И птица от меня летела по Вселенной,
Когда я замолчал на темной высоте.
Внизу крутился вал, дробился, многопенный,
И птица от меня летела по Вселенной,
Непобедимая в крылатой красоте.
Мелькали корабли, как тени в тусклом свете,
Поднявши стержни мачт и зыбя паруса.
На каждом корабле бледнели старцы-дети,
И всюду брат с сестрой, сквозь сон тысячелетий,
Играли в поцелуй, в цветке была оса.
Все было сказано. Кто хочет, будет пленный.
Кто хочет, примет страх чрез Царскую Печать,
И будет враг Земли, и будет враг Вселенной.
Но вал к скале придет, и брызнет сказкой пенной.
И буду я стоять. И думать. И молчать.
Босые, в одежде короткой,
Два дачные мальчика шли
С улыбкою милой и кроткой,
Но злой разговор завели.
— Суровских не видно здесь лавок.
Жуков удалось наловить,
Боюсь, не достанет булавок,
А папу забыл попросить. —
— Хотел бы поймать я кукушку
И сделать кукушкин скелет,
А то подарили мне пушку,
Скелета же птичьего нет. —
— Да сделать приятно скелетик,
Да пушкою птиц не набьешь.
Мне тетя сказала: Букетик
Цветов полевых принесешь. —
— Ну, что Же, нарвем для забавы,
Хоть это немножко смешно. —
— Смотри — ка, вон там, у канавы,
Вон там, полевее, пятно. —
— Вон скачет, какая-то птица.
— О, птица! А как ее звать?
Сорока? — Ворона. — Синица —
И стали камнями швырять.
Шел я лесом по тропинке,
Недалеко от реки.
Мне показывали спинки
Убегавшие жуки.
Ветки тонкие скрипели,
Гнулись медленно к земле,
И повсюду птицы пели:
Лю-лю-лю и ле-ле-ле!
Видел я — река струится.
Под ногой тепла земля.
И везде кричали птицы:
Лю-лю-лю и ля-ля-ля!
Рыбы в речке тихо плыли,
Тучи по небу ползли,
Птицы всюду говорили:
Ля-ля-ля и ли-ли-ли!
Ветры в поле пробегали,
Травы тихо шевеля.
Всюду птицы щебетали:
Ле и ли и лю и ля!
Я подумал: сколько птичек,
Сколько разных голосов!
Жаль, не знаю их привычек,
Жаль, не знаю птичьих слов.
Дай попробую я тоже,
Ле и ли и ля кричать:
Птички мне в ответ, быть может,
Станут хором отвечать.
Ле и ли и ля кричать:
Птички мне в ответ, быть может,
Станут хором отвечать.
Чтобы птички отвечали,
Крикну громко и легко…
Крикнул — Птички замолчали
И умчались далеко.
Когда рабочий, хлебороб,
забыв про молот и про пашню,
крушит штыком свой день вчерашний,
какую песнь скворец поет? Горюет птица, что птенцы —
в кусте горящем, плачет птица,
в крапивном семени гнездится,
чтоб не перевелись скворцы. Воитель, сокрушив отца,
лелеет хлеб в ладони темной
и мучится, как зверь бездомный,
что — вот! — не покормил певца. Потомок более всего
скорбит у певческого праха:
ему рабочий или пахарь
как бы не стоят ничего. Скворец — живой земли певец.
Он смерти песню петь не станет.
Ни жить, ни петь уж не заставит
его ни стронций, ни свинец.
Когда задумавшись сижу я у огня,
И взгляд рассеянно скользит поверх страницы,
Виденье странное преследует меня:
Я думаю о том, как умирают птицы?
Мне представляется ряд опустелых гнезд,
Качаемых во мгле порывом урагана,
И лес безлиственный под ризою тумана…
Куда деваются малиновка и дрозд,
Замерзшие зимой? В лесу, с возвратом лета
Никто не находил погибших птиц скелета, —
И та же мысль меня преследует опять:
Где прячутся они затем, что б умирать?..
1894 г.
Мы вольные птицы, мы дважды рожденные,
Для жизни, и жизни живой.
Мы были во тьме, от Небес огражденные,
В молчаньи, в тюрьме круговой.
Мы были как бы в саркофагной овальности,
Все то же, все то же, все то жь.
Но вот всколыхнулась безгласность печальности,
Живу я — мой друг — ты живешь.
Мы пьяность, мы птицы, мы дважды рожденные,
Нам крылья, нам крылья даны.
Как жутко умчаться в провалы бездонные,
Как странно глядеть с вышины.
Если ночью, при Луне,
Спишь, — как дух иди ко мне.
Птица, крылья разверни,
Дымка, стань в моей тени.
Куры сядут на насест,
Много в мире есть невест.
Столько в мире есть невест,
Сколько дней и сколько мест.
Эй, петух, скорее клюй,
Столько зерен, сколько струй.
Мир построен весь из струй,
Дай мне, радость, поцелуй.
Каждой двери слушай скрип,
Птице молви: Цып, цып, цып.
С сердцем хочешь воевать, —
К сердцу вблизь, и сердце хвать.
От гор исходит вдохновенье,
В них многозве́зден ход ночей.
В снегах молчанье откровенья, —
Будь верен Родине своей.
Вершины манят в отдаленье,
В уступах пенится ручей.
Забросив брызги влаги в пенье, —
Будь верен Родине своей.
От птицы к птице — устремленье,
Восторг души — разрыв цепей.
Любя острийный миг боренья, —
Будь верен Родине своей.
Ты с детства знал орлов паренье,
И долгий говор журавлей.
Так не меняй предназначенья, —
Будь верен Родине своей.
Есть серая птица морская с позорным названьем — глупыш.
Летит она вяло и низко, как будто бы спит, — но, глядишь,
Нависши уродливым телом над быстро сверкнувшей волной,
Она увлекает добычу с блестящей ее чешуей.
Она увлекает добычу, но дерзок, красив, и могуч,
Над ней альбатрос длиннокрылый, покинув возвышенность туч,
Как камень, низринутый с неба, стремительно падает ниц,
При громких встревоженных криках окрест пролетающих птиц.
Ударом свирепого клюва он рыбу швырнет в пустоту
И, быстрым комком промелькнувши, изловить ее налету,
И, глупую птицу ограбив, он крылья расправит свои,
И виден в его уже клюве блестящий отлив чешуи. —
Морской и воздушный разбойник, тебе я слагаю свой стих,
Тебя я люблю за бесстыдство пиратских порывов твоих.
Вы, глупые птицы, спешите, ловите сверкающих рыб,
Чтоб метким захватистым клювом он в воздухе их перешиб!
Возьмите все — не пожалею!
Но одного не дам я взять —
Того, как счастлив был я с нею,
Начав любить, начав страдать!
Любви роскошные страницы —
Их дважды в жизни не прочесть,
Как стае странствующей птицы
На то же взморье не присесть.
Другие волны, нарождаясь,
Дадут отлив других теней,
И будет солнце, опускаясь,
На целый, длинный год старей.
А птицам в сроки перелетов
Придется убыль понести,
Убавить путников со счетов
И растерять их по пути...
Я строил замок надежды. Строил-строил.
Глину месил. Холодные камни носил.
Помощи не просил.
Мир так устроен:
была бы надежда — пусть не хватает сил.
А время шло. Времена года сменялись.
Лето жарило камни. Мороз их жег.
Прилетали белые сороки — смеялись.
Мне было тогда наплевать на белых сорок.
Лепил я птицу. С красным пером. Лесную.
Безымянную птицу, которую так люблю.
«Жизнь коротка. Не успеешь, дурак…»
Рискую.
Женщина уходит, посмеиваясь.
Леплю.
Коронованный всеми празднествами, всеми боями,
строю-строю.
Задубела моя броня…
Все лесные свирели, все дудочки, все баяны,
плачьте,
плачьте,
плачьте
вместо меня.
Мы ходили, мы гуляли в изумрудном во саду,
Во саду твоем зеленом мы томилися в бреду.
Мы глядели, как, зардевшись, расцветает нежный сад,
Мы хотели, чтоб скорее был нам спелый виноград.
Мы молили, искушали, вопрошали мы Судьбу,
Мы с дрожанием трубили в живогласную трубу.
Мы звонили, и звенели в Небесах колокола,
И была над нами в ветках Птица райская светла.
И потом мы утешались за дубовым за столом,
Пили, ели, прохлаждались, не заботясь ни о чем.
И потом мы пожелали, чтобы ум совсем исчез,
Мы манили и сманили Птицу райскую с Небес.
И потом мы перестали говорить: «А что потом?»
Гусли звонко в нас рыдали, поцелуйный был наш дом.
В трактире кто-то как увидел попугая,
И захотел ево поесть.
Дает трактирщику пречудно странну весть,
Ево гораздо испугая,
И говорит ему, пожалуй государь,
Мне ету птаху ты изжарь:
Не говорил о том гораздо он пространно;
Однако ето странно,
Такую птицу печь,
И мудрена та речь;
Однако заплатить хотел тот гость довольно.
А денежка мана,
Чево не делает на свете сем она?
Убили птицу,
Как будто воробья, дрозда, или синицу.
Гость,
Одну отрезал кость.
Поел, погрыс, за ту копейку дал он спицу,
И за один ему мясца он дал кусок,
Хотя и выжал весь у мяса повар сок.
Цена мала, у той вкус птицы не высок.
Гость мяса етова накушався не треснет,
Однако попугай убитый не воскреснет.
Ты помнишь, что было тогда,
Как всюду ручьи бушевали
И птиц косяками стада
На север, свистя, пролетали, И видели мы средь ветвей,
Еще не укрытых листами,
Как, глазки закрыв, соловей
Блаженствовал в песне над нами.К себе зазывала любовь
И блеском и страстью пахучей,
Не только весельем дубов,
Но счастьем и ивы плакучей.Взгляни же вокруг ты теперь:
Всё грустно молчит, умирая,
И настежь раскинута дверь
Из прежнего светлого рая.И новых приветливых звезд
И новой любовной денницы,
Трудами измучены гнезд,
Взалкали усталые птицы.Не может ничто устоять
Пред этой тоской неизбежной,
И скоро пустынную гладь
Оденет покров белоснежный.6 сентября 1885
У дедушки Дерева
Добрые руки —
Большие
Зелёные
Добрые руки…
Какая-то птица
В руках суетится.
Какая-то птица
На плечи садится.
Дедушка Дерево — славный такой —
Белку качает большущей рукой…
Жучище примчался,
И сел,
И качался,
И всё восхищался,
и всё восхищался.
Стрекозы примчались
И тоже качались.
И мошки примчались,
И мошки качались.
И все свиристели
В пуховой постели
Смеялись, качались,
Качались, свистели!
Дедушка Дерево пчёл подхватил
И на ладони свои усадил….
У дедушки Дерева добрые руки —
Большие
Зелёные
Добрые руки…
Наверно, их сто…
Или сто двадцать пять…
Чтоб всех покачать!
Чтоб всех покачать!
(Газелла)
В ту ночь нам птицы пели, как серебром звеня,
С тобой мы были рядом, и ты любил меня.
Твой взгляд, как у газели, был вспышками огня,
И ты газельим взглядом всю ночь палил меня.
Как в тесноте ущелий томит пыланье дня,
Так ты, маня к усладам, всю ночь томил меня.
Злой дух, в горах, у ели, таится, клад храня.
Ах, ты не тем ли кладом всю ночь манил меня?
Минуты розовели, с востока тень гоня.
Как будто по аркадам ты вел, без сил, меня.
Пусть птицы мне звенели, что близко западня:
В ту ночь любовным ядом ты отравил меня!
На комод уселась к нам
Глиняная птица
И глядит по сторонам:
«Чем бы поживиться?»
Будто круглые очки,
У нее глазищи,
И глотает пятачки
Птица вместо пищи.
Опустил монету,
Был пятак — и нету!
Стала хищная сова
Предъявлять свои права.
Я хотел купить значок
Другу к именинам.
Звяк! — остался пятачок
В животе совином.
Даже деньги на автобус
Я в совиную утробу
Для чего-то опустил,
Опустил и загрустил.
А сова глядит, хохочет,
Изогнула нос крючком.
Для нее теперь охочусь
Я за каждым пятачком.
Завтра мамино рожденье —
За подарком не бегу,
На подарок нету денег,
Их в копилке берегу.
Я разбил эту сову,
Хорошо опять живу!
Дитя столицы, с юных дней
Он полюбил её движенье,
И ленты газовых огней,
И шумных улиц оживленье.Он полюбил гранит дворцов,
И с моря утром ветер влажный,
И перезвон колоколов,
И пароходов свист протяжный.Он не жалел, что в вышине
Так бледно тусклых звезд мерцанье,
Что негде проливать весне
Своих цветов благоуханье; Что негде птицам распевать,
Что всюду взор встречал границы, —
Он был поэт и мог летать
В своих мечтах быстрее птицы.Он научился находить
Везде поэзию — в туманах,
В дождях, не устающих лить,
В киосках, клумбах и фонтанахПоблекших городских садов,
В узорах инея зимою,
И в дымке хмурых облаков,
Зажженных зимнею зарею…
Как птицы очковой змеей очарованы,
Поднять мы не смеем измученных рук,
И, двое, железами давними скованы,
Мы сносим покорно медлительность мук.
Всегда предо мною улыбка поблекшая
Когда-то горевших, как пурпуром, губ.
Ты никнешь в оковах, сестра изнемогшая,
И я неподвижен, как брошенный труп.
Привстать бы, сорвать бы оковы железные,
И кольца и цепи! и вольными вновь
Бежать в дали синие, в сумерки звездные,
Где ставит алтарь свой меж сосен Любовь!
Со смехом упасть там на мхи потемневшие,
Объятья святые, как детям, сплести, —
Забыть эти муки, как сны отлетевшие,
Как камни на прежнем, пройденном пути!
Я знаю, исчезнет тоска нестерпимая
При веяньи первом прохлады лесной,
И снова ты станешь былая, любимая,
И я на колени склонюсь пред тобой!
Но воля бессильна, как птица бескрылая,
И залиты руки тяжелым свинцом.
Ты никнешь, в слезах, ненавистная, милая,
В оковах железных мы никнем вдвоем…
Неужели птицы пели,
Без пальто гуляли мы?
Ранний март в конце апреля
Давит призраком зимы.Холод неба, зябкость улиц,
Ночь без бодрости и сна…
Что-то слишком затянулась
Нынче ранняя весна.Как тот призрак с места сдвинуть,
Заблистать в лучах реке?
Мир в пути застрял — и стынет
От тепла невдалеке.Это всё — каприз природы,
Шутки солнечных лучей…
Но в родстве с такой погодой
Для меня весь ход вещей.Все, с чего гнетет усталость,
Все, что мне внушало злость,
Тоже кончилось, осталось
И торчит, как в горле кость.В светлых мыслях — жизнь иная,
Сам же — в этой дни влачу:
Что-то вижу, что-то знаю,
Чем-то брежу — и молчу.Словно виден свет вершины,
А вокруг все та же мгла.
Словно впрямь — застрял, и стыну
На ветру,
вблизи тепла.
Я мыслью прохожу по всем мирам,
Моя свеча пред каждою иконой.
Но, если лес кругом шумит зеленый,
Я чувствую, что это лучший храм.
Я прохожу неспешно по горам,
В них каждый камень — истукан точеный.
Не райской птицей, а простой вороной
Я иногда ведо́м к высоким снам.
Звук карканья неловкой серой птицы
Неопытен в разряде звуковом,
Но даже в нем есть песня и псалом.
Чернильной краской вброшен я в страницы
Блестящие. И чую гулкий гром,
Когда чуть вьется дымка от криницы.
Теперь всё чаще чувствую усталость,
всё реже говорю о ней теперь.
О, помыслов души моей кустарность,
весёлая и тёплая артель.
Каких ты птиц себе изобретаешь,
кому их даришь или продаёшь,
и в современных гнёздах обитаешь,
и современным голосом поёшь?
Вернись, душа, и пёрышко мне вынь,
пускай о славе радио споёт нам.
Скажи, душа, как выглядела жизнь,
как выглядела с птичьего полёта?
Покуда снег, как из небытия,
кружит по незатейливым карнизам,
рисуй о смерти, улица моя,
а ты, о птица, вскрикивай о жизни.
Вот я иду, а где-то ты летишь,
уже не слыша сетований наших.
Вот я живу, а где-то ты кричишь
и крыльями взволнованными машешь.
Нас не обманешь божьим раем:
Бессмертья нет, — мы это знаем.
Но все ль развеется в былом?
Наследственность бессмертной птицей
Влюбленным на плечи садится
И осеняет их крылом.
Нет, дело не в портретном сходстве, —
Вся жизнь твоя бросает отсвет
В далекий день, в грядущий род.
Она души твоей чертами,
Она делами и мечтами
В твоих потомках оживет.
Самой природой ты допущен
В мир предстоящий, настающий,
И от тебя зависит он.
Пусть не расчетливостью черствой, —
Пусть добротою и упорством
Ты в ком-то будешь отражен.
Знай: мы в забвение не канем,
Как в пропасть падающий камень,
Как пересохшая река.
Наследственность бессмертной птицей
Влюбленным на плечи садится,
Зовет в грядущие века.
Раздобыл где-то молодой ленивый Грач пару белых перчаток.
Кое-как натянул их на лапки и задрал клюв:
— Вот я какой!..
Полетели утром птицы на работу: жучков, паучков и мошек в лесах и на полях собирать.
Грач дома остался.— Летим с нами! — кричали птицы, пролетая мимо.
— Летите, летите! — отвечал им Грач. — Разве вы не видите, что я в белых перчатках? Не могу же я их замарать! Наработались птицы в лесах и на полях, сами досыта наелись, прилетели домой птенцов кормить.
— А мне? — крикнул Грач. — Накормите меня! Я голодный! Весь день ничего не ел!
— Как же ты будешь есть в белых перчатках? Ты их запачкаешь!
— А вы мне прямо в рот кладите — я буду жевать!
— Ну нет! — отвечали птицы. — Ты уже давно не птенчик! Ты уже носишь белые перчатки!
Разлетелись птицы по своим гнездам, перед сном песни пропели и легли спать.
А Соловей-соловушка, так тот даже ночью пел — так славно он потрудился за день.
Только Грач да старый Филин не спали. Филин мышей ловил, а Грач в гнезде ворочался.
Ворочался, ворочался, а потом взял и съел одну белую перчатку.
Голод — не тетка!
Густых кудрей откинув волны,
Закинув голову назад,
Бросает Сирин счастья полный,
Блаженств нездешних полный взгляд.
И, затаив в груди дыханье,
Пери? стый стан лучам открыв,
Вдыхает всё благоуханье,
Весны неведомой прилив…
И нега мощного усилья
Слезой туманит блеск очей…
Вот, вот, сейчас распустит крылья
И улетит в снопах лучей!
Другая — вся печалью мощной
Истощена, изнурена…
Тоской вседневной и всенощной
Вся грудь высокая полна…
Напев звучит глубоким стоном,
В груди рыданье залегло,
И над ее ветвистым троном
Нависло черное крыло…
Вдали — багровые зарницы,
Небес померкла бирюза…
И с окровавленной ресницы
Катится тяжкая слеза…
— Что ты делал, где ты был
За туманами могил?
— Нет могил. Могила — дверь.
Был я птица, был я зверь.
— Был ты птицею какой?
Добрый был ты или злой?
— Был я волк, и заяц бел,
В Небе жаворонком пел.
— А потом? А что потом?
Где ты шел? Каким путем?
— В разном был, всего вкусил.
Через двери проходил.
— А потом? А что потом?
Мы с тобой куда идем?
— Без конца по Бытию.
Видишь: песни я пою.
Жить домом, говорят, — нельзя без кошек быть.
Домашняя нужна полиция такая
Не меньше, как и городская:
Зло надобно везде стараться отвратить.
И взяли кошку в дом, чтобы мышей ловить.
И кошка их ловила.
Хозяйка дому, должно знать,
Птиц разных при себе держать
Любила.
Какой-то в кошку бес вселился, что с мышей
Она на птичек напустила
И вместе наряду с мышами их душила.
За это ремесло свернули шею ей:
«Ты в дом взята была, — хозяйка говорила, —
Не птиц ловить — мышей».
Гусли непрестанныя,
Ласково желанныя,
Тешат райских птиц.
Трубы живогласныя,
Страстныя и властныя,
Манят тело ниц.
После одиночества,
Слушая пророчества
Братьев и сестер,
Мы кругообразными
Тешимся соблазнами,
И сверкает взор.
Мы как птицы носимся,
Друг ко другу просимся,
Друг ко другу льнем.
Пляшем, разомлелые,
И рубахи белыя
Как мятель кругом.
В вихре все ломается,
Вьется, обнимается,
Буйность без конца.
Посолонь кружение,
С Солнцем наше мление,
Солнечны сердца.
О, подобно саванам,
Светит эта слава нам,
Пляшет вертоград.
И как Месяц бледны мы,
И как он победны мы,
Слитные—горят.
Солнце вспыхнуло. Подобен луч мечу.
На лихом коне лечу, лечу, лечу.
Степь звенящая. И нет нигде станиц.
Птиц ли хочется? Как много в мире птиц.
Зверь ли яростный безстрашнаго зовет?
Мчи скорей к нему. Вперед, вперед, вперед.
Конь мой огненный. Нет равнаго ему.
Он промчал меня сквозь бархатную тьму.
Видит за сто верст. Ушами сторожит.
И как жизнь сама, бежит, бежит, бежит.
Конь мой знающий. Узда его звезда.
Не споткнется, не падет он никогда.
Я куда с конем? Хоть знаю, умолчу.
Степь изведать всю хочу, хочу, хочу.
Гусли непрестанные,
Ласково желанные,
Тешат райских птиц.
Трубы живогласные,
Страстные и властные,
Манят тело ниц.
После одиночества,
Слушая пророчества
Братьев и сестер,
Мы кругообразными
Тешимся соблазнами,
И сверкает взор.
Мы как птицы носимся,
Друг ко другу просимся,
Друг ко другу льнем.
Пляшем, разомлелые,
И рубахи белые
Как метель кругом.
В вихре все ломается,
Вьется, обнимается,
Буйность без конца.
Посолонь кружение,
С Солнцем наше мление,
Солнечны сердца.
О, подобно саванам,
Светит эта слава нам,
Пляшет вертоград.
И как Месяц бледны мы,
И как он победны мы,
Слитные — горят.
Из острогов, из затворов,
От косых холодных взоров,
От напрасных разговоров, —
Улети.
Птицей вольной, птицей белой,
Из темницы застарелой,
Унесись на подвиг смелый, —
Есть пути.
В миг один свершится диво,
И свободно и красиво
Засияет луг и нива, —
Захоти.
Пленным — крючья, пленным — пилья,
Но мечтой умножь усилья,
Вот растут, белеют крылья, —
Что ж, лети.
Камень тяжкий отвалился,
Душный свод тюрьмы раскрылся,
Прахом твой порог затмился, —
Отмети.
Будь же с нами, с голубями,
В голубом воздушном храме,
Мы помчимся облаками, —
Улети.
Не грозовая туча темная
Из синих гор подымается,
Собирается рать хоробрая,
Стая дружная соколиная.
Не для игрища, разгульных потех
Ясны соколы послетелися,
Крылья быстрые порасправили,
Клювы острые понаточили.
Полетят они по родной земле
Вдоль и поперек тучей-бурею,
Будут бить, клевать Птицу черную,
Что мешает жить вольной пташечке.
Не страшит их бой с лютым ворогом,
Не смущают их козни вражии,
Не одни летят, поводырь ведет —
ГАМАЮН-вещун, птица мудрая.
Берегись же ты, птица черная,
Не дадут тебе больше властвовать,
Не спасут тебя твои хитрости,
Разобьет тебя стая дружная.
И настанет день, не далек той час,
Когда вольно жить будут соколы,
Не боясь орлов, злых насильников,
Закружат они по поднебесью.
Земля сама себя глотает
И, тычась в небо головой,
Провалы памяти латает
То человеком, то травой.Трава — под конскою подковой,
Душа — в коробке костяной,
И только слово, только слово
В степи маячит под луной.Почиет степь, как неживая,
И на курганах валуны
Лежат — цари сторожевые,
Опившись оловом луны.Последним умирает слово.
Но небо движется, пока
Сверло воды проходит снова
Сквозь жесткий щит материка.Дохнет репейника ресница,
Сверкнет кузнечика седло,
Как радугу, степная птица
Расчешет сонное крыло, И в сизом молоке по плечи
Из рая выйдет в степь Адам
И дар прямой разумной речи
Вернет и птицам и камням.Любовный бред самосознанья
Вдохнет, как душу, в корни трав,
Трепещущие их названья
Еще во сне пересоздав.
Я болен любовью
К поэтам старинным,
Их Грузия с кровью
Своею слила…
Они распевали в саду соловьином,
Писали стихи над лукою седла.И пели они, как дожди, как буруны,
Как тысячи птиц под немой
Высотой,
И были легки и упруги
Их струны,
И хриплой натуги
Не ведал их строй.В пожары ль, в сраженья ли, в мор ли великий
Все так же по силе
Их песня свежа…
Вот Гурамишвили,
Веселый Бесики,
Вот Шота и тогровокожий Важа.Стихи их, как полые воды…
Как реки,
Они оросили родную страну…
Они в озареньи
На годы,
На веки,
Забвенья
Не зная, у смерти в плену.Мы слышим из черной
Могилы их трели,
Их клекот нагорный —
Уже неживых…
Навек они птицами в звездах
Засели
На гнездах,
Сплетенных из струн золотых.
«Кто они, скажи мне, птица,
Те двенадцать вкруг стола?
Как на их земные лица
Тень иного налегла?»
«Это я в узорной башне
Заточила души их,
Их сознаний звук всегдашний
Сочетала в звонкий стих.
Это я дала червонцам
Тусклый блеск, холодный яд.
И подсолнечники к солнцам
Обращенные стоят.
Я язык дала их знакам,
Их речам бессвязным смысл,
Им дала упиться мраком
Тайных символов и числ.
Я — мечта, но лишь качну я
Черно-синее крыло,
След святого поцелуя —
Тень им ляжет на чело.
Непостижна и незрима,
Я храню сомкнутый круг.
Не иди, безумец, мимо,
Будь со мной и будь мне друг!»
И, дрожа крылами, птица
Взором верных обвела,
И покрылись тенью лица,
Все двенадцать вкруг стола.