Разом уснул и поэтому враз развязалось.
— Эй, завяжи! — кто-то тихо на ухо шепнул.
— Эй, завяжи! — кто-то тихо на ухо шепнул.
Перекрестись, если это опять показалось.
Перекрестись, если это опять показалось.
1
В хрустальные
Дали, —
— Где —
— Ясным
Стеклярусом —
— Пересняли
Блисталища: стаи полярныe
Льдин —
И —
— Где —
— Блеснью
Янтарные
Копья
Заката — изжалили
Слепшие
Взоры —
— В печальные
Стали
Буруна —
— Отчалила шхуна.
2
И —
— Парусом —
— Красным,
Как ясный рубин, —
И —
— Окрепшею
Песней —
— Под зорькой —
— Отчалили —
— В хлопья
Тумана —
— Поморы.
3
Заводит —
— Разрывами
Вод
Свою песнь —
— Ходит
Водами, —
— Носится —
Горькое море!
И —
— Год
Осиянный —
— За годами
Бросится
Там —
— Ураганами
Менами,
Брызгами
Вод
Разрывными —
Слетит —
— В коловорот
Разливанный.
4
Ничто не изменится!..
Только —
— Мятежится
Море,
Да тешится
Кит —
— Проливными
Фонтанами —
— Пенами,
Взвизгами,
Взрывами
Вод —
— В коловорот
Разливанный…
5
И над каменным
Кряжем —
— Невнятными
Майями
Дальних
Печальных
Годин —
Быстро выпала
Ворохом
Белого пепла
Зима…
И —
— Окрепла
Хрустальною пряжей
Полярная тьма.
И —
Осыпала —
— Пламенным
Мороком —
— Пятнами
Спаянных льдин.
Кто найдет Одолень-траву тот вельми себе талант обрящет на земли.
Народный ТравникОдолень-трава,
Я среди чужих,
Стынут все слова,
Замирает стих
Я среди людей,
Нет житья от них,
Помоги скорей,
Дай мне спеть мой стих.
Ты, как я, взросла
Меж полей, в лесах,
Под Луной светла
На немых волнах
Ты печальница,
Нежный цвет твой был,
Ты купальница,
Водяной прострел.
Пала молния
В безглагольность вод,
Пала молния,
И цветок цветет.
Одолень-трава,
Уж который год
Ты светло-жива
Меж зеркальных вод.
Я блуждал, скорбя,
Меж пустых полей,
Я нашел тебя,
Помоги скорей.
Одолей ты мне
Не обрывы гор,
Где на темном дне
Шепчет темный бор.
О, не мрак лесной,
И не тьму ночей,
И не омут злой,
И не ширь степей.
Одолень-трава,
Одолей ты мне
Тех, в ком жизнь едва
Тлеет в тусклом сне.
Кто, как мертвый гнет,
Тяготит мечты,
Меж зеркальных вод
Не узнав цветы
Ты всегда жива,
Талисман лучей,
Одолень-трава,
Одолей людей.
(наиболее известная)
Ох, ты, сукин сын, камаринский мужик,
Задрал ножки та й на печке лежит.
Лежит, лежит та й попорхивает,
Правой ножкою подергивает.
Сам на девушек помаргивает,
Над женою выкамаривает:
— Ты вставай, молодая жена!
Скорей завтрак готовь, сатана!
Ой, комар ты, наш камаринский мужик,
Собрался в лес, по дорожке бежит.
Он бежит, бежит, пошучивает,
Свои усики покручивает.
Тише, тише топочите!
Пол не проломите!
У нас под полом вода,
В воде не утоните!
Пошла плясать,
Ногой топнула.
Аж хата покачнулась
И дверь хлопнула.
Хорошо, подружка, пляшешь!
Хорошо ты дроби бьешь!
Только тем и не хороша,
Что припевок не поешь!
Не думай о секундах свысока.
Наступит время, сам поймешь, наверное, -
свистят они,
как пули у виска,
мгновения,
мгновения,
мгновения.
У каждого мгновенья свой резон,
свои колокола, своя отметина,
Мгновенья раздают — кому позор,
кому бесславье, а кому бессмертие.
Мгновения спрессованы в года,
Мгновения спрессованы в столетия.
И я не понимаю иногда,
где первое мгновенье, где последнее.
Из крохотных мгновений соткан дождь.
Течет с небес вода обыкновенная.
И ты, порой, почти полжизни ждешь,
когда оно придет, твое мгновение.
Придет оно, большое, как глоток,
глоток воды во время зноя летнего.
А в общем,
надо просто помнить долг
от первого мгновенья до последнего.
Не думай о секундах свысока.
Наступит время, сам поймешь, наверное, -
свистят они,
как пули у виска,
мгновения,
мгновения,
мгновения.
Ночь идет, ребята,
звезды встали в ряд,
словно у Кронштадта
корабли стоят.
Синеет палуба — дорога скользкая,
качает здорово на корабле,
но юность легкая и комсомольская
идет по палубе, как по земле.Кипит вода, лаская
тяжелые суда,
зеленая, морская,
подшефная вода.
Не подкачнется к нам тоска неважная,
ребята, — по морю гуляем всласть, —
над нами облако и такелажная
насквозь испытанная бурей снасть.И боцман грянет в дудку:
— Земля, пока, пока…
И море, будто в шутку,
ударит под бока.
Синеет палуба — дорога скользкая,
качает здорово на корабле,
но юность легкая и комсомольская
идет по палубе, как по земле.Никто из нас не станет
на лапы якорей,
когда навстречу грянет
Владычица Морей.
И песни новые летят, победные.
Война, товарищи! Вперед пора!
И пробиваются уже торпедные
огнем клокочущие катера.И только воет, падая
под острые суда,
разрезанная надвое
огромная вода.
Синеет палуба — дорога скользкая,
качает здорово на корабле,
но юность легкая и комсомольская
идет по палубе, как по земле.
Заря поблекла, и редеет
Янтарных облаков гряда,
Прозрачный воздух холодеет,
И глухо плещется вода. Священный сумрак белой ночи!
Неумолкающий прибой!
И снова вечность смотрит в очи
Гранитным сфинксом над Невой. Томящий ветер дышит снова,
Рождая смутные мечты,
И вдохновения былого,
Железный город, полон ты! Дрожат в воде аквамарины,
Всплывает легкая луна…
И времена Екатерины
Напоминает тишина. Колдует душу сумрак сонный,
И шепчет голубой туман,
Что Александровской колонны
Еще не создал Монферран. И плющ забвения не завил
Блеск славы давней и живой…
…Быть может, цесаревич Павел
Теперь проходит над Невой!.. Восторга слезы — взор туманят,
Шаги далекие слышны…
Тоской о невозвратном — ранят
Воспоминанья старины. А волны бьются в смутной страсти,
Восток становится светлей,
И вдалеке чернеют снасти
И силуэты кораблей.
Рассыпались звезды, дрожат и горят;
За пашнями диво творится:
На воздухе синие горы висят,
И в полыми люд шевелится.
Подвинулось небо назад от земли,
Воде золотой уступило;
Без ветра плывут по воде корабли,
Бока их огнем охватило…
А ночь через лес торопливо ползет,
Ползет — и листа не зацепит;
Насупила брови, глазами сверкнет —
Широкое поле осветит.
Опять я с тоскою домой ворочусь.
Молчал бы, да нет моей мочи:
Один я средь поля пятном остаюсь,
Чернее и пашен, и ночи!
Гляжу и любуюсь: простор и краса…
В себя заглянуть только стыдно:
Закиданы грязью мои небеса,
Звезды ни единой не видно!..
Душа человека
Волнам подобна:
С неба нисходит,
Стремится к небу;
И вечной премене
Обречена,
Снова должна
К земле обратиться.
С крутой скалы
Бежит ручей
И влажной пылью
Сребрит долины.
Но, заключен в пределы,
С журчаньем кротким,
Все тише, тише
Катится в глубь.
Крутые ль утесы
Ему поставляют
К паденью препоны:
Нетерпеливый,
Он пену вздымает
И льется по ним,
Как по ступеням
В бездну!
В гладкой постели, долину
Он пробегает;
А в зеркальном море
Звездное небо горит.
Ветер, моря
Кроткий любовник, —
Ветер из глубины
Волны вздымает.
О душа человека,
Как волнам ты подобна!
О судьба смертных,
Как ты подобна ветрам!
Если не пил ты в детстве студеной воды
Из разбитого девой кувшина.
Если ты не искал золотистой звезды
Над орлами в дыму Наварина,
Ты не знаешь, как эти прекрасны сады
С полумесяцем в чаще жасмина.Здесь смущенная Леда раскинутых крыл
Не отводит от жадного лона,
Здесь Катюшу Бакунину Пушкин любил
Повстречать на прогулке у клена
И над озером первые строфы сложил
Про шумящие славой знамена.Лебедей он когда-то кормил здесь с руки,
Дней лицейских беспечная пряжа
Здесь рвалась от порывов орлиной тоски
В мертвом царстве команд и плюмажа,
А лукавый барокко бежал в завитки
На округлых плечах Эрмитажа.О, святилище муз! По аллеям к пруду
Погруженному в сумрак столетий,
Вновь я пушкинским парком, как в детстве, иду
Над прудом с отраженьем Мечети,
И гостят, как бывало, в лицейском саду
Светлогрудые птички и дети.Зарастает ромашкою мой городок,
Прогоняют по улице стадо,
На бегущий в сирень паровозный свисток
У прудов отвечает дриада.
Но по-прежнему парк золотист и широк,
И живая в нем дышит прохлада.Здесь сандалии муз оставляют следы
Для перстов недостойного сына,
Здесь навеки меня отразили пруды,
И горчит на морозе рябина —
Оттого, что я выпил когда-то воды
Из разбитого девой кувшина.
Каждый день одно и то же:
Влезешь в море, фыркнешь вбок…
Дно, как шелковое ложе,
За утесом — островок.
Милый берег вьется с краю,
Чайки мчатся к кораблю…
Никому я не мешаю,
Никого я не топлю.Как поджаренная пышка,
Я качаюсь на спине…
Но из дюн летит мальчишка, —
Бомбой в воду — и ко мне…
Обдает меня каскадом
Голубых хрустальных брызг.
Водопад за водопадом!
Хохот, грохот, писк и визг… А потом меня с фасада
Принимается топить.
Но ведь я же не наяда,
Чтоб морскую воду пить,
И с писателями в море
Обращаться так грешно!
Разве мы с тобою в ссоре?
Не хочу идти на дно! А на пляже дети рады:
«Мальчик дядю утопил!»
Покраснел я от досады,
Изо всех рванулся сил…
Правый глаз набряк-закрылся,
И вода течет из губ…
Отскочил я, изловчился
И схватил врага за чуб.Молчаливо и злорадно
Придавил его ногой:
Под водою так прохладно, —
Ты попробуй, дорогой!
Быстро выудил мальчишку
И по трусикам слегка
Охладила шалунишку
Полновесная рука… Чайки в небе закружились,
Дети взвизгнули вдали, —
А потом мы помирились,
Даже дружбу завели.
Подплывет и спросит кротко:
«Можно на плечи вам влезть?»
И в ответ мальчишке четко,
Как матрос, кричу я: «Есть!»
Ты помнишь ли сиянье Петергофа,
дремучие петровские сады
и этот влажный лепет, бред и вздохи
всегда живой, хлопочущей воды?
Так много было здесь тепла и света,
что в городе зимою, в пору вьюг,
все мнилось мне: а в Петергофе — лето,
алмазный, синий праздничный июль.
Молчи, — увы! Волшебный сад изрублен,
мертвы источники с живой водой,
и праздник человечества поруган
свирепой чужеземною ордой.
…Но мы пришли к тебе, земная радость, —
тебя не вытоптать, не истребить.
Но мы пришли к тебе, стоящей рядом,
тысячеверстною дорогой битв.
Пришли — и, символом свершенной мести,
в знак человеческого торжества
воздвигнем вновь, на том же самом месте,
Самсона, раздирающего льва.
И вновь из пепла черного, отсюда,
где смерть и прах, восстанет прежний сад.
Да будет так! Я твердо верю в чудо:
ты дал мне эту веру, Ленинград.
Долго в полдень вчера я сидел у пруда.
Я смотрел, как дремала лениво,
Как лениво спала голубая вода
Над склонённой, печальною ивой.
А кругом далеко — тишина, тишина,
Лишь звенят над осокой стрекозы;
Неподвижная глубь и тиха, и ясна,
И душисты весенние розы.
Но за пыльной оливой, за кущами роз,
Там, где ветер шумит на просторе,
Меж ветвями капризных, стыдливых мимоз
Море видно, безбрежное море!..
Всё полудня лучами залито, дрожит,
И дрожит, и смеется, сверкая,
И бросает волна на прибрежный гранит
Серебристую пену, играя.
Что-то манит туда, в неизвестную даль,
Манит шум синих волн бесконечный…
Океану неведома наша печаль,
Он — счастливый, спокойный и вечный.
Но… блеснувшая в сумерках робко звезда,
Тёмных вязов густая аллея
И глубокие, тихие воды пруда
Утомлённому сердцу милее…
Из-под дуба, из-под вяза,
Из-под вязова коренья…
Припев:
Ой, калина!
Ой, малина!
Из под вязова коренья
Бежит зайка-горностайка.
В зубах несет везеницу,
Небылую небылицу.
Про душу красну-девицу,
Про любимую сестрицу.
Девка, стоя на плоту,
Моет шелкову фату.
Она мыла, колотила,
Вату в воду опустила.
Фату в воду опустила,
За фатой в воду скочила.
Башмачонки обронила
И чулочки обмочила.
Мне не жаль ведь башмачков,
А жаль шелковых чулков.
Мне ли эти башмачочки
Сударь-батюшка купил.
Белы шелковы чулочки
Мил-сердечный подарил.
Мил-сердечный подарил,
Ко мне три года ходил.
Ах, счастливый выход мой:
Идет любчик под горой.
Идет любчик под горой,
Несет гусли под полой.
Сам во гусельки играет,
Приговариывает:
«Ах вы, девки, девки, к нам,
Молодицы красны, к нам!
А вы старые старухи,
Разойдитесь по лесам!»
Мы вместе грабили одну и ту же хату,
В одну и ту же мы проникли щель, -
Мы с ними встретились как три молочных брата,
Друг друга не видавшие вообще.
За хлеб и воду и за свободу -
Спасибо нашему советскому народу!
За ночи в тюрьмах, допросы в МУРе -
Спасибо нашей городской прокуратуре!
Нас вместе переслали в порт Находку,
Меня отпустят завтра, пустят завтра их, -
Мы с ними встретились, как три рубля на водку,
И разошлись, как водка на троих.
За хлеб и воду и за свободу -
Спасибо нашему советскому народу!
За ночи в тюрьмах, допросы в МУРе -
Спасибо нашей городской прокуратуре!
Как хорошо устроен белый свет! -
Меня вчера отметили в приказе:
Освободили раньше на пять лет, -
И подпись: "Ворошилов, Георгадзе".
За хлеб и воду и за свободу -
Спасибо нашему советскому народу!
За ночи в тюрьмах, допросы в МУРе -
Спасибо нашей городской прокуратуре!
Да это ж математика богов:
Меня ведь на двенадцать осудили, -
Из жизни отобрали семь годов,
И пять — теперь обратно возвратили!
За хлеб и воду и за свободу -
Спасибо нашему советскому народу!
За ночи в тюрьмах, допросы в МУРе -
Спасибо нашей городской прокуратуре!
Уж утра свежее дыханье
В окно прохладой веет мне.
На озаренное созданье
Смотрю в волшебной тишине:
На главах смоляного бора,
Вдаля лежащего венцом,
Восток пурпуровым ковром
Зажгла стыдливая Аврора;
И, с блеском алым на водах,
Между рядами черных елей,
Залив почиет в берегах,
Как спит младенец в колыбели;
А там, вкруг холма, где шумит
По ветру мельница крылами,
Ручей алмазными водами
Вкруг яркой озими бежит…
Как темен свод дерев ветвистых!
Как зелен бархат луговой!
Как сладок дух от сосн смолистых
И от черемухи младой!
О други! в поле! Силой дивной
Мне утро грудь животворит…
Чу! в роще голос заунывный
Весенней иволги гремит!
Если плохо мужикам,
Хорошо зато медведям,
Хорошо и их соседям
И кабанам, и волкам.
Забираются в овчарни,
Топчут тощие овсы,
Ведь давно издохли псы,
На войну угнали парней.
И в воде озер — морей
Даже рыба недозрела,
Рыло высунула смело,
Ловит мух и комарей.
Полно! Всадники — конь о конь!
Пешие — плечо с плечом!
Посмотрите: в Волге окунь,
А в воде зубастый сом.
Скучно с жиру им чудесить,
Сети ждут они давно,
Бросьте в борозду зерно,
Принесет оно сам-десять.
Потрудись, честной народ,
У тебя ли силы мало,
И наешься до отвала,
Не смотря соседу в рот.
до 5 октября 1919 года
Любимец музы и науки!
Оставь на время пыльный град
Сует, профессоров и скуки
И прозаических отрад;
От горя жизни коловратной,
От беспокойного труда,
От груды книг, уйди сюда,
Где воссияла благодатно
Моей поэзии звезда:
Здесь дремлют темные дубравы
По скатам горных берегов,
Здесь ярко месяц величавый
Играет в зеркале прудов;
Здесь ночь таинственная мирно
Проходит в ясности эфирной;
Здесь пышен солнечный восход
Над благовонными полями,
Над мраком леса, над горами,
И над лазурью светлых вод;
Здесь полдня жаркою порою
Мою усталость я покою
На лоне девственных дриад,
И дерева шумят, шумят,
Шумят над вольной головою;
Или по долам и горам
Влачу беспечно там и там
Поэта гордую свободу,
Мечтаю в сладкой тишине
О православной старине,
О музе песен, о вине
И пью железистую воду!
An Maximilian SchickЛишь закрою глаза, как мне видится берег
Полноводной реки, тени синей волны.
Дремлет небо одной из Полдневных Америк,
Чуть дрожа на качелях речной глубины.
Веет ветер какого-то лучшего века,
Веет юность свободной и гордой земли.
Мчатся легкие серны, друзья человека,
Песня вольных охотников молкнет вдали.
Обнаженные юноши, девы и дети
Выбегают на отмель веселой толпой
И бросаются в воду, при радостном свете,
Словно горсти жемчужин, блестя за водой.
Длится время, качаются зыби заката,
Здесь и там задымился и светит костер.
Дева спутника игр обнимает, как брата…
О, как сладки во мгле поцелуи сестер!
Да, я знаю те земли и знаю то время,
Их свободно и быстро в мечтах узнаю…
И часами смотрю на блаженное племя,
И как путник-прохожий я с ними в раю!Максимилиану Шику (нем.).
Сколько вычурных поз,
Сколько сломанных роз,
Сколько мук, и проклятий, и слез!
Как сияют венцы!
Как банальны концы!
Как мы все в наших чувствах глупцы!
А любовь — это яд.
А любовь — это ад,
Где сердца наши вечно горят.
Но дни бегут,
Как уходит весной вода,
Дни бегут,
Унося за собой года.
Время лечит людей,
И от всех этих дней
Остается тоска одна,
И со мною всегда она.
Но зато, разлюбя,
Столько чувств загубя,
Как потом мы жалеем себя!
Как нам стыдно за ложь,
За сердечную дрожь,
И какой носим в сердце мы нож!
Никому не понять,
Никому не сказать,
Остается застыть и молчать.
А… дни бегут,
Как уходит весной вода,
Дни бегут,
Унося за собой года.
Время лечит людей,
И от всех этих дней
Остается тоска одна,
И со мною всегда она…
Идут обыденные дожди,
по собственным лужам
скользя.
Как будто они поклялись идти, -
а клятву нарушить
нельзя…
Даже смешно — ничего не ждешь.
Никакого чуда
не ждешь.
Засыпаешь —
дождь.
Просыпаешься —
дождь.
Выходишь на улицу —
дождь.
И видишь только пустую мглу,
город видишь
пустой.
Газировщица
скрючилась на углу —
упорно торгует водой.
А воды вокруг! —
Столько воды,
просто некуда разливать.
Это все равно, что идти торговать
солнцем —
там, где сейчас ты!..
Послушай,
а может быть, и у вас
такая же чехарда?
У подъезда в глине «газик» увяз,
на балконе слоем — вода…
Если так —
значит, в мире какая-то ложь!
Так не должно быть!
Нет!
Потому что нужно: если мне — дождь,
то тебе —
солнечный свет.
Как дочка, солнечный! Как слюда!
Как трескучая пляска огня!
У тебя не должно быть дождей никогда.
Пусть они идут
у меня…
А они идут — слепые дожди.
Ни деревьев нет, ни травы… Пожалуйста, это письмо
порви.
И меня за него прости.
А впрочем,
дело совсем не в нем.
Просто, трудно терпеть.
Море гудит за моим окном,
как поезд, идущий к тебе.
Мы сидим и смотрим в окна.
Тучи по небу летят.
На дворе собаки мокнут,
Даже лаять не хотят.
Где же солнце?
Что случилось?
Целый день течет вода.
На дворе такая сырость,
Что не выйдешь никуда.
Если взять все эти лужи
И соединить в одну,
А потом у этой лужи
Сесть,
Измерить глубину,
То окажется, что лужа
Моря Черного не хуже,
Только море чуть поглубже,
Только лужа чуть поуже.
Если взять все эти тучи
И соединить в одну,
А потом на эту тучу
Влезть,
Измерить ширину,
То получится ответ,
Что краев у тучи нет,
Что в Москве из тучи — дождик,
А в Чите из тучи — снег.
Если взять все эти капли
И соединить в одну,
А потом у этой капли
Ниткой смерить толщину —
Будет каплища такая,
Что не снилась никому,
И не приснится никогда
В таком количестве вода!
— Вот вы говорите, что слезы людские — вода?
— Да.
— Все катаклизмы проходят для вас без следа?
— Да.
— Христос, Робеспьер, Че Гевара для вас — лабуда?
— Да.
— И вам все равно, что кого-то постигла беда?
— Да.
— И вам наплевать, если где-то горят города?
— Да.
— И боли Вьетнама не трогали вас никогда?
— Да.
— А совесть, скажите, тревожит ли вас иногда?
— Да…
— Но вам удается ее усмирить без труда?
— Да.
— А если разрушили созданный вами семейный очаг?
— Так…
— Жестоко расправились с членами вашей семьи?
— И?..
— И вам самому продырявили пулею грудь?
— Жуть!
— Неужто бы вы и тогда мне ответили «да»?
— Нет!
— А вы говорите, что слезы людские вода?
— Нет!
— Все катаклизмы проходят для вас без следа?
— Нет!
— Так значит вас что-то тревожит еще иногда?
— Да! Да. Да…
Прекрасно озеро Чудское,
Когда над ним светило дня
Из синих вод, как шар огня,
Встает в торжественном покое:
Его красой озарена,
Цветами радуги играя,
Лежит равнина водяная,
Необозрима и пышна;
Прохлада утренняя веет,
Едва колышутся леса;
Как блестки золота, светлеет
Их переливная роса;
У пробудившегося брега
Стоят, готовые для бега,
И тихо плещут паруса;
На лодку мрежи собирая,
Рыбак взывает и поет,
И песня русская, живая
Разносится по глади вод.
Прекрасно озеро Чудское,
Когда блистательным столбом
Светило искрится ночное
В его кристалле голубом:
Как тень, отброшенная тучей,
Вдоль искривленных берегов
Чернеют образы лесов,
И кое-где огонь плавучий
Горит на челнах рыбаков;
Безмолвна синяя пучина,
В дубровах мрак и тишина,
Небес далекая равнина
Сиянья мирного полна;
Лишь изредка, с богатым ловом
Подъемля сети из воды,
Рыбак живит веселым словом
Своих товарищей труды;
Или путем дугообразным
С небесных падая высот,
Звезда над озером блеснет,
Огнем рассыплется алмазным
И в отдаленьи пропадет.