И отец давал ему отцовского пинка:
«Двойки получаешь, неразумный ты детина!
Твой отец в тринадцать лет уже был сын полка,
Ну, а ты пока ещё — всего пока сын сына!»
Быть может, все несчастье
От почты полевой:
Его считали мертвым,
А он пришел живой.Живой, покрытый славой,
Порадуйся, семья!
Глядит — кругом чужие.
— А где жена моя? — Она ждала так долго,
Так велика война.
С твоим бывалым другом
Сошлась твоя жена.— Так где он? С ним по-свойски
Поговорить бы мне.
Но люди отвечают:
— Погибнул на войне.Жена второго горя
Не вынесла. Она
Лежит в больнице. Память
Ее темным-темна.И словно у солдата
Уже не стало сил.
Он шопотом чуть слышно:
— А дочь моя? — спросил.И люди не посмели,
Солгав, беде помочь:
— Зимой за партой в школе
Убита бомбой дочь.О, лучше б ты не ездил,
Солдат, с войны домой!
Но он еще собрался
Спросить: — А мальчик мой? — Твой сын живой, здоровый,
Он ждал тебя один.
И обнялись, как братья,
Отец и мальчик-сын.Как братья боевые,
Как горькие друзья.
— Не плачь, — кричит мальчишка,
Не смей, — тебе нельзя! А сам припал головкой
К отцовскому плечу.
— Возьми меня с собою,
Я жить с тобой хочу.— Возьму, возьму, мой мальчик,
Уедешь ты со мной
На фронт, где я воюю,
В наш полк, в наш дом родной.
Я — памятник отцу, Андрею Николаевичу.
Юдоль его отмщу. Счета его оплачиваю.
Врагов его казню. Они с детьми своими
по тыще раз на дню его повторят имя.
От Волги по Юкон пусть будет знаменито,
как, цокнув языком, любил он землянику.
Он для меня как бог. По своему подобью
слепил меня, как мог, и дал свои надбровья.
Он жил мужским трудом, в свет превращая воду,
считая, что притом хлеб будет и свобода.
Я памятник отцу, Андрею Николаевичу,
сам в форме отточу, сам рядом врою лавочку.
Чтоб кто-то век спустя с сиренью индевеющей
нашел плиту «6 а» на старом Новодевичьем.
Согбенная юдоль. Угрюмо набух костюм вечерний.
В душе открылась течь. И утешаться нечем.
Прости меня, отец, что памятник не вечен.
Я — памятник отцу, Андрею Николаевичу.
Я лоб его ношу и жребием своим
вмещаю ипостась, что не досталась кладбищу, —
Отец — Дух — Сын.
Отцы,
Не покидайте сыновей!
Не унижайте их подарком к дате…
Всё можно изменить в судьбе своей,
Но только сыновей не покидайте.
Пока малы.
За них в ответе мать
От первых слёз
И до вечерней сказки.
Но как потом им будет не хватать
Мужской поддержки
И отцовской ласки.
Им непременно надо подражать
Своим отцам
На то они и дети.
Родную руку молча подержать,
Уйти с отцом рыбачить на рассвете.
Обида вас настигнет иль любовь
Не уходите…
Вы им всех дороже.
Ведь в жилах сыновей — отцова кровь.
И заменить её уже никто не сможет.
Ах, не стойте в гордыне,
Подходите к крыльцу.
А и вы, молодые,
Поклонитесь отцу! Он сердитый да строгий:
Как сподлобья взглянёт,
Так вы падайте в ноги —
Может, он отойдёт.Вам отцу поклониться —
Тоже труд небольшой,
Он лицом просветлится,
Помягчеет душой.Вы с того начинайте,
И потом до конца
Во всю жизнь привечайте
Дорогого отца!
О чем ты успел передумать, отец расстрелянный мой,
когда я шагнул с гитарой, растерянный, но живой?
Как будто шагнул я со сцены в полночный московский уют,
где старым арбатским ребятам бесплатно судьбу раздают.
По-моему, все распрекрасно, и нет для печали причин,
и грустные те комиссары идут по Москве как один,
и нету, и нету погибших средь старых арбатских ребят,
лишь те, кому нужно, уснули, но те, кому надо, не спят.
Пусть память — нелегкая служба, но все повидала Москва,
и старым арбатским ребятам смешны утешений слова.
Вот ведь настали деньки!
В доме такая тоска.
Спутаешь половики
И не дадут шлепка.
Стулья не на местах.
Цветок на окне чуть живой.
Не вовремя и не так
Отец поливает его.
Запахов вкусных нет
В доме в обеденный час.
Из дому на обед
Папа уводит нас.
Столовая нарпита
Приезжими набита,
Приезжими, прохожими,
Дорожными одёжами.
Простывший суп свекольный
И хлеба по куску,
Биточек треугольный
В коричневом соку.
Горюем с папой вместе,
Горячий пьём компот,
Как будто мы — в отъезде,
А мама дома ждёт.
Отец мой не свистел совсем,
Совсем не напевал.
Не то, что я, не то, что я,
Когда я с ним бывал.
Не в полный голос, просто так,
Не пел он ничего.
Все говорят, что голос был
У папы моего.
Певцом не стал, учил детей,
В трёх войнах воевал…
Он пел для мамы, для гостей.
Нет, он не напевал.
А что мы просто так поём –
Та-ра да ти-ри-ри, –
Наверное, звучало в нём,
Но где-то там, внутри.
Недаром у него была
Походка так легка,
Как будто музыка звала
Его издалека.
Утро светит перламутром,
Улыбается весна.
Папы, мамы, с добрым утром!
С добрым утром, вся страна!
В окнах выставлены рамы.
Веселее, солнце, грей!
Просыпайтесь, папы, мамы,
Просыпайтесь поскорей!
Папа, быстро умывайся!
Мама, платье вынимай,
Покрасивей наряжайся —
Нынче праздник Первомай!
Пусть храпят другие «сони»,
Нам проспать нельзя никак:
Папа наш пойдет в колонне,
Понесет огромный флаг!
Вскинут трубы музыканты.
Будет музыка греметь,
Наша мама с красным бантом
Будет звонко песни петь.
Разноцветные плакаты
Потекут большой рекой,
Незнакомые ребята
Будут нам махать рукой.
А потом — весь день как в сказке:
Будут игры и кино,
Будут песни, будут пляски,
Будет шумно и смешно.
Это день — веселый самый,
Самый яркий, голубой…
Может быть, нас папа с мамой
В этот раз возьмут с собой?
Мне снился сон. И в этом трудном сне
Отец, босой, стоял передо мною.
И плакал он. И говорил ко мне:
— Мой милый сын! Что сделалось с тобою!
Он проклинал наш век, войну, судьбу.
И за меня он требовал расплаты.
А я смиренно говорил ему:
— Отец, они ни в чем не виноваты.
И видел я. И понимал вдвойне,
Как буду я стоять перед тобою
С таким же гневом и с такой же болью…
Мой милый сын! Увидь меня во сне!..
У солистки платье в блёстках,
Круглый рот, блестящий взор.
А за нею на подмостках
В три ряда — гремящий хор.Что мне до её убора?
Что мне до её лица?
Мне послышался из хора
Голос моего отца.Пел отец в таком же хоре,
Но в другие времена.
Голос в хоре.
Капля в море.
Или, может быть, волна.
Сын сказал отцу: — Отец,
Что же это наконец?
Шесть часов мы удим, удим,
Не поймали ничего.
Лучше так сидеть не будем
Неизвестно для чего.
— Замолчишь ты наконец! —
Крикнул с яростью отец.
От вскочил, взглянул на небо…
Сердце так и ухнуло!
И мгновенно что-то с неба
В воду с криком бухнуло.
Сын, при помощи отца,
Тащит на берег пловца,
А за ним на берег рыбы
Так и лезут без конца!
Сын доволен. Рад отец.
Вот и повести конец.
Перевод Якова Козловского
Сыновья, стали старше вы павших отцов.
Потому что на марше — любой из бойцов,
Потому что привалы годам не даны.
Вы о нас, сыновья, забывать не должны.
Не чернила, а кровь запеклась на земле,
Где писала любовь свою повесть в седле.
Этой повести строки поныне красны.
Вы о нас, сыновья, забывать не должны.
В вашем возрасте мы возглавляли полки,
Отсвет звёздности падал на наши клинки.
Опустили нас в землю, как в саблю ножны.
Вы о нас, сыновья, забывать не должны.
Мы не знали испуга пред чёрной молвой
И своею за друга клялись головой.
И отцов не позорили мы седины.
Вы о нас, сыновья, забывать не должны.
Все, что мы защищали, и вам защищать,
Все, что мы завещали, и вам завещать,
Потому что свобода не знает цены.
Вы о нас, сыновья, забывать не должны.
Нужно вам, как нагорью, далёко смотреть,
Волноваться, как морю, как звёздам, гореть
Будьте долгу верны, добрым думам верны
Вы о нас, сыновья, забывать не должны.
Пустынный двор, разрезанный оврагом,
Зарос бурьяном из конца в конец.
Вот по двору неторопливым шагом
Идет домой с завода мой отец.
Лежу я в старой тачке, и спросонья
Я чувствую — отцовская рука
Широкою горячею ладонью
Моих волос касается слегка.
Заходит солнце. Небо розовато.
Фабричной гарью тянет. Но вовек
Не будет знать прекраснее заката
Лежащий в старой тачке человек.
Папа, мама, брат и я —
Это наша вся семья.
Брату только двадцать лет,
А посмотришь: дед как дед!
Папа — бритый — молодой,
А братишка с бородой.
Не простая бороденка,
А такая борода,
Что железная гребенка
Даже гнется иногда.
Папа волосы стрижет,
А братишка бережет —
На лице среди волос
Виден только острый нос.
Папа просит, мама просит:
— Федя, милый, постыдись!
Кто такие космы носит?
Ну, побрейся! Постригись!
Брат сопит, не отвечает
И, по правде говоря,
На глазах у нас дичает,
Превращаясь в дикаря.
Только вдруг случилось чудо:
Появилась в доме Люда…
Смотрим: Федя изменился,
Что-то с ним произошло,
Он подстригся и побрился
Волосатикам назло.
Чистит ногти, моет руки,
Каждый вечер гладит брюки —
Джинсы снял, надел костюм,
Вообще взялся за ум!
— Эй, старик, — спросил я брата,
В этом Люда виновата? —
Усмехнулся брат в ответ,
Не сказал ни «да», ни «нет».
Но теперь уж нам не трудно
Разгадать его секрет!
Филологов не понимает физтех, -
Молчит в темноте.
Эти
не понимают тех.
А этих —
те.
Не понимает дочки своей
нервная мать.
Не знает, как и ответить ей
и что понимать.
Отец считает, что сыну к лицу
вовсе не то.
А сын не может сказать отцу:
«Выкинь пальто!..»
Не понимает внуков своих
заслуженный дед…
Для разговора глухонемых
нужен свет.
Нет, мой отец погиб не на войне —
Был слишком стар он, чтобы стать солдатом,
В эвакуации, в сибирской стороне,
Преподавал он физику ребятам.
Он жил как все. Как все, недоедал.
Как все, вздыхал над невеселой сводкой.
Как все, порою горе заливал
На пайку хлеба выменянною водкой.
Ждал вести с фронта — писем от меня,
А почтальоны проходили мимо…
И вдалеке от дыма и огня
Был обожжен войной неизлечимо.
Вообще-то слыл он крепким стариком —
Подтянутым, живым, молодцеватым.
И говорят, что от жены тайком
Все обивал порог военкомата.
В Сибири он легко переносил
Тяжелый быт, недосыпанье, голод.
Но было для него превыше сил
Смириться с тем, что вновь мы сдали город.
Чернел, а в сердце ниточка рвалась —
Одна из тех, что связывают с жизнью.
(Мы до конца лишь в испытанья час
Осознаем свою любовь к Отчизне.)
За нитью — нить. К разрыву сердце шло.
(Теперь инфарктом называют это…)
В сибирское таежное село
Вползло военное второе лето.
Старались сводки скрыть от старика,
Старались — только удавалось редко.
Информбюро тревожная строка
В больное сердце ударяла метко.
Он задыхался в дыме и огне,
Хоть жил в Сибири — в самом центре тыла.
Нет, мой отец погиб не на войне,
И все-таки война его убила…
Ах, если бы он ведать мог тогда
В глухом селе, в час отступленья горький,
Что дочь в чужие будет города
Врываться на броне «тридцатьчетверки»!
И кружку пенили отцы,
И уходили сорванцы,
Как в сказке, на войну.
Но это было где-то там —
Тот непонятный тарарам,
Та страшная она.
. . . . . . . . . . . . . . . .
(А к нам пришла сама)
И нет Ленор, и нет баллад,
Погублен царскосельский сад,
И словно мертвые стоят
Знакомые дома.
И равнодушие в глазах,
И сквернословы? на устах,
Но только бы не страх, не страх,
Не страх, не страх… Бах, бах!
Отца на фронт призвали.
И по такой причине
Я должен жить отныне,
Как следует мужчине.
Мать вечно на работе.
Квартира опустела.
Но в доме для мужчины
Всегда найдётся дело.
Полны водою вёдра.
Подметена квартира.
Посуду мыть несложно —
На ней ни капли жира.
С трёх карточек талоны
Стригут мне в гастрономе.
Кормилец и добытчик.
Мужчина. Старший в доме.
Я искренне уверен,
Что стал отцу заменой.
Но в жизни той далёкой,
Блаженной, довоенной,
Отец не занимался
Подобными делами.
Мать заменила папу.
Я помогаю маме.
Бывает, песни не поются
ни наяву и ни во сне.
Отец хотел с войны вернуться,
да задержался
на войне.
Прошло и двадцать лет и больше…
Устав над памятью грустить,
однажды сын приехал в Польшу –
отца родного
навестить.
Он отыскал его.
А дальше –
склонил он голову свою.
Уже он был
чуть-чуть постарше
отца,
убитого в бою.
А на могиле,
на могиле
лежали белые цветы.
Они сейчас похожи были
на госпитальные бинты.
И тяжело плескались флаги.
Был дождь
крутым и навесным.
И к сыну подошли поляки.
И помолчали вместе с ним.
Потом один сказал:
— Простите…
Солдата
помнит шар земной.
Но вы, должно быть, захотите,
чтоб он лежал
в земле родной?! –
Шуршал листвою мокрый ветер.
Дрожали капли на стекле.
И сын вполголоса ответил:
— Отец и так в родной земле…
(Древнегреческая легенда)Прощался сын с отцом,
со старым, мудрым греком.
Прижавши юношу к груди,
Сказал ему отец: «Клеон, мой сын, иди
И возвратись ко мне — великим человеком!»Прошли года. Вернулся сын к отцу
В наряде дорогом, весь — в золоте, в рубинах.
«Отец, я стал богат. Счастливому купцу —
Не будет равного мне богача в Афинах!»
«Мой сын, — сказал отец, — я вижу, ты богат.
Не говорит, кричит о том твоё обличье.
Но ежели б ты стал богаче во сто крат,
Не в этом истинно бессмертное величье!»
Прошли года. И вновь вернулся сын к отцу.
«Отец, я знанье всё постиг в его вершинах.
Мне, как первейшему на свете мудрецу,
Все мудрецы поклонятся в Афинах!»
И отвечал отец: «Ты знанием богат,
Прославлен будешь ты,
быть может, целым светом.
Но ежели б ты стал учёней во сто крат,
Величье истинно бессмертное не в этом!»
Прошли ещё года. И в третий раз Клеон
Вернулся к дряхлому отцу, к родным пенатам.
Но не один вернулся он,
А с братом,
вырванным из вражьих пыток братом.
«Отец, я услыхал его тюремный стон,
И я ускорил час его освобожденья!»
«Мой сын! Благословен
день твоего рожденья! —
Клеону радостно сказал отец-старик. —
Смой кровь с себя, смени истлевшие одежды.
Ты оправдал мои надежды:
Твой подвиг — истинно велик!»
Стол накрыт на шестерых —
Розы да хрусталь…
А среди гостей моих —
Горе да печаль.
И со мною мой отец,
И со мною брат.
Час проходит. Наконец
У дверей стучат.
Как двенадцать лет назад,
Холодна рука,
И немодные шумят
Синие шелка.
И вино поет из тьмы,
И звенит стекло:
«Как тебя любили мы,
Сколько лет прошло».
Улыбнется мне отец,
Брат нальет вина,
Даст мне руку без колец,
Скажет мне она:
«Каблучки мои в пыли,
Выцвела коса,
И звучат из-под земли
Наши голоса».
Если только ты умен,
Ты не дашь ребятам
Столь затейливых имен,
Как Протон и Атом.
Удружить хотела мать
Дочке белокурой,
Вот и вздумала назвать
Дочку Диктатурой.
Хоть семья ее звала
Сокращенно Дита,
На родителей была
Девушка сердита.
Для другой искал отец
Имя похитрее,
И назвал он наконец
Дочь свою Идея.
Звали мама и сестра
Девочку Идейкой,
А ребята со двора
Стали звать Индейкой.
А один оригинал,
Начинен газетой,
Сына Спутником назвал,
Дочь назвал Ракетой.
Пусть поймут отец и мать,
Что с прозваньем этим
Век придется вековать
Злополучным детям…
Прощался муж с женою,
И плакала жена.
Гудела над страною
Гражданская война.Осенняя рябина
Краснела у крыльца,
И три малютки-сына
Смотрели на отца.Отец сказал сурово
Ребятам и жене
Всего четыре слова:
«Не плачьте обо мне!»Сказал и отвернулся,
Винтовку взял свою
И больше не вернулся
В родимую семью… Не зря мы кровью нашей
Окрасили поля:
Цветет — что день, то краше
Советская земля! Растет-цветет рябина
У нового крыльца,
И выросли три сына,
Три крепких молодца.Один — военный летчик,
Другой — морской пилот,
А третий тоже хочет
Идти в воздушный флот.Сильны и смелы с детства,
Не отдадут сыны
Отцовского наследства —
Советской стороны!
Отцы поднимают младенцев,
Сажают в моторный вагон,
Везут на передних сиденьях
Куда-нибудь в цирк иль кино.
И дети солидно и важно
В трамвайное смотрят окно.А в цирке широкие двери,
Арена, огни, галуны,
И прыгают люди, как звери,
А звери, как люди, умны.Там слон понимает по-русски,
Дворняга поет по-людски.
И клоун без всякой закуски
Глотает чужие платки.Обиженный кем-то коверный
Несет остроумную чушь.
И вдруг капельмейстер проворный
Оркестру командует туш.И тут верховые наяды
Слетают с седла на песок.
И золотом блещут наряды,
И купол, как небо, высок.А детям не кажется странным
Явление этих чудес.
Они не смеются над пьяным,
Который под купол полез.Не могут они оторваться
От этой высокой красы.
И только отцы веселятся
В серьезные эти часы.
Мир еврейских местечек…
Ничего не осталось от них,
Будто Веспасиан
здесь прошел
средь пожаров и гула.
Сальных шуток своих
не отпустит беспутный резник,
И, хлеща по коням,
не споет на шоссе балагула.
Я к такому привык —
удивить невозможно меня.
Но мой старый отец,
все равно ему выспросить надо,
Как людей умирать
уводили из белого дня
И как плакали дети
и тщетно просили пощады.
Мой ослепший отец,
этот мир ему знаем и мил.
И дрожащей рукой,
потому что глаза слеповаты,
Ощутит он дома,
синагоги
и камни могил, -
Мир знакомых картин,
из которого вышел когда-то.
Мир знакомых картин —
уж ничто не вернет ему их.
И пусть немцам дадут
по десятку за каждую пулю,
Сальных шуток своих
все равно не отпустит резник,
И, хлеща по коням,
уж не спеть никогда
балагуле.
Нынче улетели журавли
на заре промозглой и туманной.
Долго, долго затихал вдали
разговор печальный и гортанный.
С коренастых вымокших берез
тусклая стекала позолота;
горизонт был ровен и белес,
словно с неба краски вытер кто-то.
Тихий дождь сочился без конца
из пространства этого пустого…
Мне припомнился рассказ отца
о лесах и топях Августова.
Ничего не слышно о тебе.
Может быть, письмо в пути пропало,
может быть… Но думать о беде —
я на это не имею права.
Нынче улетели журавли…
Очень горько провожать их было.
Снова осень. Три уже прошли…
Я теплее девочку укрыла.
До костей пронизывала дрожь,
в щели окон заползала сырость…
Ты придешь, конечно, ты придешь
в этот дом, где наш ребенок вырос.
И о том, что было на войне,
о своем житье-бытье солдата
ты расскажешь дочери, как мне
мой отец рассказывал когда-то.
Герою Советского Союза
Магомету Гамзатову
Перевод Наума Гребнева
Дорогой мой товарищ, земляк и герой,
Я не знаю тебя, но приветствовать рад.
Вот прошел уже год и проходит второй,
Как погиб на войне мой единственный брат.
Мне обидно,
Что мало он видел дорог,
Что еще не успел орденов заслужить:
Грудь героя,
Где им полагается быть,
В самом первом сраженье осколок прожег.
Брат был молод и весел, как горный ручей.
Где ж теперь он лежит, неподвижен и нем?
Нет, не высушить слез материнских очей
И отца моего не утешить ничем.
Но сегодня про подвиг твой
Слух к нам пришел,
И тогда, в первый раз за нерадостный срок,
Мать сменила свой черный печальный платок,
И отец будто заново сына нашел.
Магомед,
Не встречались мы, но все равно
Я тебя словно брата люблю своего,
Не за то, что у вас
С братом имя одно,
А за то,
Что убил ты убийцу его.
Н. Л. ЧистяковуПорой он был ворчливым оттого,
что полшага до старости осталось.
Что, верно, часто мучила его
нелегкая военная усталость.Но молодой и беспокойный жар
его хранил от мыслей одиноких —
он столько жизней бережно держал
в своих ладонях, умных и широких.И не один, на белый стол ложась,
когда терпеть и покоряться надо,
узнал почти божественную власть
спокойных рук и греющего взгляда.Вдыхал эфир, слабел и, наконец,
спеша в лицо неясное вглядеться,
припоминал, что, кажется, отец
смотрел вот так когда-то в раннем детстве.А тот и в самом деле был отцом
и не однажды с жадностью бессонной
искал и ждал похожего лицом
в молочном свете операционной.Своей тоски ничем не выдал он,
никто не знает, как случилось это, -
в какое утро был он извещен
о смерти сына под Одессой где-то… Не в то ли утро, с ветром и пургой,
когда, немного бледный и усталый,
он паренька с раздробленной ногой
сынком назвал, совсем не по уставу.
Майор привез мальчишку на лафете.
Погибла мать. Сын не простился с ней.
За десять лет на том и этом свете
Ему зачтутся эти десять дней.
Его везли из крепости, из Бреста.
Был исцарапан пулями лафет.
Отцу казалось, что надежней места
Отныне в мире для ребенка нет.
Отец был ранен, и разбита пушка.
Привязанный к щиту, чтоб не упал,
Прижав к груди заснувшую игрушку,
Седой мальчишка на лафете спал.
Мы шли ему навстречу из России.
Проснувшись, он махал войскам рукой…
Ты говоришь, что есть еще другие,
Что я там был и мне пора домой…
Ты это горе знаешь понаслышке,
А нам оно оборвало сердца.
Кто раз увидел этого мальчишку,
Домой прийти не сможет до конца.
Я должен видеть теми же глазами,
Которыми я плакал там, в пыли,
Как тот мальчишка возвратится с нами
И поцелует горсть своей земли.
За все, чем мы с тобою дорожили,
Призвал нас к бою воинский закон.
Теперь мой дом не там, где прежде жили,
А там, где отнят у мальчишки он.
В степях Аризоны, в горячей ночи,
Гремят карабины и свищут бичи.
Большая охота, большая страда:
Несутся на Запад,
Несутся на Запад
Несутся на Запад бизоньи стада.
Несутся на Запад бизоньи стада.
Брезгливо зрачками кося из-под век,
Их предал лукавый, изменчивый век.
Они же простили его, подлеца,
Как умные дети,
Как умные дети,
Как умные дети дурного отца.
Как умные дети дурного отца.
Их гнали, их били, их мучили всласть,
Но ненависть к веку им не привилась.
Хоть спины их в мыле и ноги в крови,
Глаза их все так же,
Глаза их все та кже,
Глаза их все так же темны от любви.
Глаза их все так же темны от любви.
Какое же нужно испробовать зло,
Чтоб их отрезвило, чтоб их проняло,
Чтоб поняли, черти, у смертной черты
Что веку неловко,
Что веку неловко,
Что веку неловко от их доброты.
Что веку неловко от их доброты.
В степях Аризоны, в горячей ночи,
Гремят карабины и свищут бичи.
Большая охота, большая беда:
Несутся на Запад,
Несутся на Запад
Несутся на Запад бизоньи стада.
Несутся на Запад бизоньи стада.
Полковник ехал на гнедом коне,
на тонконогом, взмыленном, атласном.
Вся грудь бойца горела, как в огне, —
была в нашивках, золотых и красных.
На темной меди строгого лица
белел рубец, как след жестокой боли,
а впереди, держась за грудь отца,
сидела дочка — лет пяти, не боле.
Пестрей, чем вешний полевой светок,
с огромным бантом цвета голубого,
нарядная, как легкий мотылек,
и на отца похожа до смешного.
Мы слишком долго видели детей
седых, блуждающих среди углей,
не детски мудрых и не детски гневных.
А эта — и румяна и бела,
полна ребячьей прелести была,
как русских сказок милая царевна. Мы так рукоплескали!
Мы цветы
бросали перед всадником отважным.
И девочка народу с высоты
кивала гордо, ласково и важно.
Ну да, конечно, думала она,
что ей — цветы, и музыка, и клики,
ей — не тому, кто, в шрамах, в орденах,
везет ее,
свершив поход великий. И вот, глазами синими блестя,
одарено какой-то светлой властью, -
за всех гвардейцев приняло дитя
восторг людской, и слезы их, и счастье.
И я слыхала — мудрые слова
сказала женщина одна соседу:
— Народная наследница права, —
все — для нее. Ее зовут Победа.
Надевает девятого мая сосед
На парадный пиджак ордена и медали.
(Я-то знаю — солдатам их зря не давали!)
Я шутливо ему козыряю: — Привет! —
Он шагает, медалями гордо звеня,
А за ним — батальоном идёт ребятня.
В нашем тихом дворе вдруг запахло войной.
Как волнует романтика боя ребят!
Лишь один в стороне — невесёлый, смурной.
— Что с тобою, Сергей? Может, зубы болят? —
Он бормочет в ответ: — Ничего не болит! —
И, потупясь, уходит домой. Почему?
Понимаю: у парня отец — инвалид,
И не слишком в войну подфартило ему,
Нет регалий на скромном его пиджаке,
Лишь чернеет перчатка на левой руке…
Сын солдата, не прячь ты, пожалуйста, глаз,
И отца представляли к наградам не раз.
Я-то знаю, как это бывало тогда:
На Восток шли его наградные листы,
А солдат шёл на Запад, он брал города —
У солдата обязанности просты…
Зацепило — санбат, посильней — лазарет,
В часть приходит медаль, а хозяина нет,
А хозяин в бреду, а хозяин в аду,
И притом у начальников не на виду.
Отлежится солдат и, как водится, — в часть,
Но в свой полк рядовому уже не попасть.
Гимнастёрка пуста. Ну и что? Не беда!
И без всяких наград он берёт города!
И опять медсанбаты и круговорот
Корпусов и полков, батальонов и рот.
Что поделаешь? Это, Серёжа, — война…
Где-то бродят ещё до сих пор ордена,
Бродят, ищут хозяев уже двадцать лет —
Нападут они, может, на правильный след? Ну, а ежели нет, и тогда не беда:
Разве ради наград брали мы города?
Шёл корабль из далёкой Австралии,
Из Австралии, из Австралии.
Он в Коломбо шёл и так далее,
И так далее, и так далее.
И корабль этот вел из Австралии
Капитан Александр Грант.
И была у него дочь-красавица,
Дочь-красавица, дочь-красавица.
Даже песня тут заикается,
Даже песня тут заикается, —
Эта самая Фрези Грант…
Как бы там ни было, корабль плыл, плыл и
был в пути полтора месяца, когда вахта на рассвете
заметила огромную волну, метров сто высотой, идущую
с юго-востока. Все испугались и приняли меры достойно
утонуть. Однако ничего не случилось: корабль поднялся,
опустился, и все увидели остров необычайной красоты.
Фрези Грант стала просить отца пристать к острову, но
капитан Грант естественно и с полным основанием ответил,
что острова эти всего-навсего пригрезились.
Острова эти нам пригрезились,
Нам пригрезились, нам пригрезились,
Нам пригрезились эти отмели,
Эти пальмы на берегу,
А к мечте, дорогая Фрези,
Я пристать никак не могу.
Что ж, вы правы, сказала Фрези,
Что ж, прощайте, сказала Фрези,
Что ж, прощай, мой отец любимый,
Не сердись понапрасну ты!
Пусть корабль к мечте не причаливает —
Я смогу добежать до мечты.
И с этими словами Фрези прыгнула за борт. «Это не
трудно, как я и думала», — сказала она, побежала к
острову и скрылась, как говорится, в тумане.
И бежит по волнам, чуть касаясь воды,
И на зыбкой воде остаются следы,
И бежит сквозь ненастье и мрак до конца,
Всё бежит и надежду приносит в сердца.
Фрези Грант, Фрези Грант, Фрези Грант!..
Лампа горит…
Занимается папа,
Толстую книжку
Достал он из шкапа,
Он исписал и блокнот
И тетрадь,
Должен он завтра
Экзамен сдавать!
Петя ему очинил
Карандаш.
Петя сказал:
— Обязательно сдашь!
Учатся взрослые
После работы,
Носят в портфелях
Тетради, блокноты,
Книжки читают,
Глядят в словари.
Папа сегодня
Не спал до зари.
Петя советует:
— Слушай меня,
Сделай себе
Расписание дня!
Делится опытом
Петя с отцом:
— Главное,
Выйти с веселым лицом!
Помни,
Тебе не поможет
Шпаргалка!
Зря с ней провозишься,
Времени жалко!
Учатся взрослые
После работы.
С книжкой идут
На экзамен пилоты.
С толстым портфелем
Приходит певица,
Даже учитель
Не кончил учиться!
— У вашего папы
Какие отметки? -
Интересуется
Дочка соседки
И признается,
Вздыхая,
Мальчишкам:
— У нашего тройка:
Волнуется слишком!