По стенам опустевшего дома
Пробегают холодные тени,
И рыдают бессильные гномы
В тишине своих новых владений.
По стенам, по столам, по буфетам
Все могли бы их видеть воочью,
Их, оставленных ласковым светом,
Окруженных безрадостной ночью.
Их больные и слабые тельца
Трепетали в тоске и истоме,
С той поры, как не стало владельца
В этом прежде-смеявшемся доме.
Сумрак комнат покинутых душен,
Тишина с каждым мигом печальней,
Их владелец был ими ж задушен
В темноте готической спальни.
Унесли погребальные свечи,
Отшумели прощальные тризны,
И остались лишь смутные речи,
Да рыданья, полны укоризны.
По стенам опустевшего дома
Пробегают холодные тени,
И рыдают бессильные гномы
В тишине своих новых владений.
В небе колючие звезды,
в скале огонек часовни.
Молится Вольфрам
у гроба Елизаветы: «Благоуханная,
ты у престола Марии — Иисуса,
ты умоли за них Матерь Святую,
Елизавета!»Пляшут осенние листья,
при звездах корчатся тени.
Как пропал рыцарь Генрих,
расходилися темные силы,
души Сарацинов неверных:
скалы грызут зубами,
скрежещут и воют.«Ангелом белым Пречистая Лилия,
ты, безгрешная Жертва Вечерняя,
Роза Эдемская,
Елизавета!»Корчатся тени,
некрещеные души,
клубами свиваются, взвыв.«Смилуйся, смилуйся, Матерь Пречистая,
Божия Матерь.
Молит за нас тебя ангел твой белый,
наша заступница
Елизавета!
Сгинь, власть темная
от гроба непорочного.
Свечи четыре —
Пречистый Крест
и лилии — лилии,
молитвы христианские!»***Огоньки в болоте мелькают
в ядовитой притихшей тине.
Под часовней карлики злые
трясут бородами…
И пляшут колючие звезды,
дрожит огонек лампадки… Невредимы в ночи осенней
весенние цветочки
у непорочного гроба.
Куда ни посмотришь — под липой, в тени,
С подружкою паренек;
А я-то — господь, спаси, сохрани! —
Один как перст, одинок.
Увижу таких вот счастливцев двоих —
И тоской сжимается грудь:
И я ведь любимой моей жених,
Да только не близкий к ней путь.
Терпел я разлуку как только мог,
Но больше не в силах ждать.
Я вырежу трость, увяжу узелок,
Отправлюсь но свету блуждать.
Пройдет в пути и день и другой,
И город увижу я вдруг;
Стоит он в устье, над рекой,
Три грозных башни вокруг.
Вот тут-то конец тревоге моей,
Настанут светлые дни;
Вот тут-то бродить мне с подружкою, с ней,
Под липами, в тени.
Откуда я пришел, не знаю…
Не знаю я, куда уйду,
Когда победно отблистаю
В моем сверкающем саду.
Когда исполнюсь красотою,
Когда наскучу лаской роз,
Когда запросится к покою
Душа, усталая от грез.
Но я живу, как пляска теней
В предсмертный час большого дня,
Я полон тайною мгновений
И красной чарою огня.
Мне все открыто в этом мире —
И ночи тень, и солнца свет,
И в торжествующем эфире
Мерцанье ласковых планет.
Я не ищу больного знанья
Зачем, откуда я иду.
Я знаю, было там сверканье
Звезды, лобзающей звезду,
Я знаю, там звенело пенье
Перед престолом красоты,
Когда сплетались, как виденья,
Святые белые цветы.
И жарким сердцем веря чуду,
Поняв воздушный небосклон,
В каких пределах я ни буду,
На все наброшу я свой сон.
Всегда живой, всегда могучий,
Влюбленный в чары красоты.
И вспыхнет радуга созвучий
Над царством вечной пустоты.
Завечерел туман ползущий
В вечеровую тень огней;
Тусклы оливковые кущи.
И — светит месяц из теней.
Он, Серебристый, волей рока
Бросает в зримый наш позор, —
Как ясноокого пророка
Неизъяснимо грустный взор.
В тысячелетние разгулы
Он поднимает ясный жар:
И бронзорозовые скулы,
И взора горнего загар.
Струя исчисленного смысла,
Как трепетание крыла
Переливного коромысла,
От ясноротого чела —
Взметает пепельные кучи
Неистлевающих волос,
И из-под них — на нас текучий,
Слезой сияющий вопрос;
Переливной игрою линий
Топазы сыплются из глаз;
И расширяет блеск павлиний
Переливной его атлас;
И в нас стремительно забьется
Наш ослепительный ответ;
И ослепительно взорвется
Из волосатой груди свет
И, точно взвизгнувшие диски,
Взорвут кипящие слова
И волоса, как василиски,
Взовьет горящая глава.
В переливных браслетах света
Его воздушные персты
Воспламененный знак завета
Взогнят из тихой высоты.
Стонет старая шарманка
Вальс знакомый под окном.
Ты глядишь, как иностранка
Где-то в городе чужом.
Не пойму твоих улыбок,
Страха мне не превозмочь.
Иль что было — ряд ошибок,
Это счастье, эта ночь?
Ты смеешься, отошла ты,
У окна стоишь в тени…
Иль, скажи, не нами смяты
На постели простыни?
Изменив своей привычке,
Ты, как римлянка рабу,
Пятачок бросаешь птичке,
Предвещающей судьбу.
Знаю, что за предсказанье
Птичка вытащит тебе:
«Исполнение желанья,
Изменение в судьбе».
Нет! былое не ошибка!
Ты смеешься не над ним!
Счастлив тот, чье сердце зыбко,
Кто способен стать иным!
Счастлив тот, кто утром встанет,
Позабыв про ночь и тень.
Счастлив цвет, что быстро вянет,
Что цветет единый день.
Будь же в мире — иностранка,
Каждый день в краю другом!
Стонет старая шарманка
Вальс знакомый под окном.
В сумраке синем твой облик так нежен:
этот смешной, размотавшийся локон,
детский наряд, что и прост и небрежен!
Пахнет весной из растворенных окон;
тихо вокруг, лишь порою пролетка
вдруг загремит по обсохшим каменьям.
тени ложатся так нежно и кротко,
отдано сердце теням и мгновеньям.
Сумрак смешался с мерцаньем заката.
Грусть затаенная с радостью сладкой —
все разрешилось, что раньше когда-то
сердцу мерещилось темной загадкой.
Кто ты? Ребенок с улыбкой наивной
или душа бесконечной вселенной?
Вспыхнул твой образ, как светоч призывный,
в сумраке синем звездою нетленной.
Что ж говорить, коль разгадана тайна?
Что ж пробуждаться, коль спится так сладко?
Все ведь, что нынче открылось случайно,
новою завтра воскреснет загадкой…
В царстве света, в царстве тени, бурных снов и тихой лени,
В царстве счастия земного и небесной красоты,
Я всем сердцем отдавался чарам тайных откровений,
Я рвался́ душой в пределы недоступной высоты,
Для меня блистало Солнце в дни весенних упоений,
Пели птицы, навевая лучезарные мечты,
И акации густые и душистые сирени
Надо мною наклоняли белоснежные цветы.
Точно сказочные змеи, бесконечные аллеи
Извивались и сплетались в этой ласковой стране,
Эльфы светлые скликались, и толпой скользили феи,
И водили хороводы при сверкающей Луне,
И с улыбкою богини, с нежным профилем камеи,
Чья-то тень ко мне бесшумно наклонялась в полусне,
И зардевшиеся розы и стыдливые лилеи
Нашу страсть благословляли в полуночной тишине.
Над быстрой Наровой, величественною рекой,
Где кажется берег отвесный из камня огромным,
Бульвар по карнизу и сад, называемый Темным,
Откуда вода широко и дома далеко…
Нарова стремится меж стареньких двух крепостей —
Петровской и шведской, — вздымающих серые башни.
Иван-город тих за рекой, как хозяин вчерашний,
А ныне, как гость, что не хочет уйти из гостей.
На улицах узких и гулких люблю вечера,
Когда фонари разбросают лучистые пятна,
Когда мне душа старой Нарвы особо понятна,
И есть вероятья увидеться с тенью Петра…
Но вместо нее я встречаю девический смех,
Красивые лица, что много приятнее тени…
Мне любо среди молодых человечьих растений,
Теплично закутанных в северный вкрадчивый мех.
И долго я, долго брожу то вперед, то назад.
Любуясь красой то доступной, то гордо-суровой,
Мечтаю над темень пронизывающей Наровой,
Войдя в называемый Темным общественный сад.
Крут и терпк осенний вечер; с поля
Дух солом, земли, трав и навоза;
Ветер с ветром, вдоль колдобин споря,
Рвет мечту из тесных стен на воздух;
Квак лягушек в уши бьет в болоте;
Смех совы кувыркнул тени с елок;
Сиплый скрип тьму медленно молотит;
С тьмой ползет вол из лесу в поселок.
Ночь, где ж ты, с твоей смертельной миррой,
Ночь Жуковских, Тютчевых, всех кротких?
Метки редких звезд в выси надмирной —
Меди длинных стрел с тетив коротких.
Книг, бумаг, рифм, спаренных едва лишь,
Тает снег, дрожа под лунной грудью;
Гей, Геката! в прорезь туч ты валишь
Старых снов, снов буйных буршей груду.
Где ж нам? Что ж нам? Как нам план закончить?
Мир иным стал! мы ль в нем неизменны?
Все — за тенью, вслед за псом, за гончей,
Все — как пес, послушны скучным сменам…
Золото, убранство тайнаго ковчега,
Где хранят издревле благостныя мощи,
Золото, добыча хищнаго набега,
Золото, ты символ сладострастной мощи,
И в твоем сверканьи медленная нега.
Серебро сияет тихо на иконе,
Мученице юной покрывает плечи,
Серебро так ясно в перелетном звоне,
Голос серебристый мне звучал предтечей
Прежде недоступных сладостных гармоний.
И люблю я бронзу: сумрачныя тени
Томной баядерки в роскоши вечерней;
В твердости изгибов столько легкой лени,
Отблески так чисты на холодной черни.
Да, люблю я в бронзе тайну отражений.
Но не эти тени дороги в металле!
Не сравню их блестки я с кинжальным блеском!
Змеи резких молний быстро засверкали,
Я прильнул, ревнивый, к белым занавескам…
Ты — моя надежда, мщенье верной стали!
Во сне мучительном я долго так бродил,
Кого-то я искал, чего-то добивался;
Я переплыл моря, пустыни посетил,
В скала́х карабкался, на торжищах скитался...
И стал пред дверью я открытою... За ней
Какой-то мягкий свет струился издалека;
От створов падали столбы больших теней;
Ступени вверх вели, и, кажется, высо́ко!
Но что за дверью там, вперед как ни смотри —
Не видишь... А за мной — земного мира тени...
Мне голос слышался... Он говорил: «Умри!
И можешь ты тогда подняться на ступени!..»
И смело я пошел... И начал замирать...
Ослепли, чуть вошел я в полный свет, зеницы,
Я и́наче прозрел... Как? Рад бы передать,
Но нет пригодных струн и нет такой цевницы!..
(Дума)
О чём шумит сосновый лес?
Какие в нём сокрыты думы?
Ужель в его холодном царстве
Затаена живая мысль?..
Коня скорей! Как сокол быстрый,
На нём весь лес изъезжу я.
Везде глубокий сон, шум ветра,
И дикая краса угрюмо спит…
Когда-нибудь его стихия
Рвалася землю всю покрыть,
Но, в сон невольно погрузившись,
В одном движении стоит.
Порой, во тьме пустынной ночи,
Былых веков живые тени
Из глубины его выходят —
И на людей наводят страх.
С приходом дня уходят тени,
Следов их нет; лишь на вершинах
Один туман, да в тёмной грусти
Ночь безрассветная лежит…
Какая ж тайна в диком лесе
Так безотчётно нас влечёт,
В забвенье погружает душу
И мысли новые рождает в ней?..
Ужели в нас дух вечной жизни
Так бессознательно живёт,
Что может лишь в пределах смерти
Своё величье сознавать?..
Одиноко плыла по лазури луна,
Освещая тенистую даль,
И душа непонятной тревогой полна,
Повлекла за любовью печаль.Ароматная роза кивала с окна.
Освещенная полной луной,
И печально, печально смотрела она
В освежающий сумрак ночной…
На востоке проснулся алеющий день,
Но печальный и будто больной…
Одинокая, бледная, робкая тень
Промелькнула и скрылась за мной…
Я прошел под окно и, любовью горя,
Я безумные речи шептал…
Утро двигалось тихо, вставала заря,
Ветерок по деревьям порхал…
Ни призыва, ни звука, ни шопота слов
Не слыхал я в ночной тишине,
Но в тенистом окошке звучала любовь…
Или, может быть, грезилось мне?..
О, безумный! зачем ты под старым окном
Ей, безумной, шептал в тишине,
Если ночь провела она в чувстве одном,
И в твоем опустевшем окне?!.. Днем мы холодно встретились… Пламень живой
Погасил этот пасмурный день…
Я не вспомнил про час одинокий ночной,
Про ее быстрокрылую тень…
Спешите в мой прохладный сад,
Поклонники прелестной Флоры!
Здесь всюду манит ваши взоры
Ее блистающий наряд.Спешите красною весной
Набрать цветов как можно боле:
Усей цветами жизни поле! —
Вот мудрости совет благой.По вкусам, лицам и годам
Цветы в саду своем имею;
Невинности даю лилею,
Мак сонный — приторным мужьям, Душистый ландыш полевой —Друзьям смиренным Лизы бедной,
Нарцис несчастливый и бледный —
Красавцам, занятым собой.В тени фиалка, притаясь,
Зовет к себе талант безвестный;
Любовник встретит мирт прелестный,
Спесь барскую надутый князь.Дарю иную госпожу
Пучком увядших пустоцветов,
Дурманом многих из поэтов,
А божьим деревом ханжу.К льстецам, прислужникам двора,
Несу подсолнечник с поклоном;
К временщику иду с пионом,
Который был в цвету вчера; Злых вестовщиц и болтунов
Я колокольчиком встречаю;
В тени от взоров сокрываю
Для милой розу без шипов.
Плохо спится Маддалене
В пышно убранном дворце.
Взор бежит дремотной лени,
Зыбкий свет колеблет тени
На встревоженном лице.
Кто там стонет за стена́ми,
Безысходен и уныл?
Это — ветер над крестами,
Над несчетными рядами
Неоплаканных могил.
Что за мгла неотвратимо
Обвила над ложем сень?..
Вот клубится… Мимо! Мимо!
Это тянет черным дымом
Подожженных деревень.
Что прикован взгляд упорный
К этим сводам, вновь и вновь?
Тьмой завешен свод узорный.
Там туман густеет черный.
Боже! Каплет, каплет кровь.
Дрогнул звон… Ужель измена
В за́мок мой войдет сюда!
Гулких волн рыдает смена.
Маддалена! Маддалена!
Это — колокол суда!
И не спится Маддалене
В раззолоченном дворце.
Взор бежит дремотной лени,
Смутный свет колеблет тени
На испуганном лице.
Люблю я старинные эти старания:
сбор винограда в ущелье Атени.
Волов погоняет колхозник Анания,
по ягодам туты ступают их тени.Пылает оранжевым шея вола!
Рогам золотым его — мир и хвала!
Сквозь них мне безмерная осень видна.
Уже виноград претерпел умиранье.Но он воскресает с рожденьем вина,
в младенчестве влаги, что зрела века.
Ведь эта дорога и прежде вела
туда, где хранит свои тайны марани.Ах, осени этой труды и сияния!
А вон и ореха обширная крона, —
как часто под ней засыпал ты, Анания,
и было лицо твое славно и кротко.Меж тем вечереет, и, в новой длине,
все тени бредут в неживой вышине,
как луны, мерцают волы при луне,
и столько добра и усталости в теле.Как часто все это припомнится мне:
тяжелые скрипы арбы в тишине
и, в мирном и медленном лунном огне,
Анания, и волы, и Атени…
Я живу в глубоком покое.
Рою днем могилы корням.
Но в туманный вечер — нас двое.
Я вдвоем с Другим по ночам.
Обычайный — у входа в сени
Где мерцают мои образа.
Лоб закрыт тенями растений.
Чуть тускнеют в тени глаза.
Из угла серебрятся латы,
Испуская жалобный скрип.
В дальних залах — говор крылатый
Тех, с кем жил я, и с кем погиб.
Одинок — в конце вереницы —
Я — последний мускул земли.
Не откроет уст Темнолицый,
Будто ждет, чтобы все прошли.
Раздавив похоронные звуки
Равномерно-жутких часов,
Он поднимет тяжкие руки,
Что висят, как петли веков.
Заскрипят ли тяжкие латы?
Или гроб их, как страх мой, пуст?
Иль Он вдунет звук хриповатый
В этот рог из смердящих уст?
Или я, как месяц двурогий,
Только жалкий сон серебрю,
Что приснился в долгой дороге
Всем бессильным встретить зарю? 15 июня 1904
Ах, как длинны эти тени. Те косыя. Те кривыя. Без конца.
Были длинны. Все длиннее. Все темнее. Не разсмотришь их лица.
Солнце было. Грело жаром. Красным шаром закатилось там вдали.
Все-ль изжито? Звон подковы. Стук копыта. Путь далекий. Путь в пыли.
Ах, как воет этот ветер. Пыль наносит. Пылью кружит. Пыль метет.
Сколько их, песчинок малых. Сосчитать ли? Разгадать ли? Жуткий счет.
Еду. Еду. Кто я? Что я? Где я? Сплю я? Взор мой ищет по степям.
Изнутри себя я вижу. И не знаю, здесь ли я или вон там.
Странный свист несется сверху. Сонмы малых. Еле зримых смутный бег.
Шелест. Шопот. Окаймленье. Паутина. Зов. Покров. Постель. Ночлег.
Где я? Что я? Конь мой белый. Сам я в снеге. Ах, не все ли мне равно?
Я в безбрежном. Я в бездонном. В озаренном. Засыпаю. Утопаю. Тише. Дно.
Отзвучали веселыя песни вдали,
И на землю вечерния тени легли.
Прошумели и скрылись, умолкли стада,
И зажглась в высоте золотая звезда.
Ясный сумрак ночной, безмятежен и нем,
Деревенскую тишь не встревожит ничем:
Не послышится стук запоздавших колес,
Не послышится звук заглушаемых слез.
Выходи и блуждай по росистым лугам,
Наслаждайся, отдайся несбыточным снам.
И смотри, как горит золотая звезда,
И забудь, что горька, безысходна нужда.
И ушел я бродить по полям и лугам,
Но отдаться не мог обольстительным снам:
Мне послышался звук заглушаемых слез,
Чей-то горький укор и безумный вопрос.
Задрожали в мерцании звезд небеса,
И сильнее в лугах заблистала роса,
И скорбящия тени мелькнули вдали
И с упреком припали на лоно земли.
Отзвучали веселые песни вдали,
И на землю вечерние тени легли.
Прошумели и скрылись, умолкли стада,
И зажглась в высоте золотая звезда.
Ясный сумрак ночной, безмятежен и нем,
Деревенскую тишь не встревожит ничем:
Не послышится стук запоздавших колес,
Не послышится звук заглушаемых слез.
Выходи и блуждай по росистым лугам,
Наслаждайся, отдайся несбыточным снам.
И смотри, как горит золотая звезда,
И забудь, что горька, безысходна нужда.
И ушел я бродить по полям и лугам,
Но отдаться не мог обольстительным снам:
Мне послышался звук заглушаемых слез,
Чей-то горький укор и безумный вопрос.
Задрожали в мерцании звезд небеса,
И сильнее в лугах заблистала роса,
И скорбящие тени мелькнули вдали
И с упреком припали на лоно земли.
Ангел, дней моих хранитель,
С лампой в комнате сидел.
Он хранил мою обитель,
Где лежал я и болел.Обессиленный недугом,
От товарищей вдали,
Я дремал. И друг за другом
Предо мной виденья шли.Снилось мне, что я младенцем
В тонкой капсуле пелен
Иудейским поселенцем
В край далекий привезен.Перед Иродовой бандой
Трепетали мы. Но тут
В белом домике с верандой
Обрели себе приют.Ослик пасся близ оливы,
Я резвился на песке.
Мать с Иосифом, счастливы,
Хлопотали вдалеке.Часто я в тени у сфинкса
Отдыхал, и светлый Нил,
Словно выпуклая линза,
Отражал лучи светил.И в неясном этом свете,
В этом радужном огне
Духи, ангелы и дети
На свирелях пели мне.Но когда пришла идея
Возвратиться нам домой
И простерла Иудея
Перед нами образ свой —Нищету свою и злобу,
Нетерпимость, рабский страх,
Где ложилась на трущобу
Тень распятого в горах, -Вскрикнул я и пробудился…
И у лампы близ огня
Взор твой ангельский светился,
Устремленный на меня.
Ах, как длинны эти тени. Те косые. Те кривые. Без конца.
Были длинны. Все длиннее. Все темнее. Не рассмотришь их лица.
Солнце было. Грело жаром. Красным шаром закатилось там вдали.
Все ль изжито? Звон подковы. Стук копыта. Путь далекий. Путь в пыли.
Ах, как воет этот ветер. Пыль наносит. Пылью кружит. Пыль метет.
Сколько их, песчинок малых. Сосчитать ли? Разгадать ли? Жуткий счет.
Еду. Еду. Кто я? Что я? Где я? Сплю я? Взор мой ищет по степям.
Изнутри себя я вижу. И не знаю, здесь ли я или вон там.
Странный свист несется сверху. Сонмы малых. Еле зримых смутный бег.
Шелест. Шепот. Окаймленье. Паутина. Зов. Покров. Постель. Ночлег.
Где я? Что я? Конь мой белый. Сам я в снеге. Ах, не все ли мне равно?
Я в безбрежном. Я в бездонном. В озаренном. Засыпаю. Утопаю. Тише. Дно.
Твоё лицо бледней, чем было
В тот день, когда я подал знак,
Когда, замедлив, торопила
Ты лёгкий, предвечерний шаг.
Вот я стою, всему покорный,
У немерцающей стены.
Что сердце? Свиток чудотворный,
Где страсть и горе сочтены!
Поверь, мы оба небо знали:
Звездой кровавой ты текла,
Я измерял твой путь в печали,
Когда ты падать начала.
Мы знали знаньем несказанным
Одну и ту же высоту
И вместе пали за туманом,
Чертя уклонную черту.
Но я нашёл тебя и встретил
В неосвещённых воротах,
И этот взор — не меньше светел,
Чем был в туманных высотах!
Комета! Я прочёл в светилах
Всю повесть раннюю твою,
И лживый блеск созвездий милых
Под чёрным шёлком узнаю!
Ты путь свершаешь предо мною,
Уходишь в тени, как тогда,
И то же небо за тобою,
И шлейф влачишь, как та звезда!
Не медли, в тёмных тенях кроясь,
Не бойся вспомнить и взглянуть.
Серебряный твой узкий пояс —
Суждённый магу млечный путь.
Вечер (*)
(Перевод из Ла-Мартина.)
Сокрылось дневное светило.
Сидя на сей скале седой.
Я взором следую уныло
За колесницею ночной.
Вдали Венера востекает;
Звезда любви, у ног моих
Своим сияньем посребряет
Головки лилий молодых.
В густой тени дубров огромных
Я слышу легкий шум ветвей,
Как будто вкруг могил безмолвных
Полет вздыхающих теней.
Вдруг луч звезды уединенной,
С небес слетевши голубых,
Вниз по главе моей склоненной,
Скользя, коснулся глаз моих.
Отсветов огненнаго мира,
Чего ты хочешь, луч ночной?
Быть может, ты слетел с эѳира
Утешить дух печальный мой?
Или божественныя тайны
Миров ты хочешь мне открыть?
Иль описать те страны дальны,
Куда ты утром возлетишь?
Не тайный ли ты друг несчастных
Не ты ль над нами в тьме ночной
Блестишь всегда с небес прекрасных,
В тени задумчивого сада,
Где по обрыву, над рекой,
Ползет зеленая ограда
Кустов акации густой,
Где так жасмин благоухает,
Где ива плачет над водой, —
В прозрачных сумерках мелькает
Твой образ стройный и живой.Кто ты, шалунья, — я не знаю,
Но милым песням на реке
Я часто издали внимаю
В моем убогом челноке.
Они звенят, звенят и льются
То с детской верой, то с тоской,
И звонким эхом раздаются
За неподвижною рекой.Но чуть меня ты замечаешь
В густых прибрежных камышах,
Ты вдруг лукаво замолкаешь
И робко прячешься в кустах;
И я, в глуши сосед случайный
И твой случайный враг и друг,
Люблю следить с отрадой тайной
Твой полный грации испуг.Не долог он: пройдет мгновенье —
И вновь из зелени густой
Твое серебряное пенье
Летит и тонет за рекой.
Мелькнет кудрявая головка,
Блеснет лукавый, гордый взор —
И всё поет, поет плутовка,
И песням вторит синий бор.Стемнело… Зарево заката
Слилось с лазурью голубой,
Туманной дымкой даль объята,
Поднялся месяц над рекой;
Кустов немые очертанья
Стоят как будто в серебре, —
Прощай, — до нового свиданья
И новых песен на заре!..
Своей улыбкой, странно-длительной,
Глубокой тенью черных глаз
Он часто, юноша пленительный,
Обворожает, скорбных, нас.
В ночном кафе, где электрический
Свет обличает и томит
Он речью, дьявольски-логической,
Вскрывает в жизни нашей стыд.
Он в вечер одинокий — вспомните, —
Когда глухие сны томят,
Как врач искусный в нашей комнате,
Нам подает в стакане яд.
Он в темный час, когда, как оводы,
Жужжат мечты про боль и ложь,
Нам шепчет роковые доводы
И в руку всовывает нож.
Он на мосту, где воды сонные
Бьют утомленно о быки,
Вздувает мысли потаенные
Мехами злобы и тоски.
В лесу, когда мы пьяны шорохом,
Листвы и запахом полян,
Шесть тонких гильз с бездымным порохом
Кладет он, молча, в барабан.
Он верный друг, он — принца датского
Твердит бессмертный монолог,
С упорностью участья братского,
Спокойно-нежен, тих и строг.
В его улыбке, странно-длительной,
В глубокой тени черных глаз
Есть омут тайны соблазнительной,
Властительно влекущей нас…
Май благодатный
В сонме Зефиров
С неба летит;
Полною урной
Сыплет цветочки,
Луг зеленит;
Всех исполняет
Чувством любви! Выйдем питаться
Воздухом чистым,
Что нам сидеть
В мертвых стенах сих?
Душно здесь, пыльно —
Выйдем, друзья!
Пусть нам покажет
Бабочка путь. Там, где широко
Стелется поле
В синюю даль,
Вол круторогий
Пажить вкушает
В стаде юниц,
Прыткие кони
Скачут и ржут. Вижу — от юга
Тянутся тучей
Лебеди к нам;
Ласточка в светлом
Кружится небе,
Мчится к гнезду.
Пахарь оставил
Мирный свой кров. Он уж над пашней
В поле трудится,
Либо в саду
Гряды копает,
Чистит прививки,
Полет траву;
Либо за птичьим
Смотрит двором. Девушки сельски
Гонят овечек
Беленьких в луг;
Все оживилось,
Все заиграло,
Птички поют.
Радость объемлет
Душу мою! Свесившись с холма,
Смотрятся ивы
В зеркало вод.
Гибкие ветви
На берег злачный
Кинули тень.
Как здесь на травке
Сесть хорошо! Птичек под тенью
Слушать так любо!..
Ах! как бы вдруг —
Птички, потише!
Чей это шорох…
Лизанька, ты?
Тени, раскиньтесь!
Лиза со мной!
Над всею русскою землею,
Над миром и трудом полей
Кружится тучею густою
Толпа нестройная теней.Судьбы непостижимым ходом —
Воздушным, бледным, сим теням
Дано господство над народом,
Простор их воле и мечтам.Вампира жадными устами
Жизнь из народа тени пьют
И просвещения лучами
Свой греют хлад… Напрасный труд! Им не согреть свой хлад мертвящий!
Ни просвещенье, ни народ
Им жизни полной, настоящей
Не может дать и не дает.Народа силы истощая,
Народу заслоняя свет,
Отколь взялась теней сих стая?
Отколь сей странный Руси бред? Когда Петра жестокой силой
Была вся Русь потрясена,
Когда измена к ней входила,
Ее грехом возбуждена, Когда насилие с соблазном
Пошли на Русь рука с рукой,
Когда, смущаясь в духе разном,
Сдавался русских верхний стройИ половина Руси пала,
Отдавшись в плен чужих цепей, —
Тогда толпа теней восстала
На место попранных людей.Соблазн, насилие, коварство
До цели избранной дошли,
И призраков настало царство
Над тяжким сном родной земли.Вампира жадными устами
Жизнь из народа пьют они
И, греясь чуждыми лучами,
Ведут свои беспечно дни.Но срок плененья близ исхода;
Судьба неслышно подошла,
Сказалось слово… Лик народа,
Редея, открывает мгла.И вот свились, смутившись, тени
И жалкий поднимают клик:
Проклятья, стоны, брань и пени,
И шум, и гам кругом возник.Мятутся, будто галок стая,
Завидев сокола вдали;
Шумят, кричат — не понимая
Друг друга и своей земли.Да, столько лет прожив беспечно,
Без цели, мысли и труда,
В забавах жизни тешась вечно,
Народу чуждые всегда, —Что будут тени в час, как новый
Их жизни озаряет свет,
И на вопрос судьбы суровой
Какой дадут они ответ?.. А ты молчишь, народ великий,
Тогда как над главой твоей
Нестройны раздаются крики
Тобой владеющих теней.Предмет их страха, укоризны,
Молчишь, не помнящий обид:
Языческой свирепой тризны
Дух христианский не свершит.В тебе ключ жизни вечно новый,
В тебе загадки смысл сокрыт…
Что скажешь ты?.. Твое лишь слово
Нам тайну жизни разрешит!
Как китайские тени, игриво,
прихотливо скользят облака;
их капризы бесцельно красивы,
их игра и легка и тонка.
Это царство огня и фарфора,
ярких флагов, горбатых мостов,
механически стройного хора
восковых и бумажных цветов.
Здесь в стеклянных бубенчиках шарик
будит мертвую ясность стекла,
и луна, как китайский фонарик,
здесь мерцает мертва и кругла.
То горит бледно-розовым светом,
то померкнет, и траурно-хмур
к ней приникнет ночным силуэтом
из вечерних теней абажур.
Здесь никто не уронит слезинки,
здесь улыбка не смеет мелькнуть,
и, как в мертвенной пляске снежинки,
здесь не смеет никто отдохнуть.
Здесь с живыми сплетаются тени,
пробуждая фарфоровый свод,
это — праздник живых привидений
и воскресших теней хоровод.
Дай нам руку скорей, и в мгновеньи
оборвется дрожащая нить,
из фарфоровой чаши забвенья
станешь с нами без устали пить.
Будет танец твой странно-беззвучен,
все забудешь — и смех и печаль,
и с гирляндой теней неразлучен,
унесешься в стеклянную даль.
Ты достигнешь волшебного зала,
где единый узор сочетал
с мертвым блеском земного кристалла
неземных сновидений кристалл.
Ты увидишь, сквозь бледные веки
Фею кукол, Принцессу принцесс,
чтоб с ее поцелуем навеки
ты для мира живого исчез!..
В ту пору знойную, когда бывают грозы
И ночи пред дождем прохладны и теплы;
В саду бушует ветр; в аллеях, полных мглы,
Дубы качаются и мечутся березы;
И ты в шумящий сад, один, в такую ночь
Пойдешь на тайное свиданье в час условный, -
Умей обуздывать игру мечты любовной,
Старайся страстное влеченье превозмочь.
Не представляй себе, пока желанной встречи
Миг не настал еще, как трепетную грудь,
Ланиты жаркие и молодые плечи
Ты будешь лобызать свободно. Позабудь,
Как прежде их ласкал. Послушный нетерпенью,
Вслед за мелькнувшею в куртине белой тенью
Ты не спеши. Вот тень еще. Взгляни назад —
Вон пробежала тень… и там, и там… Весь сад
Наполнен по ночам тенями без названья.
В дали темнеющей послышится ли зов —
Не обращайся вспять, не напрягай вниманья…
Тот голос не ее. Здесь много голосов,
Под гнетом чуждой нам, какой-то странной грезы
Ведущих меж собой невнятный разговор
Иль порознь шепчущих… Как страстен этот хор!
То вздохи томные послышатся, то слезы…
Вокруг тебя обман; но правда впереди.
Тебя ждет счастие, и ты спокойно жди.
И трепетом твой дух займется сладострастным,
Когда вдруг шепотом таинственным, но ясным
«Я здесь» произнесут знакомые уста;
И взгляда зоркого виденье не обманет,
Когда увидишь ты: рука из-за куста
Тебя и с робостью и с нетерпеньем манит.
Был сумрак сер и заспан.
Меха дышали наспех,
Над грудой серой пепла
Храпели горлом хрипло.
Как бабки повивальные
Над плачущим младенцем,
Стояли кузнецы у тела полуголого,
Краснея полотенцем.
В гнездо их наковальни,
Багровое жилище,
Клещи носили пищу —
Расплавленное олово.
Свирепые, багряные
Клещи, зрачками оловянные,
Сквозь сумрак проблистав,
Как воль других устав.
Они, как полумесяц, блестят на небеси,
Змеей из серы вынырнув удушливого чада,
Купают в красном пламени заплаканное чадо
И сквозь чертеж неясной морды
Блеснут багровыми порой очами черта.
Гнездо ночных движений,
Железной кровью мытое,
Из черных теней свитое,
Склонившись к углям падшим,
Как колокольчик, бьется железных пений плачем.
И те клещи свирепые
Труда заре поют,
И где, верны косым очам,
Проворных теней плети
Ложились по плечам,
Как тень багровой сети,
Где красный стан с рожденья бедных
Скрывал малиновый передник
Узором пестрого Востока,
А перезвоны молотков — у детских уст свисток —
Жестокие клещи,
Багровые, как очи,
Ночной закал свободы и обжиг —
Так обнародовали:
«Мы, Труд Первый и прочее и прочее…»
Молодая Весна в пояске из цветков,
Что готов соскользнуть перед входом в альков,
Наклонилась над светлым затоном,
Под навесом деревьев зеленым.
Уже Солнце зашло. Но весною светло
В вечеру и в ночи. И пол-ночи прошло.
А Весна все заснуть не хотела,
И румянилось юное тело.
Соловьиная песнь и пришла и ушла,
А Весна все ждала, над затоном светла.
И мечты возжелавшей Весталки
Расцветали в лесах как фиалки.
И спала не спала, но в глазах у Весны
Были тени теней, были дальние сны.
И хотенья застывшей Вакханки
Расцветали в росе как горчанки.
Так спала не спала от зари до зари
Огневая Весна, две недели и три.
И растаяла в брызгах рассвета,
Когда глянуло в очи ей Лето.
Я спасен! Подо мной воют яростно адские бездны,
призрак в маске железной меня стережет на пути…
Надо мной в небесах снова луч зажигается звездный.
Я, рыдая, молюсь, и мне радостно дольше идти!
Есть божественный миг: эта жизнь предстает перед нам
словно сон, что когда-то пленял и сжигал, и томил,
кончен путь на земле, но, эфир рассекая крылами,
мы умчимся туда, где дрожат мириады светил.
Там расторгнуты грани пространства и времени грани,
там бессменно сменяет видений чреду череда,
дышит Роза, омыта рекой золотых созерцаний,
и сожженное здесь, загорается вновь навсегда!
За пределами звезд, где скользят бестелесные тени,
где безгрешные духи о тихих блаженствах поют,
перед образом дивного Данте склоняя колени,
наши бледные тени с землей примиренье найдут!
В полнолунье, в гостиной пыльной и пышной,
где рояль уснул средь узорных теней,
опустив ресницы, ты вышла неслышно
из оливковой рамы своей.В этом доме ветхом, давно опустелом,
над лазурным креслом, на светлой стене
между зеркалом круглым и шкапом белым,
улыбалась ты некогда мне.И блестящие клавиши пели ярко,
и на солнце глубокий вспыхивал пол,
и в окне, на еловой опушке парка,
серебрился березовый ствол.И потом не забыл я веселых комнат,
и в сиянье ночи, и в сумраке дня,
на чужбине я чуял, что кто-то помнит,
и спасет, и утешит меня.И теперь ты вышла из рамы старинной,
из усадьбы любимой, и в час тоски
я увидел вновь платья вырез невинный,
на девичьих висках завитки.И улыбка твоя мне давно знакома
и знаком изгиб этих тонких бровей,
и с тобою пришло из родного дома
много милых, душистых теней.Из родного дома, где легкие льдинки
чуть блестят под люстрой, и льется в окно
голубая ночь, и страница из Глинки
на рояле белеет давно…