И.
Далей синие извивы
Вечереют; все молчит;
Здесь к струям склонились ивы,
И в воде их тень дрожит.
Кинуть все!.. Катись слеза!..
Плачут ивы, и далеко
Шелестит в струях лоза…
Все, что в сердце спит глубоко,
С тихой грустью в глубь страданья
Ты, далекая, глядишь, —
Как зари горит сиянье
Сквозь темнеющий камыш.
ИИ.
Ветер тучи в небе гонит,
В листьях крупный дождь стучит,
И тоскливо буря стонет:
«Воды! Где ж ваш прежний вид?» —
И потухшего сиянья
Ищет-роет все со дна…--
Ты любовью мне страданья
Не разгонишь никогда…--
ИИИ.
По заре вечерней, лесом
Пробираясь меж ветвей,
Я иду к струям пустынным
С чудной думою о ней.
И когда в кустах стемнеет,
Залепечет вдруг тростник: —
Миром ночь меня обвеет, —
Тихо все--мой взор поник--
И тогда я внятно слышу
Милый зов издалека:
Песнью чудной льется тихо
В сонных чащах тростника.
ИV.
Солнечный закат;
Горы туч идут;
Душно; ветры спят; —
Мрак и тишь плывут.—
Миг—и молний взвив
Газом все зальет —
По водам меж ив
Быстрый свет блеснет: —
Ты сияешь мне
В яркий миг любви--
Вдаль летят в огне
Волоса твои.
V.
На водах, на молчаливых,
Лунный свет дрожит снопом,
Сыплет искры в темных ивах,
Загораясь серебром.
Тихо все. Вдали олени
Смотрят к свету в небесах —
Здесь дрожит, колебля тени,
Птица сонная в кустах.
На глазах я слышу слезы:
Как ноля, лучом луны,
Так души моей все грезы,
Все тобой озарены.
Р.
Скачет ли свадьба в глуши потрясенного бора,
Или, как ласка, в минуты ненастной погоды
Где-то послышится пение детского хора, -
Так — вспоминаю — бывало и в прежние годы!
Вспыхнут ли звезды — я вспомню, что прежде
блистали
Эти же звезды. А выйду случайно к парому, -
Прежде — подумаю — эти же весла плескали…
Будто о жизни и думать нельзя по-другому!
Ты говоришь, говоришь, как на родине лунной
Снег освещенный летел вороному под ноги,
Как без оглядки, взволнованный, сильный и юный,
В поле открытое мчался ты вниз по дороге!
Верил ты в счастье, как верят в простую удачу,
Слушал о счастье младенческий говор природы, -
Что ж, говори! Но не думай, что, если заплачу,
Значит, и сам я жалею такие же годы.
Грустные мысли наводит порывистый ветер.
Но не об этом. А вспомнилось мне, что уныло
Прежде не думал: "Такое, мне помнится, было!"
Прежде храбрился: "Такое ли будет на свете!"
Вспыхнут ли звезды — такое ли будет на свете! -
Так говорил я. А выйду случайно к парому, -
"Скоро, — я думал, — разбудят меня на рассвете,
Как далеко уплыву я из скучного дому!.."
О, если б завтра подняться, воспрянувши духом,
С детскою верой в бессчетные вечные годы,
О, если б верить, что годы покажутся пухом, -
Как бы опять обманули меня пароходы!..
(Ко дню пятидесятилетняго юбилея).
Вы рано, с чуткостью своей необычайной,
«Гармонии стиха божественною тайной»
Сумели овладеть, и муза к вам сошла—
«Богиня мирная», прекрасна и светла.
Она открыла вам чудесный мир античный
Во всей его красе и грации пластичной,
Во всем величии героев и богов,—
И к жизни вызвала из глубины веков
Их тени славныя чарующая лира
Певца-художника, нам давшаго «Два мира».
И в дни безумия, когда толпа, глумясь,
Во все прекрасное бросала нагло грязь,
Когда поэзия подверглась поруганью,
А все ея жрецы и боги—осмеянью,—
От «града» шумнаго в пустыню вы ушли,
И там «лампады свет» вы свято сберегли,
Дабы, когда сердца людей возжаждут света,
Их вопль не замер бы, оставшись без ответа.
И этот день настал! Открыт священный храм
Поэзии, опять струится ѳимиам
Душистою волной, горит огонь алтарный…
И снова в красоте сияют лучезарной
Созданья дивныя великих мастеров…
И, созерцая их, толпа учеников
Невольно замерла в восторге и смятеньи,
Пред ними преклонясь в немом благоговеньи…
Золотисты лица купальниц.
Их стебель влажен.
Это вышли молчальницы
Поступью важной
В лесные душистые скважины.
Там, где проталины,
Молчать повелено,
И весной непомерной взлелеяны
Поседелых туманов развалины.
Окрестности мхами завалены.
Волосы ночи натянуты туго на срубы
И пни.
Мы в листве и в тени
Издали́ начинаем вникать в отдаленные трубы.
Приближаются новые дни.
Но пока мы одни,
И молчаливо открыты бескровные губы.
Чуда! о, чуда!
Тихонько дым
Поднимается с пру́да…
Мы еще помолчим.
Утро сонной тропою пустило стрелу,
Но одна — на руке, опрокинутой в высь,
Ладонью в стволистую мглу —
Светляка подняла… Оглянись:
Где ты скроешь зеленого света ночную иглу?
Нет, светись,
Светлячок, молчаливой понятный!
Кусочек света,
Клочочек рассвета…
Будет вам день беззакатный!
С ночкой вы не радели —
Вот и все ушло…
Ночку вы не жалели —
И становится слишком светло.
Будете маяться, каяться,
И кусаться, и лаяться,
Вы, зеленые, крепкие, малые,
Твари милые, небывалые.
Туман клубится, проносится
По седым прудам.
Скоро каждый чортик запросится
Ко Святым Местам.
О, похоть, похоть! ты — как нетопырь
Дитя-урод зловонного болота,
Костер, который осветил пустырь,
Сусальная беззлатка — позолота
Ты тяжела, как сто пудовых гирь,
Нет у тебя, ползучая, полета.
И разве можно требовать полета
От мыши, что зовется нетопырь,
И разве ждать ажурности от гирь,
И разве аромат вдыхать болота,
И разве есть в хлопушке позолота,
И разве тени может дать пустырь?
Бесплоден, бестенист и наг пустырь —
Аэродром машинного полета.
На нем жалка и солнца позолота.
Излюбовал его лишь нетопырь,
Как злой намек на тленное болото
На пустыре, и крылья с грузом гирь.
О, похоть, похоть с ожерельем гирь,
В тебе безглазый нравственный пустырь.
Ты вся полна миазмами болота,
Поврага страсти, дрожи и полета,
Но ты летишь на свет, как нетопырь,
И ведая, как слепит позолота.
Летучей мыши — света позолота
Опасна, как крылу — вес тяжких гирь,
Как овощам — заброшенный пустырь.
Не впейся мне в лицо, о нетопырь,
Как избежать мне твоего «полета»,
О, серый призрак хлипкого болота?
Кто любит море, тот бежит болота.
Страсть любящему — плоти позолота
Не золота. Нет в похоти полета.
Кто любит сад, тому постыл пустырь.
Мне паутинка драгоценней гирь
И соловей милей, чем нетопырь.
Очи тёмные подъемлет
Дева к небу голубому,
И, на звёзды глядя, внемлет
Чутко голосу ночному.
Под мерцаньем звёзд далёких,
Под блистающей их тайной
Вся равнина в снах глубоких
И в печали неслучайной.
Тихо, робко над рекою
Поднимаются туманы
И ползучею толпою
Пробираются в поляны.
У опушки тени гуще,
Лес и влажный, и дремотный.
Смотрит страх из тёмной кущи,
Нелюдимый, безотчётный.
К старику-отцу подходит
Дева с грустною мечтою
И про небо речь заводит:
«Беспредельность предо мною.
Где-нибудь в раздольях света,
За безмерным отдаленьем,
Есть такая же планета,
И с таким же населеньем.
Есть там зори и зарницы,
Реки, горы и долины,
Счастье, чары, чаровницы,
Грозы, слёзы и кручины.
Не оттуда ль в сердце плещет
Грёза сладостным приветом?
Вот звезда над нами блещет
Переливным дивным светом:
Это — солнце, и с землею,
И на той земле мечтает
Кто-то, близкий мне душою.
К нам он взоры подымает,
Нескончаемые дали
Мерит чёрными очами,
И томления печали
Отвеваются мечтами.
Он иную землю видит,
Где так ярко счастье блещет,
Где могучий не обидит,
Где бессильный не трепещет,
Где завистливой решёткой
Пир богатых не охвачен,
Где клеймом недоли кроткий
Навсегда не обозначен».
Скоро звёзды гаснуть станут,
Расточатся чары ночи,
И с тоской пугливой глянут
Размечтавшиеся очи.
Кто первый был на свете,
Который медь и злато
Преобратил в монеты,
Тот может называться
Всеобщих бед источник:
И зависть, и обманы,
И злоба, и разбои
Оттоле истекают.
Поля, кипящи кровью
Убитых человеков,
Тела, в лесах лежащи,
Мне слышится, вещают:
«Погибли мы за злато!»
В чертогах позлащенных
Богатый веселится
И самым тем крушится,
Что много нажил злата.
Душевна добродетель
Такому неизвестна,
Которому прелестна
Одних очей забава, —
А истинного счастья
Найти не можно в злате.
Тому причина злато,
Что многи человеки
Друг друга крови жаждут;
Что разумы и чести
Почти всеместно страждут!
И кажется, что злато
Свет солнца помрачило
И ложными лучами
Всех смертных ослепило.
Его прельщенны блеском,
Уже не узнаваем
Ни прелести прямыя,
Ни славы, ни достоинств.
Померкли вы, померкли,
О светлые рассудки!
Когда пленило злато
Сердца у человеков,
И кажется достойным
Лишь то одно почтенно,
Где золото блистает.
Не знаю, я не знаю,
Какая в этом радость,
Тобою кто пленится;
Прямая жизни сладость
Тобой не утвердится.
Но слышу я ответы,
Читателей ответы:
«Коль ты ругаешь злато,
Никто не принуждает,
Живи без злата в свете;
А нам прожить не можно».
Ответ я сей внимаю,
Сам то же рассуждаю
И то лишь утверждаю,
Что тем-то и несчастны
На свете человеки,
Что, видя прелесть ложну
В такой презренной вещи,
Без ней прожить не могут.
А паче тем несчастны,
Что к золоту пристрастны.
Красавицы! ужь ли вы будете сердиться
За то, что вам теперь хочу я разсказать?
Ведь слава добрых тем никак не уменьшится,
Когда однех худых я стану осуждать.
А право мочи нет молчать:
Иным мужьям житья от жен своих не стало;
А этак поступать вам право не пристало.
Жил муж, жила жена,
И наконец скончались оба;
Да только в разны времена
Им отворились двери гроба:
Жена скончалась на перед;
Потом и муж, прожив не помню сколько лет,
Скончался.
Как с светом здешним он разстался,
То к той реке приходит он,
Где перевозит тех Харон,
Которы свет сей оставляют.
А за рекою той, пииты уверяют:
Одна дорога в рай, другая в ад ведет.
Харон тень мужнюю везет,
И как через реку они переезжают,
Тень говорит: Харон! куда моя жена
Тобою перевезена,
В рай или в ад?—„в рай“—можно-ль статься?
Меня куда-ж везешь?—„туда-ж где и она.„—
Ой, нет; так в ад меня. Я в аде рад остаться,
Чтоб с нею вместе лишь не жить.—
„Нет, нет; мне над тобой хотелось подшутить:
„Я в ад ее отвез. Ей к стате в аде быть,
„И с дьяволами жить и знаться:
„И в свете ведь она
„Была прямая сатана.„
Враждою народов — стезя
Пробита для мрачных явлений,
И сами, над бездной скользя,
Идут они, молча грозя…
Нельзя быть счастливым, нельзя,
Мой друг, моя совесть, мой гений!
И ты бы меня не смогла
Спасти от мятежных сомнений…
В волнах перекатного зла
Я — утлый челнок без весла…
И ты бы меня не спасла,
Мой друг, моя совесть, мой гений!
Ни честным в борьбе погибать,
Ни свету, в бреду вожделений,
Из злата кумир созидать,
Ни зависти мстить, иль роптать —
И ты б не могла помешать,
Мой друг, моя совесть, мой гений!
Не в черные дни, с их нуждой,
С их горем от бед и лишений,
Нет, — в солнечный день, под листвой,
Иль в тихую полночь, весной,
Приди и беседуй со мной,
Мой друг, моя совесть, мой гений!
И свет нам не будет внимать:
Вдали от его искушений
Дозволю себе я мечтать,
И, может быть, буду опять
На силу любви уповать
Мой друг, моя совесть, мой гений!
Подобно огненному зверю,
Глядишь на землю ты мою,
Но я ни в чём тебе не верю
И славословий не пою.Звезда зловещая! Во мраке
Печальных лет моей страны
Ты в небесах чертила знаки
Страданья, крови и войны.Когда над крышами селений
Ты открывала сонный глаз,
Какая боль предположений
Всегда охватывала нас! И был он в руку — сон зловещий:
Война с ружьём наперевес
В селеньях жгла дома и вещи
И угоняла семьи в лес.Был бой и гром, и дождь и слякоть,
Печаль скитаний и разлук,
И уставало сердце плакать
От нестерпимых этих мук.И над безжизненной пустыней
Подняв ресницы в поздний час,
Кровавый Марс из бездны синей
Смотрел внимательно на нас.И тень сознательности злобной
Кривила смутные черты,
Как будто дух звероподобный
Смотрел на землю с высоты.Тот дух, что выстроил каналы
Для неизвестных нам судов
И стекловидные вокзалы
Средь марсианских городов.Дух, полный разума и воли,
Лишённый сердца и души,
Кто о чужой не страждет боли,
Кому все средства хороши.Но знаю я, что есть на свете
Планета малая одна,
Где из столетия в столетье
Живут иные племена.И там есть муки и печали,
И там есть пища для страстей,
Но люди там не утеряли
Души единственной своей.Там золотые волны света
Плывут сквозь сумрак бытия,
И эта милая планета —
Земля воскресшая моя.
У рыбачьего навеса
Бродит странная принцесса.
Сколько лет ей? Пять.
Как зовут ее? Сусанной.
На кудрях колпак румяный.
Рот… Не описать!
Щеки — цвета чайной розы,
Брови — черные стрекозы,
А в глазах — гроза.
Вы видали, как тигренок
На луну ворчит спросонок!
Вот ее глаза.
За спиной бант, как парус:
В алой ленте — пестрый гарус,
В пальцах смят бутон.
Море — гадость, солнце — гадость.
Ах, одна на свете радость —
С мамой в фаэтон!
Иль вдоль пляжа с пестрым флагом
Пролететь балетным шагом,
Плавно, как волна…
Иль смотреть надменно в море…
Дети вьются в полном сборе,
А она — одна.
* * *
Отчего ж она сердита?
У сестренки вечно свита!
Сколько лет ей? Шесть.
Как зовут сестренку? Бетти.
Так и липнут к ней все дети…
Странно. Что за честь?
Ведь она скорее братик:
Синий пестренький халатик,
Хуже нет в шкафу!
Кнопкой нос, нога мальчишки,
Вечно задраны штанишки,
Нос в веснушках. Фу!
Разве все вокруг слепые?
Дети — пусть, но и большие,
Даже старики!..
Даже глупые бульдоги
Тычут Бетти мордой в ноги,
Тоже чудаки…
Каждый день встает Сусанна,
Смотрит в зеркало с дивана
И дрожит со сна:
Видно, правды нет на свете…
Почему все любят Бетти,
А она — одна?
К нам, на пестрые страницы,
Прилетели две синицы.
Говорят: — Стряслась беда!
Прилетели мы сюда
Рассказать насчет рогатки!
Мы от птиц! Мы делегатки!
Так волнуются синички!
Говорят они с трудом.
Просят: — Дайте нам водички,
Мы тогда в себя придем.—
Принесли мы им водицы —
Успокоились синицы.
Говорит одна синица:
— Что в лесу у нас творится!
Плачут птенчики в гнезде,
Помогите нам в беде!
Птенчик мой так перепуган,
Не летает никуда,
Он уже летал над лугом,
Вился около гнезда.
А теперь всего боится,
Даже гусениц не ест,
Я хочу переселиться,
Улететь из этих мест.
Я слыхала, есть юннаты,
Но у нас в лесу их нет.
Мальчик в майке полосатой
К нам является чуть свет.
Если этот мальчик снова
Вдруг появится в лесу,
Я волнения такого
Не перенесу!
Тут у птиц мы разузнали,
Кто же этот хулиган.
Оказалось, это Алик,
Восьмилетний мальчуган.
Это он в лесу украдкой
В малых птенчиков стрелял.
Вот он тут стоит с рогаткой…
— Алик, ты себя узнал?
Двух синиц мы приручили,
Им работу поручили —
Пусть они и врозь и вместе
Прилетают в школу, в класс,
И приносят в книжку вести
От читателей, от вас.
Полетят они в отряд,
Дела проверят школьные…
Пускай летят куда хотят —
Они ведь птицы вольные.
А мы их выпустили в свет,
Теперь стоим и смотрим вслед.
К Федору Петровичу Львову, у коего
первая супруга была Надежда
Луч, от света отделенный,
Льющего всем солнцам свет,
Прежде в дух мой впечатленный,
Чем он прахом стал одет,
Беспрестанно ввысь парящий
И с собой меня манящий
К океану своему, —
Хоть претит земли одежда,
Но несешь меня к нему
Ты желаний на крылах,
О бессмертная Надежда,
Обещательница благ!
Глупые мечтают смертны
О каких-то днях златых;
Суеты их неиссчетны,
Ищет целей всяк своих.
Я премены вижу света:
Зрю зимы, весны дни, лета
И осенних дней возврат;
Стареют, юнеют роды,
Зрю всему свой круг, свой ряд;
Но довольным не хощу
Быть теченьем сим природы, —
Всё чего-то вновь ищу.
Век меня Надежда льстила:
Утешала детски дни,
Храбрость мужеству дарила,
Умащала седины
И, пред близкой днесь могилой
Укрепя своею силой,
Сыплет предо мной цветы;
Вечности на праге стоя,
Жизнь люблю и суеты;
Славы мню стяжать венец,
Беспокоюсь средь покоя, —
И еще ль я не глупец?
Так кажусь пусть я безумным,
Пусть Надежда бред глупцов;
Но как морем жизни шумным
Утопаю средь валов,
Чем-то дух мой всё бодрится:
Должно, должно мне родиться
К лучшему чему ни есть.
Ах! коль чувство что внушает,
Ум дает и сердце весть, —
Истины то знак для нас;
Дух никак не облыгает.
Глас Надежды — божий глас.
Глас Надежды — сердца сладость,
Восхищение ума,
О добре грядущем радость.
Хоть невидима сама,
Но везде со мною ходит,
Время весело проводит
И в забавах и в бедах.
На нее зря, улыбаться
Буду в смертных я часах, —
И как хлад польет в крови,
Буду риз ее держаться
До объятия любви.
Так надежды пресекает
Лишь одна любовь полет,
Как во солнце утопает
Лучезарном искры свет.
С богом как соединимся,
В свете вечном погрузимся
Пламенем любви своей,
Смертная спадет одежда,
Мы в блистании лучей
Жизнью будем жить духов. —
Верь, жива твоя Надежда,
Ты ее увидишь, Львов.
Врач, об одержимых Лудунскими дьяволами.
Безумствуют, кричат, смеются,
Хохочут, бешено рыдают,
Предлинным языком болтают,
Слов не жалеют, речи льются,
Многоглагольно, и нестройно,
Бесстыдно, пошло, непристойно.
Внимают тем, кто всех глупее,
Кто долог в болтовне тягучей,
Кто человеком быть не смея,
Но тварью быть с зверьми умея,
Раскрасит краскою линючей
Какой-нибудь узор дешевый.
Приткнет его на столб дубовый,
И речью нудною, скрипучей,
Под этот стяг сбирает стадо,
Где каждый с каждым может спорить,
Кто всех животней мутью взгляда,
Кто лучше сможет свет позорить.
О, сердце, есть костры и светы,
Есть в блеск одетые планеты,
Но есть и угли, мраки, дымы
На фоне вечного Горенья.
Поняв, щади свои мгновенья,
Ты видишь: эти — одержимы,
Беги от них, им нет спасенья,
Им радостно, что Бес к ним жмется,
Который Глупостью зовется,
Он вечно ищет продолженья,
Чтоб корм найти, в хлевах он бродит,
И безошибочно находит
Умалишенные виденья.
О, сердце, Глупый Бес — как Лама,
Что правит душами в Тибете:
Один умрет — другой, для срама,
Всегда в запасе есть на свете.
Беги из душного Бедлама,
И знай, что, если есть спасенье
Для прокаженных, — есть прозренье, —
И что слепцы Судьбой хранимы, —
Глупцы навек неизлечимы.
Ты не часто мне снишься, мой Отчий Дом,
Золотой мой, недолгий век.
Но все то, что случится со мной потом, —
Все отсюда берет разбег!
Здесь однажды очнулся я, сын земной,
И в глазах моих свет возник.
Здесь мой первый гром говорил со мной,
И я понял его язык.
Как же странно мне было, мой Отчий Дом,
Когда Некто с пустым лицом
Мне сказал, усмехнувшись, что в доме том
Я не сыном был, а жильцом.
Угловым жильцом, что копит деньгу —
Расплатиться за хлеб и кров.
Он копит деньгу и всегда в долгу,
И не вырвется из долгов!
— А в сыновней верности в мире сем
Клялись многие — и не раз! —
Так сказал мне Некто с пустым лицом
И прищурил свинцовый глаз.
И добавил:
— А впрочем, слукавь, солги —
Может, вымолишь тишь да гладь!..
Но уж если я должен платить долги,
То зачем же при этом лгать?!
И пускай я гроши наскребу с трудом,
И пускай велика цена —
Кредитор мой суровый, мой Отчий Дом,
Я с тобой расплачусь сполна!
Но когда под грохот чужих подков
Грянет свет роковой зари —
Я уйду, свободный от всех долгов,
И назад меня не зови.
Не зови вызволять тебя из огня,
Не зови разделить беду.
Не зови меня!
Не зови меня…
Не зови —
Я и так приду!
О Николай, народов победитель,
Ты имя оправдал свое! Ты победил!
Ты, Господом воздвигнутый воитель,
Неистовство врагов его смирил…
Настал конец жестоких испытаний,
Настал конец неизреченных мук.
Ликуйте, христиане!
Ваш Бог, Бог милости и браней,
Исторг кровавый скиптр из нечестивых рук.
Тебе, тебе, послу его велений —
Кому сам Бог вручил свой страшный меч, —
Известь народ его из смертной тени
И вековую цепь навек рассечь.
Над избранной, о царь, твоей главою
Как солнце просияла благодать!
Бледнея пред тобою,
Луна покрылась тьмою —
Владычеству Корана не восстать…
Твой гневный глас послыша в отдаленье,
Содроглися Османовы врата:
Твоей руки одно лишь мановенье —
И в прах падут к подножию Креста.
Сверши свой труд, сверши людей спасенье.
Реки: «Да будет свет» — и будет свет!
Довольно крови, слез пролитых,
Довольно жен, детей избитых,
Довольно над Христом ругался Магомет!..
Твоя душа мирской не жаждет славы,
Не на земное устремлен твой взор.
Но Тот, о царь, кем держатся державы,
Врагам твоим изрек их приговор…
Он Сам от них лицо свое отводит,
Их злую власть давно подмыла кровь,
Над их главою ангел смерти бродит,
Стамбул исходит —
Константинополь воскресает вновь…
Племя Авеля, будь сыто и одето,
Феи добрые покой твой охранят;
Племя Каина, без пищи и без света,
Умирай, как пресмыкающийся гад.
Племя Авеля, твоим счастливым внукам
Небеса цветами усыпают путь;
Племя Каина, твоим жестоким мукам
В мире будет ли конец когда-нибудь?
Племя Авеля, довольство — манной с неба
На твое потомство будет нисходить;
Племя Каина, бездомное, без хлеба,
Ты голодною собакой станешь выть.
Племя Авеля, сиди и грейся дома,
Где очаг семейный ярко запылал;
Племя Каина, постель твоя — солома,
В стужу зимнюю дрожишь ты, как шакал.
Племя Авеля, плодишься ты по свету,
Песню счастья поют тебе с пелен;
Племя Каина лишь знает песню эту:
Вопль детей своих и стоны чахлых жен.
* * *
Племя Авеля! светло твое былое,
Но грядущего загадка нам темна…
Племя Каина! Терпи, и иго злое
Грозно сбросишь ты в иные времена.
Племя Авеля! Слабея от разврата,
Измельчает род твой, старчески больной…
Племя Каина! Ты встанешь — и тогда-то
Под твоим напором дрогнет шар земной.
Начну на флейте стихи печальны,
Зря на Россию чрез страны дальны:
Ибо все днесь мне её доброты
Мыслить умом есть много охоты.
Россия-мати! Свет мой безмерный!
Позволь то, чадо прошу твой верный,
Ах, как сидишь ты на троне красно!
Небо Российску ты Солнце ясно!
Красят иных все златые скиптры,
И драгоценна порфира, митры;
Ты собой скипетр твой украсила,
И лицем светлым венец почтила.
О благородстве твоём высоком
Кто бы не ведал в свете широком?
Прямое сама вся благородство:
Божие ты, ей! светло изводство.
.
В тебе вся вера благочестивым,
К тебе примесу нет нечестивым;
В тебе не будет веры двойныя,
К тебе не смеют приступить злые.
Твои все люди суть православны
И храбростию повсюду славны;
Чада достойны таковой мати,
Везде готовы за тебя стати.
Чем ты, Россия, не изобильна?
Где ты, Россия, не была сильна?
Сокровище всех добр ты едина,
Всегда богата, славе причина.
Коль в тебе звёзды все здравьем блещут!
И Россияне коль громко плещут:
Виват Россия! виват драгая!
Виват надежда! виват благая.
Скончу на флейте стихи печальны,
Зря на Россию чрез страны дальны:
Сто мне языков надобно б было
Прославить всё то, что в тебе мило!
Миф этот в детстве каждый прочёл —
Чёрт побери!
Парень один к счастью прошёл
Сквозь лабиринт.
Кто-то хотел парня убить —
Видно, со зла,
Но царская дочь путеводную нить
Парню дала.
С древним сюжетом
Знаком не один ты.
В городе этом —
Сплошь лабиринты:
Трудно дышать,
Не отыскать
Воздух и свет…
И у меня
дело неладно —
Я потерял
нить Ариадны…
Словно в час пик,
Всюду тупик —
Выхода нет!
Древний герой ниточку ту
Крепко держал.
И слепоту, и немоту —
Всё испытал,
И духоту, и черноту
Жадно глотал.
И долго руками одну пустоту
Парень хватал.
Сколько их бьётся,
Людей одиноких,
Словно в колодцах
Улиц глубоких!
Я тороплюсь,
В горло вцеплюсь —
Вырву ответ!
Слышится смех:
зря вы спешите,
Поздно! У всех
порваны нити!
Хаос, возня…
И у меня
Выхода нет!
Злобный король в этой стране
Повелевал,
Бык Минотавр ждал в тишине —
И убивал.
Лишь одному это дано —
Смерть миновать:
Только одно, только одно —
Нить не порвать!
Кончилось лето,
Зима на подходе,
Люди одеты
Не по погоде—
Видно, подолгу
Ищут без толку
Слабый просвет.
Холодно — пусть!
Всё заберите.
Я задохнусь:
здесь, в лабиринте,
Наверняка
Из тупика
Выхода нет!
Древним затея не удалась!
Ну и дела!
Нитка любви не порвалась,
Не подвела.
Свет впереди! Именно там
На холодок
Вышел герой, а Минотавр
С голода сдох!
Здесь, в лабиринте,
Мечутся люди:
Рядом — смотрите! —
Жертвы и судьи,
Здесь, в темноте,
Эти и те
Чувствуют ночь.
Крики и вопли —
всё без вниманья!..
Я не желаю
в эту компанью!
Кто меня ждёт —
Знаю, придёт,
Выведет прочь!
Только пришла бы,
Только нашла бы —
И поняла бы:
Нитка ослабла!
Да, так и есть:
Ты уже здесь —
Будет и свет!
Руки сцепились
до миллиметра.
Всё! Мы уходим
к свету и ветру,
Прямо сквозь тьму,
Где одному
Выхода нет!
Путник с печального Севера к вам, Олимпийские боги,
Сладостным страхом объят, в древний вхожу Пантеон.
Дух ваш, о, люди, лишь здесь спорит в величьи с богами
Где же бессмертные, где — Рима всемирный Олимп?
Ныне кругом запустение, ныне царит в Пантеоне
Древнему сонму богов чуждый, неведомый Бог!
Вот Он, распятый, пронзенный гвоздями, в короне терновой.
Мука — в бескровном лице, в кротких очах Его — смерть.
Знаю, о, боги блаженные, мука для вас ненавистна.
Вы отвернулись, рукой очи в смятеньи закрыв.
Вы улетаете прочь, Олимпийские светлые тени!..
О, подождите, молю! Видите: это — мой Брат,
Это — мой Бог!.. Перед Ним я невольно склоняю колени…
Радостно муку и смерть принял Благой за меня…
Верю в Тебя, о, Господь, дай мне отречься от жизни,
Дай мне во имя любви вместе с Тобой умереть!..
Я оглянулся назад; солнце, открытое небо…
Льется из купола свет в древний языческий храм.
В тихой лазури небес — нет ни мученья, ни смерти:
Сладок нам солнечный свет, жизнь — драгоценнейший дар!..
Где же ты, истина?.. В смерти, в небесной любви и страданьях,
Или, о, тени богов, в вашей земной красоте?
Спорят в душе человека, как в этом божественном храме, -
Вечная радость и жизнь, вечная тайна и смерть.
От отческих полей, от друга отлученный,
Игра фортуны злой, коварной и страстей,
Мечтой обманчивой в свет бурный увлеченный,
Свидетель суеты, неравенства людей,
Сражаясь сам с собой,- я вижу преткновенье
На скользком сем пути и бездны пред собой.
Пенаты милые! услышьте голос мой,
Внемлите странника бездомного моленье:
Вы, в юности меня хранившие от бед,
Теперь от роковых ударов защитите
И к дому отчему скорее возвратите:
Уже я видел бурный свет!
Как в ясный, тихий день воздушный метеор
Движеньем мрачных туч свод неба помрачает,
Так в утро дней моих меня тоска снедает,
И тщетно в будущность бросаю робкий взор:
Там новые беды грозят еще цепями...
О лары кроткие! да будет ваш покров
Над бедным путником, зовущим со слезами
На помощь вас одних; услышьте скорбный зов -
И горести мои на время прекратите...
Под небом неродным веселий, счастья нет,
Меня вы к родине скорее возвратите:
Уже я видел бурный свет!
Честь, слава вдалеке взор слабый обольщает,
Богатство, титулы - совместны с суетой,
И Крезус пьет фиал тоски и скорби злой,
Сатрапы гордые средь роскоши скучают.
Нет, больше не хочу я славы и честей!
Знаком кровавый путь мне грозныя Беллоны,
Средь сечи гибельной, средь громов и мечей
Я слышал славы клич - и жертв невинных стоны.
Пенаты добрые! Внемлите мой обет -
И бурю над главой моею отведите,
И к дому отчему скорее возвратите:
Уже я видел бурный свет!
В землянках, в сумраке ночном,
На память нам придет —
Как мы в дому своем родном
Встречали Новый год; Как собирались заодно
У мирного стола,
Как много было нам дано
И света и тепла; Как за столом, в кругу друзей,
Мы пили в добрый час
За счастье родины своей
И каждого из нас.И кто подумал бы тогда,
Кто б вызнал наперед,
Что неминучая беда
Так скоро нас найдет? Незваный гость вломился в дверь,
Разрушил кров родной.
И вот, друзья, мы здесь теперь —
Наедине с войной.Кругом снега. Метель метет.
Пустынно и темно…
В жестокой схватке этот год
Нам встретить суждено.Он к нам придет не в отчий дом,
Друзья мои, бойцы,
И всё ж его мы с вами ждем
И смотрим на часы.И не в обиде будет он,
Коль встретим так, как есть,
Как нам велит войны закон
И наша с вами честь.Мы встретим в грохоте боев,
Взметающих снега,
И чашу смерти до краев
Наполним для врага.И вместо русского вина —
Так этому и быть! —
Мы эту чашу — всю, до дна —
Врага заставим пить.И Гитлер больше пусть не ждет
Домой солдат своих, —
Да будет сорок третий год
Последним годом их! В лесах, в степях, при свете звезд,
Под небом фронтовым,
Мы поднимаем этот тост
Оружьем боевым.
Гуляю ль один я по Летнему саду,
В компанье ль с друзьями по парку хожу,
В тени ли березы плакучей присяду,
На небо ли молча с улыбкой гляжу —
Все дума за думой в главе неисходно,
Одна за другою докучной чредой,
И воле в противность и с сердцем несходно,
Теснятся, как мошки над теплой водой!
И, тяжко страдая душой безутешной,
Не в силах смотреть я на свет и людей:
Мне свет представляется тьмою кромешной;
А смертный — как мрачный, лукавый злодей!
И с сердцем незлобным и с сердцем смиренным,
Покорствуя думам, я делаюсь горд;
И бью всех и раню стихом вдохновенным,
Как древний Атилла, вождь дерзостных орд…
И кажется мне, что тогда я главою
Всех выше, всех мощью духовной сильней,
И кружится мир под моею пятою,
И делаюсь я все мрачней и мрачней!..
И, злобы исполнясь, как грозная туча,
Стихами я вдруг над толпою прольюсь:
И горе подпавшим под стих мой могучий!
Над воплем страданья я дико смеюсь.
опубл. 1854
Вспыхнуло утро в туманах блуждающих,
Трепетно, робко сказалось едва...
Точно как сеткою блесток играющих,
Мало-помалу покрылась Нева!
Кой-где блеснут! В полутень облаченные,
Высятся зданья над сонной водой,
Словно на лики свои оброненные
Молча глядятся, любуясь собой.
Света все больше... За тенью лиловою
Солнце чеканит струей огневой
Мачты судов над водой бирюзовою,
Выше их, ярче их — шпиль крепостной;
Давняя мачта! Огней прибавляется!
Блеск так велик, что где чайка крылом
Тронет волну — блеск волны разрывается,
Гребень струи проступает пятном.
Вон, пробираясь, как будто с усильями,
В этом великом свету, кое-где
Ялики веслами машут, как крыльями,
Светлые капли роняя к воде...
Что-то как будто восточное, южное
Видится всюду! Какой-то налет,
Пыль перламутра, сиянье жемчужное —
Вдоль широко разгоревшихся вод...
Вот... Вот и говор пошел, и несмелое
Всюду движенье; заметен народ...
Гибнет картина, как чудное целое
Сгинет совсем, по частям пропадет...
Ну, и тогда, если где над пучиною
Чайка заденет плывучую глыбь,
Там не пятно промелькнет над картиною—
Блестками, искрами скажется зыбь!
Как устал я, мама, если бы ты знала!
Сладко я уснул бы на груди твоей…
Ты не будешь плакать? Обещай сначала,
Чтоб слезою щечки не обжечь моей.
Здесь такая стужа, ветер воет где-то…
Но зато как славно, как тепло во сне!
Чуть закрою глазки — света сколько, света,
И гурьбой слетают ангелы ко мне.
Ты их видишь?.. Мама, музыка над нами!
Слышишь? Ах, как чудно!.. Вот он, мама, вот,
У кроватки — ангел с белыми крылами…
Боженька, ведь, крылья ангелам дает?..
Все цветные кру́ги… Это осыпает
Нас цветами ангел: мамочка, взгляни!
А у деток разве крыльев не бывает?
Или уж в могилке вырастут они?
Для чего ты ручки сжала мне так больно
И ко мне прильнула мокрою щекой?
Весь горю я, мама… Милая, довольно!
Я бы не расстался никогда с тобой…
Но уж только, мама, ты не плачь — смотри же!
Ах, устал я очень!.. Шум какой-то, звон…
В глазках потемнело… Ангел здесь… все ближе…
Кто меня целует? Мама, это он!
О, что за ужасный кошмар:
Исполненные вольной нови,
Мы не хотим пролитья крови,
Но жаждет крови земной шар!..
Людскою кровью он набух, —
Вот-вот не выдержит и лопнет…
Никто не ахнет и не охнет,
И смерть у всех захватит дух.
Ну что ж! Пусть — коли суждено!
Но мне обидно за Россию:
Свободу обретя впервые,
Погибнет с миром заодно…
Хоть «на миру и смерть красна»,
Но жизнь-то, жизнь ее в расцвете!
Теперь бы ей и жить на свете,
Когда свободна и ясна.
Что ж, вновь за меч? Что ж, вновь в окоп?
Отстаивать свою свободу?
Лить кровь людскую, словно воду,
И, как в постель, ложиться в гроб?!
Я не могу, не смею я
Давать подобные советы…
Дороже этой всей планеты —
Жизнь неповторная твоя!
А если нет? А если нет, —
Как насмеется враг над нами,
Над женами, над матерями!
Тогда на что же нам и свет?..
Но вместе с тем не защищать,
Не рисковать — погибнуть все же,
Что делать нам, о Боже, Боже!
На нас — заклятия печать!..
Одна надежда, что солдат
Германский, вдохновляем веком,
Стать пожелавши человеком,
Протянет руку нам, как брат…
Так сбрось последнего царя,
Европа старая, с престола:
Забрезжит с легкостью Эола
Над миром мирная заря!
О, как ничтожен человек,
Хотя бы даже гениальный,
Пред мыслью глубоко-печальной
О мертвой жизни всех калек!
Куда мой взор ни обращаю,
Везде погибель предстоит,
И тьмы врагов я обретаю,
Их злость отвсюду мне грозит.
Уже злодеи мя карают
Отмщением на всякий час
И хищный зев свой разверзают,
Чтоб поглотить в единый раз.
Отверзлись смертные мне двери,
В которы мя враги ведут
И растерзать, как люты звери,
Незлобивого агнца ждут.
О коль мы смертные несчастны,
На свете обитая сем!
Несчисленным бедам подвластны
И в них почти всю жизнь ведем.
На то ли мы на свет родились,
Чтоб нам друг друга погублять?
И с тем ли мы производились,
Чтоб человека умерщвлять?
Не с тем; но быть чтобы в блаженстве
И век златой меж нами весть,
Любовь имети в совершенстве,
Несчастно бремя вкупе несть.
О Боже, твари всей создатель,
Избавь меня от сих врагов:
Ты благ несчетных нам податель,
Злодейских мя лиши оков.
Сотри их выи горделивы
И будь защитником в бедах;
Коль слезы бедных справедливы,
Ты можешь зреть то в их сердцах.
Стояли как перед витриной,
Почти запрудив тротуар.
Носилки втолкнули в машину.
В кабину вскочил санитар.И скорая помощь, минуя
Панели, подъезды, зевак,
Сумятицу улиц ночную,
Нырнула огнями во мрак.Милиция, улицы, лица
Мелькали в свету фонаря.
Покачивалась фельдшерица
Со склянкою нашатыря.Шел дождь, и в приемном покое
Уныло шумел водосток,
Меж тем как строка за строкою
Марали опросный листок.Его положили у входа.
Все в корпусе было полно.
Разило парами иода,
И с улицы дуло в окно.Окно обнимало квадратом
Часть сада и неба клочок.
К палатам, полам и халатам
Присматривался новичок.Как вдруг из расспросов сиделки,
Покачивавшей головой,
Он понял, что из переделки
Едва ли он выйдет живой.Тогда он взглянул благодарно
В окно, за которым стена
Была точно искрой пожарной
Из города озарена.Там в зареве рдела застава,
И, в отсвете города, клен
Отвешивал веткой корявой
Больному прощальный поклон.«О господи, как совершенны
Дела твои, — думал больной, —
Постели, и люди, и стены,
Ночь смерти и город ночной.Я принял снотворного дозу
И плачу, платок теребя.
О боже, волнения слезы
Мешают мне видеть тебя.Мне сладко при свете неярком,
Чуть падающем на кровать,
Себя и свой жребий подарком
Бесценным твоим сознавать.Кончаясь в больничной постели,
Я чувствую рук твоих жар.
Ты держишь меня, как изделье,
И прячешь, как перстень, в футляр».
Вот вам, прелестные сестрицы,
Дюваль и с ним какой-то Госс-Степан;
Взяв на себя чужие лицы,
На час введите нас в обман,
Что будто вы не вы; мы будем любоваться,
Увидя невзначай переодетых вас!
Но помните, что это лишь для глаз,
И что вам надобно тем, что вы есть, остаться,
Чтоб быть прелестными для глаз и для души!
Аллегро милая, будь весела как радость,
Храни беспечную, святую сердца младость,
И, горя не узнав, свой жребий соверши!
Смотря, как с жизнию невинно ты играешь,
Невольно сердце вслед тебе увлечено,
Как будто сам наверно знаешь,
Что жизнь и счастие — одно!
О Пенсероза! ты у входа в свет, как гений,
Стоишь пленительна! Высокою душой
Ценишь манящие призраки наслаждений!
И кажется, что все угадано тобой!
Ты создана быть выше света!
И что б ни привели с собой грядущи лета,
Не в жизни будешь ты прекрасного искать,
Но все прекрасное ты жизни дашь собою!
Не изменись! Тебе не нужно мне сказать;
Твой Ангел прелести с тобою!
В глубоком ущелье, меж каменных плит,
Серебряный ключ одиноко звучит;
Звучит он и точит жемчужные слезы
На черные корни засохшей березы,
И катятся с камня те слезы ручьем,
Бесплодно теряясь в ущелье глухом.
Давно уж минули счастливые годы,
Когда он, любимец цветущей природы,
Алмазные брызги кругом рассыпал,
Когда его путник отрадою звал,
Когда дерева близ него вырастали,
И листья зеленые тихо шептали,
И сам он при свете блестящей луны
Рассказывал чудные были и сны.
Теперь, одинокий, зарос он травою,
Стал скуден и мутен, и знойной порою
К нему не приходит пробитой тропой
Измученный путник за чистой водой.
В ту пору, как горы туман одевает,
Над ним, как бывало, теперь не играет
Сверкающий месяц прозрачным лучом,
И звезды, как прежде, не смотрятся в нем.
Лишь старый скелет обнаженной березы
Глядит на его бесполезные слезы,
Да изредка ветер к нему прилетит
И с ним при мерцании звезд говорит
Про светлые реки и синее море,
Про славу их в свете и жизнь на просторе.
Ночь темна, догорает лампада,
Хлопья снега стучатся в стекло,
Все тропинки соседнего сада
Замело.
Только вьюги я слышу рыданье,
Только ночь бесконечно длинна.
Ни движенья, ни звука… Молчанье,
Тишина…
И томлюсь я тяжелым кошмаром,
Шум в ушах, холодеют виски,—
И сжимается сердце не даром
От тоски.
Я боюсь, что во тьме непроглядной,
Разгоняя ее пред собой,
Не блеснет, ожидаемый жадно,
Свет дневной.
И боюсь я, что вьюгой холодной
Замело для меня все пути
И дорогу из тьмы безысходной —
Не найдти.
Вечер… Отблеск от камина
Мягко стелется кругом,
Только там, в углу, картина
Темным кажется пятном.
На ковер ложатся тени,
Словно нити на кайме,
И дрожат листы растений
В этой мягкой полутьме.
Не одна я… Здесь незримо —
Дорогих видений рой,
В этоть час неуловимо
Восстающих предо мной.
Это — призраки мечтаний,
Светлых грез и милых лиц,
Это — призраки страданий
И восторгов без границ.
И виденья эти снова
Что-то шепчут мне без слов,
Но понятней речь былого
Всех на свете голосов.
Было… Я от этого слова бегу,
И никак убежать не могу.
Было… Опустевшую песню свою
Я тебе на прощанье пою.
Было… Упрекать я тебя не хочу,
Не заплачу и не закричу.
Было… Не заплачу и не закричу.
Ладно. Пронеслось, прошумело, прошло.
Ладно. И земля не вздохнет тяжело.
Ладно. Не завянет ольха у воды,
Не растают полярные льды.
Ладно. Не обрушится с неба звезда,
И не встретимся мы никогда.
Ладно. Пусть не встретимся мы никогда.
Никогда тебя мне не забыть,
И пока живу на свете я,
Не забыть тебя, не разлюбить.
Ты судьба, судьба и жизнь моя.
Снова, не страшась молчаливых дорог,
Я однажды шагну за порог,
Снова я как будто по тонкому льду
В затаенную память приду.
Снова над бескрайней землею с утра
Зашумят и закружат ветра,
Снова над землею закружат ветра.
Солнце распахнет молодые лучи,
Ах, как будут они горячи.
Солнце будет царствовать в каждом окне,
Будет руки протягивать мне,
Солнце будет в небе огромном сиять,
И в него я поверю опять,
В солнце я однажды поверю опять.
Слышишь, я когда-нибудь встречу любовь,
Обязательно встречу любовь.
Слышишь, половодьем подступит она,
Будто утро наступит она.
Слышишь, я от счастья смеясь и любя,
В этот миг я забуду тебя,
Слышишь, в этот миг я забуду тебя.
Никогда тебя мне не забыть,
И пока живу на свете я,
Не забыть тебя, не разлюбить.
Ты судьба, судьба и жизнь моя.
Я замечаю, как мчится время.
Маленький парень в лошадки играет,
потом надевает шинель, и на шлеме
красная звездочка вырастает.
Мать удивится: «Какой ты высокий!»
Мы до вокзала его провожаем.
Он погибает на Дальнем Востоке.
Мы его именем клуб называем.Я замечаю, как движется время.Выйдем на улицу.
Небо синее… Воспламеняя горючую темень,
падают бомбы на Абиссинию.
Только смятение.
Только шарит
негнущийся ветер прожекторов… Маленький житель земного шара,
я пробегаю мимо домов.
Деревья стоят, как озябшие птицы,
мокрые перья на землю роняя.
Небо!
Я знаю твои границы.
Их самолеты мои охраняют.Рядом со мною идущие люди,
может, мы слишком уж сентиментальны? Все мы боимся, что сняться забудем
на фотографии моментальной,
что не останутся наши лица,
запечатлеется группа иная… Дерево сада — осенняя птица —
мокрые перья на землю роняет.Я замечаю, как время проходит.Я еще столько недоглядела.
В мире, на белом свете, в природе
столько волнений и столько дела.Нам не удастся прожить на свете
маленькой и неприметной судьбою.
Нам выходить в перекрестный ветер
грузных орудий дальнего боя.Я ничего еще не успела.
Мне еще многое сделать надо.
Только успеть бы! Яблоком спелым осень нависла над каждым садом.Ночь высекает и сушит слезы.
Низко пригнулось тревожное небо.
Дальние вспышки… Близкие грозы…
Земля моя, правда моя, потребуй!
(Ко дню пятидесятилетнего юбилея)
Вы рано, с чуткостью своей необычайной,
«Гармонии стиха божественною тайной»
Сумели овладеть, и муза к вам сошла —
«Богиня мирная», прекрасна и светла.
Она открыла вам чудесный мир античный
Во всей его красе и грации пластичной,
Во всем величии героев и богов, —
И к жизни вызвала из глубины веков
Их тени славные чарующая лира
Певца-художника, нам давшего «Два мира».
И в дни безумия, когда толпа, глумясь,
Во все прекрасное бросала нагло грязь,
Когда поэзия подверглась поруганью,
А все ее жрецы и боги — осмеянью, —
От «града» шумного в пустыню вы ушли,
И там «лампады свет» вы свято сберегли,
Дабы, когда сердца людей возжаждут света,
Их вопль не замер бы, оставшись без ответа.
И этот день настал! Открыт священный храм
Поэзии, опять струится фимиам
Душистою волной, горит огонь алтарный…
И снова в красоте сияют лучезарной
Созданья дивные великих мастеров…
И, созерцая их, толпа учеников
Невольно замерла в восторге и смятеньи,
Пред ними преклонясь в немом благоговеньи…
1888 г.
Я Русин был, есмь, и буду,
Я родился Русином,
Честный мой род не забуду,
Останусь его сыном;
Русин был мой отец, мати,
Русская вся родина,
Русины сестры, и браты
И широка дружина;
Великий мой род, и главный,
Миру есть современний,
Духом и силою славный,
Всем народам приемный.
Я свет узрел под Бескидом,
Первый воздух русский ссал,
И кормился русским хлебом,
Русин мене колысал.
Коль первый раз отворил рот,
Русское слово прорек,
На аз-буце первый мой пот
С молодого чела тек.
Русским потом я питан был,
Русским ишол росходом
В широкий свет; но не забыл
С своим знатися родом. —
И теперь, кто питает мя?
Кто кормит, кто мя держит?
Самое русское племя
Мою годность содержит!
Прото тебе, роде мой,
Кленуся живым Богом,
За печальный пот и труд твой
Повинуюся долгом.
И отдам ти колько могу:
Прийми той щирый дарок,
Прийми вот маленьку книгу,
И сей писменный рядок.
Прочее же не забуду
Сердца моего скруху
Пожертвовати; — я твой буду,
Твоим другом и умру.