Поэт! ты хочешь знать, за что такой любовью
Мы любим родину с тобой?
Зачем в разлуке с ней, наперекор злословью,
Готово сердце в нас истечь до капли кровью
По красоте ее родной? Что ж! пусть весна у нас позднее и короче,
Но вот дождались наконец:
Синей, мечтательней божественные очи,
И раздражительней немеркнущие ночи,
И зеленей ее венец.Вчера я шел в ночи и помню очертанье
Багряно-золотистых туч.
Не мог я разгадать: то яркое сиянье —
Вечерней ли зари последнее прощанье
Иль утра пламенного луч? Как будто среди дня, замолкнувши мгновенно,
Столица севера спала,
Под обаяньем сна горда и неизменна,
И над громадой ночь, бледна и вдохновенна,
Как ясновидящая шла.Не верилося мне, а взоры различали,
Скользя по ясной синеве,
Чьи корабли вдали на рейде отдыхали, —
А воды, не струясь, под ними отражали
Все флаги пестрые в Неве.Заныла грудь моя — но в думах окрыленных
С тобой мы встретилися, друг!
О, верь, что никогда в объятьях раскаленных
Не мог таких ночей, вполне разоблаченных,
Лелеять сладострастный юг!
Проходит день, и ночь проходит,
Ни сна, ни грез в ночи немой,
И утро новый день приводит —
Такой же скучный и пустой.
И то же небо с облаками,
Бесцветное — как жизни путь,
Где упований нет пред нами,
Былое не волнует грудь,
И люди те ж — смешные люди!
Их встрече будешь ты не рад,
Не прижимай их к пылкой груди,
Отскочишь с ужасом назад.
Ты глас любви подашь собрату,
Ответа нет на голос твой,
И сердце каждый раз утрату
С слезой в дневник запишет свой.
Так полный жизнию цветок
И горд и пышен средь полей,
Но дунул ветер, и листок
Упал на землю — и на ней,
Что день — то новою грозою
Лишен листка увялый цвет,
И обнаженной головою
Считает, скольких листьев нет.
То ли все поцелуи проснулись,
горя на губах,
то ли машут дворы
рукавами плакучих рубах,
упреждая меня
белой ночью, дразняще нагой,
от любви дорогой
не ходить за любовью другой.
То ли слишком темно на душе,
а на улице слишком светло,
то ли белая ночь,
то ли ангельское крыло.
Страшно жить без любви,
но страшнее, когда две любви
вдруг столкнуться, как будто в тумане
ночном корабли.
Две любви —
то ли это в подарок с опасным
избытком дано,
то ли это беда
прыгнет молнией ночью в окно,
рассекая кровать
раскаленным клинком пополам,
драгоценные некогда письма
сжигая, как хлам.Две любви —
то ли это любовь, то ли это война.
Две любви невозможны.
Убийцею станет одна.
Две любви, как два камня,
скорее утянут на дно.
Я боюсь полюбить,
потому что люблю, и давно.
Хранятся в памяти, как в темной книге,
Свершившияся таинства ночей,
Те, жизни чуждые, святые миги,
Когда я был и отдан, и ничей.
Я помню запах тьмы и запах тела,
Дрожащих членов выгибы и зной,
Мир, дышащий желаньем до предела,
Безформенный, без-о̀бразный, иной.
Исторгнутыя мукой сладострастья,
Безумны были речи и мечты.
Казалось мне, что властен их заклясть я
Заклятием предвечной темноты.
Но эта мгла и криков и видений
В другой душе, как и в моей, жива.
О вы, участницы ночных радений,
Вы слышали запретныя слова!
Я был не одинок во храме страсти,
Дал подсмотреть свой потаенный сон,
И этот храм позором соучастий
В моей душе навеки осквернен.
Ночи, когда над городом
Дымы лесных пожаров,
А выше — эллинским мороком —
Гекаты проклятые чары, —
Все углы виденьями залили,
Закружив их дьявольским вальсом,
И четко судьбы сандалии
Стучат по изрытым асфальтам;
Дыша этой явью отравленной,
Ловя в ней античные ритмы,
Губами безжалостно сдавливай
Двух голубков Афродиты.
Лот любви, моряк озадаченный,
Бросай в тревоге бессонных вахт, —
Иль в Советской Москве назначена
Klassische Walpurgisnacht?
Подползают на брюхе сфинксы,
Стимфалиды взмывают крылом,
Чу! скачет сквозь мрак лабиринтский
Мудрый кентавр Хирон.
Куда? Не к Елене ли?
Лебедем в гриву вплетись,
Неги Эгейские вспенивай,
К Скейским высотам мчись!
Город иль море?
Троя иль Ресефесер?
Мы с Фаустом поспорим
В перегонке сфер!
Запрокинулась Большая Медведица,
Глаз Гекаты метит гостей,
А дым пожаров все стелется,
Заливая нашу постель.
Слова Якова Полонского
Мой костер в тумане светит;
Искры гаснут на лету…
Ночью нас никто не встретит;
Мы простимся на мосту.
Ночь пройдет — и спозаранок
В степь, далеко, милый мой,
Я уйду с толпой цыганок
За кибиткой кочевой.
На прощанье шаль с каймою
Ты на мне узлом стяни:
Как концы ее, с тобою
Мы сходились в эти дни.
Кто-то мне судьбу предскажет?
Кто-то завтра, сокол мой,
На груди моей развяжет
Узел, стянутый тобой?
Вспоминай, коли другая,
Друга милого любя,
Будет песни петь, играя
На коленях у тебя!
Мой костер в тумане светит;
Искры гаснут на лету…
Ночью нас никто не встретит;
Мы простимся на мосту.
<1853>
Хранятся в памяти, как в теемной книге,
Свершившиеся таинства ночей,
Те, жизни чуждые, святые миги,
Когда я был и отдан, и ничей.
Я помню запах тьмы и запах тела,
Дрожащих членов выгибы и зной,
Мир, дышащий желаньем до предела,
Бесформенный, безо́бразный, иной.
Исторгнутые мукой сладострастья,
Безумны были речи и мечты.
Казалось мне, что властен их заклясть я
Заклятием предвечной темноты.
Но эта мгла и криков и видений
В другой душе, как и в моей, жива.
О вы, участницы ночных радений,
Вы слышали запретные слова!
Я был не одинок во храме страсти,
Дал подсмотреть свой потаенный сон,
И этот храм позором соучастий
В моей душе навеки осквернен.
«Прощай, мой милый!» — «Милая, прощай!»
Замкнулись двери. Два ключа пропели.
Дверь шепчет двери: «Что же, кончен Май?»
«— Как Май? Уж дни октябрьские приспели».
Стук, стук. — «Кто там?» — «Я, это я, Мечта.
Открой!» — Стук, стук. — «Открой! Луна так светит».
Молчание. Недвижность. Темнота.
На зов души как пустота ответит!
«Прощай, мой милый. Милый! Ха! Ну, ну.
Еще в ней остроумия довольно».
«— Он милой на́звал? Вспомнил он весну?
Пойти к нему? Как бьется сердце больно!»
Стук, стук. — «Кто там?» Молчание. Темно.
Стук, стук. — «Опять! Закрыты плохо ставни».
В морях ночей недостижимо дно.
Нет в мире власти — миг вернуть недавний!
Над утомившейся землею
Ночь разсыпает чары сна.
Садись со мной, моя голубка,
Ночная мгла нам не страшна.
Поля одеты черной дымкой,
Ни звезд на небе, ни луны,
Не слышно птиц,—и говор ветра
Не нарушает тишины.
Забудь о том, что будет завтра,
Что нам вчерашний день принес,
Забудь о всех минутах горя,
Забот, усталости и слез!
Пускай разсыплется на плечи
Густых кудрей твоих волна,
И в сердце чуткое проникнет
Волшебной ночи тишина!
А мне позволь, к тебе прижавшись,
Мое земное божество,
Внимать, как музыке небесной,
Биенью сердца твоего!
Пало прениже волн
Бремя дневное.
Тихо взошли на холм
Вечные — двое.
Тесно — плечо с плечом —
Встали в молчанье.
Два — под одним плащом —
Ходят дыханья.
Завтрашних спящих войн
Вождь — и вчерашних,
Молча стоят двойной
Черною башней.
Змия мудрей стоят,
Голубя кротче.
— Отче, возьми в назад,
В жизнь свою, отче!
Через все небо — дым
Воинств Господних.
Борется плащ, двойным
Вздохом приподнят.
Ревностью взор разъят,
Молит и ропщет…
— Отче, возьми в закат,
В ночь свою, отче!
Празднуя ночи вход,
Дышат пустыни.
Тяжко — как спелый плод —
Падает: — Сыне!
Смолкло в своем хлеву
Стадо людское.
На золотом холму
Двое — в покое.
Смотрит месяц ненастный, как сыплются желтые листья,
Как проносится ветер в беспомощно-зыбком саду.
На кусты и поляны в тоске припадают деревья:
«Проноси, вольный ветер, скорей эту жуткую ночь!
Не за то ль так нещадно нас мучит холодная осень,
Что цвели мы весной, упиваясь улыбкой небес,
Забывая в дни счастья про черные ночи ненастья, —
Роковую расплату за радость весны и любви?»
С неземною печалью глядит затуманенный месяц…
Ветер в жутком восторге проносится в черных кустах:
«Достигайте в несчастии радости мук беспредельных!
Приготовьтесь к Великому мукой великих потерь!»
Солнышко красное, взгляни из-за горы,
Солнышко-ведрышко, мы вышли из норы.
Норы нам зимние прискучили теперь,
К Солнышку хочется, в Зиме разбита дверь.
Видело ль, Солнышко, ты Красную Сестру?
Тут она румянилась даже ввечеру.
Встретила ль Братика красная Весна?
Зори тут нежные пестила она.
Видело ль, Солнышко, ты Ведьму-Зиму,
Старую Ягу, возлюбившую тьму?
Увидела лютая, что талый есть снежок,
Стужу сбирать пошла, затискала в мешок.
Встретила Красную, скорей от ясной прочь,
Стужу рассыпала, провалилась в ночь.
Ночь разорвалася, и тает на луче,
Ты показалася в алой нам парче.
За стенами старого аббатства —
Мне рассказывал его привратник —
Что ни ночь творятся святотатства:
Приезжает неизвестный всадник, В черной мантии, большой и неуклюжий,
Он идет двором, сжимая губы,
Медленно ступая через лужи,
Пачкает в грязи свои раструбы.Отодвинув тяжкие засовы,
На пороге суетятся духи,
Жабы и полуночные совы,
Колдуны и дикие старухи.И всю ночь звучит зловещий хохот,
В коридорах гулких и во храме,
Песни, танцы и тяжелый грохот
Сапогов, подкованных гвоздями.Но наутро в диком шуме оргий
Слышны крики ужаса и злости.
То идет с мечом святой Георгий,
Что иссечен из слоновой кости.Видя гневно сдвинутые брови,
Демоны спасаются в испуге,
И на утро видны капли крови
На его серебряной кольчуге.
Она, как прежде, захотела
Вдохнуть дыхание свое
В мое измученное тело,
В мое холодное жилье.
Как небо, встала надо мною,
А я не мог навстречу ей
Пошевелить больной рукою,
Сказать, что тосковал о ней…
Смотрел я тусклыми глазами,
Как надо мной она грустит,
И больше не было меж нами
Ни слов, ни счастья, ни обид…
Земное сердце уставало
Так много лет, так много дней…
Земное счастье запоздало
На тройке бешеной своей!
Я, наконец, смертельно болен,
Дышу иным, иным томлюсь,
Закатом солнечным доволен
И вечной ночи не боюсь…
Мне вечность заглянула в очи,
Покой на сердце низвела,
Прохладной влагой синей ночи
Костер волненья залила…30 июля 1908
Ходят плечи, ходят трясом,
Стонет в ночь она, —
Прошушукнет поздним класом
Стебель у окна.
«Ты померкни, свет постылый, —
В вечный темень сгинь!
Нет, не встанет из могилы
Сокол мой: аминь!
Как проходят дни за днями.
Палец жжет кольцо».
Мухи черными роями
Плещут ей в лицо.
Прошушукнет поздним класом
Стебель у окна.
Ходят плечи, ходят трясом, —
Стонет в ночь она.
Стар садится под оконцем
Любу обнимать:
«Задарю тебя червонцем, —
Дай с тобой поспать!»
Но в оправе серебрёной
Стукнул грозен перст.
«Сгинь», — и молоньей зеленой
Небосвод отверст.
«Ты, обитель, богомольца
В скит принять сумей!»
Но, взвивая блеском кольца,
Прыщет в небо змей.
О ты, ночь моя, ноченька,
Ночь ты лунная, ночь морозная,
Как тревожишь ты сердце томное,
Сердце томное — безнадежное! Страшно мне: мой уголок,
Как могила, вкруг чернеет;
Разведу я огонек —
Дуб трещит и пламенеет,
Свет багровый на стенах
Чудно зыблется в очах;
И дохнуть не смею я, —
Тени бродят вкруг меня.О, зачем я рождена
Вянуть бедной сиротою!
Жизнь моя отравлена
Неотступною тоскою;
Светлый призрак в тяжком сне
На беду являлся мне;
Даль мою затмил туман —
Сердцу был во всем обман.На заре весны моей
Голубка я приучила,
Он был друг невиннык дней.
О, как я его любила!
Снегом белым он сиял,
Томно, нежно ворковал;
Но, как легкий ветерок,
Улетел мой голубок.В бедном садике моем
Рдела роза полевая.
Любовалась я цветком;
Часто, горе забывая,
К розе с свежею волной
Я бежала в летний зной.
Туча бурная нашла —
Розу молния сожгла.Был друг милый у меня!..
Ночь, ты знаешь, ты видала,
Как в пылу безумном я
Друга к сердцу прижимала;
Вспомни: он твоей луной
Мне клялся, что будет мой. —
Но тень бродит… страшно мне!
Не душней в могильном сне.О ты, ночь моя, ноченька,
Ночь ты лунная, ночь морозная,
Как тревожишь ты сердце томное,
Сердце томное — безнадежное!
1
Дно — оврага.
Ночь — корягой
Шарящая. Встряски хвой.
Клятв — не надо.
Ляг — и лягу.
Ты бродягой стал со мной.
С койки затхлой
Ночь по каплям
Пить — закашляешься. Всласть
Пей! Без пятен —
Мрак! Бесплатен —
Бог: как к пропасти припасть.
(Час — который?)
Ночь — сквозь штору
Знать — немного знать. Узнай
Ночь — как воры,
Ночь — как горы.
(Каждая из нас — Синай
Ночью…)
2
Никогда не узнаешь, что́ жгу, что́ трачу
— Сердец перебой —
На груди твоей нежной, пустой, горячей,
Гордец дорогой.
Никогда не узнаешь, каких не—наших
Бурь — следы сцеловал!
Не гора, не овраг, не стена, не насыпь:
Души перевал.
О, не вслушивайся! Болевого бреда
Ртуть… Ручьёвая речь…
Прав, что слепо берешь. От такой победы
Руки могут — от плеч!
О, не вглядывайся! Под листвой падучей
Сами — листьями мчим!
Прав, что слепо берешь. Это только тучи
Мчат за ливнем косым.
Ляг — и лягу. И благо. О, всё на благо!
Как тела на войне —
В лад и в ряд. (Говорят, что на дне оврага,
Может — неба на дне!)
В этом бешеном беге дерев бессонных
Кто-то на́смерть разбит.
Что победа твоя — пораженье сонмов,
Знаешь, юный Давид?
Войдешь
и слышишь
умный гуд
в лекционном зале.
Расселись зрители
и ждут,
чтоб небо показали.
Пришел
главнебзаведующий,
в делах
в небесных
сведущий.
Пришел,
нажал
и завертел
весь
миллион
небесных тел.
Говорит папаше дочь:
«Попроси
устроить ночь.
Очень
знать нам хочется,
звездная Медведица,
как вам
ночью
ходится,
Как вам
ночью ездится!»
Завнебом,
пальчиком ведя,
покажет
звездомедведя.
Со звездою
в осень
скупо.
Здесь же
вызвездило купол.
Не что-нибудь,
не как-нибудь,
а ночь как ночь
и Млечный Путь.
И тут,
и сбоку,
и везде —
небесный свод
в сплошной звезде.
Как примус,
примутся мерцать,
спаля
влюбленные сердца.
Завнебом
вежливо спросили:
«Какие звезды
над Бразилией?»
Зажег
завнебом
Южный Крест,
невиданнейший
с наших мест.
Светят,
как миленькие,
небесные
светильники.
Аж может устроить
любая горничная
затмение лунное
и даже
солнечное.
Умри, поповья погань!
Побыв
в небесных сферах,
мы знаем —
нету бога
и нету
смысла
в верах.
Должен
каждый пролетарий
посмотреть
на планетарий.
Все кончено, меж нами связи нет…
А. ПушкинЭта светлая ночь, эта тихая ночь,
Эти улицы, узкие, длинные!
Я спешу, я бегу, убегаю я прочь,
Прохожу тротуары пустынные.
Я не в силах восторга мечты превозмочь,
Повторяю напевы старинные,
И спешу, и бегу, — а прозрачная ночь
Стелет тени, манящие, длинные.
Мы с тобой разошлись навсегда, навсегда!
Что за мысль несказанная, странная!
Без тебя и наступят и минут года,
Вереница, неясно туманная.
Не сойдемся мы вновь никогда, никогда,
О, любимая, вечно желанная!
Мы расстались с тобой навсегда, навсегда…
Навсегда? Что за мысль несказанная!
Сколько сладости есть в тайной муке мечты.
Этой мукой я сердце баюкаю,
В этой муке нашел я родник красоты,
Упиваюсь изысканной мукою.
«Никогда мы не будем вдвоем, — я и ты…»
И на грани пред вечной разлукою
Я восторгов ищу в тайной муке мечты,
Я восторгами сердце баюкаю.
14 ноября 1895
Жар свалил. Повеяла прохлада.
Длинный день закончил ряд забот;
По дворам давно загнали стадо
И косцы вернулися с работ.
Потемнеть заря уже готова;
Тихо все. Час ночи недалеко.
Подымался и улегся снова
На закате легкий ветерок!…
Говор смолк; лишь изредка собачий
Слышен лай, промолвят голоса…
Пыль слеглась; остыл песок горячий,
Пала сильно на землю роса.
По краям темнеющего свода
Тени все, широкие, слились:
Встретить ночь готовится природа;
Запахи отовсюду понеслись.
В тишине жизнь новая творится:
Зрячею проснулася сова,
И встает, и будто шевелится,
И растет, и шепчется трава!…
Луна скользит стезей небесной,
Свершая вечный путь ночной,
И облака, толпою тесной,
Резвясь, несутся за луной,
Ее с улыбкой обступают,
Кружась вокруг ее лица,
Теснятся, страстно обнимают,
Ее целуют без конца.
Но, кончив путь, над темной бездной
Луна им говорит: «прости!»
И, покидая купол зве́здный,
С вершины гор спешит сойти.
И вот, лишенные отрады,
Вернулись спутники луны
И, в небе загасив лампады,
Рыдают, в скорбь погружены.
И льется мрак от них могильный, —
Весь мир в тревоге застонал, —
И потекли рекой обильной
Их слезы вдоль угрюмых скал.
Когда петух,
Ударив три раза
Крылом своим золотистым,
Протяжною песнью
Встречает зарю
И ты, человек,
Впиваешь последнюю
Сладкую влагу
Сна на заре,
Тогда поэт…
Нет! Спи, утомленный
Заботами дня,
Земной страдалец!
Ты не поймешь,
Зачем я бодрствую
В таинственном храме
Прохладной ночи.Чу! Слышу, вздох
Ко мне несется
С мягкого ложа,
Где при серебряной
Луне белеют
Младые ланиты,
Покрытые первым
Шелковым пухом,
И где в беспорядке
Рассыпаны кудри.
А! слышу, слышу, —
Ты также не спишь,
Несчастный влюбленный! Послушай, что ныне
Я слышал ночью
От чад Сатурна:
Они мне велели
В земных страданьях
Искать исцеленья
У Вакха. Наполним
Стаканы — и оба
Заснем поутру,
Когда другие
Пойдут трудиться.
Каждый день в квартире глянец
Эта женщина наводит.
Каждый вечер иностранец
К этой женщине приходит.Встречи их ненарушимы, —
Всё обдумано заране.
До утра скрипят пружины
В перегруженном диване.Ну, а утром надевает
Он рубашки и подтяжки,
И у лампы «забывает»
В двадцать долларов бумажки.И хозяйка очень рада,
Да и есть на то причины:
Ничего ведь ей не надо,
Кроме денег и мужчины.Но когда нейдёт к ней мистер —
Сколько жалоб, сколько стонов! —
Не проси тогда амнистий
Для московских телефонов.Днём и ночью балабонит,
Днём и ночью рвётся к другу.
И, крича, с квартиры гонит
Неповинную прислугу.Велики её страданья,
Страсть её неугасима…
Наконец он ей свиданье
Назначает у Торгсина.Путь открыт. Конфликт улажен.
Заживает в сердце рана.
Приступают персонажи
К продолжению романа.
Я знал столько полезных вещей
и теперь все их забыл.
Как обокраденный путник,
как бедняк, потерявший имущество,
я вспоминаю тщетно о богатстве,
которым владел я давно;
вспоминаю неожиданно, не думая,
не зная, когда мелькнет погибшее
знанье. Еще вчера я многое знал,
но в течение ночи все затемнело.
Правда, день был велик.
Была ночь длинна и темна.
Пришло душистое утро.
Было свежо и чудесно.
И, озаренный новым солнцем,
забыл я и лишился того,
что было накоплено мною.
Под лучами нового солнца
знания все растворились.
Я более не умею отличить
врага от друзей.
Я не знаю, когда грозит мне
опасность. Я не знаю, когда
придет ночь. И новое солнце
встретить я не сумею.
Всем этим владел я,
но теперь обеднел.
Обидно, что снова узнаю
нужное не ранее завтра,
а сегодняшний день еще длинен.
Когда придет оно —
завтра?
Стаи дней и ночей
Надо мной колдовали,
Но не знаю светлей,
Чем в Суэцком канале, Где идут корабли,
Не по морю, по лужам,
Посредине земли
Караваном верблюжьим.Сколько птиц, сколько птиц
Здесь на каменных скатах,
Голубых небылиц,
Голенастых, зобатых! Виден ящериц рой
Золотисто-зеленых,
Словно влаги морской
Стынут брызги на склонах.Мы кидаем плоды
На ходу арапчатам,
Что сидят у воды,
Подражая пиратам.Арапчата орут
Так задорно и звонко,
И шипит марабут
Нам проклятья вдогонку.А когда на пески
Ночь, как коршун, посядет,
Задрожат огоньки
Впереди нас и сзади; Те красней, чем коралл,
Эти зелены, сини…
Водяной карнавал
В африканской пустыне.С отдаленных холмов,
Легким ветром гонимы,
Бедуинских костров
К нам доносятся дымы.С обвалившихся стен
И изгибов канала
Слышен хохот гиен,
Завыванья шакала.И в ответ пароход,
Звезды ночи печаля,
Спящей Африке шлет
Переливы рояля.
На неизвестном полустанке,
От побережья невдали,
К нам в поезд финские цыганки
Июньским вечером вошли.
Хоть волосы их были русы,
Цыганок выдавала речь
Да в три ряда цветные бусы
И шали, спущенные с плеч.
Блестя цепочками, серьгами
И споря пестротой рубах,
За ними следом шли цыгане
С кривыми трубками в зубах.
С цыганской свадьбы иль с гулянки
Пришла их вольная семья.
Шуршали юбками цыганки,
Дымили трубками мужья.
Водил смычком по скрипке старой
Цыган поджарый и седой,
И вторила ему гитара
В руках цыганки молодой.
А было это ночью белой,
Когда земля не знает сна.
В одном окне заря алела,
В другом окне плыла луна.
И в этот вечер полнолунья,
В цыганский вечер, забрели
В вагон гадалки и плясуньи
Из древней сказочной земли.
Полынью пахло, пахло мятой,
Влетал к нам ветер с двух сторон,
И полевого аромата
Был полон дачный наш вагон.
Молитва отошла, джамид уже пустеет,
Утих изана звук в безмолвии ночном,
Даль тмится, и заря вечерняя краснеет
Рубиновым лицом.Сребристый царь ночей к наложнице прелестной
В эфирной тишине спешит на сладкий сон,
И вечною красой блестит гарем небесный,
Звездами освещен.Меж ними облако одно, как лебедь сонный,
На тихом озере плывет во тме ночной;
Белеет грудь его на синеве бездонной,
В краях отлив златой.Здесь дремлет минарет под тенью кипариса;
А там гранитных скал хребты омрачены:
Там непреклонные в диване у Эвлиса Чернеют сатаны.Под мраком иногда вдруг молния родится,
И чрез туманный овод лазуревых небес
Она из края в край, внезапная, промчится
Как быстролёт Фарес. ____________________
Примечания:
— Джамид — мечеть.
— Изан — молитва, которую поют муезины на минаретах.
— Эвлис — Люцифер.
— Фарес — славный бедуинский наездник.
Есть страшные ночи, их бог посылает
Карать недостойных и гордых сынов,
В них дух человека скорбит, изнывает,
В цепи́ несловимых, томительных снов.
Загадочней смерти, душнее темницы,
Они надавляют бессильную грудь,
Их очерки бледны, их длинны страницы —
Страшимся понять их, к ним в смысл заглянуть.
А сил не хватает покончить мученья,
Ворочает душу жестокая ночь,
Толпой разбегаются, вьются виденья,
Хохочут и дразнят, и прыгают прочь.
Затронут на сердце все струны живые,
Насилу проснешься, — все тихо во мгле,
И видишь в окошке, как тени ночные
Дозором гуляют по спящей земле.
Стена над кроватью луной серебрится,
И слышишь, как бьется горячая кровь,
Попробую спать я, авось не приснится,
Чудовищный сон тот не выглянет вновь.
Но тщетны надежды, плетутся мученья,
Ворочает душу жестокая ночь,
Толпой разбегаются, вьются виденья,
Хохочут и дразнят, и прыгают прочь.
Но ночь пролетела, восток рассветает,
Рассеялись тени, мрак ночи исчез,
Заря заалела и быстро сметает
Звезду за звездой с просветлевших небес.
Проснешься ты бледный, с померкнувшим взором,
С души расползутся страшилища прочь;
Но будешь ты помнить, как ходят дозором
Виденья по сердцу в жестокую ночь.
Ах, где-то лотос нежно спит,
Ах, где-то с небом слиты горы.
И ярко небосвод горит, —
Предвечной мудрости узоры!
Там негой объяты просторы,
Там страстью дышит темнота,
А люди клонят, словно воры,
К устам возлюбленным уста!
Быть может, в эту ночь, — Харит
Вновь ожили былые хоры,
Вновь Арес уронил свой щит,
Вновь Тасс у ног Элеоноры,
И мудрый Соломон, который
Изрек: «все в мире суета»,
Вновь клонит, позабыв укоры,
К устам возлюбленным уста.
Дитя! уснуть нам было б стыд,
Пойдем к окну, откроем сторы:
Стекло, железо и гранит,
Тишь улиц, спящие соборы…
Пусть вспыхнут в небе метеоры!
Пусть к счастью вскроются врата!
Пусть склонятся, безумно-скоры,
К устам возлюбленным уста!
Бегут, бегут поспешно Оры…
В моей душе — одна мечта:
Склонить к любимым взорам взоры,
К устам возлюбленным уста!
В вечерней мгле теряется земля...
В тиши небес раскрылось мировое,
Где блещет ярче пламя бытия,
Где весь простор — как празднество живое!
Восходят в высь, в великий храм ночной,
Недвижных туч жемчужные ступени,
И тяжко нам, на паперти земной,
Сносить тоску изведанных мгновений...
Со всех сторон ночная даль горит,
Колебля тьму пред взором ненасытным...
Весь божий мир таинственно раскрыт,
Как бездна искр, над сердцем беззащитным...
Живой узор из трепетных огней
Сплетает ночь на ризе златотканной,
И страшно сердцу малости своей,
И горек сон и плен земли туманной!
Для нас земля — последняя ступень...
В ночных морях она встает утесом,
Где человек, как трепетная тень,
Поник, один, с молитвенным вопросом...
Снова--синяя ночь над родимым Днепром!
Вот я в лодке плыву с молодежью:
Все желанной отрадою дышит кругом
Для меня, удрученного жизненным злом,
Истомленного грубою ложью…
Смотрят ласково звезды с глубоких небес,
Отражаясь на глади зеркальной,
За рекой к себе манит украинский лес,
И сомненья мертвящаго призрак исчез:
Он души не терзает печальной.
Сзади-ж город постылый остался: я там
Ни минуты не знаю покоя….
Там приюта нет чистым, заветным мечтам:
Измельчавши душой в этих омутах сам,
Рад от них убежать далеко я!
Клятвам юности честной давно изменил
Я средь пошлой и мелочной битвы, —
Устоять не хватило ни воли, ни сил…
За товарищей, спящих во мраке могил,
Только тайно возносишь молитвы…
Не бывал я в кругу уцелевших друзей
От стыда уже долгие годы…
В жизни будничной--серой и скучной моей
Никогда я не вижу целебных лучей
Солнца правды, любви и свободы!
За рекой Ляохэ загорались огни,
Грозно пушки в ночи грохотали,
Сотни храбрых орлов
Из казачьих полков
На Инкоу в набег поскакали.
Пробиралися там день и ночь казаки,
Одолели и горы и степи.
Вдруг вдали, у реки,
Засверкали штыки,
Это были японские цепи.
И без страха отряд поскакал на врага,
На кровавую страшную битву,
И урядник из рук
Пику выронил вдруг:
Удалецкое сердце пробито.
Он упал под копыта в атаке лихой,
Кровью снег заливая горячей:
— Ты, конек вороной,
Передай, дорогой,
Пусть не ждет понапрасну казачка.
За рекой Ляохэ угасали огни,
Там Инкоу в ночи догорало.
Из набега назад
Возвратился отряд
Только в нем казаков было мало...
Печаль в груди была остра,
Безумна ночь, —
И мы блуждали до утра,
Искали дочь.
Нам запомнилась навеки
Жутких улиц тишина,
Хрупкий снег, немые реки,
Дым костров, штыки, луна.
Чернели тени на огне
Ночных костров.
Звучали в мертвой тишине
Шаги врагов.
Там, где били и рубили,
У застав и у палат,
Что-то чутко сторожили
Цепи хмурые солдат.
Всю ночь мерещилась нам дочь,
Еще жива,
И нам нашептывала ночь
Ее слова.
По участкам, по больницам
(Где пускали, где и нет)
Мы склоняли к многим лицам
Тусклых свеч неровный свет.
Бросали груды страшных тел
В подвал сырой.
Туда пустить нас не хотел
Городовой.
Скорби пламенной язык ли,
Деньги ль дверь открыли нам, —
Рано утром мы проникли
В тьму, к поверженным телам.
Ступени скользкие вели
В сырую мглу, —
Под грудой тел мы дочь нашли
Там, на полу.
О, ветер, ветер! Трубач бездомный!
С порога жизни твой зов я слышу.
Не ты ль баюкал трубою томной
Уют мой детский под зимней крышей? Не ты ль так буйно трубил победу,
Ты, облак снежный за мною мчащий,
Когда подслушал в санях беседу,
Подслушал голос, меня молящий? И темной ночью не ты ли пел нам,
От ласк усталым, счастливым людям,
О счастье нашем беспеременном,
О том, что вместе всегда мы будем? Теперь не ты ли в пути мне трубишь
Звенящей медью, походным рогом?
Все чаще, чаще встречаться любишь
Со мной, бездомной, по всем дорогам.О, верный сторож! Ты не забудешь.
Мои скитанья со мной кончая,
Я знаю, долго трубить ты будешь,
Глухою ночью мой крест качая.
Ну, пожалуйста, пожалуйста,
в самолет меня возьми,
на усталость мне пожалуйся,
на плече моем усни.
Руку дай, сводя по лесенке,
на другом краю земли,
где встают, как счастья вестники,
горы дымные вдали…
Ну, пожалуйста, в угоду мне,
не тревожься ни о чем,
тихой ночью сердце города
отопри своим ключом.
Хорошо, наверно, ночью там, —
темнота и тишина.
Мы с тобой в подвале сводчатом
выпьем местного вина.
Выпьем мы за счастье трудное,
за дорогу без конца,
за слепые, безрассудные,
неподсудные сердца…
Побредем по сонным дворикам,
по безлюдным площадям,
улыбаться будем дворникам,
будто найденным друзьям.
Под платанами поблекшими
будем листьями шуршать,
будем добрыми, хорошими,
будем слушать осень позднюю,
радоваться и дышать!