Мебель трескается по ночам.
Где-то каплет из водопровода.
От вседневного груза плечам
В эту пору дается свобода,
В эту пору даются вещам
Бессловесные душы людские,
И слепые, немые, глухие
Разбредаются по этажам.
В эту пору часы городские
Шлют секунды туда и сюда,
И плетутся хромые, кривые,
Подымаются в лифте живые,
Неживые и полуживые,
Ждут в потемках, где каплет вода,
Вынимают из сумок стаканы
И приплясывают, как цыганы,
За дверями стоят, как беда,
Сверла медленно вводят в затворы
И сейчас оборвут провода.
Но скорее они — кредиторы,
И пришли навсегда, навсегда,
И счета принесли.
Невозможно
Воду в ступе, не спавши, толочь,
Невозможно заснуть, — так тревожна
Для покоя нам данная ночь.
Там в море паруса плутали,
и, непричастные жаре,
медлительно цвели платаны
и осыпались в ноябре.
И лавочка в старинном парке
бела вставала и нема,
и смутно виноградом пахли
грузинских женщин имена.
Они переходили в лепет,
который к морю выбегал
и выплывал, как черный лебедь,
и странно шею выгибал.
Смеялась женщина Ламара,
бежала по камням к воде,
и каблучки по ним ломала,
и губы красила в вине.
И мокли волосы Медеи,
вплетаясь утром в водопад,
и капли сохли, и мелели,
и загорались невпопад.
И, заглушая олеандры,
собравши все в одном цветке,
витало имя Ариадны
и растворялось вдалеке.
Едва опершийся на сваи,
там приникал к воде причал.
«Цисана!» — из окошка звали.
«Натэла!» — голос отвечал…
Там, на припеке, спят рыбацкие ковши;
Там низко над водой склоняются кистями
Темно-зеленые густые камыши;
Полдневный ветерок змеистыми струями
Порой зашелестит в их потайной глуши,
Да чайка вдруг блеснет сребристыми крылами
С плаксивым возгласом тоскующей души —
И снова плавни спят, сияя зеркалами.
Над тонким их стеклом, где тонет небосвод,
Нередко облако восходит и глядится
Блистающим столбом в зеркальный сон болот —
И как светло тогда в бездонной чаше вод!
Как детски верится, что в бездне их таится
Какой-то дивный мир, что только в детстве снится!
Царь сказал своему полководцу: «Могучий,
Ты высок, точно слон дагомейских лесов,
Но ты все-таки ниже торжественной кучи
Отсеченных тобой человечьих голов.«И, как доблесть твоя, о, испытанный воин,
Так и милость моя не имеет конца.
Видишь солнце над морем? Ступай! Ты достоин
Быть слугой моего золотого отца».Барабаны забили, защелкали бубны,
Преклоненные люди завыли вокруг,
Амазонки запели протяжно, и трубный
Прокатился по морю от берега звук.Полководец царю поклонился в молчаньи
И с утеса в бурливую воду прыгнул,
И тонул он в воде, а казалось, в сияньи
Золотого закатного солнца тонул.Оглушали его барабаны и клики,
Ослепляли соленые брызги волны,
Он исчез. И блестело лицо у владыки,
Точно черное солнце подземной страны.
Нас тянет на дно, как балласты.
Мы цепки, легки, как фаланги,
А ноги закованы в ласты,
А наши тела — в акваланги.В пучину не просто полезли,
Сжимаем до судорог скулы,
Боимся кессонной болезни
И, может, немного акулы.Воды бы! Замучила жажда — воды бы!
Красиво здесь — всё это сказки,
Здесь лишь пучеглазые рыбы
Глядят удивлённо нам в маски.Понять ли лежащим в постели,
Изведать ли ищущим брода:
Нам нужно добраться до цели,
Где третий наш без кислорода! Мы плачем — пускай мы мужчины:
Погиб он в пещере кораллов,
Как истинный рыцарь пучины,
Он умер с открытым забралом.Пусть рок оказался живучей —
Он сделал, что мог и что должен.
Победу отпраздновал случай.
Ну что же, мы завтра продолжим!
Белея, ночь приникла к яхте,
Легла на сосны пеленой…
Отава, Пейва, Укко, Ахти,
Не ваши ль тени предо мной? Есть след ноги на камне старом,
Что рядом спит над гладью вод.
Туони! ты лихим ударом
Его отбросил от ворот! Бывало, в грозные хавтаймы,
Неся гранитные шары,
Сюда, на тихий берег Саймы,
Вы все сходились для игры.Где ныне косо частоколом
Вдали обведены поля,
Под вашим божеским футболом
Дрожала древняя земля.И где теперь суровый шкипер
Фарватер ищет между скал,
Когда-то Юмала-голкипер
Лицо от пота омывал.Былые матчи позабыты,
И вы — лишь тени в белой мгле, -
Но тяжкие мячи — граниты
Лежат в воде и на земле.
Дышу дыханьем ранних рос,
Зарёю ландышей невинных:
Вдыхаю влажный запах длинных
Русалочьих волос, —
Отчётливо и тонко
Я вижу каждый волосок;
Я слышу звонкий голосок
Погибшего ребёнка.
Она стонала над водой,
Когда её любовник бросил.
Её любовник молодой
На шею камень ей повесил.
Заслышав шорох в камышах
Его ладьи и скрип от весел,
Она низверглась вся в слезах,
А он еще был буйно весел.
И вот она передо мной,
Всё та же, но совсем другая.
Над озарённой глубиной
Качается нагая.
Рукою ветку захватив,
Водою заревою плещет.
Забыла тёмные пути
В сияньи утреннем, и блещет.
И я дышу дыханьем рос,
Благоуханием невинным,
И влажным запахом пустынным
Русалкиных волос.
Местность вкруг уныла, скучна:
Тундра, кочки и болота —
Перед взором безотлучны…
Жизнь без шума, без заботы.
Я завидую той жизни
Средь глуши в уединеньи:
Здесь не слышно укоризны,
Злого слова, оскорбленья.
Нет здесь лжи несправедливой,
Нет здесь зависти и злобы,
В этой тундре молчаливой
Веет прелестью особой.
Едем дальше. Вечереет.
Средь прибрежного камыша
Плавно льются и чернеют
Воды мутного Иртыша.
Я смотрю на эти воды,
Что текут, как будто, в мире —
Воды взяли воеводу,
Победителя Сибири.
Я смотрю, припоминая
Славный облик атамана,
Что фантазия, играя,
Создает в фате тумана.
Уж Иртыш остался сзади,
Уж тайга сменила тундру,
Спит природа вся в прохладе;
Через Обь поедем к утру.
Вкруг тайга мрачна, угрюма.
Поезд наш ползет лениво.
Царство, бывшее Кучума,
Живописно и красиво.
Вот она, Татарская Россия,
Сверху — коммунизм, чуть поскобли…
Скулы-желваки, глаза косые,
Ширь исколесованной земли.Лучше бы ордой передвигаться,
Лучше бы кибитки и гурты,
Чем такая грязь эвакуации,
Мерзость голода и нищеты.Плач детей, придавленных мешками.
Груди матерей без молока.
Лучше б в воду и на шею камень,
Места хватит — Волга глубока.Над водой нависший смрадный нужник
Весь загажен, некуда ступить,
И под ним еще кому-то нужно
Горстью из реки так жадно пить.Над такой рекой в воде нехватка,
И глотка напиться не найдешь…
Ринулись мешки, узлы… Посадка!
Давка, ругань, вопли, вой, галдеж.Грудь в тисках… Вздохнуть бы посвободней…
Лишь верблюд снесет такую кладь.
Что-то в воду шлепнулось со сходней,
Груз иль человек? Не разобрать.Горевать, что ль, над чужой бедою!
Сам спасай, спасайся. Все одно
Волжскою разбойною водою
Унесет и засосет на дно.Как поладить песне тут с кручиной?
Как тягло тягот перебороть?
Резать правду-матку с матерщиной?
Всем претит ее крутой ломоть.Как тут Правду отличить от Кривды,
Как нащупать в бездорожье путь,
Если и клочка газетной «Правды»
Для цигарки горькой не свернуть?
Рано утром волна окатит
Белоснежной своей водой,
И покажется в небе катер
Замечательно молодой.Мимо пристаней и черешен,
Отделенный речной водой,
Появляется в небе леший
Замечательно молодой.Драют палубу там матросы,
Капитана зовут на «ты»,
И на девочек там подросток
Сыплет яблоки и цветы.Ах, как рады марины и кати
В сентябре или там — в феврале,
Что летает по небу катер,
По веселой, по круглой земле.Не летучим себе, не голландцем,
А спокойно, средь бела дня,
Он российским летит новобранцем,
Он рукою коснулся меня.Пролетая в траве или дыме,
Успевает трубой проорать —
Молодыми жить, молодыми —
Молодыми — не умирать.Ах, ты катер, ты мой приятель
Над веселием и бедой,
В белом небе весенний катер
Замечательно молодой.
Поздно. Гиганты на башне
Гулко ударили — три.
Сердце ночами бесстрашней,
Странник, молчи и смотри.
Город — как голос наяды,
В призрачно-светлом былом,
Кружев узорней аркады,
Воды застыли стеклом.
Верно, скрывают колдуний
Завесы черных гондол.
Там, где огни на лагуне —
Тысячи огненных пчел.
Лев на колонне, и ярко
Львиные очи горят,
Держит Евангелье Марка,
Как серафимы, крылат.
А на высотах собора,
Где от мозаики блеск,
Чу! голубиного хора
Вздох, воркованье и плеск.
Может быть, это лишь шутка,
Скал и воды колдовство,
Марево? Страннику жутко,
Вдруг — никого, ничего!
Крикнул — его не слыхали —
И, оборвавшись, упал
В звонкие, бледные дали
Венецианских зеркал.
Выплывая из топели,
Девы-Водницы, Вандины,
Проскользают хороводом,
Возле клена, под Луной.
Вьются нити из кудели,
Нежность тел белей холстины,
Небо синим смотрит сводом,
Над водой туман ночной.
В очи глянь. Дрожит глубоко
В тех глазах изнеможенье,
Пали волосы на плечи,
Каждый волос — как струна,
Слышен звон, как бы далеко
Нарастающее пенье,
Удивительные речи,
Разомкнулась тишина.
Подходите, вейте нити,
В сердце Водниц — влага счастья,
Дух Вандины — словно воды,
Ярче тайный разговор.
В легкой пляске потоните
Свет узнайте соучастья,
Вовлекитесь в хороводы,
Хорошо на дне озер.
Свадьба Воды и Огня
Это зеленые храмы растений,
При всемирных свечах светлоглазого Дня,
При несчетных свечах звездосветных полночных горений.
Лики Воды и Огня,
Обвенчавшихся в пресуществленьи двойного начала,
Принимают все краски, и Временность, в Вечность маня,
Одевается в золото, светится ало,
И на свадьбе Воды и Огня
Сколько есть изумрудов, играний опала,
Сколько раз между трав переменный алмаз
Целовался с Водой, и росинка зажглась,
Сколько раз по одежде живой изумруда
Пробежал поцелуйный шиповник-рубин,
И, желание в стебле кольнув, он стремление вызвал оттуда,
Лепестки поманил, расцвеченности тайных глубин,
И пожаром червонным зажглось многоцветное чудо,
И на долы Земли снизошла вышина,
И зажглось Семизвездье с улыбкой Венеры,
В незабудках, в сирени, в лазурностях льна,
В сонмах маленьких лун, солнц, живущих вне меры,
В сочетаньях планет
Луговых и лесных,
В бесконечностях разных сплетений,
Впивающих Свет,
И его претворивших в пахучий и красочный стих,
Фимиамы во храме зеленом растений,
Гул хоралов колдующих Ночи и Дня,
При великом слияньи двух разных святых навождений,
На свадьбе Воды и Огня.
Солнце светлого июля расцвело везде
И румяно заплясало на речной воде.
Девки поодаль – разделись – свежи и ярки, –
Смуглым телом оживляя зелень осоки.
Вот Машуха и Феклуша, груди не закрыв,
Раскачали над рекою дым кудлатых ив.
И, визгливо окунаясь в тишину воды,
Даже воздух обжигали телом молодым.
Мужики разделись молча, щупая ногой:
Холодна вода, тепла ли в этот ярый зной?
Срыву кинулися в воду и – пошла писать:
Гоготала, уплывала водяная рать.
Эки шутки вытворяли все бородачи! –
Лапой воду рассекали в звонкие ключи;
Грудь мохнатая пугала водяной покой –
Рыбы в страхе укрывались за травой речной…
Девки долго не купались, но – волнуя грудь –
Вылезали и садились в травах отдохнуть.
Солнце млело в бабьем теле золотым теплом.
Омут взбрызгивал на воздух прытким голавлем.
Изумрудный зимородок мчался к берегам,
И резвился над кустами сенокосный гам.
Небо грустно и сиренево,
Как моих мечтаний фон.
Вновь дыханием осеннего
Ветра парус оживлен.
…Воды сильны, воды зелены,
Как идейные юнцы:
Непонятны гор расщелины
Волнам, словно нам — отцы.
Уговоры ветра ласковы,
Он волнует, манит ввысь,
И, кипучие, от ласки вы
Речки-мамы отреклись.
Вы бушуете, взволнованы
Светозарною мечтой,
Тайной мыслью околдованы,
Вызывая все на бой.
И песок, и камни с рыбами
Вы кидаете, грозя
Уничтожить, их ушибами
Награждая и разя.
Все могучими расстреляно!..
Уважая смелый риск,
Вы в гранитные расщелины
Шлете бездну светлых брызг.
Разукрашенный сединами
Возмущается утес
И с другими исполинами
Шлет в ответ огонь угроз.
Вы смеетесь, волны белые,
Над угрозой стариков
И, отважные и смелые,
Шлете брызги вновь и вновь.
Но как дряхлые расщелины
Не опасны для воды, —
Так и брызги, что нацелены
В них, — бесцельны и пусты.
Под кленом течет ручеек,
Далеко, в Литве, где лужок,
Не всякий лужок, а с алмазною
Танцующей сказкою связною.
Там Божьи сыны, рыбаки,
Что верят в свои огоньки,
Там Божии девы, вандиннии,
Взглянуть, так картины — картиннее.
Их синия очи — как сон,
Красивая очередь, лен,
Который дошел до сребристости
От лунной колдующей мглистости.
Вандиннии, выйдя из вод,
Под кленом ведут хоровод,
И к ним рыбаки приближаются,
И в лунный наряд наряжаются.
Чуть каждая дева из вод
Волною волос шевельнет, —
И воздух наполнится лунными
Напевами снов многострунными.
Чуть рыбарь играющих вод
К вандиннии в пляске прильнет, —
И пляска в себе не обманется,
До самого Неба протянется.
П.М. КостановуВыхожу я из дома, что построен на горке, — и открыты для взора
В розовеющей дымке повечерья и утром в золотой бирюзе,
Грудь свежащие бодро, в хвойных линиях леса, ключевые озера,
Где лещихи играют и пропеллером вьется стрекоза к стрекозе.Никуда не иду. я, лишь стою перед домом, созерцая павлиний
Хвост заката, что солнце, удаляясь на отдых, распустило в воде.
Зеленеют, синея, зеркала, остывая, и, когда уже сини,
В них звезда, окунаясь, шлет призыв молчаливый надозерной звезде… И тогда осторожно, точно крадучись, звезды, совершая купанье,
Наполняют озера, ключевые озера, и тогда, — и тогда
Я домой возвращаюсь, преисполнен восторга, преисполнен сознанья,
Что она звездоносна, неиссячная эта питьевая вода!
Уронила девушка перстень
В колодец, в колодец ночной,
Простирает легкие персты
К холодной воде ключевой.
«Возврати мой перстень, колодец,
В нем красный цейлонский рубин,
Что с ним будет делать народец
Тритонов и мокрых ундин?»
В глубине вода потемнела,
Послышался ропот и гам:
«Теплотою живого тела
Твой перстень понравился нам».
«Мой жених изнемог от муки,
И будет он в водную гладь
Погружать горячие руки,
Горячие слезы ронять».
Над водой показались рожи
Тритонов и мокрых ундин:
«С человеческой кровью схожий,
Понравился нам твой рубин».
«Мой жених, он живет с молитвой,
С молитвой одной любви,
Попрошу, и стальною бритвой
Откроет он вены свои».
«Перстень твой, наверное, целебный,
Что ты молишь его с тоской,
Выкупаешь такой волшебной
Ценой — любовью мужской».
«Просто золото краше тела
И рубины красней, чем кровь,
И доныне я не умела
Понять, что такое любовь».
Ты текла как вода,
Омывая то камни, то травы,
Мелководьем блеща,
На текучие струи
Себя
Бесконечно дробя.
В наслажденье струиться
Ручьи неподсудны и правы,
За желанье дробиться
Никто не осудит тебя.И круша, и крутя,
И блестя ледяной паутиной
На траве (если утренник лег),
Украшала ты землю, легка,
Но встает на пути
(Хорошо, хорошо — не плотина!),
Но лежит на пути
Западней
Глубина бочага.Как ты копишься в нем!
Как становится больше и больше
Глубины, темноты,
Под которой не видно уж дна.
Толща светлой воды.
За ее углубленную толщу
Вся беспечность твоя,
Вся текучесть твоя отдана.Но за то — отражать
Наклоненные ивы
И звезды.
Но за то — содержать
Родники ледяные на дне.
И туманом поить
Лучезарный предутренний воздух.
И русалочьи тайны
В полуночной хранить глубине.
Что за бурь, какого случая
Ждет подмытый монолит,
Глядя в море, где летучая
Рыба зыби шевелит?
В годы Кука, давне-славные,
Бригам ребра ты дробил;
Чтоб тебя узнать, их главный и
Неповторный опыт был.
Ныне взрыт зверями трубными
Путь, и что им, если зло
Ветер шутит всеми румбами,
На сто множа их число!
Мимо, гордо, мимо, плавные
Режут синий выплеск вод…
Годы Кука, давне-славные,
С ризой вставлены в кивот.
В дни, когда над бездной вогнутой
Воет огненный циклон,
Только можешь глухо, в окна, ты
Крикнуть стимерам поклон.
Под водой скалой таиться и
Быть размытым ты готов…
Эх! пусть челноки таитские
Мечут на тебя швартов!
Будил захвоенные дали
рев парохода поутру,
а мы на палубе стояли
и наблюдали Ангару.
Она летела озаренно,
и дно просвечивало в ней
сквозь толщу волн светло-зеленых
цветными пятнами камней.
Порою, если верить глазу,
могло казаться на пути,
что дна легко коснешься сразу,
лишь в воду руку опусти.
Пусть было здесь немало метров,
но так вода была ясна,
что оставалась неприметной
ее большая глубина.
Я знаю: есть порой опасность
в незамутненности волны,
ведь ручейков журчащих ясность
отнюдь не признак глубины.
Но и другое мне знакомо,
и я не ставлю ни во грош
бессмысленно глубокий омут,
где ни черта не разберешь.
И я хотел бы стать волною
реки, зарей пробитой вкось,
с неизмеримой глубиною
и каждым
камешком
насквозь!
Я тварь ума и рук, моя дочь бесконечность;
В людской я жизни миг, а в Божьей жизни вечность.
Едва я не ничто; но я слепыми зрим.
Составил меру я; но я неизмерим.
Могу телесен быть, равно и бестелесен,
В огне, в земле, в воде, в эфире среди сфер.
У Русских дама я, у Немцев кавалер.
Стремятся все ко мне, хоть всем я неизвестен.
Родясь от пламени, на небо возвышаюсь;
Оттуда на землю водою возвращаюсь.
С земли меня влечет планет всех князь к звездам;
А без меня тоска смертельная цветам.
Посею лебеду на берегу,
Посею лебеду на берегу,
Мою крупную рассадушку,
Мою крупную зеленую.
Погорела лебеда без дождя,
Погорела лебеда без дождя,
Моя крупная рассадушка,
Моя крупная зеленая.
Пошлю казака по воду,
Пошлю да казака по воду.
Ни воды нет, ни казаченька,
Ни воды нет, ни молоденького.
Кабы мне да, младой, ворона коня,
Кабы мне да, младой ворона коня,
Я бы вольная казачка была,
Я бы вольная казачка была.
Скакала, плясала б по лугам,
Скакала, плясала б по лугам,
По зеленым по дубравушкам,
По зеленым по дубравушкам.
С донским, с молодым казаком,
С донским, с молодым казаком,
Со удалым добрым молодцем,
Со удалым добрым молодцем.
Раздушечка, казак молодой,
Раздушечка, казак молодой,
Что не ходишь, что не жалуешь ко мне,
Что не ходишь, что не жалуешь ко мне.
У всех, кто ввысь отправился когда-то,
У всех горевших в плазме кораблей
Есть важный и последний из этапов —
Этап прикосновения к земле,
Где с посохом синеющих дождей
Пройдет сентябрь по цинковой воде,
Где клены наметут свои листки
На мокрую скамейку у реки.
Мы постепенно счастье познавали,
Исследуя среди ночных полей
С любимыми на теплом сеновале
Этап прикосновения к земле,
Где с посохом синеющих дождей
Пройдет сентябрь по цинковой воде,
Где клены наметут свои листки
На мокрую скамейку у реки.
То женщины казались нам наградой,
То подвиги нам виделись вдали,
И лишь с годами мы познали радость
В кругу обыкновеннейшей земли,
Где с посохом синеющих дождей
Пройдет сентябрь по цинковой воде,
Где клены наметут свои листки
На мокрую скамейку у реки.
Когда-нибудь, столь ветреный вначале,
Огонь погаснет в пепельной золе.
Дай Бог тогда нам встретить без печали
Этап прикосновения к земле,
Где с посохом синеющих дождей
Пройдет сентябрь по цинковой воде,
Где клены наметут свои листки
На мокрую скамейку у реки.
У глаз у твоих чистоты родниковой,
Над ними, где бьется огонь золотой,
Забудусь я, как над водой ручейковой,
Задумаюсь, как над глубокой водой.Тебе я кажусь мешковатым влюбленным,
Что молча вздыхает, влюбленность храня.
Зачем я хожу к омутам отдаленным,
Ни разу еще не спросили меня.Зачем я походкой почти торопливой
Сквозь мусор предместий шагаю туда,
Где красное небо и черные ивы
Полощет и моет речная вода? Сетей не бросаю, лозы не ломаю,
Не порчу цветов на прибрежном лугу,
Кувшинок не рву и стрекоз не сбиваю:
Сижу и молчу на крутом берегу.Один на один с глубиною тревожной,
С речным лепетаньем один на один.
«Чего он приходит — понять невозможно,
Мужчина, доживший почти до седин?»«Ах, все они, знаете ль, тронуты ветром,
Догадки особые здесь не нужны…»
Но стоит! Но стоит пройти километры,
Чтоб кануть в спокойную власть глубины! По мусорным ямам, по травам спаленным,
Где дремлют кузнечики, тонко звеня…
Зачем я хожу к омутам отдаленным,
Ни разу еще не спросили меня.О, глубь, о, глаза чистоты родниковой!
Над ними, где бьется огонь золотой,
Забудусь я, как над водой ручейковой,
Задумаюсь, как над глубокой водой.
Тучи носят воду,
Вода поит землю,
Земля плод приносит;
Бездна звезд на небе,
Бездна жизни в мире;
То мрачна, то светла
Чудная природа…
Стареясь в сомненьях
О великих тайнах,
Идут невозвратно
Веки за веками;
У каждого века
Вечность вопрошает:
«Чем кончилось дело?» —
«Вопроси другова», —
Каждый отвечает.
Смелый ум с мольбою
Мчится к Провиденью.
Ты поведай мыслям
Тайну сих созданий!
Шлют ответ, вновь тайный,
Чудеса природы,
Тишиной и бурей
Мысли изумляя…
Что же совершится
В будущем с природой?..
О, гори, лампада,
Ярче пред Распятьем!
Тяжелы мне думы,
Сладостна молитва!
Формы тела и ума
Кто рубил и кто ковал?
Там, где море-каурма,
Словно идол, ходит вал.Словно череп, безволос,
Как червяк подземный, бел,
Человек, расправив хвост,
Перед волнами сидел.Разворачивая ладони,
Словно белые блины,
Он качался на попоне
Всем хребтом своей спины.Каждый маленький сустав
Был распарен и раздут.
Море телом исхлестав,
Человек купался тут.Море телом просверлив,
Человек нырял на дно.
Словно идол, шел прилив,
Заслоняя дна пятно.Человек, как гусь, как рак,
Носом радостно трубя,
Покидая дна овраг,
Шел, бородку теребя.Он размахивал хвостом,
Он притопывал ногой
И кружился колесом,
Безволосый и нагой.А на жареной спине,
Над безумцем хохоча,
Инфузории одне
Ели кожу лихача.
Уложила сыночка кудрявого
И пошла на озеро по воду,
Песни пела, была веселая,
Зачерпнула воды и слушаю:
Мне знакомый голос прислышался,
Колокольный звон
Из-под синих волн,
Так у нас звонили в граде Китеже.
Вот большие бьют у Егория,
А меньшие с башни Благовещенской,
Говорят они грозным голосом:
— Ах, одна ты ушла от приступа,
Стона нашего ты не слышала,
Нашей горькой гибели не видела.
Но светла свеча негасимая
За тебя у престола Божьего.
Что же ты на земле замешкалась?
И венец надеть не торопишься?
Распустился твой крин во полунощи,
И фата до пят тебе соткана.
Что ж печалишь ты брата-воина
И сестру — голубицу-схимницу,
Своего печалишь ребеночка… —
Как последнее слово услышала,
Света я пред собою невзвидела,
Оглянулась, а дом в огне горит.
От Aluojа до Pühajõgи
Нет ни вершка:
Одна с другой сомкнулись в беге
С рекой река.
Какой он быстрый! какой он шустрый
Хрусталь — приток!
А при слияньи, в затоне, грустный
Речной цветок.
Он в Pühajõgи иль в Aluoja
Узнаешь, как
Когда ни доброе и ни злое,
А просто так!
Ведь влага — влагой, река — рекою,
Водой — вода.
Так наше чувство — призыв к покою, —
Цветет всегда.
Оно твое ли? оно мое ли?
Никто того
Из нас не знает. Но нет в том боли, —
Лишь торжество.
Лиман песком от моря отделен.
Когда садится солнце за Лиманом,
Песок бывает ярко позлащен.
Он весь в рыбалках. Белым караваном
Стоят они на грани вод, на той,
Откуда веет ветром, океаном.
В лазури неба, ясной и пустой,
Та грань чернеет синью вороненой
Из-за косы песчано-золотой.
И вот я слышу ропот отдаленный:
Навстречу крепкой свежести воды,
Вдыхая ветер, вольный и соленый,
Вдруг зашумели белые ряды
И стоя машут длинными крылами…
Земля, земля! Несчетные следы
Я на тебе оставил. Я годами
Блуждал в твоих пустынях и морях.
Я мерил неустанными стопами
Твой всюду дорогой для сердца прах:
Но нет, вовек не утолю я муки —
Любви к тебе! Как чайки на песках,
Опять вперед я простираю руки.
Воды не перетеплил
В чану, зазнобил — как надобно —
Тот поп, что меня крестил.
В ковше плоскодонном свадебном
Вина не пересластил —
Душа да не шутит брашнами!
Тот поп, что меня крестил
На трудное дело брачное:
Тот поп, что меня венчал.
(Ожжясь, поняла танцовщица,
Что сок твоего, Анчар,
Плода в плоскодонном ковшике
Вкусила…)
— На вечный пыл
В пещи смоляной поэтовой
Крестил — кто меня крестил
Водою неподогретою
Речною, — на свыше сил
Дела, не вершимы женами —
Крестил — кто меня крестил
Бедою неподслащенною:
Беспримесным тем вином.
Когда поперхнусь — напомните!
Каким опалюсь огнем?
Все́ страсти водою комнатной
Мне́ кажутся. Трижды прав
Тот поп, что меня обкарнывал.
Каких убоюсь отрав?
Все яды — водой отварною
Мне чудятся. Что́ мне рок
С его родовыми страхами —
Раз собственные, вдоль щек,
Мне слезы — водою сахарной!
А ты, что меня крестил
Водой исступленной Савловой
(Так Савл, занеся костыль,
Забывчивых останавливал) —
Молись, чтоб тебя простил —
Бог.
Я — глаз, лишенный век. Я брошено на землю,
Чтоб этот мир дробить и отражать…
И образы скользят. Я чувствую, я внемлю,
Но не могу в себе их задержать.И часто в сумерках, когда дымятся трубы
Над синим городом, а в воздухе гроза, -
В меня глядят бессонные глаза
И черною тоской запекшиеся губы.И комната во мне. И капает вода.
И тени движутся, отходят, вырастая.
И тикают часы, и капает вода,
Один вопрос другим всегда перебивая.И чувство смутное шевелится на дне.
В нем радостная грусть, в нем сладкий страх разлуки…
И я молю его: «Останься, будь во мне, -
Не прерывай рождающейся муки…»И вновь приходит день с обычной суетой,
И бледное лицо лежит на дне — глубоко…
Но время наконец застынет надо мной
И тусклою плевой мое затянет око!
И ветер, и дождик, и мгла
Над холодной пустыней воды.
Здесь жизнь до весны умерла,
До весны опустели сады.
Я на даче один. Мне темно
За мольбертом, и дует в окно.
Вчера ты была у меня,
Но тебе уж тоскливо со мной.
Под вечер ненастного дня
Ты мне стала казаться женой…
Что ж, прощай! Как-нибудь до весны
Проживу и один — без жены…
Сегодня идут без конца
Те же тучи — гряда за грядой.
Твой след под дождём у крыльца
Расплылся, налился водой.
И мне больно глядеть одному
В предвечернюю серую тьму.
Мне крикнуть хотелось вослед:
«Воротись, я сроднился с тобой!»
Но для женщины прошлого нет:
Разлюбила — и стал ей чужой.
Что ж! Камин затоплю, буду пить…
Хорошо бы собаку купить.
Пурпурово-золотое
На лазурный неба свод
Солнце в царственном покое
Лучезарно восстает;
Ночь сняла свои туманы
С пробудившейся земли;
Блеском утренним поляны,
Лес и холмы расцвели.
Чу! как ярко и проворно,
Вон за этою рекой,
Повторяет отзыв горный
Звук волынки полевой!
Чу! скрыпят уж воротами,
Выезжая из села,
И дробится над водами
Плеск рыбачьего весла.
Ранний свет луча дневного
Озарил мой тайный путь;
Сладко воздуха лесного
Холод мне струится в грудь:
Молодая трепетала,
Новым пламенем полна,
Нежно, быстро замирала —
Утомилася она!
Скоро ль в царственном покое
За далекий синий лес
Пурпурово-золотое
Солнце скатится с небес?
Серебристыми лучами
Изукрасит их луна,
И в селе, и над водами
Снова тень и тишина!
Я свежо доныне помню
Встречу первую с Днепром,
Детской жизни день огромный
Переправу и паром.За неведомой, студеной
Полосой днепровских вод
Стороною отдаленной
Нам казался берег тот.И казалось, что прощалась
Навек с матерью родной,
Если замуж выходила
Девка на берег иной… И не чудо ль был тот случай:
Старый Днепр средь бела дня
Оказался вдруг под кручей
Впереди на полконя.И, блеснув на солнце боком,
Развернулся он внизу.
Страсть, как жутко и высоко
Стало хлопцу на возу.Вот отец неторопливо
Заложил в колеса кол
И, обняв коня, с обрыва
Вниз, к воде тихонько свел.Вот песок с водою вровень
Зашумел под колесом,
И под говор мокрых бревен
Воз взобрался на паром.И паром, подавшись косо,
Отпихнулся от земли,
И недвижные колеса,
Воз и я — пошли, пошли.И едва ли сердце знало,
Что оно уже тогда
Лучший срок из жизни малой
Оставляло навсегда.