Наряд зелёный не идёт, —
Весенний цвет, — к моей печали.
Ареной горя и забот
Меня всё те же кони мчали,
От ожиданий голубых
К моим отчаяниям белым,
От расцветаний молодых
К плодам увядшим, но не зрелым.
Бег прерывался только там,
Где всё томится в свете жёлтом,
Где беды зреют по полям,
А счастье за надёжным болтом.
Гляжу, — ристалища вдруг нет, —
Стоит чертог передо мною,
А в нём и музыка, и свет,
И люди движутся толпою.
Печаль моя в нём расцвела, —
Ей платье жёлтое пристало, —
Она, роскошна и светла,
Царицей в том чертоге стала.
На бале были чудеса!
В груди моей кипели силы, —
Печали яркая краса
Ласкала ласкою могилы.
Но не устал возница мой,
Ещё мерцает даль за далью,
И мы опять летим домой
С моей венчанною печалью.
Опять рядиться надо ей,
На выбор, — всех цветов наряды.
Наряд зелёный всех больней, —
Ему все счастливы и рады…
Какое мне дело, что ты существуешь на свете,
Страдаешь, играешь, о чём-то мечтаешь и лжёшь,
Какое мне дело, что ты увядаешь в расцвете,
Что ты забываешь о свете и счастья не ждёшь.
Какое мне дело, что все твои пьяные ночи
Холодную душу не могут мечтою согреть,
Что ты угасаешь, что рот твой устало-порочен,
Что падшие ангелы в небо не смеют взлететь.
И кто виноват, что играют плохие актёры,
Что даже иллюзии счастья тебе ни один не даёт,
Что бледное тело твоё терзают, как псы, сутенёры,
Что бледное сердце твоё превращается в лёд.
Ты — злая принцесса, убившая добрую фею,
Горят твои очи, и слабые руки в крови.
Ты бродишь в лесу, никуда постучаться не смея,
Укрыться от этой, тобою убитой любви.
Какое мне дело, что ты заблудилась в дороге,
Что ты потеряла от нашего счастья ключи.
Убитой любви не прощают ни люди, ни боги.
Аминь. Исчезай. Умирай. Погибай и молчи.
(Вариант)
На все призывы без отзыва
Идет к концу мой серый день…
И дрогну я, и терпеливо
Жду… Приходи святая тень!
Я к ночи сердцем легковерней,
Я буду верить как-нибудь,
Что ночь, гася мой свет вечерний,
Укажет мне на звездный путь.
Чу! колокол… Душа поэта,
Благослови вечерний звон! —
Похож ли он на крики света,
Спугнувшие мой лучший сон!?
Вечерний звон!.. и в отдалении,
Сквозь гул тревоги городской,
Пророчь мне к ночи вдохновенье,
Или — могилу и покой.
Но жизнь и смерти призрак — миру
О чем-то вечном говорят, —
И как ни громко пой ты, — лиру
Колокола перезвонят.
Без них, в пыли руин забытых,
Исчезнут гении веков…
То будет ад зверей несытых,
Или эдем полубогов…
А ну-ка, песню нам пропой, веселый ветер,
Веселый ветер, веселый ветер!
Моря и горы ты обшарил все на свете
И все на свете песенки слыхал.Спой нам, ветер, про дикие горы,
Про глубокие тайны морей.
Про птичьи разговоры,
Про синие просторы,
Про смелых и больших людей! Кто привык за победу бороться,
С нами вместе пускай запоет:
Кто весел — тот смеется,
Кто хочет — тот добьется,
Кто ищет — тот всегда найдет! А ну-ка, песню нам пропой, веселый ветер,
Веселый ветер, веселый ветер!
Моря и горы ты обшарил все на свете
И все на свете песенки слыхал.Спой нам, ветер, про чащи лесные,
Про звериный запутанный след,
Про шорохи ночные,
Про мускулы стальные,
Про радость боевых побед! Кто привык за победу бороться,
С нами вместе пускай запоет:
Кто весел — тот смеется,
Кто хочет — тот добьется,
Кто ищет — тот всегда найдет! А ну-ка, песню нам пропой, веселый ветер,
Веселый ветер, веселый ветер!
Моря и горы ты обшарил все на свете
И все на свете песенки слыхал.Спой нам, ветер, про славу и смелость,
Про ученых, героев, бойцов,
Чтоб сердце загорелось,
Чтоб каждому хотелось
Догнать и перегнать отцов! Кто привык за победу бороться,
С нами вместе пускай запоет:
Кто весел — тот смеется,
Кто хочет — тот добьется,
Кто ищет — тот всегда найдет! А ну-ка, песню нам пропой, веселый ветер,
Веселый ветер, веселый ветер!
Моря и горы ты обшарил все на свете
И все на свете песенки слыхал.Спой нам песню, чтоб в ней прозвучали
Все весенние песни земли,
Чтоб трубы заиграли,
Чтоб губы подпевали,
Чтоб ноги веселей пошли! Кто привык за победу бороться,
С нами вместе пускай запоет:
Кто весел — тот смеется,
Кто хочет — тот добьется,
Кто ищет — тот всегда найдет!
В вода́х полусонных играла луна.
Гарем освежило дыханье свободы;
На ясное небо, на светлые воды
Султанша в раздумье глядит из окна.
Внезапно гитара в руке замерла,
Как будто протяжный и жалобный ропот
Раздался над морем!.. Не конский ли топот,
Не шум ли глухой удалаго весла?..
Не птица ли ночи широким крылом
Рассе́кла зыбучей волны половину?
Не дух ли лукавый морскую пучину
Тревожит, бессонный, в покое ночном?..
Кто нагло смеется над робостью жен?
Кто море волнует?… Не демон лукавой,
Не тяжкие весла ладьи величавой,
Не птица ночная!… Откуда же он,
Откуда протяжный и жалобный стон?
Вот грозный мешок!.. голубая волна
В нем члены живые и топит, и носит,
И будто пощады у варваров просит…
В водах полусонных играла луна.
Сколько милых ровесников
в братских могилах лежит.
Узловатая липа
родительский сон сторожит.
Все беднее теперь я,
бесплотнее день ото дня,
с каждой новой потерей
все меньше на свете меня.
Черноглазый ребенок…
Давно его, глупого, нет.
Вместо худенькой девушки —
плоский бумажный портрет.
Вместо женщины юной
осталась усталая мать.
Надлежит ей исчезнуть…
Но я не хочу исчезать!
Льются годы рекою,
сто обличий моих хороня,
только с каждой строкою
все больше на свете меня.
Оттого все страшнее мне
браться теперь за перо,
оттого все нужнее
разобраться, где зло, где добро.
Оттого все труднее
бросать на бумагу слова:
вот, мол, люди, любуйтесь,
глядите, мол, я какова!
Чем смогу заплатить я
за эту прекрасную власть,
за высокое право
в дома заходить не стучась?
Что могу?
Что должна я?
Сама до конца не пойму…
Только мне не солгать бы
ни в чем,
никогда,
никому!
Как всплывает алый щит над морем,
Издавна знакомый лунный щит, -
Юность жизни, с радостью и горем
Давних лет, над памятью стоит.Море — змеи светов гибких жалят
И, сплетясь, уходят вглубь, на дно.
Память снова нежат и печалят
Дни и сны, изжитые давно.Сколько ликов манят зноем ласки,
Сколько сцен, томящих вздохом грудь!
Словно взор склонен к страницам сказки,
И мечта с Синдбадом держит путь.Жжет еще огонь былой отравы.
Мучит стыд неосторожных слов…
Улыбаюсь детской жажде славы,
Клеветам забытых мной врагов… Но не жаль всех пережитых бредней,
Дерзких дум и гибельных страстей:
Все мечты приемлю до последней, -
Каждый стон и стих, как мать — детей.Лучший жребий взял я в мире этом:
Тайн искать в познаньи и любви,
Быть мечтателем и быть поэтом,
Признавать один завет: «Живи!»И, начнись все вновь, я вновь прошел бы
Те ж дороги, жизнь — за мигом миг:
Верил бы улыбкам, бросив колбы,
Рвался б из объятий к пыли книг! Шел бы к мукам вновь, большим и малым,
Чтоб всегда лишь дрожью дорожить,
Чтоб стоять, как здесь я жду, — усталым,
Но готовым вновь — страдать и жить!
Не зови судьбы веленья
Приговором роковым,
Правды свет — ея законом!
И любовь в законе оном,
И закон необходим!
Оглянись, как подобает,
Как мудрец всегда глядит:
Что пройти должно — проходит,
Что прийти должно — приходит,
Что стоять должно — стоит.
Кротким, светлым сестрам рока,
A не фуриям на гнет
Жизни власть дана над нами…
Рок их мощными руками
Пояс грациям плетет.
С той поры, когда Паллада
Вышла из чела отца,
Все плетет она перстами
Покрывало, что звездами
Нам сияет без конца.
И глядят, дивяся, Парки
В умилении немом,
Как от века и до века,
От червя до человека,
Лучь любви блестит во всем.
Не зови жь судьбы веленья
Приговором роковым,
Правды свет — ея законом!
И любовь в законе оном,
И закон необходим!
Меня жестокие бранят,
Меня безумной называют,
Спокойной, смирной быть велят,
Молиться богу заставляют.
О, здесь, далеко от своих…
Покой бежит очей моих;
В чужой, угрюмой стороне
Нет сил молиться богу мне! Но (будь я там, где Дон родной
Шумит знакомыми волнами,
Где терем отческий, простой
В тени таится под дубами,
Там стану я покоя ждать,
Там стану бога умолять,
Чтоб, сжалясь над тоской моей,
Он мне конец послал скорей.О, как мне, бедной, не тужить!
Ты, радость, и меня манила;
И я обиралась в свете жить,
Была мила ему, любила,
И в церковь божью вся в цветах
Пошла с румянцем на щеках;
И помню то, что с женихом
И я стояла под венцом.Но гибнет радость навсегда;
К беде, к слезам я пробудилась, —
И ясная любви звезда
В кровавом облаке затмилась!
Сокрылся мой приветный свет,
Его ищу — его уж нет!
Ах, улетая, ангел мой,
Что не взял ты меня с собой!
А за окном была весна…
Сарьян смотрел в окно и плакал.
И жилка билась у виска.
И горы отливали лаком.Год или сутки суеты.
Как мало жить ему осталось!
В его руках была усталость.
Печаль просилась на холсты.А солнце наполняло дом.
Оно лилось в окно лавиной,
как будто шло к нему с повинной
за то, что будет жить ПОТОМ.Потом, когда его не будет.
Но будет этот небосклон,
и горы в матовой полуде,
и свет, ндущий из окон.Все было в солнце:
тот портрет,
где Эренбург смотрел так странно,
как будто жаль ему Сарьяна,
который немощен и сед.Все было в солнце:
каждый штрих,
веселье красок,
тайна тени.
И лишь в глазах, уже сухих,
гас и смирялся свет весенний.«О, только б жить!
На мир смотреть…
И снова видеть солнце в доме.
Ловить его в свои ладони
и вновь холсты им обогреть…»«Прекрасна жизнь!»-
Он говорил.
Он говорил,
как расставался.
Как будто нам себя дарил.
И спрятать боль свою старался.
Ждать тебя, быть с тобой
Мне всегда хочется.
Говорят, что любовь
Первая кончится,
Что любовь первая скоро закончится.
Нам твердят вновь и вновь,
Что придёт к нам и вторая любовь.
Но ведь солнце одно глядит на нас,
Жизнь одна — она твоя,
Лишь в такую любовь, в нашу любовь
Верю я, и верю я.
Ты на свете одна всегда живи,
Только одна живи всегда,
Быть не может второй, новой любви
Никогда, никогда, никогда.
Облака белые над речной кручею.
Есть любовь первая, самая лучшая.
Нам твердят вновь и вновь,
Что придёт к нам и вторая любовь,
Но ведь солнце одно глядит на нас,
Жизнь одна — она твоя,
Лишь в такую любовь, в нашу любовь
Верю я, и верю я.
Ты на свете одна всегда живи,
Только одна живи всегда,
Быть не может второй, новой любви
Никогда, никогда, никогда.
Нам твердят вновь и вновь,
Что придёт к нам и вторая любовь…
Полюбишь ты, но если ей
Другой милей—совету
Тогда последуй ты: скорей
Ступай бродить по свету.
Красавиц полон каждый край,
Белы иль смуглолицы—
Оне цветут, как в месяц май—
Куст роз в лучах денницы.
Кто выбрал новые пути
В горах и по долинам—
Тот может счастье вновь найдти:
Клин вышибают клином.
А способ этот не помог—
Стань честным капуцином!
Когда ж нейдут молитвы в прок—
Тогда прибегни к винам.
Пируй,—и с пьяною гурьбой
Рубись в отваге дикой.
Но лучше если бы с тобой
Ландскнехт покончил пикой!
А нет—знай, пей, но за порог
Швырни всех без зазренья,
Кто вымолвить безстыдно мог,
Что в мире есть забвенье!
Когда полюбишь ты, но ей
Другой милей—об этом
Чтоб не тужить—ты поскорей
Разстанься с белым светом!
Поехал Добрыня в домашнюю сторону. Закручинился.
Хочет домой.
Попадалася Смерть на дороге престрашная.
Говорит, покачав головой:
«Полно ездить по свету, и кровь лить напрасную,
кровь невинную в мире струить».
А Добрыня ей: «Ты-то кто? Царь ли, царевич ли?
Иль изволишь ты витязем быть?»
Отвечает ему: «Я не царь, не царевич я, и не витязь.
Я страшная Смерть».
«Ай ты страшная Смерть, как мечом я взмахну своим,
твою голову вскину на твердь!»
«Эй Добрыня, поспей с белым светом проститися,
выну пилья, засветят, звеня,
Подсеку, эти пилья — невиданно-острые,
подсеку, упадешь ты с коня».
Тут взмолился Добрыня:
«Ой Смерть ты престрашная!
Дай мне сроку на год и на два,
За грехи попрощаться, за силу убитую,
и о крови промолвить слова».
«Я не дам тебе воли на час на единственный». —
«Дай же сроку на этот лишь час».
«На минуту одну, на минуту не дам его». —
И минута иная зажглась.
Подсекла она молодца страшными пильями,
и еще, и еще подсекла.
И упал тут Добрыня с коня изумленного.
И душа из Добрыни ушла.
Фортуна, властною рукою
Бросая жребии людей,
Души и тела красотою
И прелестьми тебя честей
И сердцем добрым наградила
В любви и в брани для побед;
Но тут же в младости судила
В войне тебе ужасный вред.
Увы! добра и зла смешенье
Неразделимо в жизни сей.
Коль часто скорби и терпенье
Есть участь самых и царей!
Что ж в свете есть славней сей доли,
Как кровь по должности пролить?
Теперь и зависть против воли
Должна в тебе героя чтить.
1794
Есть самых участь и царей!
И так что в свете есть славнея (1798).
— Утешься: что сего славнея (Рукоп. 1790-х гг.).
Теперь и зависть, онемея (1798).
Но тут же в младости судила
В войне тебе уже ужасный вред.
«Прекрасный человек, любезный».
Когда посеяно зерно
Добра, и правды, и свободы —
Придет пора: и даст оно
Благие всходы.
Когда от дольней суеты
Стремится дух в обитель света —
Влечет к святыне красоты
Мечту поэта.
Когда сильней порывы бурь,
Когда кругом бушует вьюга —
Нам грезятся: небес лазурь
И зелень луга.
Когда упасть готовы мы,
Как срезанный на ниве колос —
Нам часто слышится из тьмы
Призывный голос.
И вновь — герои, не рабы —
Мы поднимаемся из праха,
Для жизни новой, для борьбы,
Не зная страха.
Пусть говорят: пророков нет
И к пониманью сердце глухо —
Над миром злобы и сует
Есть царство духа!
Есть царство света и добра;
Над ложью призрачной и бледной
Оно блеснет — придет пора —
Зарей победной!
Пусть злая осень добила дождем
Па́жити, ветром измятые, —
Вы, как птенцы, народились в моем
Сердце — надежды крылатые.
Солнце зовет вас покинуть туман,—
Солнце зовет все, что молодо
К свету, к теплу, в рай полуденных стран,
От листопада и холода…
Тщетно! Для севера вы рождены,
Вьюг наших трусить не будете,
И, дострадавшись до новой весны,
Песнями лес наш разбудите.
Пусть злая осень добила дождем
Па́жити, ветром измятые, —
Вы, как птенцы, народились в моем
Сердце — надежды крылатые.
Солнце зовет вас покинуть туман,—
Солнце зовет все, что молодо
К свету, к теплу, в рай полуденных стран,
От листопада и холода…
Тщетно! Для севера вы рождены,
Вьюг наших трусить не будете,
И, дострадавшись до новой весны,
Песнями лес наш разбудите.
1Были вагоны, стали — могилы…
Крытые снегом, битые вьюгой.
Встали — вагоны. Цугом уклоны
В ряд друг за другом, в ряд друг за другом.Нет о нас вести в братственных странах.
Ржавчина кровью кроет колеса…
Пусты и немы угольных кранов
Пасти и глотки… Зов безголосый.Белые — трубы, белые — груды
Шлака: одел их саваном иней.
Где-то гудки гудят смерти гудом:
Хлеба спросонья просят равнины.2В ряд — по край глаза! В ряд — по край света!
Были вагоны, — стали гробницы…
Вдруг (не забудьте: снится нам это!)
Настежь — просторы! Пали границы! Наши составы движутся ходко,
Наши составы движутся шибко.
И затевают пасти и глотки
Жаркую топку, черную ссыпку.Толпы в заводы рвутся с разгону!
— Победоносно! — Многоголосо! —
Уж не гробы мы — снова вагоны!
И торжествуют наши колеса.3Нет! не гробы мы! Требуем пара!
Требуем ходу! требуем гуду!
Ждут не дождутся нашего дара
Целые толпы бедного люда! Уголь, что парень жилистый вырыл,
Станет он жаром, станет он блеском!
Каждому краю, целому миру
Свет поставляет — край наш силезский! Пало господство! Кончено рабство!
С тысячеруким братским приветом —
Уголь везем мы, чтобы по-братски
Всех обеспечить счастьем и светом!
Вдоль тёмно-жёлтых квартир
на неизвестный простор
в какой-то сумрачный мир
ведёт меня коридор.
И рукав моего пальто
немного в его грязи.
Теперь я вижу лишь то,
что от меня вблизи.
Ещё в зеркалах живёт
мой неопрятный вид.
Страшное слово «вперёд»
губы мои кривит.
Скопище, сонм теней
спускается на тормозах.
Только всего сильней
электрический свет в глазах.
Словно среди тишины
вдруг заглушает крик
власти теней спины
залитый светом лик,
словно в затылке — лёд
и пламень во лбу горящ,
и тела всего — перёд
много превосходящ.
Коридор, мой коридор,
закадычный в ранге владык;
залитый светом взор,
залитый тьмой кадык.
Запертый от гостей,
с вечным простясь пером,
в роще своих страстей
я иду с топором.
Так как ещё горит
здесь предо мною свет,
взгляд мой ещё парит,
минует ещё паркет,
по жилам ещё бежит
тёмно-жёлтая кровь,
и сердце моё дрожит
возле охапки дров.
Так, как в конце весны
звуками полон лес, —
в мире конструкций сны
прежний теряют вес.
Так, впредь былого дыша,
я пред Тобой, Господь,
видимо, весь душа,
да вполовину плоть.
Словно летом в тени
и у любви в конце,
словно в лучшие дни,
пот на моём лице.
Так посреди белья
и у дров на виду
старый и новый я,
Боже, смотри, иду.
Серый на горле шарф,
сзади зеркальный шкаф,
что-то звенит в ушах,
в страшной грязи рукав,
вешалки смотрят вслед,
лампочки светят вдоль.
И если погаснет свет,
зажжёт свой фонарик боль.
Мы точно облака вокруг луны полночной.
О, как они спешат, горят, дрожат всегда,
Пронзают темноту! — но гаснет свет непрочный,
Их поглотила ночь, и нет от них следа.
Как позабытые мы арфы: лад их струнный
Расстроен и дает изменчивый ответ.
На ровный вздох ветров, при той же ласке лунной,
Вторичных трепетов, таких, как первых, нет.
Мы спим. — У сна есть власть нам отравить дремоту.
Встаем. — Одна мечта гнетет нас целый день;
Лелеем ли мы смех, лелеем ли заботу,
Храним ли свет в душе или печаль и тень:
Нет выхода для нас! — Все к гибели стремится,
Как полон день минут, так жизнь измен полна:
С грядущим прошлое не может здесь сравниться,
Лишь неизменна здесь Изменчивость одна.
Я не тебя любил, но солнце, свет,
Но треск цикад, но голубое море.
Я то любил, чего и следу нет
В тебе. Я на немыслимом просторе
Любил. Я солнечную благодать
Любил. Что знаешь ты об этом?
Что можешь рассказать
Ветрам, просторам, молниям, кометам?
Да, у меня кружилась голова
От неба, от любви, от этой рощи
Оливковой… Ну да, слова.
Ну да, литература… Надо проще.
Был сад во тьме, был ветерок с высот,
Две-три звезды, — что ж не простого в этом?
Был голос вдалеке: «Нет, только тот,
Кто знал…» — мне одному ответом.
И даже ночь с Чайковским заодно
В своем безмолвии предвечном пела
О том, что все обречено,
О том, что нет ни для чего предела.
«Нет, только тот…» Пойми, я не могу
Ясней сказать, последним снам не вторя,
Я отплываю, я на берегу
Иного, не земного моря.
Я не тебя любил. Но если там,
Где все кончается, все возникает,
Ты к новым мукам, новым небесам
Покорно, медленно… нет, не бывает…
Но если все-таки… не будет, ложь…
От одного к другому воплощенью
Ты предо мной когда-нибудь пройдешь
Неузнаваемой, ужасной тенью,
Из глубины веков я вскрикну: да!
Чрез миллионы лет, но как сегодня,
Как солнце вечности, о, навсегда,
Всей жизнью и всей смертью — помню!
выслушай мой вопРОС, СИЯюща в свете:
кто тя толь украсил, яко розу в лете?
во истину скажешь, что мудрый владетель,
глава увенчАННА, чему всяк свидетель.
жертвуй убо сего в начало ей года
искренно верность твоего народа,
а за прошедший год благодари богу,
что явил тебе толь милость свою многу,
разбив вероломцев, свободи невинных,
А ЗОВущих на брань показа бессильных,
хищника поКРЫ Мраком ум и раны тело;
не имел успеХА Ни в какое дело.
пребыли же твои пределы невредны,
и людям дадеся жити дни безбедны.
радуйся и в сей год, что начинаешь,
ибо ТЫ СЯ ЩАстливу и в сем быти чаешь,
под властию крепко хранима такою,
иже славы образ всем кажет собою.
при СЕМ СОТвори ты к вышнему молитву,
да даст ей обильну и в сей год ловитву;
меч да изосТРИЦА Тоя обоюду,
посекая врагов христианства всюду,
да услышан в мире глас ее явится:
СЕ МОЙ бог, тобою могу похвалиться.
Равнодушно я считаю
Безучастное тик-так.
Наслаждаюсь и страдаю,
Вижу свет и вижу мрак.
Я сегодня полновластен,
Я из племени богов.
Завтра, темный, я несчастен,
Близ Стигийских берегов.
И откуда я закинут
К этим низостям земли?
Все равно Огни остынут.
Я как все умру в пыли.
И откуда так упорно
Манит зов на высоту?
Все равно. Мечта узорна.
Я могу соткать мечту.
Роковое покрывало
Над Изидой вековой,
Все, от самого начала,
Дышит сказкою живой.
Вправо — духи, влево — тени,
Все сплетается в одно.
Ты восходишь на ступени,
Ты нисходишь, — все равно.
Только знай, что влево больно,
Влево — больно, вправо — нет.
Сердце бьется своевольно,
А в уме холодный свет.
Кто что любит, то и встретит:
Насладись и умирай.
Эхо быстрое ответит:
Отрекись и вниди в Рай.
Кто что любит, то и примет:
Хочешь это? Хочешь то?
Но свободы не отнимет
У стремления никто.
Духи, вправо, тени, влево!
Мерный маятник поет.
Все живет в волнах напева,
Всем созвучьям свои черед.
Полно взор ко мне метать,
Дарагая, боле;
Полно им меня прельщать,
Я и так в неволе.
Я взглянул лишь на тебя,
Не видал во мне себя
С самой той минуты.
Вы мне с первого часа,
О прелестные глаза!
Стали всех миляе.
Я влюбившися в тебя,
Свет мой, лишь страдаю,
Вольность вечно погубя,
Льщусь и унываю.
Я вздыхаю по тебе,
Ты ж не думаешь о мне,
Жар мой презирая,
Видя то кипит вся кровь,
О бесплодная любовь!
Что тебя есть зляе?
Я не властен уж в себе,
Ты владеешь мною,
Ты одна покой даешь,
Отнят он тобою.
Сжалься, свет мой, надо мной,
Возврати драгой покой,
Что взяла скорбь злая,
И во мзду моей любви,
Ах! почувствуй жар в крови
Ты ко мне драгая.
Милый друг, я знаю, я глубоко знаю,
Что бессилен стих мой, бледный и больной;
От его бессилья часто я страдаю,
Часто тайно плачу в тишине ночной…
Нет на свете мук сильнее муки слова:
Тщетно с уст порой безумный рвется крик,
Тщетно душу сжечь любовь порой готова:
Холоден и жалок нищий наш язык!.. Радуга цветов, разлитая в природе,
Звуки стройной песни, стихшей на струнах,
Боль за идеал и слезы о свободе, -
Как их передать в обыденных словах?
Как безбрежный мир, раскинутый пред нами,
И душевный мир, исполненный тревог,
Жизненно набросить робкими штрихами
И вместить в размеры тесных этих строк?.. Но молчать, когда вокруг звучат рыданья
И когда так жадно рвешься их унять, -
Под грозой борьбы и пред лицом страданья…
Брат, я не хочу, я не могу молчать!..
Пусть я, как боец, цепей не разбиваю,
Как пророк — во мглу не проливаю свет:
Я ушел в толпу и вместе с ней страдаю,
И даю что в силах — отклик и привет!..
Ты яблоки привез на самолете
из Самарканда лютою зимой,
холодными, иззябшими в полете
мы принесли их вечером домой.Нет, не домой. Наш дом был так далеко,
что я в него не верила сама.
А здесь цвела на стеклах синих окон
косматая сибирская зима.Как на друзей забытых, я глядела
на яблоки, склоняясь над столом,
и трогала упругое их тело,
пронизанное светом и теплом.И целовала шелковую кожу,
и свежий запах медленно пила.
Их желтизна, казалось мне, похожа
на солнечные зайчики была.В ту ночь мне снилось: я живу у моря.
Над морем зной. На свете нет войны.
И сад шумит. И шуму сада вторит
ленивое шуршание волны.Я видела осеннюю прогулку,
сырой асфальт и листья без числа.
Я шла родным московским переулком
и яблоки такие же несла.Потом с рассветом ворвались заботы.
В углах синел и колыхался чад…
Топили печь… И в коридоре кто-то
сказал: «По Реомюру — пятьдесят».Но как порою надо нам немного:
среди разлук, тревоги и невзгод
мне легче сделал трудную дорогу
осколок солнца, заключенный в плод.
Желаем, мы всего желаем,
Но где желаний наших край?
Иль мукой жизнь мы представляем,
Иль в ней находим сладкий рай.
В богатстве ли спокойство наше
И в пышных титлах состоит?
Иль там оно сияет краше,
Где в хижине крестьянин спит?
Монах ли мне уединенный
Представит златовидный век?
Или наукой просвещенный,
Полезный свету человек?
Чертоги ль вобразят царевы
Блаженство мира мне сего?
Или, красой цветущи девы,
Вы зрите вкруг себя его?
От Марса ли гремящей славы
Или от Фемисы желать?
Пуститься в роскошь и в забавы
Или в пустыню убежать?
Какими в свете сем следами
Искать спокойствия пойдем?
Не сходствуя ни в чем сердцами,
Мы спорить на пути начнем.
Желанья наши разногласны,
Колико видом разны мы;
Ясней сказать: мы все несчастны,
Имея слабые умы.
Был я глупый тогда и сильный,
Всё мечтал я о птице синей,
А нашел её синий след —
Заработал пятнадцать лет:
Было время — за синий цвет
Получали пятнадцать лет!
Не солдатами — номерами
Помирали мы, помирали.
От Караганды по Нарым —
Вся земля как сплошной нарыв!
Воркута, Инта, Магадан!
Кто вам жребий тот нагадал?!
То нас шмон трясёт, а то цинга!
И чуть не треть ээка из ЦК.
Было время — за красный цвет
Добавляли по десять лет!
А когда пошли миром грозы —
Мужики — на фронт, бабы — в слёзы!
В жёлтом мареве горизонт,
А нас из лагеря да на фронт!
Севастополь, Курск, город Брест…
Нам слепил глаза жёлтый блеск.
А как жёлтый блеск стал белеть,
Стали глазоньки столбенеть!
Ох, сгубил ты нас, жёлтый цвет!
Мы на свет глядим, а света нет!
Покалечены наши жизни!
А может, дело всё в дальтонизме?!
Может, цвету цвет не чета,
А мы не смыслим в том ни черта?!
Так подчаль меня, друг, за столик,
Ты дальтоник, и я дальтоник.
Разберемся ж на склоне лет,
За какой мы погибли цвет!
Ордою варваров разрушен,
Священный храм в обломках пал.
Кто — беззаботно равнодушен,
А кто — трусливо малодушен
На разрушение взирал.
Напрасно жрец богини света
Молил, рыдая пред толпой,
Он не нашел себе ответа
В толпе бездушной и слепой.
Шептали все: — Вещал оракул,
Решила Пифия сама:
Угаснуть должен этот факел,
И воцарится в мире тьма. —
Но высоко над головою
Светильник поднял он, как стяг;
Вперед он кинулся, во мрак,
И целой тучей огневою
Неслися искры вслед за ним.
Удар настиг — неумолим,
Но те, в чью душу искру света
Успел он бросить на лету,
Постигли дивную мечту.
В них искра пламенная эта
Горит, как светоч, как маяк —
И в мертвой жизненной пустыне,
Им указуя путь к святыне,
Она победно гонит мрак!
Как летней иногда порою
Вдруг птичка в комнату влетит,
И жизнь и свет внесет с собою,
Все огласит и озарит;
Весь мир, цветущий мир природы,
В наш угол вносит за собой —
Зеленый лес, живые воды
И отблеск неба голубой, —
Так мимолетной и воздушной
Явилась гостьей к нам она,
В наш мир и чопорный и душный,
И пробудила всех от сна.
Ее присутствием согрета,
Жизнь встрепенулася живей,
И даже питерское лето
Чуть не оттаяло при ней.
При ней и старость молодела,
И опыт стал учеником,
Она вертела, как хотела,
Дипломатическим клубком.
И самый дом наш будто ожил,
Ее жилицею избрав,
И нас уж менее тревожил
Неугомонный телеграф.
Но кратки все очарованья,
Им не дано у нас гостить,
И вот сошлись мы для прощанья, —
Но долго, долго не забыть
Нежданно-милых впечатлений,
Те ямки розовых ланит,
Ту негу стройную движений
И стан, оправленный в магнит,
Радушный смех и звучный голос,
Полулукавый свет очей,
И этот длинный тонкий волос,
Едва доступный пальцам фей.
Я сознаю, что постепенно
Душа истаивает. Мгла
Ложится в ней. Но, неизменно,
Мечта свободная — светла!
Бывало, жизнь мутили страсти,
Как черный вихрь морскую гладь;
Я, у враждебных чувств во власти,
То жаждал мстить, то мог рыдать.
Но, как орел в горах Кавказа,
За кругом круг, уходит ввысь,
Чтоб скрыться от людского глаза, —
Желанья выше вознеслись!
Я больше дольних смут не вижу,
Ничьих восторгов не делю;
Я никого не ненавижу
И — страшно мыслить — не люблю!
Но, с высоты полета, бездны
Открыты мне — былых веков:
Судьбы мне внятен ход железный
И вопль умолкших голосов.
Прошедшее, как дно морское,
Узором стелется вдали;
Там баснословных дней герои
Идут, как строем корабли.
Вникая в смысл тысячелетий,
В заветы пре́зренных наук,
Я словно слышу, в горнем свете,
Планетных сфер певучий звук;
И, прежнему призванью верен,
Тот звук переливаю в стих,
Чтоб он, отчетлив и размерен,
Пел правду новых снов моих!
Июль 1918
Ты свет увидела во дни моей весны,
Дни чистые, когда все в жизни так прекрасно,
Так живо близкое, далекое так ясно,
Когда лелеют нас магические сны;
Тогда с небес к твоей спокойной колыбели
Святые радости подругами слетели —
Их рой сном утренним кругом тебя играл;
И ангел прелести, твоя родня, с любовью
Незримо к твоему приникнул изголовью
И никогда тебя с тех пор не покидал…
Лета прошли — твои все спутники с тобою;
У входа в свет с живой и ждущею душою
Ты в их кругу стоишь, прелестна, как они.
А я, знакомец твой в те радостные дни,
Я на тебя смотрю с веселием унылым;
Теснишься в сердце ты изображеньем милым
Всего минувшего, всего, чем жизнь была
Так сладостно полна, так пламенно мила,
Что вдохновением всю душу зажигало,
Всего, что лучшего в ней было и пропало…
О, упоение томительной мечты,
Покинь меня! Желать — безжалостно ты учишь;
Не воскрешая, смерть мою тревожишь ты;
В могиле мертвеца ты чувством жизни мучишь.
И ты, ослепшая от слез,
упала на пути,
и подошел к тебе Христос
и молвил: «Все прости!».
И кротко улыбнулся Он,
и улыбнулась ты,
и тихий свет и тихий сон
облек твои черты.
Душа, как келья, убрана,
светла, проста, чиста
и вся навек озарена
улыбкою Христа.
Там за окном звенит пчела.
качается сирень,
там за окном и свет и мгла,
а в келье вечный День…
И я бродил по всем путям,
и я ослеп от слез,
но не предстал моим очам
с улыбкою Христос.
И был мой горький путь — позор,
безумие и страсть.
И вот теперь пришел, как вор,
к твоим ногам упасть.
И вот иду на голос Дня
в твой дом, как в Божий дом…
«О, Боже, помяни меня
во Царствии Твоем!»
Величествен полет орла,
Красивый, сильный и могучий…
Расправив мощных два крыла,
Орел сорвался с дальней кручи,
Плывет, как легкий, черный челн,
Спокойно, вдруг пошел быстрее,
И из воздушных горных волн
Понесся вниз, над степью рея…
Но, чужд земли, он к небесам
Стремится вновь… Кружит все шире,
К ним с быстротой взвился,—и там
Парит в мерцающем эфире…
И сладко, радостно ему;
Вкушая воли наслажденье,
Он видит грозных туч движенье,
Земле несущих страх и тьму…
Очами жадно свет он пьет
И светом грудь его согрета;
Он—властелин среди высот,
В просторе нет ему запрета!
Царю пернатых ты сродни,
Поэт, наперсник светлой музы:
Пусть серых будней тесны узы
И мрачны пусть иные дни,—
Но дух твой горд,—и смел полет
Души возвышенной, прекрасной,
Недосягаемых высот
Достичь стремящейся так страстно…
Там, где в блеске горделивом
Меж зеленых берегов
Волга вторит их отзывом
Песни радостных пловцов,
И как Нил-благотворитель
На поля богатство льет, -
Там отцов моих обитель,
Там любовь моя живет! Я давно простился с вами,
Незабвенные края!
Под чужими небесами
Отцветет весна моя;
Но ни в громком шуме света,
Ни под бурей роковой,
Не слетит со струн поэта
Голос родине чужой.Радость жизни, друг свободы,
Муза любит мой приют.
Здесь, когда брега и воды
Под туманами заснут,
И, как щит перед сраженьем,
Светел месяц золотой, -
С благотворным вдохновеньем,
Легкокрылою толпой, Ты, которая вливаешь
Огнь божественный в сердца,
И цветами убираешь
Кудри юного певца,
Радость жизни, друг свободы,
Муза лиры, прилетай
И утраченные годы
Мне в мечтах напоминай! Муза лиры, ты прекрасна,
Ты мила душе моей;
Мне с тобою не ужасна
Буря света и страстей.
Я горжусь твоим участьем;
Ты чаруешь жизнь мою, -
И забытый рано счастьем,
Я утешен: я пою!
Вот ругань плавает, как жир,
пьяна и самовита.
Висят над нею этажи,
гудят под нею плиты,
и рынок плещется густой,
как борщ густой и пышный,
а на углу сидит слепой,
он важен и напыщен.
Лицо рябее решета,
в прорехи брезжит тело.
А на коленях отперта
слепая книга смело.
А женщины сомкнули круг,
все в горестях, в поту,
следят за пляской тощих рук
по бледному листу.
За потный рыжий пятачок,
за скудный этот звон
судьбу любой из них прочтет
по мягкой книге он.
И каждая уйдет горда
слепым его ответом…
Но сам гадатель не видал
ни женщин и ни света…
Всё смыла темная вода…
К горстям бутылка льнет,
и влага скользкая тогда
качает и поет.
И видит он тогда, что свет
краснеет густо, вязко,
что линий не было и нет,
и нет иной окраски…
И вот когда он для себя
на ощупь ждет пророчеств,
гнусаво матерясь, скорбя,
лист за листом ворочая.
Но предсказанья ни к чему,
и некому сказать,
что смерть одна вернет ему
небывшие глаза.