«Поэт! Поэт!» — кричали вслед.
Поэту было мало лет.
Он не мечтал о славе.
Мечтал он о расправе
Со всеми, кто поэту вслед
Кричал: «Поэт! Поэт! Поэт!»
Поглядишь, как несметно
разрастается зло —
слава богу, мы смертны,
не увидим всего.Поглядишь, как несмелы
табуны васильков —
слава богу, мы смертны,
не испортим всего.
Я тебя увенчаю короной,
я тебе жемчугов надарю.
Захочу я — и славой короткой,
громкой славой тебя наделю.А когда ты затихнешь в восторге,
я сама засмеюсь, удивлюсь.
Для тебя я взошла на востоке,
для тебя я на запад склонюсь.
За пять минут уж снегом талым
Шинель запорошилась вся.
Он на земле лежит, усталым
Движеньем руку занеся.
Он мертв. Его никто не знает.
Но мы еще на полпути,
И слава мертвых окрыляет
Тех, кто вперед решил идти.
В нас есть суровая свобода:
На слезы обрекая мать,
Безсмертье своего народа
Своею смертью покупать.
Простимся, ребята, с отцом командиром
скупою солдатской слезой.
Лежит полководец в походном мундире
у края могилы сырой.
Мы склоним над свежей могилой знамёна.
Не надо, товарищи, слов.
Навеки запомнит страна поимённо
страну отстоявших сынов.
Солнце померкнет вечерней порою,
а славе померкнуть нельзя.
Вечная слава павшим героям,
вечная слава, друзья.
Славься, великая,
Многоязыкая
Братских российских
Народов семья.
Стой, окруженная,
Вооруженная
Древней твердыней
Седого Кремля!
Сила несметная,
правда бессмертная
Ленинской партии
пламенных лет.
Здравствуй, любимое,
Неколебимое
Знамя, струящее
Разума свет!
Славная дедами,
Бравыми внуками
Дружных российских
Народов семья.
Крепни победами,
Ширься науками,
Вечно нетленная
Славы земля!
С. Б. Ф.
Слава богу! Слава богу!
Что я знал беду и тревогу!
Слава богу, слава богу —
Было круто, а не отлого!
Слава богу!
Ведь все, что было,
Все, что было, — было со мною.
И война меня не убила,
Не убила пулей шальною.
Не по крови и не по гною
Я судил о нашей эпохе.
Все, что было, — было со мною,
А иным доставались крохи!
Я судил по людям, по душам,
И по правде, и по замаху.
Мы хотели, чтоб было лучше,
Потому и не знали страху.
Потому пробитое знамя
С каждым годом для нас дороже.
Хорошо, что случилось с нами,
А не с теми, кто помоложе.
Слава Армии нашей —
На знаменах побед.
Нету воинства краше,
И сильней его
Нет!
В нем отрадно и властно
Встали мы и стоим,
С верной дружбой
солдатской,
С нашим братством
святым!
С ними шли
Через годы,
Через степь и тайгу,
Как гроза —
Для отпора
И для смерти врагу.В бой ходили
И пели,
Били недругов
В прах,
Песни воли звенели
На солдатских губах.
Песни падали
В травы,
Нынче
В небе парят, —
Над солдатскою славой,
Над матросскою славой,
Над Российской Державой
Словно звезды
Горят.
Вечная слава и вечная память
Павшим в жестоком бою!
Бились отважно и стойко с врагами
Вы за Отчизну свою.
Верные Долгу, себя на щадили
Ради победы её.
Чтобы жила она в славе и силе,
Отдали сердце своё;
Отдали жизнь, чтоб лихая недоля
К нам никогда не пришла,
Чтоб на земле, что любили до боли,
Каждая ветка цвела.
Пусть же проходят за годами годы,
Вас не забудет страна:
Свято и ревностно память народа
Ваши хранит имена.
Бились отважно и стойко с врагами
Вы за отчизну свою.
Вечная слава и вечная память
Павшим в жестоком бою.
Я испытал и славу и бесславье,
Я пережил и войны и любовь;
Со мной играли в кости югославы,
Мне песни пел чукотский зверолов.Я слышал тигра дымные октавы,
Предсмертный вой эсэсовских горилл,
С Петром Великим был я под Полтавой,
А с Фаустом о жизни говорил.Мне кажется, что я живу на свете
Давнее давнего… Тысячелетье…
Я видел все. Чего еще мне ждать? Но, глядя в даль с ее миражем сизым,
Как высшую
хочу я
благодать —
Одним глазком взглянуть на Коммунизм.
Бессмертья нет. А слава только дым,
И надыми хоть на сто поколений,
Но где-нибудь ты сменишься другим
И все равно исчезнешь, бедный гений.Истории ты был необходим
Всего, быть может, несколько мгновений…
Но не отчаивайся, бедный гений,
Печальный однодум и нелюдим.По-прежнему ты к вечности стремись!
Пускай тебя не покидает мысль
О том, что отзвук из грядущих далей
Тебе нужней и славы и медалей.Бессмертья нет. Но жизнь полным-полна,
Когда бессмертью отдана она.
Над Россиею
Небо синее,
Небо синее над Невой,
В целом мире нет,
Нет красивее
Ленинграда моего.Нам всё помнится: в ночи зимние
Над Россией, над родимою страной,
Весь израненный, в снежном инее
Гордо высился печальный город мой.Славы города, где сражались мы,
Никому ты, как винтовки, не отдашь.
Вместе с солнышком пробуждается
Наша песня, наша слава, город наш!
Ни славы и ни коровы,
Ни шаткой короны земной —
Пошли мне, Господь, второго —
Чтоб вытянул петь со мной!
Прошу не любви ворованной,
Не славы, что на денёк —
Пошли мне, Господь, второго,
Чтоб не был так одинок.
Чтоб кто-нибудь меня понял,
Не часто, ну хоть разок.
Из раненных губ моих поднял
Царапнутый пулей рожок.
И пусть мой напарник певчий
Забыв, что мы сила вдвоём,
Меня, побледнев от соперничества,
Прирежет за общим столом.
Прости ему. Пусть до гроба
Одиночеством окружён.
Пошли ему, Бог, второго —
Такого, как я и он.
Слава тебе, краснозвездный герой!
Землю кровью вымыв,
во славу коммуны,
к горе за горой
шедший твердынями Крыма.
Они проползали танками рвы,
выпятив пушек шеи, —
телами рвы заполняли вы,
по трупам перейдя перешеек,
Они
за окопами взрыли окоп,
хлестали свинцовой рекою, —
а вы
отобрали у них Перекоп
чуть не голой рукою.
Не только тобой завоеван Крым
и белых разбита орава, —
удар твой двойной:
завоевано им
трудиться великое право.
И если
в солнце жизнь суждена
за этими днями хмурыми,
мы знаем —
вашей отвагой она
взята в перекопском штурме.
В одну благодарность сливаем слова
тебе,
краснозвездная лава.
Во веки веков, товарищи,
вам —
слава, слава, слава!
А наши судьбы, помыслы и слава,
мечты, надежды, радость и беда —
сейчас еще расплавленная лава,
текущая в грядущие года.Ничто не затеряется, не сгинет,
и эта лава, наших судеб сплав,
от дуновенья времени остынет,
прекраснейшие формы отыскав.Возникнут многозвучные поэмы,
томов бессмертных непреклонный ряд.
В них даже те из нас, что нынче немы,
взволнованно дыша, заговорят.За глубину их, зрелость, безупречность
их в собственность охотно примет вечность
сокровищ мира бережная мать —
и классикой велит именовать.Но рядом с ними будет жить веками
тот первый мастер, что в избытке сил
живую лаву голыми руками
брал, обжигаясь, и лепил.
Меняю славу на бесславье,
ну, а в президиуме стул
на место теплое в канаве,
где хорошенько бы заснул.
Уж я бы выложил всю душу,
всю мою смертную тоску
вам, лопухи, в седые уши,
пока бы ерзал на боку.
И я проснулся бы, небритый,
средь вас, букашки-мураши,
ах, до чего ж незнаменитый —
ну хоть «Цыганочку» пляши.
Вдали бы кто-то рвался к власти,
держался кто-нибудь за власть,
и мне-то что до той напасти, —
мне из канавы не упасть.
И там в обнимку с псом лишайным
в такой приятельской пыли
я все лежал бы и лежал бы
на высшем уровне — земли.
И рядом плыли бы негрешно
босые девичьи ступни,
возы роняли бы небрежно
травинки бледные свои.
…Швырнет курильщик со скамейки
в канаву смятый коробок,
и мне углами губ с наклейки
печально улыбнется Блок.
Изо всех больших имен геройских,
Что известны нам наперечет,
Как-то по-особому, по-свойски,
Это имя называл народ.Попросту — мы так его любили,
И для всех он был таким своим,
Будто все мы в личной дружбе были,
Пили, ели и летали с ним… Богатырским мужеством и нравом
Был он славен — Сталинский пилот.
И казалось так, что эта слава —
Не года, уже века живет.Что она из повестей старинных
Поднялась сквозь вековую тьму,
Что она от витязей былинных
По наследству перешла к нему.Пусть же по наследству и по праву
В память о делах твоих, пилот,
Чкаловское мужество и слава
Чкаловским питомцам перейдет!
Живи, красуйся во все времена,
Бессмертных дум и дел страна;
Страна, где правду и честь свою
Народ отстоял в бою.Славься, вовеки живая,
Славься во всех уголках,
Наша страна трудовая,
Славься на всех языках! Крепи и зорко оберегай
Союз народов и племен,
Из рук державных не выпускай
Победных своих знамен.Славься, вовеки живая,
Славься во всех уголках,
Наша страна трудовая,
Славься на всех языках! Иди вперед, молода и сильна,
Заветам Ленина верна,
И ленинской правды огонь живой
Да будет всегда с тобой! Славься, вовеки живая,
Славься во всех уголках,
Наша страна трудовая,
Славься на всех языках!
За заставами ленинградскими
Вновь бушует соловьиная весна,
Где не спали мы в дни солдатские,
Тишина кругом, как прежде, тишина.
Над Россиею
Небо синее,
Небо синее над Невой,
В целом мире нет,
Нет красивее
Ленинграда моего.
Нам всё помнится: в ночи зимние
Над Россией, над родимою страной,
Весь израненный, в снежном инее
Гордо высился печальный город мой.
Славы города, где сражались мы,
Никому ты, как винтовки, не отдашь.
Вместе с солнышком пробуждается
Наша песня, наша слава, город наш!
Над Россиею
Небо синее,
Небо синее над Невой,
В целом мире нет,
Нет красивее
Ленинграда моего.
Спать легли однажды дети –
Окна все затемнены.
А проснулись на рассвете –
В окнах свет — и нет войны!
Можно больше не прощаться
И на фронт не провожать –
Будут с фронта возвращаться,
Мы героев будем ждать.
Зарастут травой траншеи
На местах былых боёв.
С каждым годом хорошея,
Встанут сотни городов.
И в хорошие минуты
Вспомнишь ты и вспомню я,
Как от вражьих полчищ лютых
Очищали мы края.
Вспомним всё: как мы дружили,
Как пожары мы тушили,
Как у нашего крыльца
Молоком парным поили
Поседевшего от пыли,
Утомлённого бойца.
Не забудем тех героев,
Что лежат в земле сырой,
Жизнь отдав на поле боя
За народ, за нас с тобой…
Слава нашим генералам,
Слава нашим адмиралам
И солдатам рядовым –
Пешим, плавающим, конным,
Утомлённым, закалённым!
Слава павшим и живым –
От души спасибо им!
Фрагмент из произведения «За далью — даль. (Две кузницы).»Урал!
Завет веков и вместе —
Предвестье будущих времен,
И в наши души, точно песня,
Могучим басом входит он —
Урал! Опорный край державы,
Ее добытчик и кузнец,
Ровесник древней нашей славы
И славы нынешней творец.Когда на запад эшелоны,
На край пылающей земли
Тот груз, до срока зачехленный,
Столов и гусениц везли, —
Тогда, бывало, поголовно
Весь фронт огромный повторял
Со вздохом нежности сыновней
Два слова:
— Батюшка Урал… Когда добром его груженный,
На встречной скорости состав,
Как сквозь тоннель гремит бетонный,
С прогибом рельсов даль прорвав, —
Не диво мне, что люд вагонный,
Среди своих забот, забав,
Невольно связь речей теряя,
На миг как будто шапку снял,
Примолкнет, сердцем повторяя
Два слова:
— Батюшка Урал…
Следи хоть день-деньской за шахматной доской-
все будет пешку жаль. Что делать с бедной пешкой?
Она обречена. Ее удел такой.
Пора занять уста молитвой иль усмешкой.Меняет свой венец на непреклонный шлем
наш доблестный король, как долг и честь велели.
О, только пригубить текущий мимо шлейф —
и сладко умереть во славу королевы.Устали игроки. Все кончено. Ура!
И пешка, и король летят в одну коробку.
Для этого, увы, не надобно ума,
и тщетно брать туда и шапку, и корону.Претерпеваем рознь в честь славы и войны,
но в крайний час-навек один другому равен.
Чей неусыпный глаз глядит со стороны?
И кто играет в нас, покуда мы играем? Зачем испещрена квадратами доска?
Что под конец узнал солдатик деревянный?
Восходит к небесам великая тоска —
последний малый вздох фигурки безымянной.
Я хожу широким шагом,
стукну в дверь, так будет слышно,
крупным почерком пишу.
Приглядел бы ты за мною,
как бы там чего не вышло, -
я, почти что не краснея,
на чужих ребят гляжу.Говорят, что это осень.
Голые чернеют сучья…
Я живу на самом верхнем,
на десятом этаже.
На земле еще спокойно,
ну, а мне уж слышно тучу,
мимо наших светлых окон
дождь проносится уже.Я не знаю, в чем различье
между осенью и летом.
На мое дневное небо
солнце выглянет нет-нет.
Говорят, что это осень.
Ну и что такого в этом,
если мне студеным утром
простучало двадцать лет.О своих больших обидах
говорит и ноет кто-то.
Обошли, мол, вон оттуда,
да не кликнули туда…
Если только будет правда,
будет сила и работа,
то никто меня обидеть
не посмеет никогда.О какой-то странной славе
говорит и ноет кто-то… Мы, страною, по подписке,
строим новый самолет.
Нашей славе быть огромней
великана-самолета;
каждый все, что только может,
нашей славе отдает.Мы проснемся. Будет утро…
Об одном и том же спросим…
Видишь: много я умею,
знаешь: многого хочу.
Побегу по переулку —
в переулке тоже осень,
и меня сырой ладошкой
лист ударит по плечу.Это осень мне сказала:
«Вырастай, живи такою!»
Присягаю ей на верность,
крупным шагом прохожу
по камням и по дорогам… Приглядел бы ты за мною, -
я, почти что не краснея,
на других ребят гляжу.
— Господин лейтенант, что это вы хмуры?
Аль не по сердцу вам ваше ремесло? — Господин генерал, вспомнились амуры —
не скажу, чтобы мне с ними не везло.— Господин лейтенант, нынче не до шашней:
скоро бой предстоит, а вы все про баб! — Господин генерал, перед рукопашной
золотые деньки вспомянуть хотя б.— Господин лейтенант, не к добру все это!
Мы ведь здесь для того, чтобы побеждать…— Господин генерал, будет нам победа,
да придется ли мне с вами пировать? — На полях, лейтенант, кровию политых,
расцветет, лейтенант, славы торжество…— Господин генерал, слава для убитых,
а живому нужней женщина его.— Черт возьми, лейтенант, да что это с вами!
Где же воинский долг, ненависть к врагу?! — Господин генерал, посудите сами:
я и рад бы приврать, да вот не могу…— Ну гляди, лейтенант, каяться придется!
Пускай счеты с тобой трибунал сведет…— Видно, так, генерал: чужой промахнется,
а уж свой в своего всегда попадет.
Среди балтийских солнечных просторов,
Над широко распахнутой Невой,
Как бог войны, встал бронзовый Суворов
Виденьем русской славы боевой.
В его руке стремительная шпага,
Военный плащ клубится за плечом,
Пернатый шлем откинут, и отвага
Зажгла зрачки немеркнущим огнем.
Бежит трамвай по Кировскому мосту,
Кричат авто, прохожие спешат,
А он глядит на шпиль победный, острый,
На деловой военный Ленинград.
Держа в рядах уставное равненье,
Походный отчеканивая шаг,
С утра на фронт проходит пополненье
Пред гением стремительных атак.
И он — генералиссимус победы,
Приветствуя неведомую рать,
Как будто говорит: «Недаром деды
Учили нас науке побеждать».
Несокрушима воинская сила
Того, кто предан родине своей.
Она брала твердыни Измаила,
Рубила в клочья прусских усачей.
В Италии летела с гор лавиной,
Пред Фридрихом вставала в полный рост,
Полки средь туч вела тропой орлиной
В туман и снег на узкий Чертов мост.
Нам ведом враг, и наглый и лукавый,
Не в первый раз встречаемся мы с ним.
Под знаменем великой русской славы
Родной народ в боях непобедим.
Он прям и смел в грозе военных споров,
И равного ему на свете нет.
«Богатыри!» — так говорит Суворов,
Наш прадед в деле славы и побед.
Старый дуб, словно прутик, сгибаю,
Достаю в синем небе орла.
Я один колоброжу, гуляю,
Гогочу, как лихая орда.Я хозяин заброшенных хижин,
Что мелькают в лесу кое-где.
Осторожный и стройный, как хищник,
Жадно я припадаю к еде.Мне повадно и в стужу и в ветер
Здесь бродить и ступать тяжело.
Этот лес — словно шкура медведя,
Так в нем густо, темно и тепло.Я охотник. С тяжелою ношей
Прихожу и сажусь у огня.
Я смеюсь этой темною ночью,
Я один — и довольно с меня! Сказки сказываю до рассвета
И пою. А кому — никому!
Я себе открываю все это,
Я-то все рассужу и пойму.Я по бору хожу. Слава бору!
Город — там, где отроги темны,
Мне не видно его. Слава богу!
Даже ветер с другой стороны! Только облако в небе. Да эхо.
Да рассвет предстоящего дня.
Лишь одно только облако это, —
Нет знакомых других у меня! С длинным посохом, долгие годы,
Одинокий и вечный старик,
Я брожу. И как крепость свободы,
В чаще леса мой домик стоит!
Ничто не вернётся.
Всему предназначены сроки.
Потянутся дни, в темноту и тоску
обрываясь, как тянутся эти угрюмые, тяжкие строки,
которые я от тебя почему-то скрываю.Но ты не пугайся. Я договор наш не нарушу.
Не будет ни слез, ни вопросов, ни даже упрека.
Я только покрепче замкну опустевшую душу,
получше пойму, что теперь навсегда одинока.Она беспощадней всего, недоверья отрава.
Но ты не пугайся, ведь ты же спокоен и честен?
Узнаешь печали и радости собственной славы,
совсем не похожей на славу отверженных песен.Я даже не буду из дому теперь отлучаться,
шататься по городу в поисках света людского.
Я всё потеряла — к чему же за малость цепляться.
Мне не во что верить, а веры — не выдумать снова.Мы дачу наймем
и украсим как следует дачу —
плетеною мебелью,
легкой узорчатой тканью.О нет, ты не бойся.
Я так, как тогда, не заплачу,
Уже невозможно —
уже совершилось прощанье.Всё будет прекрасно,
поверь мне, всё будет прекрасно,
на радость друзьям и на зависть
семействам соседним.И ты никогда не узнаешь, что это — мертво и напрасно…
Таков мой подарок тебе — за измену последний!
Хоть вы космонавты — любимчики вы.
А мне из-за вас не сносить головы.
Мне кости сломает теперь иль сейчас
Фабричный конвейер по выпуску вас.Все карты нам спутал смеющийся чёрт.
Стал спорт, как наука. Наука — как спорт.
И мир превратился в сплошной стадион.
С того из-за вас и безумствует он.Устал этот мир поклоняться уму.
Стандартная храбрость приятна ему.
И думать не надо, и всё же — держись:
Почти впечатленье и вроде бы — жизнь.Дурак и при технике тот же дурак
Придумать — он может, подумать — никак.
И главным конструктором сделался он,
И мир превратился в сплошной стадион.Великое дело, высокая власть.
Сливаются в подвиге разум и страсть.
Взлетай над планетой! Кружи и верши.
Но разум — без мудрости, страсть — без души.Да, трудно проделать ваш доблестный путь —
Взлетев на орбиту, с орбиты — лизнуть.
И трудно шесть суток над миром летать,
С трудом приземлиться и кукольным стать.Но просто работать во славу конца —
Бессмысленной славой тревожить сердца.Нет, я не хочу быть героем, как вы.
Я лучше, как я, не сношу головы.
Я жил. И все не раз тонуло.
И возникало вновь в душе.
И вот мне двадцать пять минуло,
И юность кончилась уже.Мне неудач теперь, как прежде,
Не встретить с легкой головой,
Не жить веселою надеждой,
Как будто вечность предо мной.То есть, что есть. А страсть и пылкость
Сойдут как полая вода…
Стихи в уме, нелепость ссылки
И неприкаянность всегда.И пред непобежденным бытом
Один, отставший от друзей,
Стою, невзгодам всем открытый,
Прикован к юности своей.И чтоб прижиться хоть немного,
Покуда спит моя заря,
Мне надо вновь идти в дорогу,
Сначала. Будто жил я зря.Я не достиг любви и славы,
Но пусть не лгут, что зря бродил.
Я по пути стихи оставил,
Найдут — увидят, как я жил.Найдут, прочтут, — тогда узнают,
Как в этот век, где сталь и мгла,
В груди жила душа живая,
Искала, мучилась и жгла.И, если я без славы сгину,
А все стихи в тюрьме сожгут,
Слова переживут кончину,
Две-три строки переживут.И в них, доставив эстафету,
Уж не пугаясь ничего,
Приду к грядущему поэту, -
Истоком стану для него.
Насмешливый, тщедушный и неловкий,
единственный на этот шар земной,
на Усачевке, возле остановки,
вдруг Лермонтов возник передо мной,
и в полночи рассеянной и зыбкой
(как будто я о том его спросил) —
— Мартынов — что…—
он мне сказал с улыбкой.-
Он невиновен.
Я его простил.
Что — царь? Бог с ним. Он дожил до могилы.
Что — раб?.. Бог с ним. Не воин он один.
Царь и холоп — две крайности, мой милый.
Нет ничего опасней середин.
Над мрамором, венками перевитым,
убийцы стали ангелами вновь.
Удобней им считать меня убитым:
венки всегда дешевле, чем любовь.
Как дети, мы все забываем быстро,
обидчикам не помним мы обид,
и ты не верь, не верь в мое убийство:
другой поручик был тогда убит.
Что — пистолет?.. Страшна рука дрожащая,
тот пистолет растерянно держащая,
особенно тогда она страшна,
когда сто раз пред тем была нежна…
Но, слава богу, жизнь не оскудела,
мой Демон продолжает тосковать,
и есть еще на свете много дела,
и нам с тобой нельзя не рисковать.
Но слава богу, снова паутинки,
и бабье лето тянется на юг,
и маленькие грустные грузинки
полжизни за улыбки отдают,
и суждены нам новые порывы,
они скликают нас наперебой…
Мой дорогой,
пока с тобой
мы живы,
все будет хорошо
у нас с тобой…
Когда аэродромы отступленья
Под Ельней, Вязьмой иль самой Москвой
Впервые новичкам из пополненья
Давали старт на вылет боевой, –
Прости меня, разведчик мирозданья,
Чьим подвигом в веках отмечен век, –
Там тоже, отправляясь на заданье,
В свой космос хлопцы делали разбег.
И пусть они взлетали не в ракете,
И не сравнить с твоею высоту,
Но и в своем фанерном драндулете
За ту же вырывалися черту.
За ту черту земного притяженья,
Что ведает солдат перед броском,
За грань того особого мгновенья,
Что жизнь и смерть вмещает целиком.
И может быть, не меньшею отвагой
Бывали их сердца наделены,
Хоть ни оркестров, ни цветов, ни флагов
Не стоил подвиг в будний день войны.
Но не затем той памяти кровавой
Я нынче вновь разматываю нить,
Чтоб долею твоей всемирной славы
И тех героев как бы оделить.
Они горды, они своей причастны
Особой славе, принятой в бою,
И той одной, суровой и безгласной,
Не променяли б даже на твою.
Но кровь одна, и вы — родные братья,
И не в долгу у старших младший брат.
Я лишь к тому, что всей своею статью
Ты так похож на тех моих ребят.
И выправкой, и складкой губ, и взглядом,
И этой прядкой на вспотевшем лбу…
Как будто миру — со своею рядом –
Их молодость представил и судьбу.
Так сохранилась ясной и нетленной,
Так отразилась в доблести твоей
И доблесть тех, чей день погас бесценный
Во имя наших и грядущих дней.
Он не вышел ни званьем, ни ростом;
Не за славу, не за плату,
На свой необычный манер
Он по жизни шагал над помостом
По канату, по канату,
Натянутому, как нерв.Посмотрите — вот он без страховки идёт.
Чуть правее наклон — упадёт, пропадёт!
Чуть левее наклон — всё равно не спасти!
Но, должно быть, ему очень нужно пройти четыре четверти пути.И лучи его с шага сбивали
И кололи, словно лавры.
Труба надрывалась, как две.
Крики «Браво!» его оглушали,
А литавры, а литавры —
Как обухом по голове! Посмотрите — вот он без страховки идёт.
Чуть правее наклон — упадёт, пропадёт!
Чуть левее наклон — всё равно не спасти…
Но теперь ему меньше осталось пройти — уже три четверти пути.«Ах, как жутко, как смело, как мило!
Бой со смертью, три минуты!»
Раскрыв в ожидании рты,
Из партера глядели уныло
Лилипуты, лилипуты —
Казалось ему с высоты.Посмотрите — вот он без страховки идёт.
Чуть правее наклон — упадёт, пропадёт!
Чуть левее наклон — всё равно не спасти…
Но… спокойно — ему остаётся пройти всего две четверти пути.Он смеялся над славою бренной,
Но хотел быть только первым —
Такого попробуй угробь!
Не по проволоке над ареной —
Он по нервам, нам по нервам,
Шёл под барабанную дробь! Посмотрите — вот он без страховки идёт.
Чуть правее наклон — упадёт, пропадёт!
Чуть левее наклон — всё равно не спасти…
Но… замрите — ему остаётся пройти не больше четверти пути! Закричал дрессировщик — и звери
Клали лапы на носилки,
Но прост приговор и суров.
Был растерян он или уверен?!
Но в опилки, но в опилки
Он пролил досаду и кровь! И сегодня другой без страховки идёт,
Тонкий шнур под ногой — упадёт, пропадёт!
Вправо, влево наклон — и его не спасти…
Но зачем-то ему тоже нужно пройти четыре четверти пути!
Нас утро встречает прохладой,
Нас ветром встречает река.
Кудрявая, что ж ты не рада
Весёлому пенью гудка?
Не спи, вставай, кудрявая!
В цехах звеня,
Страна встаёт со славою
На встречу дня.
И радость поёт, не скончая,
И песня навстречу идёт,
И люди смеются, встречая,
И встречное солнце встаёт —
Горячее и бравое,
Бодрит меня.
Страна встаёт со славою
На встречу дня.
Бригада нас встретит работой,
И ты улыбнёшься друзьям,
С которыми труд, и забота,
И встречный, и жизнь — пополам.
За Нарвскою заставою,
В громах, в огнях,
Страна встаёт со славою
На встречу дня.
И с ней до победного края
Ты, молодость наша, пройдёшь,
Покуда не выйдет вторая
Навстречу тебе молодёжь.
И в жизнь вбежит оравою,
Отцов сменя.
Страна встаёт со славою
На встречу дня.
…И радость никак не запрятать,
Когда барабанщики бьют:
За нами идут октябрята,
Картавые песни поют.
Отважные, картавые,
Идут, звеня.
Страна встаёт со славою
На встречу дня!
Такою прекрасною речью
О правде своей заяви.
Мы жизни выходим навстречу,
Навстречу труду и любви!
Любить грешно ль, кудрявая,
Когда, звеня,
Страна встаёт со славою
На встречу дня.
Я родился — нескладным и длинным —
в одну из душных ночей.
Грибные июньские ливни
звенели, как связки ключей.
Приоткрыли огромный мир они,
зайчиками
прошлись по стене…
«Ребенок
удивительно смирный…» —
врач сказал обо мне.
…А соседка достала карты,
и они сообщили, что
буду я
ни слишком богатым,
но очень спокойным зато.
Не пойду ни в какие бури,
неудачи смогу обойти
и что дальних дорог
не будет
на моем пути.
Что судьбою, мне богом данной
(на ладони
вся жизнь моя!),
познакомлюсь с бубновой дамой,
такой же смирной,
как я…
Было дождливо и рано.
Жить сто лет кукушка звала.
Но глупые карты
врали!
А за ними соседка врала!
Наврала она про дорогу,
наврала она про покой…
Карты врали!..
И слава богу,
слава людям, что я не такой!
Что по жилам бунтует сила,
недовольство собой
храня!
Слава жизни!
Большое спасибо
ей
за то, что мяла меня!
Наделила мечтой богатой,
опалила ветром сквозным,
не поверила
бабьим картам,
а поверила
ливням
грибным!
Я не о тех золотоглавых
певцах отеческой земли,
что пили всласть из чаши славы
и в антологии вошли.
И не о тех полузаметных
свидетелях прошедших лет,
что все же на листах газетных
оставили свой слабый след.
Хочу сказать, хотя бы сжато,
о тех, что, тщанью вопреки,
так и ушли, не напечатав
одной-единственной строки.
В поселках и на полустанках
они — средь шумной толчеи —
писали на служебных бланках
стихотворения свои.
Над ученической тетрадкой,
в желанье славы и добра,
вздыхая горестно и сладко,
они сидели до утра.
Неясных замыслов величье
их души собственные жгло,
но сквозь затор косноязычья
пробиться к людям не могло.
Поэмы, сложенные в спешке,
читали с пафосом они
под полускрытые усмешки
их сослуживцев и родни.
Ах, сколько их прошло по свету
от тех до нынешних времен,
таких неузнанных поэтов
и нерасслышанных имен!
Всех бедных братьев, что к потомкам
не проложили торный путь,
считаю долгом пусть негромко,
но благодарно помянуть.
Ведь музы Пушкина и Блока,
найдя подвал или чердак,
их посещали ненароком,
к ним забегали просто так.
Их лбов таинственно касались,
дарили две минуты им
и, улыбнувшись, возвращались
назад, к властителям своим.