Страна, измученная страстностью судьбы!
Любовница всех роковых столетий!
Тебя народы чтили как рабы,
И императоры как дети.
Ты с трона цезарей судила властно мир,
И больший мир из Ватикана.
Былая власть твоя — низверженный кумир,
Но человечество твоим прошедшим пьяно.
Твои художники на зыбкости холста
Запечатлели сны, каких не будет дважды!
Вот солнышко в поле зовет нас с тобою;
В венке из цветов удаляется день…
Идем же, товарищ мой, — бывший лозою, —
Пока не сгустилась вечерняя тень.
Давал ты напиток волшебный… Который?
Веселье в твоем ли я черпал вине?
С вина спотыкаться случалося мне, —
Так пусть же лоза мне и служит опорой!
Идем — васильки на полях подбирать
И песен последних искать!
Летая по свету, конечно, за медком,
Пчела влетела в дом.
Увидевши в окне горшочки
И в тех горшках цветочки,
Ну как не залететь?
Где до любимого коснется,
Не только что пчелам - и нам, людям, неймется.
Любимое хоть в щелку поглядеть -
И то отрада, -
А тут пчеле цветы - чего ж ей больше надо?
Он придет, обезумевший мир,
Который поэтом прославлен.
Будет сладостным ядом отравлен
Воздух и самый эфир.
С каждым мигом впивая отраву,
Обезумеют бедные дети земли:
Мудрецы — земледельцы — певцы — короли —
Звери — птицы — деревья — и травы.
Станут распускаться странные цветы,
Яркие как солнце, дышащие пряно,
Ужь твой могильный крест давно оброс травой!..
А кажется, давно-ль, давно-ль, моя родная,
Сюда я схоронил остывший пепел твой,
Над ним без памяти, отчаянно рыдая?
И вот, покинувши столичный шумный свет
С его вседневною гремящей суетою,
Где в памяти людей тебя и следа нет,
Я вновь пришел сюда, чтоб теплою слезою
С молитвой оросить почивший милый прах.
Но где же ты?… В земле безследно ли истлела?
О век могучий, век суровый
Железа, денег и машин,
Твой дух промышленно-торговый
Царит, как полный властелин.
Ты начертал рукой кровавой
На всех знаменах: «_В силе — право_!»
И скорбь пророков и певцов,
Святую жажду новой веры
Ты осмеял, как бред глупцов,
О век наш будничный и серый!
1То не белая купавица
Расцвела над синью вод —
С Красной Горки раскрасавица
Ярью-зеленью идет.Пава павой, поступь ходкая,
На ланитах — маков цвет,
На устах — улыбка кроткая,
Светел-радошен привет.Красота голубоокая, —
Глубже моря ясный взгляд,
Шея — кипень, грудь высокая,
Руса косынька — до пят.Летник — празелень, оборчатый —
Огонь приходит с высоты,
Из темных туч, достигших грани
Своей растущей темноты,
И порождающей черты
Молниеносных содроганий.
Огонь приходит с высоты,
И, если он в земле таится,
Он лавой вырваться стремится,
Из подземельной тесноты,
Когда ж с высот лучом струится,
— Колдунья, мне странно так видеть тебя.
Мне люди твердили, что ты
Живешь — беспощадно живое губя,
Что старые страшны черты:
Ты смотришь так нежно, ты манишь, любя,
И вся ты полна красоты. —
«Кто так говорил, может, был он и прав:
Жила я не годы, — всегда.
И много безумцев, свой ум потеряв,
Узнали все пытки, — о, да!
Ходит по полям босой монашек,
Созывает птиц, рукою машет,
И тростит ногами, точно пляшет,
И к плечу полено прижимает,
Палкой как на скрипочке играет,
Говорит, поет и причитает:
«Брат мой, Солнце! старшее из тварей,
Ты восходишь в славе и пожаре,
Ликом схоже с обликом Христовым,
Спокойно небо голубое;
Одно в бездонной глубине
Сияет солнце золотое
Над степью в радужном огне;
Горячий ветер наклоняет
Траву волнистую к земле,
И даль в полупрозрачной мгле,
Как в млечном море, утопает;
Я вижу в мыслях белую равнину,
Вкруг Замка Джэн Вальмор.
Тебя своей мечтой я не покину, —
Как мне забыть твой взор!
Поблекла осень с красками пожара,
Лежит седой покров.
И, бледная, на всем застыла чара
Невысказанных слов.
Неверный друг и вечно милый!
Зарю моих счастливых дней
И слезы радости и клятвы легкокрылы, —
Все время унесло с любовию твоей!
И все погибло невозвратно,
Как сладкая мечта, как утром сон приятной!
Но все любовью здесь исполнено моей
И клятвы страшные твои напоминает., —
Их помнят и леса, их помнит и ручей.
И эхо томное их часто повторяет.
Мы, человеки дней последних, как бледны в жизни мы своей!
Как будто в Мире нет рубинов, и нет цветов, и нет лучей.
Мы знаем золото лишь в деньгах, с остывшим бледным серебром,
Не понимаем мысли молний, не знаем, что поет нам гром.
Для нас блистательное Солнце не бог, несущий жизнь и меч,
А просто желтый шар центральный, планет сферическая печь.
Мы говорим, что мы научны, в наш бесподобный умный век,
IВесь двор усыпан песком,
Цветами редкосными вышит,
За ним сиял высокий дом
Своей эмалевою крышей.А за стеной из тростника,
Работы тщательной и тонкой,
Шумела Желтая река,
И пели лодочники звонко.Лай-Це ступила на песок,
Обвороженная сияньем,
В лицо ей веял ветерок
Неведомым благоуханьем.Как будто первый раз на свет
Ночью благовонной над заснувшей чащей,
Словно легкокрылый, светлый мотылек,
Лунный луч явился, юный и блестящий,
Призывая к жизни голубой вьюнок.
Он скользнул по ветке с белыми цветами,
Он ее коснулся мягко на лету
В час, когда сияют счастия слезами
Молодые ветви яблони в цвету.
Марианне Дмитриевне ПоляковойIМогучий царь суров и гневен,
Его лицо мрачно, как ночь,
Толпа испуганных царевен
Бежит в немом смятеньи прочь.Вокруг него сверкает злато,
Алмазы, пурпур и багрец,
И краски алого заката
Румянят мраморный дворец.Он держит речь в высокой зале
Толпе разряженных льстецов,
В его глазах сверканье стали,
А в речи гул морских валов.Он говорит: «Еще ребенком
БАЛЛАДА
В старинном замке Джэн Вальмор,
Красавицы надменной,
Толпятся гости с давних пор,
В тоске беспеременной:
Во взор ее лишь бросишь взор,
И ты навеки пленный.
Красивы замки старых лет.
Дафнис.
Днесь, Дафна, радость нам, веселье:
Родителей твоих, моих
Мы позовем на новоселье
И праздник сделаем для них.
Дафна.
Изрядно, Дафнис! Я с цветами
Для них корзинку припасу,
Весь домик окурю духами
Зловещий грезился мне сон…
И люб, и страшен был мне он;
И долго образами сна
Душа, смутясь, была полна.
В цветущем — снилось мне — саду
Аллеей пышной я иду.
Головки нежныя клоня,
Цветы приветствуют меня.
CANTO XXIII
Ott. 100
Пред рыцарем блестит водами
Ручей прозрачнее стекла,
Природа милыми цветами
Тенистый берег убрала
И обсадила древесами.
Падущая с небес река!
Ток светлых, беспрерывных вод!
Чья всемогущая рука,
О время! о минувший год!
Твое теченье прекратила?
Какая мгла тебя сокрыла?
Где делись дни, часы твои?
Где разновидных дел струи?
Являло ль солнце красоту,
Затекшие пальцы болят,
И веки болят на опухших глазах…
Швея в своем жалком отрепье сидит
С шитьем и иголкой в руках…
Шьет — шьет — шьет,
В грязи, в нищете, голодна,
И жалобно горькую песню поет —
Поет о рубашке она.
«Работай! работай! работай,
CANTO XXIII
ОТТ. 100
Пред рыцарем блестит водами
Ручей прозрачнее стекла,
Природа милыми цветами
Тенистый берег убрала
И обсадила древесами»
101
Луга палит полдневный зной,
Пастух убогий спит у стада.
Осенней неги поцелуй
Горел в лесах звездою алой,
И песнь прозрачно-звонких струй
Казалась тихой и усталой.С деревьев падал лист сухой,
То бледно-желтый, то багряный,
Печально плача над землей
Среди росистого тумана.И солнце пышное вдали
Мечтало снами изобилья
И целовало лик земли
В истоме сладкого бессилья.А вечерами в небесах
Вчера над верхушками бора
Заря догорала светло,
И гладь водяного простора
Прозрачна была, как стекло.
И солнце в красе заходило,
И медлила влажная тень,
Казалось, что небо сулило
На завтра безоблачный день.
Тебя ль оплакивать я должен,
О Бибиков! какой удар!
Тебе ли кипарисны лозы
И миро я на гроб несу?
Едва успел тобой быть знаем,
Лишен тебя я роком лютым,
Погиб с печали разум мой!
Твои достоинства лишь вспомню,
Сердечны разверзаю раны
И вновь терплю твою я смерть.
I. Встреча
Спи, спи! пока ты будешь спать,
Я расскажу тебе о ночи
Моей любви, как не отдать
Себя ему — не стало мочи.
Я дверь ему забыла запереть
Свою шестнадцатой весною:
Ах, веял теплый ветер, ведь,
Ах, что-то делалось со мною!..
Он появился, как орел.
«Радость дней моих, Всемила!
Не грусти, не плачь о мне;
Без тебя мне жизнь постыла
Будет в дальной стороне.
Не грусти, за Русь святую,
За царя, за край родной,
На Литву иду клятую;
Скоро свидишься со мной.
Пред святыми образами,
Пред всевидящим творцом
Наш Воздух только часть безбрежнаго Эѳира,
В котором носятся безсмертные миры.
Он круговой шатер, покров земного мира,
Где Духи Времени сбираются для пира,
И ткут калейдоскоп сверкающей игры.
Равнины, пропасти, высоты, и обрывы,
По чьей поверхности проходят облака,
Многообразия живые переливы,
Руна заветнаго скользящие извивы,
Вы не рассердитесь, надеюсь, этот раз
На столь нежданное и дерзкое посланье;
Я столько лет молчал, но, чувствую, сейчас
Не в силах сдерживать упорное молчанье.
Я что-то утомлен. Не знаю почему,
Мне с самого утра сегодня грустно стало.
Быть может, помните: подобное тому
Со мною и тогда, при вас еще, бывало,
Но только эта грусть с годами стала злей.
Тогда я молод был, жилося веселей
Бог сновидений взял меня туда,
Где ивы мне приветливо кивали
Руками длинными, зелеными, где нежен
Был умный, дружелюбный взор цветов;
Где ласково мне щебетали птицы,
Где даже лай собак я узнавал,
Где голоса и образы встречали
Меня как друга старого; однако
Все было чуждым, чудно, странно чуждым.
Увидел я опрятный сельский дом,
О ты, которая была
В глазах моих всегда прелестна,
Душе моей всегда мила
И сердцу с юности известна!
Вхожу в святилище твое;
Объемлю, чувством вдохновенный,
Твой жертвенник уединенный!
Одно усердие мое
Дает мне право не чуждаться
Твоих священных алтарей
Наш Воздух только часть безбрежного Эфира,
В котором носятся бессмертные миры.
Он круговой шатер, покров земного мира,
Где Духи Времени сбираются для пира,
И ткут калейдоскоп сверкающей игры.
Равнины, пропасти, высоты, и обрывы,
По чьей поверхности проходят облака,
Многообразия живые переливы,
Руна заветного скользящие извивы,
И видели мы все явленье эпопеи...
Библейским чем-то, средневековым,
Она в четыре дня сложилась с небольшим
В спокойной ясности и красоте идеи!
И в первый день, когда ты остывал,
И весть о смерти город обегала,
Тревожной злобы дух недоброе шептал,
И мысль людей глубоко тосковала...