Spalonе gnиazdo bocиanие — nиеszczęścие
Сожженное гнездо аиста сулит несчастье.
(Польская народная примета)
Сгорело гнездо аиста
В моем родном селе,
И клекот птенцов долговязых
Не раздастся в летней мгле…
Что вещие птицы увидят,
Вернувшись из жаркого края?
Что в Польше увидят беженцы,
Возвратный путь свершая?
Spalonе gnиazdo bocиanие — nиеszczęścие
Сожженное гнездо аиста сулит несчастье.
(Польская народная примета)
Сгорело гнездо аиста
В моем родном селе,
И клекот птенцов долговязых
Не раздастся в летней мгле…
Что вещие птицы увидят,
Вернувшись из жаркого края?
Что в Польше увидят беженцы,
Возвратный путь свершая?
Вы слышите: грохочут сапоги,
и птицы ошалелые летят,
и женщины глядят из — под руки?
Вы поняли, куда они глядят?
Вы слышите: грохочет барабан?
Солдат, прощайся с ней, прощайся с ней…
Уходит взвод в туман — туман — туман…
А прошлое ясней-ясней-ясней.
А где же наше мужество, солдат,
когда мы возвращаемся назад?
Его, наверно, женщины крадут
и, как птенца, за пазуху кладут.
А где же наши женщины, дружок,
когда вступаем мы на свой порог?
Они встречают нас и вводят в дом,
но в нашем доме пахнет воровством.
А мы рукой на прошлое: вранье!
А мы с надеждой в будущее: свет!
А по полям жиреет воронье,
а по пятам война грохочет вслед.
И снова переулком — сапоги,
и птицы ошалелые летят,
и женщины глядят из — под руки…
В затылки наши круглые глядят.
По Волхову струги бегут,
Расписаны, червленые…
Валы плеснут, щиты блеснут,
Звенят мечи каленые.
Варяжий князь идет на рать
На Новгород из-за моря…
И алая, на горе, знать,
Над Волховом горит заря.
Темны леса, в водах струясь.
Пустынны побережия…
И держит речь дружине князь:
«Сожгу леса медвежие.
Мой лук на Новгород согну,
И кровью город вспенится…»
…А темная по мху, по дну
Бежит за стругом ведьмица.
Над лесом туча — черный змей
Зарею вдоль распорота.
Река кружит, и вот над ней
Семь башен Нова-Города.
И турий рог хватает князь
Железной рукавицею…
Но дрогнул струг, вода взвилась
Под ведьмой, девой птицею.
Взлетела ведьмица на щегл,
И пестрая и ясная:
«Жених мой, здравствуй, князь и сокол.
Тебя ль ждала напрасно я?
Люби меня!..» — в глаза глядясь,
Поет она, как пьяная…
И мертвый пал варяжий князь
В струи реки багряные.
Жил в лесу Соловей: он был обходителен, ласков;
Но напрасно он к певчим птицам ласкался — меж ними
Друга себе не нашел, зато ненавистников — куча!
„Лучше у птиц другой породы попробовать счастья!“ —
Так он сказал и спорхнул доверчиво с ветки к Павлину.
„Как ты прекрасен, Павлин! Я тебе удивляюсь!“ — „Я также,
Милый певец, удивляюсь тебе!“ — „Так будем друзьями!
Нам друг другу завидовать не в чем: ты восхищаешь
Взоры; я — слух!“ — Соловей и Павлин с тех пор подружились.
Кнеллер с Попом были дружнее, чем Поп с Аддисоном.
О да, любовь вольна, как птица,
Да, всё равно — я твой!
Да, всё равно мне будет сниться
Твой стан, твой огневой!
Да, в хищной силе рук прекрасных,
В очах, где грусть измен,
Весь бред моих страстей напрасных,
Моих ночей, Кармен!
Я буду петь тебя, я небу
Твой голос передам!
Как иерей свершу я требу
За твой огонь — звездам!
Ты встанешь бурною волною
В реке моих стихов,
И я с руки моей не смою,
Кармен, твоих духов…
И в тихий час ночной, как пламя,
Сверкнувшее на миг,
Блеснет мне белыми зубами
Твой неотступный лик.
Да, я томлюсь надеждой сладкой,
Что ты, в чужой стране,
Что ты, когда-нибудь, украдкой
Помыслишь обо мне…
За бурей жизни, за тревогой,
За грустью всех измен, —
Пусть эта мысль предстанет строгой,
Простой и белой, как дорога,
Как дальний путь, Кармен! 28 марта 1914
Ты — всё, чем дышу, и всё, чем живу.
Ты — голос любви и весны.
Тебя я опять и жду, и зову,
Мы быть на земле рядом должны.
Серебряный луч блеснет с высоты
И снова уйдет в поднебесье.
Услышь мою песню, вот моя песня,
Песня, в которой ты.К тебе издалёка-далека
Восхищенная река стремится.
К тебе улетают облака,
Улетают облака и птицы.
И я тебя обязательно найду,
Обязательно найду, жизнь моя!
Закрой глаза, я так хочу
Тебе присниться.Я в небе большом всех птиц обгоню
И, нежность в душе сохраня,
Твой дом я найду и в дверь позвоню,
И ты, как судьбу, встретишь меня.
Серебряный луч блеснет с высоты,
Надеждой блеснет и спасеньем.
Возьми мое сердце, вот мое сердце,
Сердце, в котором ты.
Будь свободным, будь как птица, пой, тебе дана судьба.
Ты не можешь быть как люди, ты не примешь лик раба.
Ежедневный, ежечасный, тупо-скромный, скучный лик,
Это быть в пустыне темной, быть казненным каждый миг.
Ты не можешь, ты не можешь, — о, мой брат, пойми меня, —
Как бы мог ты стать неярким, ты, рожденный от Огня.
Это — страшное проклятье, это — ужас: быть как все.
Ты свободный, луч, горящий — в водопаде и в росе.
Ты порою мал и робок, но неравенство твое —
Жизнь стихии разрешенной, сохрани в себе ее.
Ты сейчас был мал и робок, но судьба тебе дана.
Вот ты вспыхнул, вот ты Солнце. Вся лазурь твоя, до дна.
Душа моя, как птица,
Живет в лесной глуши,
И больше не родится
На свет такой души.По лесу треск и скрежет:
У нашего села
Под ноги ели режет
Железный змей-пила.Сожгут их в тяжких горнах,
Как грешных, сунут в ад,
А сколько бы просторных
Настроить можно хат! Прости меня, сквозная
Лесная моя весь,
И сам-то я не знаю,
Как очутился здесь, Гляжу в безумный пламень
И твой целую прах
За то, что греешь камень,
За то, что гонишь страх! И здесь мне часто снится
Один и тот же сон:
Густая ель-светлица,
В светлице хвойный звон, Светлы в светлице сени,
И тепел дух от смол,
Прилесный скат — ступени,
Крыльцо — приречный дол, Разостлан мох дерюгой,
И слились ночь и день,
И сели в красный угол
За стол трапезный — пень… Гадает ночь-цыганка,
На звезды хмуря бровь:
Где ж скатерть-самобранка,
Удача и любовь? Но и она не знает,
Что скрыто в строках звезд!..
И лишь с холма кивает
Сухой рукой погост…
Всходят и уходят розовыя зори,
Чуть весна забрезжет — зеленет бор,
И гуляют волны на речном просторе,
И поет, и свищет птиц залетный хор.
Налетает осень, наливает колос,
Сбрасывает листья желтые с лесов,
И смолкает дружно птиц прилетных голос,
И, старея, вянут венчики цветов.
Дни идут за днями, за годами — годы,
И сменяет зиму новая весна…
Но все также ласков томный лик природы,
Та же книга жизни для людей темна.
Только в блеске новом иногда нисходит
Гений, полный силы, полный смелых дум,
Новыя стремленья в сердце он находит
И смущает жизни мимолетный шум.
1
Грядой пурпурной
проходят облачка все той же сменой.
В них дышит пламень.
Отхлынет прочь волна, разбившись бурной
шипучей пеной
о камень.
Из чащи вышедший погреться, фавн лесной,
смешной
и бородатый,
копытом бьет
на валуне
Поет
в волынку гимн весне,
наморщив лоб рогатый.
У ног его вздохнет
волна и моется
Он вдаль бросает взгляды.
То плечи, то рука играющей наяды
меж волн блеснет
и скроется…
2
В небе туча горит янтарем.
Мглой курится.
На туманном утесе забила крылом
белоснежная птица.
Водяная поет.
Волоса распускает.
Скоро солнце взойдет,
и она, будто сказка, растает.
И невольно грустит.
И в алмазах ресницы.
Кто-то, милый, кричит.
Это голос восторженной птицы.
Над морскими сапфирами рыбьим хвостом
старец старый трясет, грозовой и сердитый.
Скоро весь он рассеется призрачным сном,
желто-розовой пеной покрытый.
Солнце тучу перстом
огнезарным пронзило.
И опять серебристым крылом
эта птица забила.
Как замечательны,
Как говорливы дни,
Дни встреч с тобой
И вишен созреванья.
Мы в эти дни,
Наверно, не одни
Сердцами стали
Донельзя сродни,
До самого почти непониманья.
Бывало, птиц увижу
На лету,
Во всю их птичью
Крылью красоту,
И ты мне птицей
Кажешься далекой.
Бывало, только
Вишни зацветут,
Листки свои протянут в высоту,
Ты станешь вишней
Белой, невысокой.
Такой храню тебя
В полете дней.
Такой тебя
Хотелось видеть мне,
Тебя
В те дни
Большого обаянья.
Но этого, пожалуй,
Больше нет,
Хотя в душе волнение сильней,
Хоть ближе до любимой расстоянье.
Все отошло
В начале расставанья.
Пастух веселый
Поутру рано
Выгнал коров в тенистые долы
Броселианы.Паслись коровы,
И песню своих веселий
На тростниковой
Играл он свирели.И вдруг за ветвями
Послышался голос, как будто не птичий,
Он видит птицу, как пламя,
С головкой милой, девичьей.Прерывно пенье,
Так плачет во сне младенец,
В черных глазах томленье,
Как у восточных пленниц.Пастух дивится
И смотрит зорко:
— Такая красивая птица,
А стонет так горько. —Ее ответу
Он внемлет, смущенный:
— Мне подобных нету
На земле зеленой.— Хоть мальчик-птица,
Исполненный дивных желаний,
И должен родиться
В Броселиане, Но злая
Судьба нам не даст наслажденья,
Подумай, пастух, должна я
Умереть до его рожденья.— И вот мне не любы
Ни солнце, ни месяц высокий,
Никому не нужны мои губы
И бледные щеки.— Но всего мне жальче,
Хоть и всего дороже,
Что птица-мальчик
Будет печальным тоже.— Он станет порхать по лугу,
Садиться на вязы эти
И звать подругу,
Которой уж нет на свете.— Пастух, ты наверно грубый,
Ну, что ж, я терпеть умею,
Подойди, поцелуй мои губы
И хрупкую шею.— Ты юн, захочешь жениться,
У тебя будут дети,
И память о Деве-птице
Долетит до иных столетий. —Пастух вдыхает запах
Кожи, солнцем нагретой,
Слышит, на птичьих лапах
Звенят золотые браслеты.Вот уже он в исступленьи,
Что делает, сам не знает,
Загорелые его колени
Красные перья попирают.Только раз застонала птица,
Раз один застонала,
И в груди ее сердце биться
Вдруг перестало.Она не воскреснет,
Глаза помутнели,
И грустные песни
Над нею играет пастух на свирели.С вечерней прохладой
Встают седые туманы,
И гонит он к дому стадо
Из Броселианы.
Как засмотрится мне нынче, как задышится?!
Воздух крут перед грозой, крут да вязок.
Что споётся мне сегодня, что услышится?
Птицы вещие поют — да все из сказок.
Птица сирин мне радостно скалится,
Веселит, зазывает из гнёзд,
А напротив тоскует-печалится,
Травит душу чудной алконост.
Словно семь заветных струн
Зазвенели в свой черёд —
Это птица гамаюн
Надежду подаёт!
В синем небе, колокольнями проколотом,
Медный колокол,
медный колокол
То ль возрадовался, то ли осерчал…
Купола в России кроют чистым золотом —
Чтобы чаще Господь замечал.
Я стою, как перед вечною загадкою,
Пред великою да сказочной страною —
Перед солоно- да горько-кисло-сладкою,
Голубою, родниковою, ржаною.
Грязью чавкая жирной да ржавою,
Вязнут лошади по стремена,
Но влекут меня сонной державою,
Что раскисла, опухла от сна.
Словно семь богатых лун
На пути моём встаёт —
То мне птица гамаюн
Надежду подаёт!
Душу, сбитую да стёртую утратами,
Душу, сбитую перекатами, —
Если до крови лоскут истончал, —
Залатаю золотыми я заплатами,
Чтобы чаще Господь замечал!
Вдоль набережной Сены
Есть ряд забавных лавок,
У всех дверей снаружи
Красуется прилавок…
А на прилавке — видишь? —
Аквариумы, банки:
К стеклу прильнули рыбки,
Червонные смуглянки.
Ужи в клубочек жмутся, —
Так тесно им и зябко…
Печальная лягушка
Скребет животик лапкой,
А черепахи, сонно
Всползая друг на дружку,
Ныряют в скучный ящик
И прячут глазки в стружку.
Вдоль стен в холодных клетках
Все птицы-птицы-птицы:
Чижи, и красношейки,
И кроткие синицы.
Притихли и глазеют
На грязные трамваи…
Чубы нахохлив, стынут
Больные попугаи.
Внизу петух испанский,
Склонивши вялый гребень,
Стоит и мрачно смотрит
На тротуарный щебень.
Одни морские свинки,
Судьбе своей послушны,
Друг в друга тычут рыльце,
Зевая равнодушно.
Так жаль мне тварь живую!
Когда разбогатею,
Свезу все клетки-банки
В Булонскую аллею…
Рыб брошу в пруд лиловый,
Ужей — в сырую чащу, —
Привольней им там будет
И раз в сто двадцать слаще!
Кольцом взовьются птицы,
Прошелестят «Спасибо»:.
И понесутся к югу
До самого Антиба.
«А с петухом что делать?» —
Пожалуй, спросят дети.
Пусть у меня под креслом
Живет он в кабинете.
В жаркое лето и в зиму метельную,
В дни ваших свадеб, торжеств, похорон,
Жду, чтоб спугнул мою скуку смертельную
Легкий, доселе не слышанный звон.Вот он — возник. И с холодным вниманием
Жду, чтоб понять, закрепить и убить.
И перед зорким моим ожиданием
Тянет он еле приметную нить.С моря ли вихрь? Или сирины райские
В листьях поют? Или время стоит?
Или осыпали яблони майские
Снежный свой цвет? Или ангел летит? Длятся часы, мировое несущие.
Ширятся звуки, движенье и свет.
Прошлое страстно глядится в грядущее.
Нет настоящего. Жалкого — нет.И, наконец, у предела зачатия
Новой души, неизведанных сил, -
Душу сражает, как громом, проклятие:
Творческий разум осилил — убил.И замыкаю я в клетку холодную
Легкую, добрую птицу свободную,
Птицу, хотевшую смерть унести,
Птицу, летевшую душу спасти.Вот моя клетка — стальная, тяжелая,
Как золотая, в вечернем огне.
Вот моя птица, когда-то веселая,
Обруч качает, поет на окне.Крылья подрезаны, песни заучены.
Любите вы под окном постоять?
Песни вам нравятся. Я же, измученный,
Нового жду — и скучаю опять.
«Там он лежит, на склоне.
Ветер повсюду снует.
В каждой дубовой кроне
сотня ворон поет.»
«Где он лежит, не слышу.
Листва шуршит на ветру.
Что ты сказал про крышу,
слов я не разберу.»
«В кронах, сказал я, в кронах
темные птицы кричат.
Слетают с небесных тронов
сотни его внучат.»
«Но разве он был вороной:
ветер смеется во тьму.
Что ты сказал о коронах,
слов твоих не пойму.»
«Прятал свои усилья
он в темноте ночной.
Все, что он сделал: крылья
птице черной одной.»
«Ветер мешает мне, ветер.
Уйми его, Боже, уйми.
Что же он делал на свете,
если он был с людьми.»
«Листьев задумчивый лепет,
а он лежит не дыша.
Видишь облако в небе,
это его душа.»
«Теперь я тебя понимаю:
ушел, улетел он в ночь.
Теперь он лежит, обнимая
корни дубовых рощ.»
«Крышу я делаю, крышу
из густой дубовой листвы.
Лежит он озера тише,
ниже всякой травы.
Его я венчаю мглою.
Корона ему под стать.»
«Как ему там под землею.»
«Так, что уже не встать.
Там он лежит с короной,
там я его забыл.»
«Неужто он был вороной.»
«Птицей, птицей он был.»
Намедни
Отец Аполлинарий на обедне
Читал божественную речь
О том, как в мире зло пресечь.
Лился и час, и два поток словес чудесных…
Он говорил: «Воззрите вы на птиц небесных,
Не сеют и не жнут,
И в житницы не собирают —
Лишь тем живут, что им ниспосылают
Святые небеса…»
Но тут
Мужик один в потертом армячонке,
Что возле клироса в сторонке
Стоял,
Вздохнул, затылок почесал
И молвил: «Так-то так, оно примерно…
Двистительно, где ж лучше жизнь найти!
Да только, господи, прости! —
Собачья это жизнь, ей-богу, верно!..
Не сеют, стало быть, не жнут,
А, почитай, до самой смерти
Навоз клюют!»
На веру не беря, друзья, проверьте
Сей вывод Мужика,
Поистине разительный,—
А я поставлю здесь пока
Знак вопросительный:
?
Снег кружится,
Снег ложится —
Снег! Снег! Снег!
Рады снегу зверь и птица
И, конечно, человек!
Рады серые синички:
На морозе мёрзнут птички,
Выпал снег — упал мороз!
Кошка снегом моет нос.
У щенка на чёрной спинке
Тают белые снежинки.
Тротуары замело,
Всё вокруг белым-бело:
Снего-снего-снегопад!
Хватит дела для лопат,
Для лопат и для скребков,
Для больших грузовиков.
Снег кружится,
Снег ложится —
Снег! Снег! Снег!
Рады снегу зверь и птица
И, конечно, человек!
Только дворник, только дворник
Говорит: — Я этот вторник
Не забуду никогда!
Снегопад для нас — беда!
Целый день скребок скребёт,
Целый день метла метёт.
Сто потов с меня сошло,
А крутом опять бело!
Снег! Снег! Снег!
Трудно дело птицелова:
Заучи повадки птичьи,
Помни время перелетов,
Разным посвистом свисти.
Но, шатаясь по дорогам,
Под заборами ночуя,
Дидель весел, Дидель может
Песни петь и птиц ловить.
В бузине, сырой и круглой,
Соловей ударил дудкой,
На сосне звенят синицы,
На березе зяблик бьет.
И вытаскивает Дидель
Из котомки заповедной
Три манка — и каждой птице
Посвящает он манок.
Дунет он в манок бузинный,
И звенит манок бузинный, —
Из бузинного прикрытья
Отвечает соловей.
Дунет он в манок сосновый,
И свистит манок сосновый, —
На сосне в ответ синицы
Рассыпают бубенцы.
И вытаскивает Дидель
Из котомки заповедной
Самый легкий, самый звонкий
Свой березовый манок.
Он лады проверит нежно,
Щель певучую продует, —
Громким голосом береза
Под дыханьем запоет.
И, заслышав этот голос,
Голос дерева и птицы,
На березе придорожной
Зяблик загремит в ответ.
За проселочной дорогой,
Где затих тележный грохот,
Над прудом, покрытым ряской,
Дидель сети разложил.
И пред ним, зеленый снизу,
Голубой и синий сверху,
Мир встает огромной птицей,
Свищет, щелкает, звенит.
Так идет веселый Дидель
С палкой, птицей и котомкой
Через Гарц, поросший лесом,
Вдоль по рейнским берегам.
По Тюрингии дубовой,
По Саксонии сосновой,
По Вестфалии бузинной,
По Баварии хмельной.
Марта, Марта, надо ль плакать,
Если Дидель ходит в поле,
Если Дидель свищет птицам
И смеется невзначай?
СКВОРЕЦ
Что ты сидишь такой чопорный, чинный,
Что не летаешь, не резвишься, скворушка:
Хвостик коротенькой, нос за то длинный,
Ножки высокия, пестрое перышко?
Вот для тебя муравьиныя кочки…
Будь же смелее, ведь здесь не гостиная!
Все настоящее—лес и кусточки….
Слышишь, как песня звучит соловьиная?
Что за погода сегодня! Как пышно
Дерево гибкия ветви развесило!
Ветер играет по листьям, и слышно,
Как межь собой они шепчутся весело.
Птицам небесным тепло и приятно….
Скворушке также приятно—по своему:
Вскочит на ветку, соскочит обратно.
Песни горланят пускай себе…. что ему?
Если другия безумствуют птицы, —
Чувство достоинства в нем не потеряно;
Радостям он полагает границы
И наслаждаться желает умеренно.
Птица, особой хвалы ты достойна!
Эдаких птиц по лесам и не видано!..
Но почему-жь ты умна и пристойна?
В комнатах вскормлена, в клетке воспитана…
И не изменишь ты светской привычки,
И сохранишь ты манеры учтивыя…
Нет, ты не то, что все прочия птички
Глупыя, дикия и шаловливыя.
Вон как играют! Высоко, высоко
В небе их стая нестройная носится!
В поле, в лесу, за рекою далеко
Слышится громкая разноголосица….
Под густыми под кустами протекает Тень-Река,
Ты побудь над ней ночами, в час как тают облака,
Загляни в нее очами, — в чем, спроси, твоя тоска.
Оттого ль, что вот, взглянувши, ты увидел свой двойник?
Оттого ль, что птица ночи, промелькнув, послала крик?
Оттого ли плачут очи, что, дрожа, шуршит тростник?
Отодвинься, — отраженье отодвинулось в воде,
Опрокинься, — и стремленье не к воде ушло, к звезде,
Разуверься, — птица ночи есть везде и все ж нигде.
Промелькнув над Тень-Рекою черно-бархатным крылом,
В гости к Солнцу улетела птица тьмы ночным путем,
Чтоб позвать к нам птицу-пламя и сменить печаль огнем.
И казавшийся зловещим расшуршавшийся тростник,
Под опаловой росою, как под ласкою поник,
Перед ним в воде трепещет ожемчуженный двойник.
За дневною Тень-Рекою тьма ночная далека,
Все ночное будь хоть вдвое, а растают облака,
И под Солнцем, как червонцем, золотится Тень-Река.
Скворушка, скворушка! Глянь-ко, как пышно
Дерево гибкие ветви развесило!
Солнце сверкает на листьях, и слышно,
Как меж собой они шепчутся весело.Что ж ты сидишь такой чопорный, чинный?
Что не летаешь, не резвишься, скворушка?
Хвостик коротенький, нос зато длинный,
Ножки высокие, пестрое перышко.Вскочишь на ветку, соскочишь обратно;
Смотришь лениво на листья зеленые;
Петь не поешь, а бормочешь невнятно,
Будто спросонья, слова заученные.Ты удивления, птица, достойна;
Этаких птиц на свободе не видано;
Очень уж что-то смирна и пристойна —
В клетке, знать, вскормлена, в клетке воспитана.Скворушка, скворушка, ты с непривычки
Чуешь на воле тоску и лишения;
Ты ведь не то, что все прочие птички,
Дружные с волею прямо с рождения.Вон как играют! Высоко, высоко
В небе их стая нестройная носится;
В поле, в лесу, за рекою далеко
Слышится звонкая разноголосица.
Птицы-анемоны появлялись в фиолетово-зеленом небе.
Внизу, под облаками, было море, и под ним на страшной
глубине — еще море, еще и еще море, и наконец
подо всем этим — земля, где дымили небоскребы
и на бульварах духовые оркестры тихо и отдаленно играли.
Огромные крепости показывались из облаков.
Башни, до неузнаваемости измененные ракурсом,
наклонялись куда-то вовнутрь, и там еще —
на такой высоте — проходили дороги.
Куда они вели? Узнать это казалось совершенно
невозможным.
И снова все изменилось. Теперь мы были в Голландии.
Над замерзшим каналом на почти черном небе летел
снег, а в порту среди черного качания волн
уходил гигантский колесный пароход, где худые
и старые люди в цилиндрах пристально
рассматривали странные машины высокого роста,
на циферблатах которых было написано —
Полюс.
Был я глупый тогда и сильный,
Всё мечтал я о птице синей,
А нашел её синий след —
Заработал пятнадцать лет:
Было время — за синий цвет
Получали пятнадцать лет!
Не солдатами — номерами
Помирали мы, помирали.
От Караганды по Нарым —
Вся земля как сплошной нарыв!
Воркута, Инта, Магадан!
Кто вам жребий тот нагадал?!
То нас шмон трясёт, а то цинга!
И чуть не треть ээка из ЦК.
Было время — за красный цвет
Добавляли по десять лет!
А когда пошли миром грозы —
Мужики — на фронт, бабы — в слёзы!
В жёлтом мареве горизонт,
А нас из лагеря да на фронт!
Севастополь, Курск, город Брест…
Нам слепил глаза жёлтый блеск.
А как жёлтый блеск стал белеть,
Стали глазоньки столбенеть!
Ох, сгубил ты нас, жёлтый цвет!
Мы на свет глядим, а света нет!
Покалечены наши жизни!
А может, дело всё в дальтонизме?!
Может, цвету цвет не чета,
А мы не смыслим в том ни черта?!
Так подчаль меня, друг, за столик,
Ты дальтоник, и я дальтоник.
Разберемся ж на склоне лет,
За какой мы погибли цвет!
Змей темно-желтый, чье дыханье — яд,
Чей смертоносен вечно-жадный взгляд,
Глядит, — и близ него дрожит блудница,
Волшебная и быстрая, как птица.
Он мучает, он жалит без конца,
Цвет жизни прогоняет он с лица,
Ее душа его душой могуча,
Шатается, качается, как туча.
Гаома желтый, выточи копье,
Пронзи мое глухое забытье,
Я, темный, жду, как крот, во мраке роясь,
Тебе Маздао дал плеядный пояс.
Гаома желтый, чистых мыслей друг,
Закуй меня в алмазно-твердый круг,
Направь свое оружье на блудницу,
Убей скорей уклончивую птицу.
Гаома желтый, сильный сын Земли,
Моей мольбе мучительной внемли,
Я падаю, я падаю, немея,
Скорей убей чудовищного змея.
«Что ты слышишь в горах?» ты спросила меня.
«Что ты слышишь в горах?» я спросил. «Расскажи мне сначала.»
«Пробужденье веселого летнего дня»,
Ты с улыбкою мне отвечала.
«Мелодичное пенье альпийских рожков,
И блеянье овец, и мычанье быков,
И журчанье ключей искрометных,
Над вершиной бесшумный полет облаков,
Пенье птиц, крики птиц перелетных…
Ну, а ты?»
И, задумавшись, я отвечал: —
«Нет, мне слышен не шепот, а ропот,
Ропот черной грозы, и раскатный обвал,
Точно демонов яростный топот,
Заблудившихся путников горестный крик,
Монотонно-гремящее эхо,
Человеческих воплей ответный двойник,
Звук чьего-то злорадного смеха.
И еще, что слышнее всех бурь и громов,
Что страшнее, чем звон долголетних оков
И тяжелые муки изгнанья: —
Это — сон вековых непробудных снегов,
Это — Смерти молчанье…»Год написания: без даты
И видел я: стемнели неба своды,
и облака прервали свой полет,
и времени остановился ход…
Все замерло. Реки умолкли воды.
Седой туман сошел на берега,
и, наклонив над влагою рога,
козлы не пили. Стадо на откосах
не двигалось. Пастух, поднявши посох,
оцепенел с простертою рукой,
взор устремляя ввысь, а над рекой,
над рощей пальм, вершины опустивших,
хоть воздух был бестрепетен и нем,
повисли птицы на крылах застывших.
Все замерло. Ждал чутко Вифлеем… И вдруг в листве проснулся чудный ропот,
и стая птиц звенящая взвилась,
и прозвучал копыт веселый топот,
и водных струй послышался мне шепот,
и пастуха вдруг песня раздалась!
А вдалеке, развея сумрак серый,
как некий Крест, божественно-светла,
звезда зажглась над вспыхнувшей пещерой,
где в этот миг Мария родила.
Смотрят наши: «Гитлер! Вона!»
«Что за шут!
С неба падает корона –
Парашют!»
«Уцепился за корону
Гитлер-пес».
«Вон какую к нам ворону
Черт принес!»
Ошарашенного гада
Жуть берет.
«Ай, не нада! Ай, не нада!» –
Он орет.
В страхе бельма гад таращит:
«Ой, беда!
Ой, меня корона тащит
Не туда!
Как убрать мне ноги, плечи
И живот?
Не такой желал я встречи,
Либер готт!
Дайте место, где я сяду
Без помех!»
Но в ответ раздался гаду
Грозный смех:
«Опускайся, медлить неча!
Дело – гут:
Где ни сядешь, будет встреча,
Как и тут!»
«Погляди кругом, ворона:
Все полки».
«Опускайся, вместо трона,
На штыки!»
(Строфы с однозвучными рифмами)
Загорелся луч денницы,
И опять запели птицы
За окном моей темницы.
Свет раскрыл мои ресницы.
Снова скорбью без границы,
Словно бредом огневицы,
Дух измученный томится,
На простор мечта стремится.
Птицы! птицы! вы — на воле!
Вы своей довольны долей,
Целый мир вам — ваше поле!
Не понять вам нашей боли!
День и ночь — не все равно ли,
Если жизнь идет в неволе!
Спойте ж мне, — вы на свободе, —
Песню о моем народе!
Солнце, солнце! ты — прекрасно!
Ты над миром ходишь властно
В тучах и в лазури ясной.
Я ж все вижу безучастно,
Я безгласно, я всечасно
Все томлюсь тоской напрасной —
Вновь увидеть край желанный!
Озари те, солнце, страны!
Ветер, ветер! ты, ретивый,
На конях взвиваешь гривы,
Ты в полях волнуешь нивы,
В море крутишь волн извивы!
Много вас! вы все счастливы!
Ветры! если бы могли вы
Пронести хотя бы мимо
Песнь страны моей родимой!
Светит снова луч денницы.
За окном щебечут птицы.
Высоко окно темницы.
Слезы виснут на ресницы.
Нет тоске моей границы.
Словно бредом огневицы,
Дух измученный томится,
На простор мечта стремится.
В вагоне тихо.
Люди спят давно.
Им право всем
На лучший сон дано.
Лишь я не сплю,
Гляжу в окно:
Вот птица
Ночная пролетает
Над рекой
Ночной.
Вот лес далекий шевелится.
Как девушку,
Я б гладил лес рукой.
Но нет лесов.
Уходит дальше поезд.
Мелькает степь.
В степи озер до тьмы.
Вокруг озер трава растет по пояс.
В такой траве когда-то мы
С веселым другом
На седом рассвете
Волосяные ставили силки —
И птиц ловили,
И, как часто дети,
Мы птиц пускали радостно с руки.
В вагоне тихо,
Люди спят давно.
Им право всем
На лучший сон дано.
Но только я
Сижу один, не сплю…
Смотрю на мир ночной —
Кругом темно.
И что я ни увижу за окном,
Я, как гончар, в мечтах
Сижу леплю.
Ветка в стакане горячим следом
прямо из комнат в поля вела,
с громом и с градом, с пролитым летом,
с песней ночною вокруг села.Запах заспорил с книгой и с другом,
свежесть изрезала разум и дом;
тщетно гремела улицы ругань —
вечер был связан и в чащу ведом.Молния молча, в тучах мелькая,
к окнам манила, к себе звала:
«Миленький, выйди! Не высока я.
Хочешь, ударюсь о край стола?! Миленький, вырвись из-под подушек,
комнат и споров, строчек и ран,
иначе — ветром будет задушен
город за пойманный мой майоран! Иначе — трубам в небе коптиться,
яблокам блекнуть в твоем саду.
Разве не чуешь? Я же — жар-птица —
в клетку стальную не попаду! Город закурен, грязен и горек,
шелест безлиствен в лавках менял.
Миленький, выбеги на пригорок,
лестниц не круче! Лови меня!»Блеском стрельнула белее мела
белого моря в небе волна!..
Город и говор — всё онемело,
всё обольнула пламенней льна.Я изловчился: ремень на привод,
пар из сирены… Сказка проста:
в громе и в граде прянула криво,
в пальцах шипит — перо от хвоста!
Сегодняшний день ничего не меняет.
Мы быстро лысеем. Медленно пьем.
Сегодня на улице жутко воняет.
Откуда-то здорово тащит гнильем.
Мы снимем штаны, но останемся в шляпах.
Выключим свет, но раздуем огонь.
На улице — резкий удушливый запах.
Скажите, откуда взялась эта вонь?
Мне кажется, где-то протухло большое яйцо…
Нелепо все то, что нам может присниться,
Но мы разрешали друг Другу мечтать.
Мы ждали появления невиданной птицы,
Способной красиво и быстро летать.
Казалось, что сказка становится былью,
А все остальное — смешно и старо,
Что птица расправит могучие крылья,
И, может быть, сверху уронит перо.
Весь мир удивится пернатому чуду.
Весь мир изумленно поднимет лицо… Теперь этот запах буквально повсюду.
Теперь этот запах решительно всюду.Похоже, что где-то протухло
большое яйцо.
Строй ступеней весь измерен,
Долгим зовом стонет медь.
Я пришел, обету верен,—
Победить и умереть.
Черной грудью злобно дышит
Неба траурный покров.
Там, внизу, — прибой колышет
Гребни пенные валов.
Опущу спокойно вежды,
Руки бледные простру.
Буря рвет мои одежды,
Плащ мой бьется на ветру.
Змеи туч ползут над башней.
Вольно дышится груди,
Все, чем жил, — как сон вчерашний,
Все осталось позади.
Черной птицей, черной птицей
Что-то сумрак прочертит.
Дрогнув, месяц бледнолицый
Мертвый взор свой отвратит.
Только волны в час последний,
Разбиваясь о скалу,
Возгласят еще победней
Дерзновенному хвалу.
Строй ступеней мной измерен,
Вещим звоном стонет медь,
Я пришел, обету верен,
Победить и умереть.
Во зеленыим саду, в сновиденной я мечте,
Птица райская поет на превышней высоте,
Птица райская велит быть в любовной чистоте.
Говорит она про наш неокованный закон,
Говорит она, поет, что раскрылся Небосклон,
И как будто бы звонит, и узывчив этот звон.
На престоле, в высоте, светлый Ангел наших встреч,
В золоту трубит трубу, золотой он держит меч,
Воссиянием своим он ведет с очами речь.
Посылает он лучи на зеленые луга,
Он велит волнам морским восходить на берега,
Он велит волнам морским оставлять там жемчуга.
Он сияет для очей ярче Утренней Звезды,
Он дает тепло лучей для продольной борозды,
В изумруды и в рубин одевает он сады.
Птица райская поет, и трубит огонь-труба,
Говорит, что мир широк и окончена борьба,
Что любиться и любить — то вершинная судьба.
Нет! При распре духа с телом,
Между верою и знаньем,
Невозможно мне быть целым,
Гармоническим созданьем. Спорных сил разорван властью,
Я являюсь, весь в лоскутьях,
Там и здесь — отрывком, частью,
И теряюсь на распутьях. Полн заботами с рассвета
О жилище да о хлебе
Слышу голос: ‘Брось все это!
Помышляй о божьем деле! ‘ Там внушает мне другое
Наших знаний окаянство:
Небо! … Что оно? Пустое
Беспредельное пространство. Там, быть может, все нелепо,
Как и здесь! А тут иное
Вновь я слышу: ‘Веруй слепо
И отвергни все земное! Божьих птиц, что в небе реют.
Кормит госпола десница:
Птицы ж те не жнут не сеют’.
Это так — да я не птица. Воробья хранит всевышний;
Воробей на ветку сядет
И клюет чужие вишни;
Клюнь-ка смертный: скажут крадет Вот, терплю я все лишенья,
Жесткой все иду дорогой,
Дохожу до наслажденья —
Говорят: ‘Грешно; не трогай! Смерть придет — и что здесь больн,
Там тебе отрадой станет’.
Так!.. Да думаю невольно:
А как смерть меня обманет?