Дедал
Мой сын! мой сын! будь осторожен,
Спокойней крылья напрягай,
Под ветром путь наш ненадежен,
Сырых туманов избегай.
Икар
Отец! ты дал душе свободу,
Ты узы тела разрешил.
Что ж медлим? выше! к небосводу!
До вечной области светил!
Дедал
Мой сын! Мы вырвались из плена,
Но пристань наша далека:
Под нами — гривистая пена,
Над нами реют облака…
Икар
Отец! Что облака! Что море!
Удел наш — воля мощных птиц:
Взлетать на радостном просторе,
Метаться в далях без границ!
Дедал
Мой сын! Лети за мною следом,
И верь в мой зрелый, зоркий ум.
Мне одному над морем ведом
Воздушный путь до белых Кум.
Икар
Отец! К чему теперь дороги!
Спеши насытить счастьем грудь!
Вторично не позволят боги
До сфер небесных досягнуть!
Дедал
Мой сын! Не я ль убор пернатый
Сам прикрепил к плечам твоим!
Взлетим мы дважды, и трикраты,
И сколько раз ни захотим!
Икар
Отец! Сдержать порыв нет силы!
Я опьянел! я глух! я слеп!
Взлетаю ввысь, как в глубь могилы,
Бросаюсь к солнцу, как в Эреб!
Дедал
Мой сын! мой сын! Лети срединой,
Меж первым небом и землей…
Но он — над стаей журавлиной,
Но он — в пучине золотой!
__________
О юноша! презрев земное,
К орбите солнца взнесся ты,
Но крылья растопились в зное,
И в море, вечно голубое,
Безумец рухнул с высоты.
1 апреля 1908
— Скажи мне, родная, дай сыну ответ:
увижу ль отца? Иль в живых его нет?
Молчишь ты, и даже не скажешь кто он?
А нынче мне чудный привиделся сон.
Мне снилось, что был мой отец королем…
Скажи хоть одно мне: куда мы идем?
Блуждаем в степи мы, скрываясь от всех.
Где темные рощи? Там пляски и смех,
там песни звучали! Туда бы опять…
Опять бы я горы хотел увидать.
Скажи, где отец мой? Скажи мне, кто он?
А я расскажу тебе чудный свой сон.
Мне радуга снилась, на выси двух гор
она опиралась. И будто мой взор —
над нею отца в облаках различил.
Свободно и гордо он в небе царил:
Корона была золотая на нем,
и ангелы Божьи летали кругом.
Он мне улыбался, кивал с облаков…
Отрадных таких я не видывал снов!»
— «Какие тут сны! Замолчи ты, глупец!
Из Венгрии мы. Там повешен отец.
Был горд, как король он, и в час роковой
он духом не пал, не поник головой.
Добычею птиц, незарытый, он стал…
В те дни у меня ты под сердцем лежал!
Ну, что побледнел? Что дрожишь ты, сынок?
Иди же, иди! Еще путь наш далек.»
А. Плещеев.
Сквозит осенний месяц
Из тучи бледным лучом.
У кладбища одиноко
Стоит пасторский дом.
Мать библию читает,
Сын тупо на свечку глядит,
Зевается дочери старшей,
А младшая говорит:
«О боже, какая скука!
Не видишь здесь ничего.
Одно у нас развлечение —
Когда хоронят кого».
Читая, мать отвечает:
«Да что, лишь четвертый мертвец
К нам прибыл, с тех пор как в могилу
Зарыт у церкви отец».
Зевает старшая: «С вами
Я здесь голодать не хочу.
Я завтра же к графу отправлюсь,
К влюбленному богачу».
Хохочет сын во все горло:
«Охотники здесь у нас
Умеют золото делать,
Научат меня хоть сейчас».
В лицо изможденное сына
Швыряет библию мать:
«Так ты, нечестивец проклятый,
Разбойником хочешь стать?»
Послышался стук в окошко,
Рукою кто-то грозит:
В пасторской черной одежде
Покойник отец стоит.
Два в бабки мальчика играли:.
И бабки заорали:
К войне за бабки собрались,
И подрались.
Когда рабятки подурили;
Довольно, чтоб отцы рабяток пожурили:
Или с отеческой грозой,
Посекли их лозой;
То чадолюбие отцам не то твердило;
Оно болванов разсердило.
И думают они: вот то дитя мое,
А то твое;
И следственно мое мне мило.-
Твое постыло.
И чтут судящия родители устав,
Из книги самой знатной,
Хотя и непечатной,
Кто мне миляй, так тот и прав.
Один взял мальчика чужова,
Другой другова:
Тот выдрал пук волос и подписал указ,
Крича: не трогай нас.
Другой, не говоря ни слова,
У мальчика вон вышиб глаз.
За гривы и отцы друг у друга берутся.
Судьи дерутся:
Хоть были на суде не сходны в голосахъ;
Однако сходно трутся,
И руки одново их мненья в волосах.
Друг друга плотно жали:
Соседы прибежали.
Взбесились братцы вы, соседы говорят.
Соседы их мирятъ;
Но что за миръ; одно дитя хохол поправит,
А глаза в лоб ни кто другому не поставитъ!
Тяжело таким, как я, «отсталым папам»:
Подрастают дочки и сынки,
И уже нас прибирают к лапам
Эти юные большевики! Вот, допустим, выскажешь суждение.
Может, ты всю жизнь над ним потел.
Им- смешно. У них другое мнение.
«Ты, отец, ужасно устарел». Виноват! Я — в ногу… А одышка —
Это, так сказать, уже не в счет.
Не могу ж я, черт возьми, вприпрыжку
Забегать на двести лет вперед! Ну, конечно, спорить бесполезно.
Отвечать им тоже ни к чему…
Но упрямо, кротко и любезно
Можно научить их кой-чему. Научить хотя б не зазнаваться
И своих отцов не презирать,
Как-то с нашим возрастом считаться,
Как-то все же «старших» уважать. Их послушать- так они «большие»,
Могут целым миром управлять!
Впрочем, замыслы у них такие,
Что, конечно, трудно возражать.Ну и надо, в общем, соглашаться,
Отходить в сторонку и молчать,
Как-то с этим возрастом считаться,
Как-то этих «младших» уважать. И боюсь я, что придется «папам»
Уступить насиженный престол,
Все отдать бесцеремонным лапам
И пойти учиться… в комсомол!
Сон сел у подушки,
Склонясь в тишине…
Толстушке-Верушке
Приснилось во сне:
Сидит она в сквере
С подругою Мэри,
Надела очки
И вяжет чулки…
Зеленые ивы
Развесили гривы,
Колышется пруд,
И пчелки поют.
А рядом их папы,
Надвинувши шляпы
И выпучив глазки,
В плетеной коляске
Сосут кулачки.
Разрыли пеленки
И, вздернув ножонки,
Мычат, как бычки.Вдруг папа Веруши,
Встав в позу борца,
Вцепляется в уши
Другого отца…
А тот его соской
По пальцам с размаха!
Скворец под березкой
Подпрыгнул со страха…
Перинки вздыбились,
Коляска — торчком,
Папаши свалились
И вьются волчком…
Со спинки скамьи
Пищат воробьи,
Две злых собачонки
Рвут с треском пеленки…
Лай, крики и стон…
Девчонки рыдают
И с разных сторон
Отцов разнимают… Проснулась Верушка:
Вокруг — тишина.
Под локтем подушка,
А сбоку — стена.
Проснулась, и села,
И шепчет: «Зачем
За ужином съела
Я с булкой весь крем?..
А дыня? А каша?
А порция зраз?..
Ведь тетя Любаша
Твердила не раз:
„Когда набивают
Живот перед сном, —
Тогда посещают
Кошмары потом“».
Майор привез мальчишку на лафете.
Погибла мать. Сын не простился с ней.
За десять лет на том и этом свете
Ему зачтутся эти десять дней.
Его везли из крепости, из Бреста.
Был исцарапан пулями лафет.
Отцу казалось, что надежней места
Отныне в мире для ребенка нет.
Отец был ранен, и разбита пушка.
Привязанный к щиту, чтоб не упал,
Прижав к груди заснувшую игрушку,
Седой мальчишка на лафете спал.
Мы шли ему навстречу из России.
Проснувшись, он махал войскам рукой…
Ты говоришь, что есть еще другие,
Что я там был и мне пора домой…
Ты это горе знаешь понаслышке,
А нам оно оборвало сердца.
Кто раз увидел этого мальчишку,
Домой прийти не сможет до конца.
Я должен видеть теми же глазами,
Которыми я плакал там, в пыли,
Как тот мальчишка возвратится с нами
И поцелует горсть своей земли.
За все, чем мы с тобою дорожили,
Призвал нас к бою воинский закон.
Теперь мой дом не там, где прежде жили,
А там, где отнят у мальчишки он.
С тайной, тяжелой тоской я гляжу на тебя, мое сердце!
Что тебя ждет впереди? — Кукла, которая будет
Тешить сначала тебя, а потом эта кукла наскучит…
После, когда подрастешь, ты сама будешь куклой для взрослых:
Вырядят в бархат тебя, напоказ вывозить тебя будут.
Строго тебе запретят обнаруживать чувства к мысли;
Волю твою окуют (воля всего им опасней!);
Позже, как время придет, по расчету (конечно, не сердца)
Выдадут замуж тебя. За кого? Не твое это дело:
Муж твой хорош для других, для тебя и подавно, не правда ль?
Замужем будешь ты жить; наживешь себе деток; но детки,
Может быть, выдут в отца; а отца ты едва ли любила…
Время не ждет никого… поглядишь, неожиданной гостьей
Старость нагрянет к тебе (тяжела эта гостья не впору!).
Ты, не живя, отцветешь и брюзгливой старухою будешь.
Люди при жизни тебя похоронят на сердце, а после,
Бросивши камень на гроб, никогда не придут на могилу
Вспомнить про ту, кто была, без сознанья, страдалица в жизни…
Не дождаться мне, видно, свободы,
А тюремные дни будто годы;
И окно высоко над землей!
И у двери стоит часовой! Умереть бы уж мне в этой клетке,
Кабы не было милой соседки!..
Мы проснулись сегодня с зарей,
Я кивнул ей слегка головой.Разлучив, нас сдружила неволя,
Познакомила общая доля,
Породнило желанье одно
Да с двойною решеткой окно; У окна лишь поутру я сяду,
Волю дам ненасытному взгляду…
Вот напротив окошечко: стук!
Занавеска подымется вдруг.На меня посмотрела плутовка!
Опустилась на ручку головка,
А с плеча, будто сдул ветерок,
Полосатый скатился платок, Но бледна ее грудь молодая,
И сидит она, долго вздыхая,
Видно, буйную думу тая,
Все тоскует по воле, как я.Не грусти, дорогая соседка…
Захоти лишь — отворится клетка,
И, как божии птички, вдвоем
Мы в широкое поле порхнем.У отца ты ключи мне украдешь,
Сторожей за пирушку усадишь,
А уж с тем, что поставлен к дверям,
Постараюсь я справиться сам.Избери только ночь потемнее,
Да отцу дай вина похмельнее,
Да повесь, чтобы ведать я мог,
На окно полосатый платок.
По части кравческой, о царь, мне речь позволь:
И то, чего тебе желаю,
И то, о чем я умоляю,
Не морщась выслушать изволь.
Желаю, наш отец, тебе я аппетита,
Чтоб на день раз хоть пять ты кушал бы досыта,
А там бы спал, да почивал,
Да снова кушать бы вставал,
Вот жить здоровая манера!
С ней к году — за то я, кравчий твой, берусь —
Ты будешь уж не боб, а будешь царь-арбуз!
Отец наш! не бери ты с тех царей примера,
Которые не лакомо едят,
За подданных не спят
И только лишь того и смотрят и глядят,
Чтоб были все у них довольны и счастливы:
Но рассуди премудро сам.
Что за житье с такой заботой пополам;
И, бедным кравчим, нам
Какой тут ждать себе наживы?
Тогда хоть брось все наше ремесло.
Нет, не того бы мне хотелось.
Я всякий день молюсь тепло,
Чтобы тебе, отец, пилось бы лишь да елось,
А дело бы на ум не шло.
Мой нежный, милый брат,
О месяц молодой,
От светозарных врат
Воздушною чредой,
Долиною отрад
Над облачной грядой
Плывешь ты грустно-рад
За тихою звездой.
О месяц, ясный брат —
Любимый, молодой. Сестра моя — заря,
Красавица сестра,
Стыдливостью горя,
Из тихого шатра
В лазурные моря,
Когда придет пора,
Идешь встречать царя,
Чтоб гаснуть до утра,
О томная заря,
Прелестная сестра. Ты, светлая жена,
Звезда вечерних снов,
Пленительно нежна
В немом потоке слов,
Любовью возжена,
Свершаешь страстный лов,
Душой отражена —
И свет твой вечно нов,
О светлая жена,
Звезда вечерних снов. О благостная мать,
Лазурь небес благих,
Молю тебя внимать
Священный, светлый стих;
Да пьет он благодать,
Величествен и тих,
Чтоб в гимне передать
Безбрежность благ твоих,
О благостная мать,
Лазурь небес благих. О ясный мой отец,
О Гелиос — любовь,
Начало и конец,
Огонь, вино и кровь.
Воздвигни свой венец!
Слепящий рай готовь
Для пламенных сердец,
Блаженных вновь и вновь!
О светлый мой отец,
О Гелиос — любовь!
Спи, пострел, пока безвредный!
Баюшки-баю.
Тускло смотрит месяц медный
В колыбель твою,
Стану сказывать не сказки —
Правду пропою;
Ты ж дремли, закрывши глазки,
Баюшки-баю.По губернии раздался
Всем отрадный клик:
Твой отец под суд попался —
Явных тьма улик.
Но отец твой — плут известный —
Знает роль свою.
Спи, пострел, покуда честный!
Баюшки-баю.Подрастешь — и мир крещеный
Скоро сам поймешь,
Купишь фрак темно-зеленый
И перо возьмешь.
Скажешь: «Я благонамерен,
За добро стою!»
Спи — твой путь грядущий верен!
Баюшки-баю.Будешь ты чиновник с виду
И подлец душой,
Провожать тебя я выду —
И махну рукой!
В день привыкнешь ты картинно
Спину гнуть свою…
Спи, пострел, пока невинный!
Баюшки-баю.Тих и кроток, как овечка,
И крепонек лбом,
До хорошего местечка
Доползешь ужом —
И охулки не положишь
На руку свою.
Спи, покуда красть не можешь!
Баюшки-баю.Купишь дом многоэтажный,
Схватишь крупный чин
И вдруг станешь барин важный,
Русский дворянин.
Заживешь — и мирно, ясно
Кончишь жизнь свою…
Спи, чиновник мой прекрасный!
Баюшки-баю.
Отец твой был добряк осел,
И это всем известно было;
Но мать была высокий ум
И чистокровная кобыла.
Твое ишачество есть факт,
И с этим уж нельзя бороться;
Но утверждай всегда при всех,
Что ты потомок иноходца,
Что твой прапрадед Буцефал,
Что предки в латах и попонах
К святому гробу шли в поход
Галопом, при честных знаменах;
И числишь ты в своей родне
Тот благородный отпрыск конский,
На коем гарцевал, войдя
В господень град, Готфрид Бульонский;
Что конь Баярд был твой отец,
Что есть и героиня-тетя
Из кляч, прозваньем Россинант,
Служившая при Дон-Кихоте.
О Санчо-Пансовом осле
Ты умолчи, что он родитель,
И даже не признай того,
На коем ехал наш Спаситель.
Не вздумай помещать осла
В свой герб и титул родословный,
Сам в этом деле стань судьей
И будешь — самый чистокровный.
В избушке позднею порою
Славянка юная сидит.
Вдали багровой полосою
На небе зарево горит…
И, люльку детскую качая,
Поет славянка молодая…
"Не плачь, не плачь! иль сердцем чуешь,
Дитя, ты близкую беду!..
О, полно, рано ты тоскуешь:
Я от тебя не отойду.
Скорее мужа я утрачу.
Дитя, не плачь! и я заплачу!
Отец твой стал за честь и бога
В ряду бойцов против татар,
Кровавый след ему дорога,
Его булат блестит, как жар.
Взгляни, там зарево краснеет:
То битва семя смерти сеет.
Как рада я, что ты не в силах
Понять опасности своей,
Не плачут дети на могилах;
Им чужд и стыд и страх цепей;
Их жребий зависти достоин…"
Вдруг шум — и в двери входит воин.
Брада в крови, избиты латы.
"Свершилось! — восклицает он, -
Свершилось! торжествуй, проклятый!..
Наш милый край порабощен,
Татар мечи не удержали -
Орда взяла, и наши пали".
И он упал — и умирает
Кровавой смертию бойца.
Жена ребенка поднимает
Над бледной головой отца:
"Смотри, как умирают люди,
И мстить учись у женской груди!.."
В степях Аризоны, в горячей ночи,
Гремят карабины и свищут бичи.
Большая охота, большая страда:
Несутся на Запад,
Несутся на Запад
Несутся на Запад бизоньи стада.
Несутся на Запад бизоньи стада.
Брезгливо зрачками кося из-под век,
Их предал лукавый, изменчивый век.
Они же простили его, подлеца,
Как умные дети,
Как умные дети,
Как умные дети дурного отца.
Как умные дети дурного отца.
Их гнали, их били, их мучили всласть,
Но ненависть к веку им не привилась.
Хоть спины их в мыле и ноги в крови,
Глаза их все так же,
Глаза их все та кже,
Глаза их все так же темны от любви.
Глаза их все так же темны от любви.
Какое же нужно испробовать зло,
Чтоб их отрезвило, чтоб их проняло,
Чтоб поняли, черти, у смертной черты
Что веку неловко,
Что веку неловко,
Что веку неловко от их доброты.
Что веку неловко от их доброты.
В степях Аризоны, в горячей ночи,
Гремят карабины и свищут бичи.
Большая охота, большая беда:
Несутся на Запад,
Несутся на Запад
Несутся на Запад бизоньи стада.
Несутся на Запад бизоньи стада.
(Памяти друга, А. П. Сребрянского)
Не страшна мне, добру молодцу,
Волга-матушка широкая,
Леса тёмные, дремучие,
Вьюги зимние-крещенские…
Уж как было: по тёмным лесам
Пировал я зимы круглые;
По чужим краям, на свой талан,
Погулял я, поохотился.
А по Волге, моей матушке,
По родимой, по кормилице,
Вместью с братьями за д’обычью
На край света летал соколом.
Но не Волга, леса тёмные,
Вьюги зимние-крещенские
Погубили мою голову,
Сокрушили мочь железную…
В некрещёном, славном городе,
На крутом, высоком острове
Живёт девушка-красавица,
Дочка гостя новгородскова…
Она в тереме, что зорюшка,
Под окном сидит растворенным,
Поёт песни задушевные,
Наши братские-отцовские.
«Ах, душа ль моя ты, душенька!
Что сидишь ты? Что ты думаешь?
Али речи мои не по сердцу?
Али батюшка спесивится?..
Не сиди, не плачь; ты кинь отца;
Ты беги ко мне из терема;
Мы с тобою, птицы вольные,
Жить поедем в Москву красную».
Отвечает ему девица:
«За любовь твою, мой милой друг,
Рада кинуть отца с матерью;
Но боюсь суда я страшного!»
Забушуй же, непогодушка,
Разгуляйся, Волга-матушка!
Ты возьми мою кручинушку,
Размечи волной по бережку…
(Подражание Лермонтову)Спи, пострел, пока безвредный!
Баюшки-баю.
Тускло смотрит месяц медный
В колыбель твою,
Стану сказывать не сказки —
Правду пропою;
Ты ж дремли, закрывши глазки,
Баюшки-баю.По губернии раздался
Всем отрадный клик:
Твой отец под суд попался —
Явных тьма улик.
Но отец твой — плут известный —
Знает роль свою.
Спи, пострел, покуда честный!
Баюшки-баю.Подрастешь — и мир крещеный
Скоро сам поймешь,
Купишь фрак темно-зеленый
И перо возьмешь.
Скажешь: «Я благонамерен,
За добро стою!»
Спи — твой путь грядущий верен!
Баюшки-баю.Будешь ты чиновник с виду
И подлец душой,
Провожать тебя я выду —
И махну рукой!
В день привыкнешь ты картинно
Спину гнуть свою…
Спи, пострел, пока невинный!
Баюшки-баю.Тих и кроток, как овечка,
И крепонек лбом,
До хорошего местечка
Доползешь ужом —
И охулки не положишь
На руку свою.
Спи, покуда красть не можешь!
Баюшки-баю.Купишь дом многоэтажный,
Схватишь крупный чин
И вдруг станешь барин важный,
Русский дворянин.
Заживешь — и мирно, ясно
Кончишь жизнь свою…
Спи, чиновник мой прекрасный!
Баюшки-баю.
I
Отец — огнь. Сын — огнь. Дух — огнь.
Три равны, три нераздельны.
Пламя и жар — сердце их.
Огнь — очи ихи.
Вихрь и пламя — уста их.
Пламя Божества — огнь.
Лихих спалит огнь.
Пламя лихих отвратит.
Лихих очистит.
Изогнет стрелы демонов.
Яд змия да сойдет на лихих!
Агламид — повелитель змия!
Артан, Арион, слышите вы!
Тигр, орел, лев пустынного
Поля! От лихих берегите!
Змеем завейся, огнем спалися,
сгинь, пропади,
лихой.
II
<Отец — Тихий, Сын — Тихий, Дух — Тихий.
Три равны, три нераздельны.
Синее море — сердце их.
Звезды — очи их.
Ночная заря — уста их.
Глубина Божества — море,
Идут лихие по морю.
Не видят их стрелы демонов.
Рысь, волк, кречет,
Уберегите лихих!
Расстилайте дорогу!
Кийос, Киойзави.
Допустите
лихих.
III
Камень знай. Камень храни.
Огонь сокрой. Огнем зажгися.
Красным смелым.
Синим спокойным.
Зеленым мудрым.
Знай один. Камень храни.
Фу, Ло, Хо, Камень несите.
Воздайте сильным.
Отдайте верным.
Иенно Гуйо Дья, —
прямо иди!
Осеннего месяца облик
Сквозит в облаках серебром.
Стоит одинок на кладбище
Пасто́ра умершего дом.
Уткнулася в книгу старуха;
Сын тупо на свечку глядит;
Две дочки сидят сложа руки;
Зевнувши, одна говорит:
«Вот скука-то, Господи Боже!
В тюрьме веселее живут!
Здесь только и есть развлеченья,
Как гроб с мертвецом принесут!»
Старуха в ответ проронила:
«Всего четверых принесли
С тех пор, как отца схоронили…
Ох, дни-то как скоро прошли!»
Тут старшая дочка очнулась:
«Нет, полно! Невмочь голодать!
Отправлюсь-ка лучше я к графу!..
С терпеньем-то нечего взять!..»
И вторит ей брат, оживившись:
«И дело! а я так в шино́к,
У добрых людей научиться
Казной набивать кошелек!»
В лицо ему книгу швырнула
Старуха, не помня себя:
«Издохни ты лучше, проклятый!
Отец бы услышал тебя!»
Вдруг все на окно оглянулись:
Оттуда рука им грозит —
Умерший пасто́р перед ними
Во всем облаченьи стоит…
Походным порядком идут корабли,
Встречая рассветные зори;
И круглые сутки несут патрули
Дозорную службу на море.
За мыс Поворотный, до мыса Дежнев
На север идти нам в тумане.
Для наших судов быстроходных не нов
Охранный поход в океане.
Но в годы былые здесь шли наугад
Корветы в далекое плаванье.
Здесь, тихо качаясь, спускался фрегат
На дно Императорской гавани.
Здесь Лаптевы морем и берегом шли
На север, в просторы седые,
И в тундре для них маяками зажгли
Эвенки костры золотые.
Шли прадеды наши в белесом дыму
Меж северных льдов и утесов
И мерли, цинготные, по одному,
И море сбирало матросов.
И море доселе их прах бережет
В подводных вулканах, на лаве.
Сердца наши голос прадедовский жжет
Призывом к победе и славе.
Здесь Беринг великий в полуночной тьме
Покоится рядом с морями,
И ржавые ядра на низком холме
Недвижно лежат с якорями.
Шли наши отцы по высоким огням,
Созвездий дорогою млечной,
Они оставляли моря эти нам
Во власть и наследство навечно.
И нашим судам по заливу одним
В походы идти на рассвете.
Путями отцов мы идем, и по ним
Суда поведут наши дети.
Летит за кормой одинокий баклан,
И стаи проносятся чаек.
Идут корабли в голубой океан,
Зарю молодую встречая.
Мы знаем дорогу и ночью и днем,
Наш компас проверен отцами.
Мы древним путем в океаны идем —
Путем, завоеванным нами.
Сквозь о́блака месяц осенний
Прорезался бледным серпом.
Стоит одинок у кладбища
Пастора-покойника дом.
Старуха над Библией дремлет;
Сын тупо на свечку глядит;
Дочь старшая сонно зевает;
А младшая дочь говорит:
„Ах, Господи! дни-то здесь, дни-то!
Сидишь — не дождешься конца!
Одно развлеченье, как в церковь
Отпеть принесут мертвеца!“
Старуха, очнувшись, ей молвит:
„Не, ври! схоронили всего
Троих с той поры, как зарыли
В могилу отца твоего!“
„Здесь с голоду ноги протянешь!“
Промолвила старшая дочь:
„Давно меня граф подзывает…
Пойду к нему: стало не вмочь!“
„Троих я молодчиков знаю!“
Смеясь, перебил ее брат:
„Пойду с ними денежки делать…
В лесу им что́ кустик, то́ клад!“
В худое лицо ему книгу
Швырнула, вся бледная, мать.
„Так будь же ты проклят, разбойник,
Коль стал грабежи замышлять!“
Вдруг стукнуло что-то в окошко,
И кто-то рукой им грозит…
Глядят: в облачении черном
Покойник-отец там стоит.
По диким степям Забайкалья,
Где золото роют в горах,
Бродяга, судьбу проклиная,
Тащится с сумой на плечах.
Идет он густою тайгою,
Где пташки одни лишь поют,
Котел его сбоку тревожит,
Сухие коты ноги бьют.
На нем рубашонка худая
И множество разных заплат,
Шапчонка на нем арестанта
И серый тюремный халат.
Бродяга к Байкалу подходит,
Рыбачью он лодку берет,
Унылую песню заводит —
Про родину что-то поет:
«Оставил жену молодую,
И малых оставил детей,
Теперь я иду наудачу,
Бог знает, увижусь ли с ней!»
Бродяга Байкал переехал,
Навстречу родимая мать.
«Ах, здравствуй, ах, здравствуй, мамаша,
Здоров ли отец, хочу знать?»
«Отец твой давно уж в могиле,
Сырою землею зарыт,
А брат твой давно уж в Сибири,
Давно кандалами гремит.
Пойдем же, пойдем, мой сыночек,
Пойдем же в курень наш родной,
Жена там по мужу скучает
И плачут детишки гурьбой».
Это было на Дону, на Дону,
Вот ужь третью я весну не усну.
И к чему жь я буду спать, буду спать?
Сирота нашел Отца, встретил Мать.
Там на тихом на Дону—Царский Дом,
Я пришел в пути своем в Царский Дом.
А при Доме этом сад, нежный сад,
И горит, да не сгорит, там закат.
И горит, который год, там восход,
Хоть считай, хоть не считай, спутан счет.
И, как тайна, по древам светит Храм,
Все листы-цветы, как свечи, светят там.
И со всех там сторон слышен звон,
Из каких колоколец льется он?
Из златых колоколец, иль сердец?
Где начало этой песни, где конец?
И от птиц исходит глас, столь певуч,
Что во церкви там пробил быстрый ключ.
Ключ запел, закипел, побежал,
В синем Море, на просторе, пенный вал.
Я глядел, поглядел, стал я бел,
Я с ключом над цветком звонко пел.
Чудеса. Небеса—мой Отец,
Мать-Земля—моя Мать наконец.
У Отца—два венца на челе,
Злат венец, бел венец, свет во мгле.
Мать мою он в смарагды одел.
Я пою. Или вечно я пел?
Все тихо… бледна из-за тучи
Осенняя смотрит луна...
Могильщика хижина грустно
Стоит на кладбище одна.
За библией дремлет старуха,
Свеча перед нею горит,
По комнате сын ходит молча,
А дочь про себя говорит.
„Как тянутся дни здесь уныло!
„От скуки легко умереть…
„Здесь только на мертвых в окошко
„Изволь беспрестанно смотреть…“
Ты врешь… проворчала старуха,
Троих схоронили всего,
С тех пор как близ хижины нашей
Спят кости отца твоего!
Но дочь отвечает: „не стану
„Терпеть у тебя я нужду.
„В палаты, к красивому Графу,
„Я завтра же утром уйду.“
А сын — прерывает смеяся:
„В лесу молодца видел я.
„Он золото делать умеет…
„Научит авось и меня!"
Старуха в лицо ему книгой
Швырнула, от гнева бледна,
В лесу ты разбойничать хочешь, —
Проклятый! сказала она.
Но стук под окном… оглянулись
И кто-то грозит им рукой…
То старый отец из могилы
Встает озаренный луной…
Шагайте через нас! Вперед! Прибавьте шагу!
Дай бог вам добрый путь! Спешите! Дорог час.
Отчизны, милой нам, ко счастию, ко благу
Шагайте через нас! Мы грузом наших дней недолго вас помучим;
О смерти нашей вы не станете тужить,
А жизнью мы своей тому хоть вас научим,
Что так не должно жить. Не падайте, как мы, пороков грязных в сети!
Не мрите заживо косненьем гробовым!
И пусть вины отцов покроют наши дети
Достоинством своим! Молитесь! — Ваша жизнь да будет с мраком битва!
Пусть будет истины светильником она!
Слышней молитесь! Жизнь — единая молитва,
Которая слышна. Молитесь же — борьбой с гасильниками света,
Борьбой с невежеством и каждым злом земным!
Пред вами добрый царь: хвала и многи лета!
Молитесь вместе с ним! Прямую вечную прокладывать дорогу
Вы, дети, научась блужданием отцов,
Молитесь, бодрые, живых живому богу —
Не богу мертвецов! Служите господу — не аскетизма скукой,
Не фарисейства тьмой, не бабьим ханжеством,
Но — делом жизненным, искусством и наукой,
И правды торжеством! И если мы порой на старине с упорством
Стоим и на ходу задерживаем вас
Своим болезненным, тупым противоборством —
Шагайте через нас!
Полковник ехал на гнедом коне,
на тонконогом, взмыленном, атласном.
Вся грудь бойца горела, как в огне, —
была в нашивках, золотых и красных.
На темной меди строгого лица
белел рубец, как след жестокой боли,
а впереди, держась за грудь отца,
сидела дочка — лет пяти, не боле.
Пестрей, чем вешний полевой светок,
с огромным бантом цвета голубого,
нарядная, как легкий мотылек,
и на отца похожа до смешного.
Мы слишком долго видели детей
седых, блуждающих среди углей,
не детски мудрых и не детски гневных.
А эта — и румяна и бела,
полна ребячьей прелести была,
как русских сказок милая царевна. Мы так рукоплескали!
Мы цветы
бросали перед всадником отважным.
И девочка народу с высоты
кивала гордо, ласково и важно.
Ну да, конечно, думала она,
что ей — цветы, и музыка, и клики,
ей — не тому, кто, в шрамах, в орденах,
везет ее,
свершив поход великий. И вот, глазами синими блестя,
одарено какой-то светлой властью, -
за всех гвардейцев приняло дитя
восторг людской, и слезы их, и счастье.
И я слыхала — мудрые слова
сказала женщина одна соседу:
— Народная наследница права, —
все — для нее. Ее зовут Победа.
Вними, о небо! что реку,
Земля, услышь мои глаголы:
Как дождь на ниву потеку,
И как роса, на злачны долы;
Прольюсь и в мрак я преисподний
Петь имя, чудеса Господни.
Бог истина — и все дела,
И все пути Его суть правы;
Он благость весь и нет в Нем зла;
Всяк мерзок путь Ему лукавый.
О род строптивый, род развратный,
Неблагодарный, святотатный!
Ты так ли воздаешь Творцу
За все Его благодеянья,
Когда б к Нему ты, как к Отцу,
Припасть в сердечном воздыханьи
Был должен и принесть моленья
За все твои, ах! — согрешенья!
Ты ж, буй,— зришь на других людей,
Забыв, что Он твой предводитель,
Господь твоих, источник дней,
Творец, питатель, покровитель,
И ты пред Ним толь стал злокознен,
Ему враждебен, непокорен!
…Спроси отца, гробов в тени,
Да скажет ада из средины,
Когда Бог разделил народы
Адамлих чад на стольки роды.
<1810-е>
Был у отца сын малой молодой,
Шалун и бедокур такой,
Хоть голову кому, так рад сорвать долой.
Какая только где проказа ни случится,
Наш малой завсегда тут первым очутится.
Что, говорит отец: с повесой мне начать,
И чем ево унять?
Однако чтоб себя стыда и бед избавить,
А в малом жару поубавить,
Он способ с ним еще вот этот предприял:
(Как матушка на то любезна ни косилась,)
В Америку ево на сколько-то послал.
Что ж, чем поездка та решилась?
Уж ли смирнее малой стал? —
Где! бешеным таким еще и не бывал.
И для того отец и дядя посудили,
Подумали и положили:
Что как пути в нем невидать,
Тоб в службу малова военную отдать.
Поплакали, погоревали,
И наконец ево в салдаты записали.
Что в самом деле для нево
Казалося тогда полезнее всево:
Хоть меж военными и всякие бывают,
Но палкою они жить многих научают.
А в протчем нужды в этом нет,
Что столькож иногда умен и тот, кто бьет,
Как те, которые побои принимают. —
Однако малова и палка не берет.
Посылка за отцом, чтоб в полк ему явиться.
Нет, говорят: изволь назад ты сына взять,
И сам как хочешь с ним возиться;
А нашей мочи уж не стало больше биться. —
И велено отцу ево назад отдать.
Теперь уж от нево добра не ожидать. —
Но нет, скорехонько детину проучили:
Еще и месяц не прошел,
Совсем детина присмирел.
«Да чем же малова так вдруг переменили?
Уж ли в тюрьму отец детину посадил?» —
Нет, лутче этова ево он проучил:
Женил.
Певунья-ласточка, открой,
Куда ты держишь путь?..
Летишь ты быстро над землей,
Не хочешь и взглянуть…
Ты в Аштарак лети скорей,
В край сердцу дорогой!
Себе ты гнездышко там свей
Под кровлею родной!
Там мой отец-старик живет;
Тоскует он один…
И каждый день несчастный ждет:
Вернется милый сын!
Когда увидишь ты его,
Снеси ему привет!
Скажи, что сына своего
Он не дождется, — нет!..
Скажи, что горе я терплю
Средь чуждых мне людей
И только слезы молча лью
Над участью своей.
Я увядаю здесь больной, —
Печален, одинок, —
Как от земли своей родной
Оторванный цветок.
Скажи ему, что для меня
Померкнул солнца свет,
И ночью спать не в силах я,
И мне покоя нет!..
Меня на чуждой стороне
Могила приютит…
О, пусть же память обо мне
Отец мой сохранит!
Скорей же, птичка, улетай!
Прости, Господь с тобой!
Лети туда, в армянский край,
В мой Аштарак родной!..
Мой сын! мой сын! Будь осторожен.
Спокойней крылья напрягай.
Под ветром путь наш ненадежен,
Сырых туманов избегай.
Отец! ты дал душе свободу,
Ты узы тела разрешил.
Что ж медлим? выше! к небосводу!
До вечной области светил!
Мой сын! Мы вырвались из плена,
Но пристань наша далека:
Под нами, — гривистая пена,
Над нами реют облака…
Отец! Что облака! Что море!
Удел наш — воля мощных птиц:
Взлетать на радостном просторе,
Метаться в далях без границ!
Мой сын! Лети за мною следом,
И верь в мой зрелый, зоркий ум.
Мне одному над морем ведом
Воздушный путь до белых Кум.
Отец! К чему теперь дороги!
Спеши насытить счастьем грудь!
Вторично не позволят боги
До сфер небесных досягнуть!
Мой сын! Не я ль убор пернатый
Сам прикрепил к плечам твоим?
Взлетим мы дважды, и трикраты,
И сколько раз ни захотим!
Отец! Сдержать порыв нет силы!
Я опьянел! я глух! я слеп!
Взлетаю в высь, как в глубь могилы,
Бросаюсь к солнцу, как в Эреб!
Мой сын! мой сын! Лети срединой,
Меж первым небом и землей…
Но он — над стаей журавлиной,
Но он — в пучине золотой!
О юноша! презрев земное,
К орбите солнца взнесся ты.
Но крылья растопились в зное,
И в море, вечно голубое,
Безумец рухнул с высоты.
Это было на Дону, на Дону,
Вот уж третью я весну не усну.
И к чему ж я буду спать, буду спать?
Сирота нашел Отца, встретил Мать.
Там на тихом на Дону — Царский Дом,
Я пришел в пути своем в Царский Дом.
А при Доме этом сад, нежный сад,
И горит, да не сгорит, там закат.
И горит, который год, там восход,
Хоть считай, хоть не считай, спутан счет.
И, как тайна, по древам светит Храм,
Все листы-цветы, как свечи, светят там.
И со всех там сторон слышен звон,
Из каких колоколец льется он?
Из златых колоколец, иль сердец?
Где начало этой песни, где конец?
И от птиц исходит глас, столь певуч,
Что во церкви там пробил быстрый ключ.
Ключ запел, закипел, побежал,
В синем Море, на просторе, пенный вал.
Я глядел, поглядел, стал я бел,
Я с ключом над цветком звонко пел.
Чудеса. Небеса — мой Отец,
Мать-Земля — моя Мать наконец.
У Отца — два венца на челе,
Злат венец, бел венец, свет во мгле.
Мать мою он в смарагды одел.
Я пою. Или вечно я пел?
Кто мчится так поздно под вихрем ночным?
Это — отец с малюткой своим.
Мальчика он рукой охватил,
Крепко прижал, тепло приютил!
«Что всё личиком жмешься, малютка, ко мне?»
— «Видишь, тятя, лесного царя в стороне?
Лесного царя в венке с бородой?»
— «Дитятко, это туман седой».
«Ко мне, мой малютка, со мною пойдем,
Мы славные игры с тобой заведем…
Много пестрых цветов в моем царстве растет,
Много платьев златых моя мать бережет».
— «Тятя, тятя… слышишь — манит,
Слышишь, что тихо мне он сулит?»
— «Полно же, полно — что ты, сынок?
В темных листах шелестит ветерок».
«Ну же, малютка, не плачь, не сердись.
Мои дочки тебя, чай, давно заждались.
Мои дочки теперь хороводы ведут;
Закачают, запляшут тебя, запоют…»
— «Тятя, тятя, за гущей ветвей
Видишь лесного царя дочерей?»
— «Дитятко, дитятко… вижу я сам,
Старые ивы за лесом вон там».
«Ты мне люб… не расстанусь с твоей красотой;
Хочешь не хочешь, а будешь ты мой…»
— «Родимый, родимый… меня он схватил…
Царь лесной меня больно за шею сдавил…»
Страшно отцу. Он мчится быстрей.
Стонет ребенок, И всё тяжелей…
Доскакал кое-как до дворца своего…
Дитя ж был мертв на руках у него.
Мы спим, как некогда Брут. Но все ж
Проснулся он и холодный нож
Цезарю в грудь вонзил средь сената!
Тираноедом был Рим когда-то.
Не римляне мы, мы курим табак.
Каждый народ устроен так —
Свои у каждого вкус и значенье;
В Швабии варят отлично варенье.
Германцы мы, каждый смел и терпим.
Здоровым, растительным сном мы спим.
Когда же проснемся, мы жаждою страждем,
Но только не крови тиранов мы жаждем.
Каждый у нас верен, как дуб,
Как липовый дуб, и сам себе люб,
В стране дубов и лип как будто
Трудно когда-нибудь встретить Брута.
А если б у нас и нашелся Брут,
Так Цезаря он не сыскал бы тут,
Искал бы Цезаря он напрасно;
Пряники наши пекутся прекрасно.
У нас есть тридцать шесть владык,
(Не много!), и каждый из них привык
Звезду у сердца носить с опаской,
И мартовы иды ему не указка.
Отцами зовем мы их всякий раз,
Отчизна же — та страна у нас,
Которой владеет их род единый;
Мы любим также капусту с свининой.
Когда отец наш гулять идет,
Мы шляпы снимаем — отцу наш почет;
Германия — набожный ребенок,
Это тебе не римский подонок.
Шесть с половиной миллионов,
Шесть с половиной миллионов,
Шесть с половиной миллионов!..
Шесть с половиной миллионов —
А надо бы ровно десять!
Любителей круглого счета
Должна порадовать весть,
Что жалкий этот остаток
Сжечь, расстрелять, повесить
Вовсе не так уж трудно,
И опыт, к тому же, есть!
Такая над миром темень,
Такая над миром темень,
Такая над миром темень!..
Такая над миром темень —
Глаз ненароком выколешь!
Каждый случайный выстрел
Несметной грозит бедой,
Так что ж тебе неймется,
Красавчик, фашистский выкормыш,
Увенчаный нашим орденом
И Золотой Звездой?!
Должно быть, тобой заслужено…
Должно быть, тобой заслужено…
Должно быть, тобой заслужено!..
Должно быть, тобой заслужено —
По совести и по чести!
На праведную награду
К чему набрасывать тень?!
Должно быть, с Павликом Коганом
Бежал ты в атаку вместе,
И рядом с тобой под Выборгом
Убит был Арон Копштейн!
Тоненькой струйкой дыма…
Тоненькой струйкой дыма…
Тоненькой струйкой дыма!..
Тоненькой струйкой дыма
В небо уходит Ева,
Падает на аппельплаце
Забитый насмерть Адам!
И ты по ночам, должно быть,
Кричишь от тоски и гнева, —
Носи же свою награду
За всех, кто остался там!
Голос добра и чести…
Голос добра и чести…
Голос добра и чести!..
Голос добра и чести
В разумный наш век бесплоден!
Но мы вознесем молитвы
До самых седьмых небес!
Валяйте — детей и женщин!
Не трогайте гроб Господень!
Кровь не дороже нефти,
А нефть нужна позарез!
Во имя Отца и Сына…
Во имя Отца и Сына…
Во имя Отца и Сына!..
Во имя Отца и Сына
Мы к ночи помянем черта, —
Идут по Синаю танки,
И в черной крови пески!
Три с половиной миллиона
Осталось до ровного счета!
Это не так уж много —
Сущие пустяки!
Дева
— Я пришла, святой отец,
Исповедать грех сердечный,
Горесть, роковой конец
Счастья жизни скоротечной!.. Поп
— Если дух твой изнемог
И в сердечном покаянье
Излиешь свои страданья:
Грех простит великий бог!.. Дева
— Нет, не в той я здесь надежде,
Чтобы сбросить тягость бед:
Все прошло, что было прежде, —
Где ж найти уплывших лет?
Не хочу я пред небесным
О спасенье слезы лить
Иль спокойствием чудесным
Душу грешную омыть;
Я спешу перед тобою
Исповедать жизнь мою,
Чтоб не умертвить с собою
Бее, что в жизни я люблю!
Слушай, тверже будь… скрепися,
Знай, что есть удар судьбы;
Но над мною не молися:
Не достойна я мольбы.
Я не знала, что такое
Счастье юных, нежных дней;
Я не знала о покое,
О невинности детей:
Пылкой страсти вожделенью
Я была посвящена,
И геенскому мученью
Предала меня она!..
Но любови тайна сладость
Укрывалася от глаз;
Вслед за ней бежала младость,
Как бежит за часом час.
Вскоре бедствие узнала
И ничтожество свое:
Я любовью торговала;
И не ведала ее.
Исповедать грех сердечный
Я пришла, святой отец!
Счастья жизни скоротечной
Вечный роковой конец.Поп
— Если таешь ты в страданье,
Если дух твой изнемог,
Но не молишь в покаянье:
Не простит великий бог!..