Израиль! Жди: глас божий грянет —
Исчезнет рабства тяжкий сон,
И пробудится и воспрянет
Возвеселившийся Сион, — И славу горного владыки
По всей вселенной известят
Твои торжественные клики
И вольных песен звучный склад,
И глас пойдет меж племенами:
‘Се богом полная страна! ‘
Его величьем над странами
Днесь возвеличилась она!
Как ветр несясь от знойной степи,
Срывает льды от знойных вод,
Господь расторгнет наши цепи
И к славе двинет свой народ.
Кто сеял слезы терпеливо
На почву горя и труда,
Тому воздаст благая нива
Обильем сладкого плода.
И хлынут с громами напева
Жнецов ликующих толпы,
Неся от горького посева
Чистейшей радости снопы.
По знакомой дороге назад
Возвращались полки Святослава.
Потрясен был надменный Царьград,
Над героями реяла слава,
Близки были родимой земли
И равнины, и мощные реки…
Но в горах на пути залегли,
Поджидая, коварные греки.
И, шеломы врагов опознав,
По холмам и утесам соседним,
Так дружине сказал Святослав:
«Видно, день — биться боем последним!
Пусть враги нас порубят, побьют,
Пусть обратно добычу отымут, —
Но певцы про нас славу споют,
Ибо мертвые сраму не имут!»
И рубились они до конца,
Полегли до последнего в поле;
Не осталось в живых и певца,
Чтобы спеть о губительной доле.
Сгиб в траве Святослава скелет,
Вихрем выветрен, ливнями вымыт, —
Но поет ему славу поэт,
Ибо мертвые сраму не имут.
В наши грозные, тяжкие дни
Вспомним снова завет Святослава!
Как во тьме путевые огни,
Веку новому — прошлого слава!
Уступает народу народ
Города, и равнины, и реки, —
Только доблесть бессмертно живет,
Ибо храбрые славны вовеки!
И юностью манит, и славу сулит,
Так снова со мной сатана говорит:
«Ты честью и кровью платила своей
За пять неудачно придуманных дней,
За то, чтобы выпить ту чашу до дна,
За то, чтобы нас осветила луна,
За то, чтоб присниться друг другу опять,
Я вечность тебе предлагаю, не пять
До света тянувшихся странных бесед.
Ты видишь — я болен, растерзан и сед,
Ты видишь, ты знаешь — я так не могу».
Я руку тогда протянула врагу,
Но он превратился в гранатовый куст,
И был небосклон над ним огнен и пуст.
Горы очертания — полночь — луна,
И снова со мной говорит сатана,
И черным крылом закрывая лицо,
Заветное мне возвращает кольцо.
И стонет и молит: «Ты мне суждена,
О, выпей со мною хоть каплю вина».
К чему эти крылья и это вино, —
Я знаю тебя хорошо и давно,
И ты — это просто горячечный бред
Шестой и не бывшей из наших бесед.
Я из-за Волги, из-за бурной.
Лелеясь на ее струях,
Видал я часто свод лазурный,
Потопленный в ее водах;
Я помню, как она, бывало,
На волны вскинувши ладью,
Меня качала и певала
Мне песнь заветную свою.
Б, над твоей главою,
Нет, не родные небеса
Блестят приветной синевою,
Тебе не внятна их краса;
Не землю родины ногами
Ты попираешь; бросишь взгляд —
То стен и башен грозный ряд,
То наши древние соборы
Вокруг твои встречают взоры.
Да, да, Б, этот град —
Град нашей славы, нашей силы,
Враги сходилися сюда
И находили здесь могилы
И участь громкую стыда.
А ты, Б, нет, не брани,
Не лавр победы твой удел,
Не громкий гул завоеваний,
Не честь кровавых ратных дел, —
Нет: в мире есть другая слава,
Она растет одна, сама,
Она звучна и величава —
То слава дивного ума.
Что за кочевья чернеются
Средь пылающих огней? —
Идут под затворы молодцы
За святую Русь.
За святую Русь неволя и казни —
Радость и слава!
Весело ляжем живые
За святую Русь.
Дикие кони стреножены
Дремлет дикий их пастух;
В юртах засыпая, узники
Видят Русь во сне.
За святую Русь неволя и казни —
Радость и слава!
Весело ляжем живые
За святую Русь.
Шепчут деревья над юртами,
Стража окликает страж, —
Вещий голос сонным слышится
С родины святой.
За святую Русь неволя и казни —
Радость и слава!
Весело ляжем живые
За святую Русь.
Зыблется светом объятая
Сосен цепь над рядом юрт.
Звезды светлы, как видения,
Под навесом юрт.
За святую Русь неволя и казни —
Радость и слава!
Весело ляжем живые
За святую Русь.
Спите, [равнины] угрюмые!
Вы забыли, как поют.
Пробудитесь!.. Песни вольные
Оглашают вас.
Славим нашу Русь, в неволе поем
Вольность святую.
Весело ляжем живые
В могилу за святую Русь.
Младенец нежный бог не ищет громкой славы;
Он ищет тишины, свободы и забавы,
И любит он летать по счастливым местам.
Его жилище там,
Где царствуют веселья, смехи,
Где игры и утехи,
И где присутствуешь, Климена, только ты, —
Там все находит он в природе красоты.
Твой милый взгляд ему приятнейшая пища,
Твое желание — закон,
Здесь храм его и трон;
В победах веселится он,
Вздыхаю только я среди его жилища.
Климена! научись чувствительною быть.
Никто не избежал любовной страсти,
И все подвержены любовна бога власти.
Климена! научись любить.
Напрасно ты любовь, не зная, охуждаешь:
Узнала бы своей ты цену красоты,
Когда бы в сердце то почувствовала ты,
Что в прочих возбуждаешь.
Ты не был, Кассий, и не мог ты быть
Последним между Римлян, хоть от Брута
Ты принял славу, и нельзя забыть,
Как много света в вас двоих замкнуто;
И не был он последним, хоть тиран
Затрепетал пред ним среди сената,
Что рабской ложью одобрял обман;
Вы бескорыстны, вам лишь слава — плата,
Но и Оттон велик, его душа богата.
Она тебя не может оскорблять,
Его неумирающая слава,
И вряд ли ты ее хотел бы взять;
Как ты, он жил и умер нелукаво,
Тиран и враг тирана, умер он,
Меч родины навеки освящая,
Своею жгучей кровью обагрен,
Была в нем гордость, яркая, живая,
Он в смерти светлым был, он щедрым был, давая.
Блажен, кто бога не гневит
И истину всегда хранит, —
Род оного благословится,
И семя ввек не истребится.
Богатство, слава с ним живет,
С ним праведный узнает свет;
Гонимым он подаст отраду,
С ним узрит истина награду.
Помощник нищему в беде
И покровитель на суде,
Когда он правдой укрепится,
От слуха зла не убоится.
Он ей противных победит,
Бесстрашно на врагов воззрит
И в свете вознесется славой;
Господь хранит всегда путь правой.
А беззаконник, в злобе зря
И в зависти своей горя,
Что бог ему не помогает,
Падет, погибнет, и растает.
По утрам просыпаются птицы,
Выбегают в поле газели,
И выходит из шатра европеец,
Размахивая длинным бичом.
Он садится под тенью пальмы,
Обвернув лицо зеленой вуалью,
Ставит рядом с собой бутылку виски
И хлещет ленящихся рабов.
Мы должны чистить его вещи,
Мы должны стеречь его мулов,
А вечером есть солонину,
Которая испортилась днем.
Слава нашему хозяину европейцу,
У него такие дальнобойные ружья,
У него такая острая сабля
И так больно хлещущий бич!
Слава нашему хозяину европейцу,
Он храбр, но он не догадлив,
У него такое нежное тело,
Его сладко будет пронзить ножом!
Сквозь дождем забрызганныя стекла
Мир мне кажется рябым;
Я гляжу: ничто в нем не поблекло
И не сделалось чужим.
Только зелень стала чуть зловещей,
Словно пролит купорос,
Но зато рисуется в ней резче
Круглый куст кровавых роз.
Капли в лужах плещутся размерней
И бормочут свой псалом,
Как монашенки в часы вечерни
Торопливым голоском.
Слава, слава небу в тучах черных!
То — река весною, где
Вместо рыб стволы деревьев горных
В мутной мечутся воде.
В гиблых омутах волшебных мельниц
Ржанье бешеных коней,
И душе, несчастнейшей из пленниц,
Так и легче и вольней.
Победой гордый, юнью дерзкий,
С усладой славы в голове,
Я вдохновенно сел в курьерский,
Спеша в столицу на Неве.
Кончалась страстная Страстная —
Вся в персиках и в кизиле.
Дорога скалово-лесная
Извивно рельсилась в тепле.
Я вспоминал рукоплесканья,
Цветы в шампанском и в устах,
И, полная златошампанья,
Душа звенела на крылах.
От Кутаиса до Тифлиса
Настанет день, когда в тоннель
Как в некий передар Ивлиса
Вступает лунный Лионель.
Но только пройдено предгорье,
И Лионель — уже Ифрит!
О, безбережное лазорье!
Душа парит! паря, творит!
Подходит юная, чужая
Извечно-близкая в толпе;
Сердцам разрывом угрожая,
Мы вовлекаемся в купэ…
Сродненные мильоннолетье
И незнакомые вчера,
Мы двое созидаем третье
Во славу моего пера.
О, с ликом мумии, с устами
Изнежно-мертвыми! газель!
Благослови меня мечтами,
Моя смертельная Гризель!
«Искать ли славного венца
На поле рабских состязаний,
Тревожа слабые сердца,
Сбирая нищенские дани?
Сия народная хвала,
Сей говор близкого забвенья,
Вознаградит ли музе пенья
Ее священные дела?
Кто их постигнет? Гений вспыхнет —
Толпа любуется на свет,
Шумит, шумит, шумит — затихнет:
И это слава наших лет!»
Так мыслит юноша-поэт,
Пока в душе его желанья
Мелькают, темные, как сон,
И твердый глас самосознанья
Не возвестил ему, кто он.
И вдруг, надеждой величавой
Свои предвидя торжества,
Беспечный — право иль не право
Его приветствует молва —
За независимою славой
Пойдет любимец божества;
В нем гордость смелая проснется:
Свободен, весел, полон сил,
Орел великий встрепенется,
Расширит крылья и взовьется
К бессмертной области светил!
Только дружба обещает
Мне бессмертия венок;
Он приметно увядает,
Как от зноя василек.
Мне оставить ли для славы
Скромную стезю забавы? —
Путь к забавам проложен;
К славе тесен и мудрен!
Мне ль за призраком гоняться,
Лавры с скукой собирать?
Я умею наслаждаться,
Как ребенок всем играть;
И счастлив!.. Досель цветами
Путь ко счастью устилал;
Пел, мечтал, подчас стихами
Горесть сердца услаждал.
Пел от лени и досуга;
Муза — мне была подруга;
Не был ей порабощен.
А теперь, весна как сон
Легкокрылый исчезает,
И с собою увлекает
Прелесть песней и мечты!
Нежны мирты и цветы,
Чем прелестницы венчали
Юного певца, — завяли!
Ах! ужели наградит
Слава счастия утрату,
И ко дней моих закату
Как нарочно прилетит?
В мои осенние досуги,
В те дни, как любо мне писать,
Вы мне советуете, други,
Рассказ забытый продолжать.
Вы говорите справедливо,
Что странно, даже неучтиво
Роман не конча перервать,
Отдав уже его в печать,
Что должно своего героя
Как бы то ни было женить,
По крайней мере уморить,
И лица прочие пристроя,
Отдав им дружеский поклон,
Из лабиринта вывесть вой.
Вы говорите: «Слава богу,
Покамест твой Онегин жив,
Роман не кончен — понемногу
Иди вперед; не будь ленив.
Со славы, вняв ее призванью,
Сбирай оброк хвалой и бранью —
Рисуй и франтов городских,
И милых барышень своих,
Войну и бал, дворец и хату,
Чердак, и келью, и харем
И с нашей публики меж тем
Бери умеренную плату,
За книжку по пяти рублей —
Налог не тягостный, ей-ей».1835 г.
Слава Нилу, в мир сошедшему,
Слава Нилу, жизнь дающему!
Свой исток во мраке кроющий,
Светом сумрак заменяешь ты,
Сады, нивы орошаешь ты!
Велишь — Нопри бдить над зернами,
Велишь — Себеку над хлебом бдить,
Велишь — Фта над ремеслом радеть.
Рыб создатель! их от птиц хранишь.
Нив радетель! ты века творишь.
Храмов зодчий! ты — богов оплот.
Перст твой медлит, — всюду бедствие;
Дух твой дремлет, — меж богами страх;
Жизнь ты создал и живишь ее.
Когда воды Нила подымаются,
Все живое пище радуется,
Каждый зуб перетирает плод.
Для животных траву он выращивает,
Жертвы для богов готовит он,
Храмов фимиам — его творение.
Он свершает всех желания,
Сам вовек не истощается,
Доблесть Нила — бедных щит.
Мы из камня т творим его,
Не венчаем мы его венцом двойным,
Мы ему не платим подати.
Нет святилища единого его,
Неизвестно пребывание его,
Не раскрыто в таинствах письмен.
Ты царишь для Юга и для Севера,
Поглощаешь слезы всех очей,
Расточаешь щедро блага всем.
Слава Нилу, в мир сошедшему,
Слава Нилу, жизнь дающему!
Не славь высокую породу,
Коль нет рассудка, ни наук;
Какая польза в том народу,
Что ты мужей великих внук?
От Рюрика и Ярослава
Ты можешь род свой произвесть;
Однако то чужая слава,
Чужие имена и честь.
Их прах теперь в земной утробе,
Бесчувствен тамо прах лежит,
И слава их при темном гробе,
Их слава дремлюща сидит.
Раскличь, раскличь вздремавшу славу,
Свои достоинства трубя;
Когда же то невместно нраву,
Так все равно, что нет тебя.
Коль с ними ты себя равняешь
Невежества в своей ночи,
Ты их сиянье заслоняешь,
Как облак солнечны лучи.
Не титла славу нам сплетают,
Не предков наших имена —
Одни достоинства венчают,
И честь венчает нас одна.
Безумный с мудрым не равняйся
И славных предков позабудь;
Коль разум есть, не величайся,
Заслугой им подобен будь.
Среди огня, в часы кровавы,
Скажи мне: «Так служил мой дед;
Не собственной искал он славы,
Искал отечеству побед».
Будь мужествен ты в ратном поле,
В дни мирны добрый гражданин;
Не чином украшайся боле,
Собою украшай свой чин.
В суде разумным будь судьею,
Храни во нравах простоту, —
Пленюся славою твоею
И знатным я тебя почту.
…Вот как звучала она, руна битв, песнь о крови
и железе, о смерти храбрых, о славе подвигов их,
о счастье быть норманном и о любви к родине, —
…вот как звучала песнь, в которой волки моря
черпали мудрость для жизни и силу для подвигов.Мы рубились мечами в пятьдесят одной битве.
Много пролито нами алой крови врагов!
Мы на крыльях служили скоттам, бриттам обедню,
Много мы положили в землю храбрых людей,
И в чертоги Одина мы проводили
В битвах с людом Эрина храбро павших норманн.
Облеченные славой и с богатой добычей,
От потехи кровавой мчимся мы отдыхать,
Крики боли, проклятья позади нас остались,
Ждут нас женщин объятия, ждут нас песни любви.
Битвы, трупы, руины — позади нас остались.
И — морей властелины — мы рабы впереди.
Славой воинов горды, женщин ей мы оделим,
И родные фиорды будут храбрых венчать.
Дни пройдут, и норманны, молодые орлята,
Снова ринутся в бой на Зеленый Эрин.
Мы живем только в битвах, мы хотим
только славы,
Чтоб в Валгале с Одином было весело нам.
Мы рубились мечами в пятьдесят одной битве,
Много пролито нами алой крови врагов!
Очаровательный удел,
Овитый горестною дрожью…
Мой конь стремительно взлетел
На мировое бездорожье,
Во мглу земного бытия,
И мгла с востока задрожала.
И слава юная моя
На перекрестках отставала.Но муза мчалася за мной
То путеводною звездою,
Сиявшей горней глубиной,
То спутницею молодою,
Врачуя влагою речей
Приоткрывавшиеся раны
От неоправданных мечей
Среди коварного тумана.И годы быстрые цвели
Прозрачной белизной черёмух…
Мы песни звонкие несли
Среди окраин незнакомых;
В ещё незнаемой земле
Переходили хляби моря;
На вечереющем челе
Горели ветреные зори.Облитый светом заревым,
В томленьи сладостном и строгом,
Венчанный хмелем огневым —
Я подошёл к твоим чертогам.Не изменила, муза, ты,
Путеводительная муза,
Венцом нетленной чистоты
Чело отрадного союза
Благословенно оплела,
Разлившись песней величаво.
И только тут к нам подошла
Отставшая в дороге слава.
Из болот да лесов мы идем,
Озираемся, песни поем;
Нехорошие песни — бирючьи,
Будто осенью мокрые сучья
Раскачала и плачется ель,
В гололедицу свищет метель,
Воет пес на забытом кургане,
Да чернеется яма в бурьяне,
Будто сына зарезала мать…
Мы на свадьбу идем пировать:
Пированье — браги нет,
Целованье — бабы нет,
И без песни пиво — квас,
Принимай, хозяин, нас.
Хозяину, хозяюшке — слава!
Невесте да молодцу — слава!
Всем бородам поклон да слава!
А нам, дуракам, у порога сидеть,
В бубенцы звенеть да песни петь,
Песни петь, на гуслях играть,
Под гуслярный звон весело плясать…
Разговаривай звончее, бубенцы!
Ходу, ходу, руки, ноги, — лопатцы…
Напоил, хозяин, допьяна вином,
Так покажь, где до рассвета отдохнем;
Да скажи-ка, где лежит твоя казна,
Чтоб ошибкою не взять ее со сна.
Да укажь-ка, где точило мы найдем, –
Поточить ножи булатные на нем;
Нож булатный скажет сказку веселей…
Наливай-ка брагу красную полней…
Скоморохи, скоморохи, удальцы!
Стоном-стонут скоморошьи бубенцы!
«Спокойствие дороже славы!» —
Твердят ленивые умы.
Нет, нет! они не правы;
Покоем недовольны мы:
В объятиях его скучаем
И прежде смерти умираем.
Жизнь наша столь бедна,
Превратна, неверна;
Дней ясных в ней так мало,
Так всё мгновенно для сердец,
Что удовольствия и счастия начало
Есть удовольствия и счастия конец.
Чем бережно в тени скрываться,
Бояться шороха, бояться вслух дышать,
Единственно затем, чтоб жизнию скучать
И смерти праздно дожидаться, —
Не лучше ль что нибудь
Великое свершить? Гремящей славы путь
К бессмертию ведет. Душа живет делами
И наслаждается веками
В геройском подвиге своем.
Парить с орлом под небесами,
Сиять эфирными лучами,
Сгореть там солнечным огнем,
Оставить пепел нам — милее для героя,
Чем духом онеметь в ничтожестве покоя
И с червем прах лобзать, доколе исполин,
Рок, грозный смертных властелин,
Его не раздавил гигантскою стопою.
Всем должно быть землею!
Ты, слабый человек,
Как тень, мелькая, исчезаешь;
Но надпись о другом и в самый дальний век
Гласит: Прохожий, стой! Героя попираешь.*
*Перевод славного латинского надгробия:
Sta, viator! Heroem calcas.
Если на берег песчаный
Волны обломки примчат,
Если студеное море
Рвется в куски о скалу,
О корабле «Аретуза»
Песни поют моряки.
Розовый чай из Цейлона,
Рыжий и сладкий табак,
Ром, и корица, и сахар —
Вот «Аретузы» дары.
Кто на руке волосатой
Якорь и цепь наколол,
Кто на скрипучую мачту
Красную тряпку поднял,
Кто обмотал свое брюхо
Шалью индийских купцов,
Тех не пугают баркасы
Береговых сторожей.
О корабле «Аретуза»,
Вышедшем бить королей,
В бурные ночи апреля
Песни поют моряки.
О корабле «Аретуза»
И о команде его:
О капитане безруком,
О канонире кривом —
В бурные ночи апреля
Песни поют моряки.
Пусть же студеное морс
Вечно качает тебя.
Слава тебе, «Аретуза»,
Слава команде твоей!
В бурные ночи апреля,
В грохоте ветров морских,
Вахтенный срок коротая,
Я вспоминаю тебя.
Были два друга в нашем полку.
Пой песню, пой.
Если один из друзей грустил,
Смеялся и пел другой.И часто ссорились эти друзья.
Пой песню, пой.
И если один говорил: «Да!»
«Нет!» — говорил другой.И кто бы подумать, ребята, мог, —
Пой песню, пой, —
Что был один из них ранен в бою,
Что жизнь ему спас другой.И нынче их вызвал к себе командир.
Пой песню, пой.
«На Запад поедет один из вас,
На Дальний Восток другой».Друзья улыбнулись. Ну что ж! Пустяк
Пой песню, пой.
«Ты мне надоел», — заявил один.
«И ты мне», — сказал другой.А время отсчитывало часы.
Пой песню, пой.
Один из них прыгнул в автомобиль,
Сел в самолет другой.Северный ветер кричал: «Крепись!»
Пой песню, пой.
Один из них вытер слезу рукавом,
Ладонью смахнул другой.
Фрагмент из произведения «За далью — даль. (Две кузницы).»Урал!
Завет веков и вместе —
Предвестье будущих времен,
И в наши души, точно песня,
Могучим басом входит он —
Урал! Опорный край державы,
Ее добытчик и кузнец,
Ровесник древней нашей славы
И славы нынешней творец.Когда на запад эшелоны,
На край пылающей земли
Тот груз, до срока зачехленный,
Столов и гусениц везли, —
Тогда, бывало, поголовно
Весь фронт огромный повторял
Со вздохом нежности сыновней
Два слова:
— Батюшка Урал… Когда добром его груженный,
На встречной скорости состав,
Как сквозь тоннель гремит бетонный,
С прогибом рельсов даль прорвав, —
Не диво мне, что люд вагонный,
Среди своих забот, забав,
Невольно связь речей теряя,
На миг как будто шапку снял,
Примолкнет, сердцем повторяя
Два слова:
— Батюшка Урал…
Следи хоть день-деньской за шахматной доской-
все будет пешку жаль. Что делать с бедной пешкой?
Она обречена. Ее удел такой.
Пора занять уста молитвой иль усмешкой.Меняет свой венец на непреклонный шлем
наш доблестный король, как долг и честь велели.
О, только пригубить текущий мимо шлейф —
и сладко умереть во славу королевы.Устали игроки. Все кончено. Ура!
И пешка, и король летят в одну коробку.
Для этого, увы, не надобно ума,
и тщетно брать туда и шапку, и корону.Претерпеваем рознь в честь славы и войны,
но в крайний час-навек один другому равен.
Чей неусыпный глаз глядит со стороны?
И кто играет в нас, покуда мы играем? Зачем испещрена квадратами доска?
Что под конец узнал солдатик деревянный?
Восходит к небесам великая тоска —
последний малый вздох фигурки безымянной.
Переход на страницу аудио-файла.
ЖЕЛАНИЕ СЛАВЫ
Когда, любовию и негой упоенный,
Безмолвно пред тобой коленопреклоненный,
Я на тебя глядел и думал: ты моя,—
Ты знаешь, милая, желал ли славы я;
Ты знаешь: удален от ветреного света,
Скучая суетным прозванием поэта,
Устав от долгих бурь, я вовсе не внимал
Жужжанью дальному упреков и похвал.
Могли ль меня молвы тревожить приговоры,
Когда, склонив ко мне томительные взоры
И руку на главу мне тихо наложив,
Шептала ты: скажи, ты любишь, ты счастлив?
Другую, как меня, скажи, любить не будешь?
Ты никогда, мой друг, меня не позабудешь?
А я стесненное молчание хранил,
Я наслаждением весь полон был, я мнил,
Что нет грядущего, что грозный день разлуки
Не придет никогда… И что же? Слезы, муки,
Измены, клевета, все на главу мою
Обрушилося вдруг… Что я, где я? Стою,
Как путник, молнией постигнутый в пустыне,
И все передо мной затмилося! И ныне
Я новым для меня желанием томим:
Желаю славы я, чтоб именем моим
Твой слух был поражен всечасно, чтоб ты мною
Окружена была, чтоб громкою молвою
Все, все вокруг тебя звучало обо мне,
Чтоб, гласу верному внимая в тишине,
Ты помнила мои последние моленья
В саду, во тьме ночной, в минуту разлученья.
Переход на страницу аудио-файла.
Примечание
Если вышел ты на поле боя,
Где б ты ни был, близко ль, далеко,
Помни — знамя реет над тобою
И в твоих руках его древко.
Неспроста оно тебе досталось, —
Честь большая Родиной дана.
Если дрогнул ты хотя бы малость,
Это сразу чувствует она.
Будь же матери своей достоин,
За нее на битву выходя.
Доблесть предков, слава предков, воин,
Сам Суворов смотрит на тебя!
Бей в упор, бери врага за горло!
Знамя славы озарит чело…
Это Родина твоя простерла
Гордое орлиное крыло.
Это ласка и любовь отчизны.
Если хочешь ею быть любим,
Расставайся с кровью, даже с жизнью,
Только не со знаменем своим!
Я родился — нескладным и длинным —
в одну из душных ночей.
Грибные июньские ливни
звенели, как связки ключей.
Приоткрыли огромный мир они,
зайчиками
прошлись по стене…
«Ребенок
удивительно смирный…» —
врач сказал обо мне.
…А соседка достала карты,
и они сообщили, что
буду я
ни слишком богатым,
но очень спокойным зато.
Не пойду ни в какие бури,
неудачи смогу обойти
и что дальних дорог
не будет
на моем пути.
Что судьбою, мне богом данной
(на ладони
вся жизнь моя!),
познакомлюсь с бубновой дамой,
такой же смирной,
как я…
Было дождливо и рано.
Жить сто лет кукушка звала.
Но глупые карты
врали!
А за ними соседка врала!
Наврала она про дорогу,
наврала она про покой…
Карты врали!..
И слава богу,
слава людям, что я не такой!
Что по жилам бунтует сила,
недовольство собой
храня!
Слава жизни!
Большое спасибо
ей
за то, что мяла меня!
Наделила мечтой богатой,
опалила ветром сквозным,
не поверила
бабьим картам,
а поверила
ливням
грибным!
Над утлой мглой столь кратких поколений,
пришедших в мир, как посетивших мир,
нет ничего достойней сожалений,
чем свет несвоевременных мерил.
По городам, поделенным на жадность,
он катится, как розовый транзит,
о, очень приблизительная жалость
в его глазах намеренно скользит.
Но снежная Россия поднимает
свой утлый дым над крышами имен,
как будто он еще не понимает,
но все же вскоре осознает он
ее полуовальные портреты,
ее глаза, а также голоса,
к эстетике минувшего столетья
анапесты мои соотнеся.
В иных домах, над запахами лестниц,
над честностью, а также над жульем,
мы доживем до аналогий лестных,
до сексуальных истин доживем.
В иных домах договорим о славе,
и в жалости потеющую длань,
как в этих скудных комнатах, оставим
агностицизма северную дань.
Прости, о, Господи, мою витиеватость,
неведенье всеобщей правоты
среди кругов, овалами чреватых,
и столь рациональной простоты.
Прости меня — поэта, человека —
о, кроткий Бог убожества всего,
как грешника или как сына века,
всего верней — как пасынка его.
Ты только для меня. На мраморах иссечен
Двойной завет пути, и светел наш удел.
Здесь наш союз несокрушимо вечен,
Он выше суетных, земных, всегдашних дел.
В веках-тебе удел торжественный и правый.
Кто скажет, что цветы стихов моих умрут?
Любовью внушены, и осиянны славой,
Цветы бессмертные, нетленные цветут.
Повсюду вел меня мой страннический посох,
И в рай земной, и в ад, стремительно крылат,
И я нашел цветы в неиспаримых росах, —
Века не истощат их сладкий аромат.
Ты только для меня. Судьба нам не лукава.
Для светлого венца, по верному пути
Подруги верные, любовь моя и слава,
Нас радостно ведут. Не страшно нам итти.
Ты только для меня. Таинственно отмечен
Блистающий наш путь, и ярок наш удел.
Бессмертием в веках союз наш будет встречен.
Кто скажет, что венец поэта потускнел?
Не в силах я медлить… бежит мой покой, —
Влечет меня к сече кровавой.
Светло́ наше знамя, его Всеблагой
Покроет нетленною славой.
Века ты, о Дания, мощной была,
Но буря недаром ревела:
Ты дрогнула… Ныне даль снова светла;
О, слишком ты долго терпела!
Мы дышим отвагой; не властны над ней
Врагов разяренных угрозы;
Щиты наши лилий весенних белей,
Мечи наши стра́шны, как грозы.
Мой дух закален, весь я полон огня…
Спасибо, о мать, что пред битвой
От тайных тревог и сомнений меня
Святой оградила молитвой!
Прощайте ж, друзья! Отлетел мой покой,
Влечет меня к сече кровавой.
Светло́ наше знамя — его Всеблагой
Покроет бессмертною славой.
От тебя-то я не скрою,
Расскажу тебе одной:
Иностранного покроя
Есть костюмчик выходной.
Модный. Новый. Как с иголки!
Не костюм — смертельный яд.
От такого комсомолки
На ногах с трудом стоят.
Только мне, скажи на милость,
Мне-то что, в веселых, в них,
Если ты остановилась
На петлицах голубых?
А меня от них чего-то
Нынче тянет на кровать.
Выходной. А неохота
Новой тройки надевать.
Лягу я. Сомкну ресницы.
Позабуду про Москву.
Пусть мне что-нибудь приснится
То, что будет наяву.
Я не летчик — я не бравый.
Но мне кажется: в Москве
Все мы, девушка, от славы
На каком-то волоске.
Я проснусь, глаза открою,—
И глядишь: в другой судьбе
Парень штатного покроя
Станет нравиться тебе.
Я тогда обед устрою,
Тройку вытащу опять!
…Или, может быть, не стоит
Беспокоиться — и спать?
Чрез Геллеспонт, поток огромный
(Всем девам дорог тот рассказ),
Во мгле декабрьской ночи темной
Леандр отважно плыл не раз.
Он все забыл — в мечтах лишь Геро;
Холодный вал в ночной тиши
Вокруг плескал… Клянусь Венерой,
Мне жаль влюбленных от души!
Я, жалкий выродок, в дни мая
Рискнул на пробу слабых сил —
И, мокрый, члены разминая,
Уж мню, что подвиг совершил.
Коль верить мифу, точно были, —
Бог знает что в душе тая,
Он к милой плыл; мы оба плыли,
Он — для любви, для славы — я.
Но боги портят смертным славу:
Обоим вреден был порыв;
Он труд утратил, я — забаву,
Он утонул, а я — чуть жив.
Господь прославит небо, и небо — благость Божью, но чем же ты живешь?
Смотри, — леса и травы, и звери в темном лесе, все знают свой предел,
И кто в широком мире, как ты, как ты, ничтожный, бежит от Божьих стрел?
Господь ликует в небе, все небо — Божья слава, но чем же ты живешь?
Отвергнул ты источник, и к устью не стремишься, и все, что́ скажешь — ложь.
Ты даже сам с собою в часы ночных раздумий бессилен и несмел.
Все небо — Божья слава, весь мир — свидетель Бога, но чем же ты живешь?
Учись у Божьих птичек, узнай свою свободу, стремленье и предел.
Счастливый Зайцевский, Поэт и Герой!
Позволь хлебопашцу-гусару
Пожать тебе руку солдатской рукой
И в честь тебе высушить чару.
О, сколько ты славы готовишь России,
Дитя удалое свободной стихии!
Лавр первый из длани камены младой
Ты взял на парнасских вершинах;
Ты, собственной кровью омытый, другой
Сорвал на гремящих твердынях;
И к третьему, с лаской вдали колыхая,
Тебя призывает пучина морская.
Мужайся! — Казарский, живой Леонид,
Ждет друга на новый пир славы…
О, будьте вы оба Отечества щит,
Перун вековечной Державы!
И гимны победы с ладей окрыленных
Пусть искрами брызнут от струн вдохновенных!
Давно ль под мечами, в пылу батарей,
И я попирал дол кровавый,
И я в сонме храбрых, у шумных огней,
Наш стан оглашал песнью славы?..
Давно ль… Но забвеньем судьба меня губит,
И лира немеет, и сабля не рубит.
Когда, любовию и негой упоенный,
Безмолвно пред тобой коленопреклоненный,
Я на тебя глядел и думал: ты моя, —
Ты знаешь, милая, желал ли славы я;
Ты знаешь: удален от ветреного света,
Скучая суетным прозванием поэта,
Устав от долгих бурь, я вовсе не внимал
Жужжанью дальному упреков и похвал.
Могли ль меня молвы тревожить приговоры,
Когда, склонив ко мне томительные взоры
И руку на главу мне тихо наложив,
Шептала ты: скажи, ты любишь, ты счастлив?
Другую, как меня, скажи, любить не будешь?
Ты никогда, мой друг, меня не позабудешь?
А я стесненное молчание хранил,
Я наслаждением весь полон был, я мнил,
Что нет грядущего, что грозный день разлуки
Не придет никогда… И что же? Слезы, муки,
Измены, клевета, все на главу мою
Обрушилося вдруг… Что я, где я? Стою,
Как путник, молнией постигнутый в пустыне,
И все передо мной затмилося! И ныне
Я новым для меня желанием томим:
Желаю славы я, чтоб именем моим
Твой слух был поражен всечасно, чтоб ты мною
Окружена была, чтоб громкою молвою
Все, все вокруг тебя звучало обо мне,
Чтоб, гласу верному внимая в тишине,
Ты помнила мои последние моленья
В саду, во тьме ночной, в минуту разлученья.