И отец давал ему отцовского пинка:
«Двойки получаешь, неразумный ты детина!
Твой отец в тринадцать лет уже был сын полка,
Ну, а ты пока ещё — всего пока сын сына!»
Родинка у сына на спине
На твою предательски похожа.
Эту память ты оставил мне,
Эта память сердце мне тревожит.Родинка! Такая ерунда.
Пятнышко запёкшееся крови.
Больше не осталось и следа
От былого пиршества любови.
1.
Деревня своих сыновей на фронт отдала.Крестьянин Красную Армию кормил.
2.
Теперь на фронтах опасность прошла.
3.
Крестьянин! Труд другой на себя возьми:
4.
чтоб голод кончился в России всей, как можно больше вспаши и засей.
«Поцелуйте дочку!»
Вот и все. — Как скупо! —
Быть несчастной — глупо.
Значит, ставим точку.Был у Вас бы малый
Мальчик, сын единый —
Я бы Вам сказала:
«Поцелуйте сына!»
Жили-были в тучке точки:
Точки-дочки и сыночки —
Двадцать тысяч сыновей!
Двадцать тысяч дочерей!
Сорок тысяч белых точек —
Сыновей и точек-дочек —
Сразу за руки взялись
И на землю понеслись.
Яроокий. Тмич облачич,
Небич, звездич, яснич, облачный,
Сказчич, сказчич. Сын сказки.
И туманная Сказь народа
Восставала за дыханиями утра.
Небич измесяц зыбкий.
Я землянин, но Небич,—свиристел голосок,—
Я деннич, но ночич ведьмин.
Сын грезы юный, грезящий,
Сын песни—былинич, грезич.
За Отрока — за Голубя — за Сына,
За царевича младого Алексия
Помолись, церковная Россия! Очи ангельские вытри,
Вспомяни, как пал на плиты
Голубь углицкий — Димитрий.Ласковая ты, Россия, матерь!
Ах, ужели у тебя не хватит
На него — любовной благодати? Грех отцовский не карай на сыне.
Сохрани, крестьянская Россия,
Царскосельского ягненка — Алексия!
Дороже сына, роднее брата
Ты стал навеки душе моей,
И без тревоги я жду возврата
Румяно-ясных, осенних дней.
Зима и осень, весна и лето
Теперь — единый, счастливый круг,
Когда все сердце тобой согрето,
Мой неизменный, желанный друг.
Вернулся блудный сын. Глядит из подворотни
Девчонка шустрая и брату говорит:
«Упитанных тельцов пускай зарежут сотни,
Все блудный сын пожрет, и все ж не станет сыт».
И точно, — расточил отцовское наследство,
И вновь остался нищ, и взялся он за нож.
Ему осталося одно лишь только средство:
Грабеж.
Бедный язычества сын!
Утро. Пылает заря.
Спят все. Не спишь ты один,
Страстью бессильной горя.
Тщетно на ложе любви
В час, когда солнце взойдет,
Девы своей не зови:
Ныне она не придет.
Всходит иная заря
С горных, далеких вершин.
Плачешь ты, страстью горя,
Бедный язычества сын.
Семь мечей пронзали сердце
Богородицы над Сыном.
Семь мечей пронзили сердце,
А мое — семижды семь.Я не знаю, жив ли, нет ли
Тот, кто мне дороже сердца,
Тот, кто мне дороже Сына… Этой песней — утешаюсь.
Если встретится — скажи.
(Мадригал) Так, ваш язык еще мне нов,
Но взоры милых сердцу внятны,
И звуки незнакомых слов
Давно душе моей понятны.
Я не умел еще любить —
Опасны сердцу ваши взгляды!
И сын Фрегеи, может быть,
Сильнее будет сына Лады!
У первой бабки — четыре сына,
Четыре сына — одна лучина,
Кожух овчинный, мешок пеньки, —
Четыре сына — да две руки!
Как ни навалишь им чашку — чисто!
Чай, не барчата! — Семинаристы!
А у другой — по иному трахту! —
У той тоскует в ногах вся шляхта.
И вот — смеётся у камелька:
«Сто богомольцев — одна рука!»
И зацелованными руками
Чудит над клавишами, шелками…
* * *
Обеим бабкам я вышла — внучка:
Чернорабочий — и белоручка!
Ты хочешь меду, сын? — так жала не страшись;
Венца победы? — смело к бою!
Ты перлов жаждешь? — так спустись
На дно, где крокодил зияет под водою.
Не бойся! Бог решит. Лишь смелым он отец,
Лишь смелым перлы, мед иль гибель… иль венец.
Я книгу шлю тебе, как некогда Овидий
Свои стихи — в далекий Рим.
Он изгнан был… а я — томлюсь в иной обиде:
Я с сыном разлучен моим.
Увижу ль я тебя? Каким? — Мне неизвестно…
Но мой завет произнеси:
Верь в Бога, никого не ненавидь, и честно
Ты имя честное носи!
Я по листьям сухим не бродил
с сыном за руку, за облаками,
обретая покой, не следил,
не аллеями шел, а дворами.Только в песнях страдал и любил.
И права, вероятно, Ирина —
чьи-то книги читал, много пил
и не видел неделями сына.Так какого же черта даны
мне неведомой щедрой рукою
с облаками летящими сны,
с детским смехом, с опавшей листвою.
(Брянщина)
Ах ты, сукин сын, (Или: Ах, рассукин сын, вор ...)
камаринский мужик,
Не хотел ты своему барину (Или: своей барыне)
служить!
Сняв штаны, штаны (Или: портки)
по улице бежит,
Он бежит, бежит, он спотыкается,
Сам над барином своим (Или: барыней)
потешается...
Дело Царского Сына —
Быть великим и добрым.
. . . . . . . .
Чтить голодные ребра, Выть с последней солдаткой,
Пить с последним бродягой,
Спать. . . . . .
В сапогах и при шпаге.А еще ему дело:
Встать в полночную пору,
Прочь с дороженьки белой —
Ввысь на вышнюю гору… Над пучиной согнуться,
Бросить что-то в пучину…
— Никогда не вернуться —
Дело Царского Сына! 9 ноября 1918
…ответ, написанный тоже Московскою (Арсеньевой, ур. Камыниной), менее грозен и заносчив:
Стыдись, о сын неблагодарный,
Отчизну-матерь укорять,
И речью жесткой и коварной
Покровы с язв ея срывать!
То правда: древле глас Пророка
Карал в бедах Ерусалим;
Но, чуждый страсти и порока,
Он духом Божьим был водим,
И вдохновения лежала на нем
Священная печать.
Но чья же власть нам указала
Тебя пророком почитать? и т. д
МитеКак формула, вся жизнь продумана,
Как труп анатомом, раз ята.
Играет сын сонату Шумана,
Мою любимую когда-то.И снова, музыкой взволнована,
Покою жизнь противоречит.
И всё, что волей было сковано,
Взлетает музыке навстречу.Играй, мой сын! Все были молоды.
И ты, как все, утраты встретишь
И на бесчисленные доводы
Страданью музыкой ответишь.
Поздний свет тебя тревожит?
Не заботься, господин!
Я — бессонна. Спать не может
Кто хорош и кто один.
Нам бессонница не бремя,
Отродясь кипим в котле.
Так-то лучше. Будет время
Телу выспаться в земле.
Ни зевоты, ни ломоты,
Сын — уснул, а друг — придет.
Друг за матерью присмотрит,
Сына — Бог побережет.
Поделю ж, пока пригожа,
И пока одной невмочь, —
Бабью жизнь свою по-божьи:
Сыну — день, а другу — ночь.
Филологов не понимает физтех, -
Молчит в темноте.
Эти
не понимают тех.
А этих —
те.
Не понимает дочки своей
нервная мать.
Не знает, как и ответить ей
и что понимать.
Отец считает, что сыну к лицу
вовсе не то.
А сын не может сказать отцу:
«Выкинь пальто!..»
Не понимает внуков своих
заслуженный дед…
Для разговора глухонемых
нужен свет.
У камина, у камина
Ночи коротаю.
Все качаю и качаю
Маленького сына.
Лучше бы тебе по Нилу
Плыть, дитя, в корзине!
Позабыл отец твой милый
О прекрасном сыне.
Царский сон оберегая,
Затекли колени.
Ночь была… И ночь другая
Ей пришла на смену.
Так Агарь в своей пустыне
Шепчет Измаилу:
— «Позабыл отец твой милый
О прекрасном сыне!»
Дорастешь, царек сердечный,
До отцовской славы,
И поймешь: недолговечны
Царские забавы!
И другая, в час унылый
Скажет у камина:
«Позабыл отец твой милый
О прекрасном сыне!»
Во имя Отца и Сына и Святого Духа —
Отпускаю ныне
Дорогого друга
Из прекрасной пустыни — в мир.
Научила я друга — как день встаёт,
Как трава растёт,
И как ночь идёт,
И как смерть идёт,
И как звёзды ходят из дома в дом —
Будет друг царём!
А как друг пошёл — полегла трава
Как под злой косой,
Зашатались чёрные дерева,
Пал туман густой…
— Мы одни с тобой,
Голубь, дух святой!
Легко дыша, серебряной зимой
Товарищ возвращается домой.
Вот, наконец, и материнский дом,
Колючий садик, крыша с петушком.
Он распахнул тяжелую шинель,
И дверь за ним захлопнула метель.
Роняет штопку, суетится мать.
Какое счастье — сына обнимать.
У всех соседей — дочки и сыны,
А этот назван сыном всей страны!
Но ей одной сгибаться от тревог
И печь слоеный яблочный пирог.
…Снимает мальчик свой высокий шлем,
И видит мать, что он седой совсем.
Пулемётчицу мама играла,
А у сына душа замирала.
До чего ж весела и смела
Пулемётчица эта была.
Мама, мамочка, вот ты какая!
Своего торжества не тая,
Всех соседей тряся и толкая,
Сын шептал: «Это мама моя!»
А потом его мама играла
Дочку белого генерала.
До чего же труслива и зла
Генеральская дочка была.
Сын сквозь землю хотел провалиться.
Ведь позором покрыта семья.
А вокруг восхищённые лица:
«Не узнал? Это ж мама твоя»?
Сын сказал отцу: — Отец,
Что же это наконец?
Шесть часов мы удим, удим,
Не поймали ничего.
Лучше так сидеть не будем
Неизвестно для чего.
— Замолчишь ты наконец! —
Крикнул с яростью отец.
От вскочил, взглянул на небо…
Сердце так и ухнуло!
И мгновенно что-то с неба
В воду с криком бухнуло.
Сын, при помощи отца,
Тащит на берег пловца,
А за ним на берег рыбы
Так и лезут без конца!
Сын доволен. Рад отец.
Вот и повести конец.
Булонский лес осенним утром,
Туман, прохлада и роса,
И солнце, вялым перламутром
Плывущее на небеса.Красива ранняя прогулка,
Когда сентябрь зажёг костры.
Шаги в аллеях слышны гулко,
И камни гравия остры.Мне мил осенний холод зрелый.
Иду я с мальчиком моим
По этим светлым, опустелым
Дорогам, влажно-золотым.Лелея творческую скуку,
Мне хорошо без слов брести
И друга маленькую руку
В своей, уверенной, нести.
Мне снился сон. И в этом трудном сне
Отец, босой, стоял передо мною.
И плакал он. И говорил ко мне:
— Мой милый сын! Что сделалось с тобою!
Он проклинал наш век, войну, судьбу.
И за меня он требовал расплаты.
А я смиренно говорил ему:
— Отец, они ни в чем не виноваты.
И видел я. И понимал вдвойне,
Как буду я стоять перед тобою
С таким же гневом и с такой же болью…
Мой милый сын! Увидь меня во сне!..
Сын царский умирает в Ницце —
И из него нам строют ков…
«То казнь отцу за поляков», —
Вот, что мы слышим здесь, в столице…
Из чьих понятий диких, узких,
То слово вырваться могло б?..
Кто говорит так: польский поп,
Или министр какой из русских?
О эти толки роковые,
Преступный лепет и шальной
Всех выродков земли родной,
Да не услышит… Да не грянет.
И отповедью — да не грянет
Тот страшный клич, что в старину:
«Везде измена — царь в плену!» —
И Русь спасать его не встанет.
Родина слышит,
Родина знает,
Где в облаках ее сын пролетает.
С дружеской лаской, нежной любовью
Алыми звездами башен московских,
Башен кремлевских,
Смотрит она за тобою.
Родина слышит,
Родина знает,
Как нелегко ее сын побеждает,
Но не сдается, правый и смелый!
Всею судьбой своей ты утверждаешь,
Ты защищаешь
Мира великое дело.
Родина слышит,
Родина знает,
Что ее сын на дороге встречает,
Как ты сквозь тучи путь пробиваешь.
Сколько бы черная буря ни злилась,
Что б ни случилось,
Будь непреклонным, товарищ!
Он хоть не стар, но сед.
Не от годов — от бед.
Он видел, как убивали наших
В предрассветном дыму.
Как без вести всех пропавших
Ждали в каждом дому.
Как голосили вдовы
По мужикам.
И горя хлебнувши вдоволь
Невесты шли по рукам.
Когда-нибудь он об этом
Сыну расскажет,
Заросшие красным цветом
Окопы ему покажет.
Воронки от бомб упавших,
Затопленные по весне.
Пусть сын, войны не знавший,
Знает все о войне.
Отцы,
Не покидайте сыновей!
Не унижайте их подарком к дате…
Всё можно изменить в судьбе своей,
Но только сыновей не покидайте.
Пока малы.
За них в ответе мать
От первых слёз
И до вечерней сказки.
Но как потом им будет не хватать
Мужской поддержки
И отцовской ласки.
Им непременно надо подражать
Своим отцам
На то они и дети.
Родную руку молча подержать,
Уйти с отцом рыбачить на рассвете.
Обида вас настигнет иль любовь
Не уходите…
Вы им всех дороже.
Ведь в жилах сыновей — отцова кровь.
И заменить её уже никто не сможет.
Так, левою рукой упершись в талью,
И ногу выставив вперед,
Стоишь. Глаза блистают сталью,
Не улыбается твой рот.
Краснее губы и чернее брови
Встречаются, но эта масть!
Светлее солнца! Час не пробил
Руну — под ножницами пасть.
Все женщины тебе целуют руки
И забывают сыновей.
Весь — как струна! Славянской скуки
Ни тени — в красоте твоей.
Остолбеневши от такого света,
Я знаю: мой последний час!
И как не умереть поэту,
Когда поэма удалась!
Так, выступив из черноты бессонной
Кремлевских башенных вершин,
Предстал мне в предрассветном сонме
Тот, кто еще придет — мой сын.
На краю деревни старая избушка,
Там перед иконой молится старушка.
Молится старушка, сына поминает,
Сын в краю далеком родину спасает.
Молится старушка, утирает слезы,
А в глазах усталых расцветают грезы.
Видит она поле, это поле боя,
Сына видит в поле — павшего героя.
На груди широкой запеклася рана,
Сжали руки знамя вражеского стана.
И от счастья с горем вся она застыла,
Голову седую на руки склонила.
И закрыли брови редкие сединки,
А из глаз, как бисер, сыплются слезинки.