Красой небесною прекрасна,
Печальна, сумрачна она;
Она, как мертвая, безгласна,
Она, как мертвая, бледна.Склонив заплаканные очи,
Поникнув на руку челом,
Она сидит во мраке ночи
На белом камне гробовом.При ней, как тихий житель рая,
Унылый сын ее стоит,
И грудь невинного, вздыхая,
На груди матери дрожит.На утро взор поселянина
Увидел с раннею зарей
Два трупа — матери и сына,
И их оплакал, как родной.
Господь. Отец.
Мое начало. Мой конец.
Тебя, в Ком Сын, Тебя, Кто в Сыне,
Во Имя Сына прошу я ныне
И зажигаю пред Тобой
Мою свечу.
Господь. Отец. Спаси, укрой — Кого хочу.
Тобою дух мой воскресает.
Я не о всех прошу, о Боже,
Но лишь о том,
Кто предо мною погибает,
Чье мне спасение дороже, -
О нем, — одном.
Прими, Господь, мое хотенье!
О, жги меня, как я — свечу,
Но ниспошли освобожденье,
Твою любовь, Твое спасенье — Кому хочу.
Цвети, отечество святое,
Сынам любезное, драгое!
Мы все боготворим тебя
И в жертву принести себя
Для пользы твоея готовы.
Ах! смерть ничто, когда оковы
И стыд грозят твоим сынам!
Так древле Кодры умирали,
Так Леониды погибали
В пример героям и друзьям.
Союз родства и узы крови
Не так священны для сердец,
Как свят закон твоей любови.
Оставит милых чад отец,
И сын родителя забудет,
Спеша отечеству служить;
Умрет он, но потомство будет
Героя полубогом чтить.
Моей материЯ насадил мой светлый рай
И оградил высоким тыном,
И в синий воздух, в дивный край
Приходит мать за милым сыном.
«Сын, милый, где ты?» — Тишина.
Над частым тыном солнце зреет,
И медленно и верно греет
Долину райского вина.
И бережно обходит мать
Мои сады, мои заветы,
И снова кличет: «Сын мой! Где ты?»,
Цветов стараясь не измять…
Всё тихо. Знает ли она,
Что сердце зреет за оградой?
Что прежней радости не надо
Вкусившим райского вина? Апрель 1907
Не сына, не младшего брата —
тебя бы окликнуть, любя:
«Волчонок, волчонок, куда ты?
Я очень боюсь за тебя!»
Сама приручать не хотела
и правды сказать не могла.
На юность, на счастье, на смелость,
на гордость тебя обрекла.
Мы так же росли и мужали.
Пусть ноет недавний рубец —
прекрасно, что ранняя жалость
не трогала наших сердец.
И вот зазвенела в тумане,
в холодном тумане струна.
Тебя искушает и манит
на встречу с бессмертьем война.Прости, я кругом виновата —
горит и рыдает в груди;
«Волчонок, волчонок, куда ты?»
Но я не окликну. Иди.
Был у кошки сын приёмный –
Не котёнок, а щенок,
Очень милый, очень скромный,
Очень ласковый сынок.
Без воды и без мочала
Кошка сына умывала;
Вместо губки, вместо мыла
Языком сыночка мыла.
Быстро лижет язычок
Шею, спинку и бочок.
Кошка-мать –
Животное
Очень чистоплотное.
Но подрос
Сынок приёмный,
И теперь он пёс
Огромный.
Бедной маме не под силу
Мыть лохматого верзилу.
На громадные бока
Не хватает языка.
Чтобы вымыть шею сыну,
Надо влезть ему на спину.
— Ох, — вздохнула кошка-мать, –
Трудно сына умывать!
Сам плескайся, сам купайся,
Сам без мамы умывайся!
Сын купается в реке,
Мама дремлет на песке.
Имя ребёнка — Лев,
Матери — Анна.
В имени его — гнев,
В материнском — тишь.
Волосом он рыж
— Голова тюльпана! —
Что ж, осанна
Маленькому царю.
Дай ему Бог — вздох
И улыбку матери,
Взгляд — искателя
Жемчугов.
Бог, внимательней
За ним присматривай:
Царский сын — гадательней
Остальных сынов.
Рыжий львёныш
С глазами зелёными,
Страшное наследье тебе нести!
Северный Океан и Южный
И нить жемчужных
Чёрных чёток — в твоей горсти!
Ты разбойнику и вору
Бросил славную корону,
Предку твоему дарованную
За военные труды.
Предок твой был горд и громок, —
Правнук — ты дурной потомок.
Ты разбойнику и вору
Отдал сына дорогого,
Княжью кровь высокородную.
Бросил псам на площади.
Полотенцем ручки вытер…
— Правнук, ты дурной родитель.
Ты разбойнику и вору
Больше княжеской короны
Отдал — больше сына! — сердце,
Вырванное из груди.
Прадед твой гремит, вояка:
— «Браво! — Молодцом — атака!»
На Голгофе, Матерь Божья,
Ты стояла у подножья
Древа Крестного, где был
Распят Сын Твой, и, разящий,
Душу Матери скорбящей
Смертной муки меч пронзил.
Как Он умер, Сын Твой нежный,
Одинокий, безнадежный,
Очи видели Твои… Не отринь меня, о Дева!
Дай и мне стоять у Древа,
Обагренного в крови,
Ибо видишь — сердце жаждет
Пострадать, как Сын Твой страждет.
Дева дев, родник любви,
Дай мне болью ран упиться,
Крестной мукой насладиться,
Мукой Сына Твоего;
Чтоб, огнем любви сгорая,
И томясь, и умирая,
Мне увидеть славу рая
В смерти Бога моего.
Я, сын царя, здесь сплю, Эшмунизар,
В гробнице сей, что сам воздвиг себе,
Мое заклятье — людям и царям:
Да не откроешь ты дверей ко мне.
Да не расхитишь ты богатств моих.
Да не встревожишь ты мой тихий прах.
Не то тебя отвергнет рафаим.
Не то твой прах вовек не ляжет в гроб.
Не то не будет у тебя детей.
Ты будешь продан мощному царю.
Ты утеряешь корень, как и плод.
Ты не познаешь от людей любви.
Зане здесь сплю я, царь Эшмунизар.
Был мой отец — Сидона царь, Табнит,
И мать моя — была Эмашторен, —
Служительница Ашпорен,
Богини, сила чья
Меня оборонит;
Прохожий, не тревожь гробницы
Сына царя, Эшмунизара!
Перевод Якова Козловского
Сыновья, стали старше вы павших отцов.
Потому что на марше — любой из бойцов,
Потому что привалы годам не даны.
Вы о нас, сыновья, забывать не должны.
Не чернила, а кровь запеклась на земле,
Где писала любовь свою повесть в седле.
Этой повести строки поныне красны.
Вы о нас, сыновья, забывать не должны.
В вашем возрасте мы возглавляли полки,
Отсвет звёздности падал на наши клинки.
Опустили нас в землю, как в саблю ножны.
Вы о нас, сыновья, забывать не должны.
Мы не знали испуга пред чёрной молвой
И своею за друга клялись головой.
И отцов не позорили мы седины.
Вы о нас, сыновья, забывать не должны.
Все, что мы защищали, и вам защищать,
Все, что мы завещали, и вам завещать,
Потому что свобода не знает цены.
Вы о нас, сыновья, забывать не должны.
Нужно вам, как нагорью, далёко смотреть,
Волноваться, как морю, как звёздам, гореть
Будьте долгу верны, добрым думам верны
Вы о нас, сыновья, забывать не должны.
Моей материСын осеняется крестом.
Сын покидает отчий дом.
В песнях матери оставленной
Золотая радость есть:
Только б он пришел прославленный,
Только б радость перенесть!
Вот, в доспехе ослепительном,
Слышно, ходит сын во мгле,
Дух свой предал небожителям,
Сердце — матери-земле.
Петухи поют к заутрене,
Ночь испуганно бежит.
Хриплый рог туманов утренних
За спиной ее трубит.
Поднялись над луговинами
Кудри спутанные мхов,
Метят взорами совиными
В стаю легких облаков…
Вот он, сын мой, в светлом облаке,
В шлеме утренней зари!
Сыплет он стрелами колкими
В чернолесья, в пустыри!..
Веет ветер очистительный
От небесной синевы.
Сын бросает меч губительный,
Шлем снимает с головы.
Точит грудь его пронзенная
Кровь и горние хвалы:
Здравствуй, даль, освобожденная
От ночной туманной мглы!
В сердце матери оставленной
Золотая радость есть:
Вот он, сын мой, окровавленный!
Только б радость перенесть!
Сын не забыл родную мать:
Сын воротился умирать.
Последний нонешний денечек
Гуляю с вами я, друзья.
А завтра рано, чуть светочек,
Заплачет вся моя семья.
Заплачут братья мои, сестры,
Заплачет мать и мой отец,
Еще заплачет дорогая,
С которой шел я под венец.
Коляска к дому подкатилась,
Коляска об землю стучит.
Коляски старший восклицает:
«Готовьте сына своего!»
Крестьянский сын давно готовый,
Семья вся замертво лежит.
Крестьянский сын давно готовый,
Семья вся замертво лежит.
Две последние строки повторяются
Мать касатиком сына зовет,
Сын любовно глядит на старуху,
Молодая бабенка ревет
И все просит остаться Ванюху,
А старик непреклонно молчит:
Напряженная строгость во взоре,
Словно сам на себя он сердит
За свое бесполезное горе.
Сивка дернул дровнишки слегка —
Чуть с дровней не свалилась старуха.
Ну! нагрел же он сивке бока,
Да помог старику и Ванюха…
Волосы, зачёсанные гладко,
Да глаза с неяркой синевой.
Сделала война тебя солдаткой,
А потом солдатскою вдовой.
В тридцать лет оставшись одинокой,
Ты любить другого не смогла.
Оттого, наверное, до срока
Красотою женской отцвела.
Для кого глазам искриться синим?
Кто румянец на щеках зажжёт?
… В день рожденья у студента-сына
Расшумелся молодой народ.
Нет, не ты — девчонка с сыном рядом,
От него ей глаз не оторвать.
И случайно встретясь с нею взглядом,
Расцвела, помолодела мать.
И
Сын Авеля, дремли, питайся;
К тебе склонен с улыбкой Бог.
Сын Каина, в грязи валяйся,
Свой испустив предсмертный вздох.
Сын Авеля, твое куренье —
Отрада ангельских сердец!
Сын Каина, твое мученье
Изведает ли свой конец?
Сын Авеля, ты о посеве
Не думай: Бог его вознес.
Сын Каина, в голодном чреве
Твоем как будто лает пес.
Сын Авеля, ты грейся перед
Патриархальным очагом.
Сын Каина, морозь свой веред,
Шакал несчастный, под кустом.
Сын Авеля, люби и множься,
Как деньги множатся твои.
Сын Каина, ты не тревожься,
Когда услышишь зов любви.
Сын Авеля, умножен Богом
Твой род, как по лесу клопы!
Сын Каина, ты по дорогам
Влачи с семьей свои стопы.
ИИ
Ага, сын Авеля, в болото
Лечь плоть твоя осуждена!
Сын Каина, твоя работа
Как следует не свершена.
Сын Авеля, пощад не требуй,
Пронзен рогатиной насквозь!
Сын Каина, взбирайся к небу
И Господа оттуда сбрось.
Тимур, прочтя оскорбительное письмо Баязета,
воскликнул: «Сын Мурата сошел с ума».
Нет! не с ума сошел Муратов сын,
Ошибся ты, хромец надменный!
Но он взревел, как вольный лев долин,
Узнав, что в мире есть еще один,
Что дерзких двое во вселенной.
И степи дрогнули под звон копыт,
И шум от сшибки замер в небе.
Покой пустыни воплями был сыт,
Багряной кровью сумрак был залит,
И верен был случайный жребий.
«Скажите, батюшка, как счастия добиться?» —
Сын спрашивал отца. А тот ему в ответ:
«Дороги лучшей нет,
Как телом и умом трудиться,
Служа отечеству, согражданам своим,
И чаще быть с пером и книгой,
Когда быть дельными хотим».
— «Ах, это тяжело! как легче бы?» — «Интригой,
Втираться жабой и ужом
К тому, кто при дворе фортуной вознесется…»
— «А это низко!» — «Ну, так просто… быть глипцом:
И этак многим удается».
На поле боя в нашем взводе
Я видел храброго бойца.
Потом я видел на заводе
Его усатого отца.
Они запомнились мне оба.
Как храбрый сын его в бою,
Отец в цеху с какой-то злобой
Деталь оттачивал свою.
«Так, дым войны с фабричным дымом
Соединив, — подумал я, —
Становится непобедимой
Простая русская семья!
И надо быть плохим поэтом,
Неверно думать, скверно жить,
Чтобы, увидев их,
об этом
Хорошей песни не сложить».
Цезарь
Сын, ты стал великим из великих,
Поразив отца кинжалом в грудь.
Пусть до адских врат несутся клики:
Брут мой стал великим из великих,
Поразив отца кинжалом в грудь.
Брут
Погоди, отец! — Во всей вселенной
Одного я только знал,
Кто, как Цезарь, несравненный:
И его ты сыном называл.
Рим один лишь Цезарь уничтожит,
Цезаря один лишь Брут сразит;
Брут живет — так Цезарь жить не может,
Разойдемся — так судьба велит.
Поставь меня, Отец, на красное крыльцо.
Сияньем озари подятое лицо,
Отец, я сохранил, мне данное, кольцо.
Поставь меня, Отец, на красный свой крылец,
Отец, благослови смарагдовый венец,
Я сам его надел, — мне можно так, Отец?
Я больше не уйду от красного крыльца,
Тебе начала нет, и нет тебе конца,
Отец, твой сын пришел, твой сын нашел Отца.
Вслед за врагом пять дней за пядью пядь
Мы по пятам на Запад шли опять.
На пятый день под яростным огнем
Упал товарищ, к Западу лицом.
Как шел вперед, как умер на бегу,
Так и упал и замер на снегу.
Так широко он руки разбросал,
Как будто разом всю страну обнял.
Мать будет плакать много горьких дней,
Победа сына не воротит ей.
Но сыну было — пусть узнает мать —
Лицом на Запад легче умирать.
Два корабля, как два гроба глухих,
Встретились молча во мраке ночном.
Далее каждый плывет; а на них —
Сын на одном, мать на другом.
Сын после долгих скитаний и бед
Едет на родину, где его мать.
Мать стосковалась; вести все нет, —
И поплыла она сына искать.
Что с ней такое, не знает она:
Капают слезы, одна за одной.
Дума у сына легка и ясна,
Словно он слушает голос родной.
А корабли, как два гроба глухих,
Дальше несутся во мраке ночном.
Нет человека, чтоб знал, что на них —
Сын на одном, мать на другом.
Бывает, песни не поются
ни наяву и ни во сне.
Отец хотел с войны вернуться,
да задержался
на войне.
Прошло и двадцать лет и больше…
Устав над памятью грустить,
однажды сын приехал в Польшу –
отца родного
навестить.
Он отыскал его.
А дальше –
склонил он голову свою.
Уже он был
чуть-чуть постарше
отца,
убитого в бою.
А на могиле,
на могиле
лежали белые цветы.
Они сейчас похожи были
на госпитальные бинты.
И тяжело плескались флаги.
Был дождь
крутым и навесным.
И к сыну подошли поляки.
И помолчали вместе с ним.
Потом один сказал:
— Простите…
Солдата
помнит шар земной.
Но вы, должно быть, захотите,
чтоб он лежал
в земле родной?! –
Шуршал листвою мокрый ветер.
Дрожали капли на стекле.
И сын вполголоса ответил:
— Отец и так в родной земле…
Сын! Если я не мертв, то потому
что, связок не щадя и перепонок,
во мне кричит всё детское: ребенок
один страшится уходить во тьму.
Сын! Если я не мертв, то потому
что молодости пламенной — я молод —
с ее живыми органами холод
столь дальних палестин не по уму.
Сын! Если я не мертв, то потому
что взрослый не зовет себе подмогу.
Я слишком горд, чтобы за то, что Богу
предписывалось, браться самому.
Сын! Если я не мертв, то потому
что близость смерти ложью не унижу:
я слишком стар. Но и вблизи не вижу
там избавленья сердцу моему.
Сын! Если я не мертв, то потому
что знаю, что в Аду тебя не встречу.
Апостол же, чьей воле не перечу,
в Рай не позволит занести чуму.
Сын! Я бессмертен. Не как оптимист.
Бессмертен, как животное. Что строже.
Все волки для охотника — похожи.
А смерть — ничтожный физиономист.
Грех спрашивать с разрушенных орбит!
Но лучше мне кривиться в укоризне,
чем быть тобой неузнанным при жизни.
Услышь меня, отец твой не убит.
Листаю жизнь твою, как книгу…
И с незаполненных страниц
Я вновь тебе в былое крикну:
«В непредсказуемость вернись!»
Здесь без тебя так одиноко,
Как одинок наш старый дом…
И тишина глядит из окон,
Как будто спит он мертвым сном.
Я помню — детство в нем носилось.
Вился над крышей синий дым.
Тогда еще нам не грозила
Разлука взглядом неземным.
Я думал, что так вечно будет.
Ты — рядом.
А года не в счет.
Но ты ушел…
И неподсуден
Твой неожиданный уход.
Когда не удивляет красота
живительно зеленого листа,
когда тебя уже не потрясает
река, что никогда не иссякает.
И завязь, и налитый соком плод,
и женщина, что сына принесет!
Когда и сын — не сын,
когда и брат — не брат,
когда и дом — не дом,
когда отец не свят,
не милосердны дочка и сестра,
жена не слышит твоего ребра…
Когда случится униженье красоты,
от ран и боли кем спасешься ты? Не даст лекарства одичалый лист,
вода не напоит, не исцелит,
отравлен нелюбовью, горький плод
болезнь и разрушенье принесет.
Унижен сын — ему отец не свят,
унижен брат — уже не брат, а враг,
и женщина, унижена в любви,
возненавидит все пути твои…
Тогда и рухнут связи и мосты.
Да не случится униженье красоты.
Прощался муж с женою,
И плакала жена.
Гудела над страною
Гражданская война.Осенняя рябина
Краснела у крыльца,
И три малютки-сына
Смотрели на отца.Отец сказал сурово
Ребятам и жене
Всего четыре слова:
«Не плачьте обо мне!»Сказал и отвернулся,
Винтовку взял свою
И больше не вернулся
В родимую семью… Не зря мы кровью нашей
Окрасили поля:
Цветет — что день, то краше
Советская земля! Растет-цветет рябина
У нового крыльца,
И выросли три сына,
Три крепких молодца.Один — военный летчик,
Другой — морской пилот,
А третий тоже хочет
Идти в воздушный флот.Сильны и смелы с детства,
Не отдадут сыны
Отцовского наследства —
Советской стороны!
Сын вопросами измучил взрослых.
Все интересует пацана:
Кто под вечер зажигает звезды?
Почему не падает луна?
И куда под утро пропадают
Звезды с небосклона и луна?
Почему нам солнце столько солнца дарит,
А луна и летом холодна?
Милый мальчик, все поймешь попозже.
Разберешься в тайнах бытия.
Но пока еще ты мало прожил,
Жизнь не хочет огорчать тебя.
Срок придет — вопросов набросает,
Огорошит хитростью друзей.
И твою наивность покромсает
Ради безопасности твоей.
А пока живи наивно и открыто.
Юный мир до удивленья прост.
Все придет — заботы и обиды,
Что загадочней луны и звезд.
Был жил отец, имел он сына;
А сын его уж был детина.
Он сыну говорит: пора, мой сын! пора,
Для твоего добра
Тебе жениться.
К тому же, дитетко! у нас один ты сын;
Да и во всей семье остался ты один.
Когда не женишся, весь род наш прекратится,
Так и для этова ты должен бы жениться.
Уж я не раз о том говаривал с тобой
И напрямик и стороной,
А ты мне все в ответ другое, да другое;
Помилуй, что такое?
Я право говорить об этом уж устал. —
«Ох, батюшка! давно и сам я рассуждал
Что мне пора решишься;
И я уж рад жениться,
Как скоро лишь пример найду,
Чтоб жили муж с женой в ладу.»
На мысе сем диком, увенчанном бедной осокой,
Покрытом кустарником ветхим и зеленью сосен,
Печальный Мениск, престарелый рыбак, схоронил
Погибшего сына. Его возлелеяло море,
Оно же его и прияло в широкое лоно,
И на берег бережно вынесло мертвое тело.
Оплакавши сына, отец под развесистой ивой
Могилу ему ископал и, накрыв ее камнем,
Плетеную вершу из ивы над нею повесил —
Угрюмой их бедности памятник скудный!
О, да, я Избранный, я Мудрый, Посвященный,
Сын Солнца, я — поэт, сын разума, я — царь.
Но предки за спиной, и дух мой искаженный —
Татуированный своим отцом дикарь.
Узоры пестрые прорезаны глубоко.
Хочу их смыть: Нельзя. Ум шепчет: «Перестань…»
И, с диким бешенством, я в омуты порока
Бросаюсь радостно, как хищный зверь на лань.
Но, рынку дань отдав, его божбе и давкам,
Я снова чувствую всю близость к Божеству.
Кого-то раздробив тяжелым томагавком,
Я мной убитого с отчаяньем зову.
О сын Мой, позабудь постыдные сомненья,
Когда Мою любовь ты хочешь заслужить,—
Как Пчелка в лилии спешит себя укрыть,
Спеши в Мой храм. и там познаешь утешенье!
Спеши поведать Мне без страха и смущенья
В сердечной простоте, в чем мог ты грешен быть,
Не бойся, не стремись напрасно утаить
От уха чуткого былые прегрешенья…
Букет раскаянья подай, сын верный Мой;
Со Мною трапезу простую разделяя,
Ты узришь Ангела в восторге пред собой
И, верь Мне, сладостный напиток Мой вкушая;
Ты, полный радости, добра и новых сил,
Познаешь, что в союз с Бессмертием вступил.
Из дальней стороны пришла в дельфийский храм
С младенцем-сыном мать, и, в прах перед кумиром
Повергшись, воззвала: «Внемли моим мольбам,
Латоны сын! Отверженные миром,
Чего осуждены в грядушем ждать
Притекшие в твой храм и сирота и мать?»
И пролилась в ее слезах безмолвных вера:
И с трепетом она ответа бога ждет,
Что на земли им тайный рок пошлет. —
Утешся (был ей глас): ты мать Омера!
К П. П. КонрадиТы прав — не века сын, я чую лишь отзвучья
На мертвую тоску иль на живую страсть.
Нет, сын цветущего, как сад, благополучья
Судьбам неведомым обрек себя на часть.Гроза таинственная вечно идет мимо.
Я чутким трепетом всечасно возбужден.
Струятся дрожь, озноб в крови неутомимой.
Чуть замер в сердце дух, — уж вновь он возрожден.И вся вселенная — на лоне вертограда.
Так тайно, жутко все, уютно, верно мне.
В траве и в сенях — цвет, и влага, и прохлада;
А пламя, тьма грозы — вдали, в глухой стране.