Я не слыхал рассказов Оссиана,
Не пробовал старинного вина;
Зачем же мне мерещится поляна,
Шотландии кровавая луна?
И перекличка ворона и арфы
Мне чудится в зловещей тишине,
И ветром развеваемые шарфы
Дружинников мелькают при луне!
Я получил блаженное наследство —
Чужих певцов блуждающие сны;
Свое родство и скучное соседство
Мы презирать заведомо вольны.
И не одно сокровище, быть может,
Минуя внуков, к правнукам уйдет,
И снова скальд чужую песню сложит
И как свою ее произнесет.
Из мира уползли — и ноют на луне
шарманщики воспоминаний…
Кто входит? Муза, ты? Нет, не садись ко мне:
я только пасмурный изгнанник.Полжизни — тут, в столе, шуршит она в руках,
тетради трогаю, хрустящий
клин веера, стихи — души певучий прах, -
и грудью задвигаю ящик… И вот уходит все, и я — в тенях ночных,
и прошлое горит неяро,
как в черепе сквозном, в провалах костяных
зажженный восковой огарок… И ланнеровский вальс не может заглушить…
Откуда?.. Уходи… Не надо…
Как были хороши… Мне лепестков не сшить,
а тлен цветочный сладок, сладок… Не говори со мной в такие вечера,
в часы томленья и тумана,
когда мне чудится невнятная игра
ушедших на луну шарманок…
Когда перед тобою глубина,
Себя ты видишь странно отраженным,
Воздушным, теневым, преображенным.
В воде душа. Смотри, твоя она.
Не потому ли нас пьянит Луна,
И делает весь мир завороженным,
Когда она, по пропастям бездонным,
Нам недоступным, вся озарена.
«Я темная, но дальний свет приемлю», —
Она безгласно в мире говорит.
Луна приемлет Солнце и горит.
Отображенный свет струит на Землю.
В Луне загадка, жемчуг, хризолит.
В ней сонм зеркал волшебный сон творит.
При ясной луне,
В туманном сиянии,
Замок снится мне,
И в парчовом одеянии
Дева в окне.
Лютни печальной рыдания
Слышатся мне в отдалении.
Как много обаяния
В их пении!
Светит луна,
Дева стоит у окна
В грустном томлении.
Песня ей слышится.
Томно ей дышится.
Вечно одна,
Грустна, бледна, —
Ни подруги, ни матери нет.
Лунный свет
Сплетает
Чудные сны
И навевает
Жажду новизны.
Жизнь проводит тени в скуке повторений,
Грустно тени мрачные скользят.
Песни старых бед и новых сожалений
Загадочно звучат.
Звучат загадочно
Трепетные сны.
Бьется лихародочно
Жажда новизны.
Желаний трепет,
Страсть новизны
И новизна страстей, —
Вот о чем печальной песни лепет
В сострадательном мерцании луны
Говорит тихонько ей
И в душе моей.
Я бы умер с тайной радостью
В час, когда взойдет луна.
Овевает странной сладостью
Тень таинственного сна.
Беспредельным далям преданный,
Там, где меркнет свет и шум,
Я покину круг изведанный
Повторенных слов и дум.
Грань познания и жалости
Сердце вольно перейдет,
В вечной бездне, без усталости,
Будет плыть вперед, вперед.
И все новой, странной сладостью
Овевает призрак сна…
Я бы умер с тайной радостью
В час, когда взойдет луна.
14 июля 1898
Гуляю я в великом божьем мире
И жадно впечатления ловлю,
И все они волнуют грудь мою,
И струны откликаются на лире.
Взойдет ли день, засветит ли луна,
Иль птица в роще темной встрепенется,
Или промчится с ропотом волна,—
Мне весело и хорошо поется.
Я слушаю, уходят взоры вдаль,
И вдруг в душе встает воспоминанье,
И воскресает прежняя печаль,
И ноет сердце, полное страданья.
Взойдет ли день, засветит ли луна,
Иль птица в роще темной встрепенется,
Или промчится с ропотом волна,—
И грустно мне и хорошо поется.
1842
Тебя ли вижу из окна
Моей безрадостной темницы,
Златая, ясная луна,
Созданье божней десницы?
Прими же скорбный мой привет,
Ночное мирное светило!
Отраден мне твой тихий свет:
Ты мне всю душу озарило.
Так! может быть, не только я,
Страдалец, узник в мраке ночи, —
Быть может, и мои друзья
К тебе теперь подъемлют очи!
Быть может, вспомнят обо мне;
Заснут; с молитвою, с любовью
Мой призрак в их счастливом сне
Слетит к родному изголовью,
Благословит их… Но когда
На своде неба запылает
Передрассветная звезда, —
Мой образ, будто пар, растает.
Когда лежит луна ломтем чарджуйской дыни
На краешке окна, и духота кругом,
Когда закрыта дверь, и заколдован дом
Воздушной веткой голубых глициний,
И в чашке глиняной холодная вода,
И полотенца снег, и свечка восковая
Горит, как в детстве, мотыльков сзывая,
Грохочет тишина, моих не слыша слов, —
Тогда из черноты рембрандтовских углов
Склубится что-то вдруг и спрячется туда же,
Но я не встрепенусь, не испугаюсь даже…
Здесь одиночество меня поймало в сети.
Хозяйкин черный кот глядит, как глаз столетий,
И в зеркале двойник не хочет мне помочь.
Я буду сладко спать. Спокойной ночи, ночь.
На портьер зеленый бархат
Луч луны упал косой.
Нем и ясен в вещих картах
Неизменный жребий мой: Каждый вечер сна, как чуда,
Буду ждать я у окна.
Каждый день тебя я буду
Звать, ночная тишина.Под луною призрак грозный
Окрыленного коня
Понесет в пыли морозной
Королевну и меня.Но с зарей светло и гневно
Солнце ввысь метнет огонь,
И растает королевна,
И умчится белый конь.Тосковать о лунном небе
Вновь я буду у окна,
Проклиная горький жребий
Неоконченного сна.
Прости! уж полночь; над луною,
Ты видишь, облако летит;
Оно туманной пеленою
Сиянье нежное мрачит.Я мчуся вдаль, мой парус веет,
Шумит разлучница волна, —
Едва ли прежде прояснеет
На своде пасмурном луна.И я, как облако густое,
Тебя, луна моя, затмил;
Я горем сердце молодое
И взор веселый омрачил.Твой цвет, и радостный и нежный,
Моей любовью опален;
Свободна ты, — мой жар мятежный
Забудь скорей, как страшный сон! Не увлекись молвою шумной!
Убило светлые мечты
Не то, что я любил безумно,
Но что не так любила ты.Прости — не плачь! уже редеет
Туман пред ясною луной,
Взыграло море, парус веет —
И я в челнок бросаюсь мой.
СОНЕТ
С морского дна безмолвные упреки
Доносятся до ласковой Луны —
О том, что эти области далеки
От воздуха, от вольной вышины.
Там все живет, там звучен плеск волны,
А здесь на жизнь лишь бледные намеки,
Здесь вечный сон, пустыня тишины,
Пучины Моря мертвенно-глубоки.
И вот Луна, проснувшись в высоте,
Поит огнем кипучие приливы,
И волны рвутся к дальней Красоте.
Луна горит, играют переливы, —
Но там, под блеском волн, морское дно
По-прежнему безжизненно темно.
Южный полюс Луны задремал, он уснул между гор величавых,
Поражающих правильной формой своей.
Это мысль, заключенная в стройных октавах,
Эти горы живут без воды, в полосе неподвижных лучей, —
Ослепительно ярких, как ум, и ложащихся отблеском странным
На долины, что спят у подножия гор,
Между кратеров мертвых, всегда светлотканных,
Вечно тихих, нетронутых тьмой, и ничей не ласкающих взор.
Эти страшные горы горят неподвижностью вечного света,
Над холодным пространством безжизненных снов,
Это ужас мечты, это дума веков,
Запредельная жизнь Красоты, беспощадная ясность Поэта.
Есть столько томного в луны сияньи ровном,
Есть столько мягкого в задумчивых ночах,
Есть столько прелести в страдании любовном,
Есть столько сладости в несбыточных мечтах,
Есть столько жданного зажизненною гранью,
Есть столько нового в загадочном раю,
Есть столько веры в торжество мечтанья
И в воплощение его в ином краю, —
Что я и скорбь души своей крылатой,
И гибель чувств, и веру в жизнь свою
Не прокляну, а, верою обятый,
В провиденьи Христа, благословлю!
Опять я еду чистым полем,
Всё та же бледная луна,
И грустно вспомнить поневоле
Былые счастья времена.
Как будто я влюблен и молод,
Как будто счастье вновь живет, —
И летней ночи влажный холод
Моей душе огонь дает.
Я еду. Звезды смотрят в очи…
Одна упала… пробудив
Многообразье неба ночи,
Угас серебряный извив… Опять я еду полем чистым,
Всё те же звезды и луна…
Душа полна тоской лучистой,
Былым огнем на миг полна…
Звезды, розы и квадраты,
Стрелы северного сиянья,
Тонки, круглы, полосаты,
Осеняли наши зданья.
Осеняли наши домы,
Жезлы, кубки и колеса.
В чердаках визжали кошки,
Грохотали телескопы.
Но машина круглым глазом
В небе бегала напрасно:
Все квадраты улетали,
Исчезали жезлы, кубки.
Только маленькая птичка
Между солнцем и луною
В дырке облака сидела,
Во всё горло песню пела:
»Вы не вейтесь, звезды, розы,
Улетайте, жезлы, кубки, —
Между солнцем и луною
Бродит утро за горами!»
Волшебница северной ночи,
Большая Медведица, — ты
Ласкаешь усталые очи,
Смежаешь больные мечты.
В часы увлекающей встречи
Близка нам царица луна,
Мы шепчем прерывные речи,
Мы жаждем безумного сна.
Но скукой сменяется счастье,
Мы вновь безучастьем больны,
И страшен нам зов сладострастья
Всегда опьяненной луны.
И в трезвые, жгучие ночи,
Когда так бессильны мечты,
Ласкаешь усталые очи,
Большая Медведица, — ты.
Я тебя восхваляю, о, Майя живая,
Трепетом струн.
Ты свой круг завершаешь, в сияньях вступая
В тринадцать Лун.
Ты везде со мною, где любовь огневая
Мне шепчет: Ты юн.
Ожерелье сплетешь, но жемчужины, тая,
Льются в бурун.
И буря хохочет, как ведьма седая,
Как злой колдун.
И буря разялась, ты вновь голубая,
О, Майя, ты снова идешь, круговая,
В тринадцать Лун.
Я шел безбрежными пустынями,
И видел бледную Луну,
Она плыла морями синими,
И опускалася ко дну.
И не ко дну, а к безызмерности,
За кругозорностью земной,
Где нет измен и нет неверности,
Где все объято тишиной.
Там нет ветров свирепо дышащих,
Там нет ни друга, ни врага,
Там нет морей, себя не слышащих
И звонко бьющих в берега.
Там все застывшее, бесстрастное,
Хотя внушающее страсть,
Затем, что это царство ясное
Свою нам передало часть.
В нас от него встают желания,
Как эхо, грянувшее вдруг,
Встает из сонного молчания,
Когда уж умер самый звук.
И бродим, бродим мы пустынями,
Средь лунатического сна,
Когда бездонностями синими
Над нами властвует Луна.
Мы подчиняемся, склоняемся
Перед царицей тишины,
И в сны свои светло влюбляемся
По мановению Луны.
«Отчего луна так светит тускло
На сады и стены Хороссана?
Словно я хожу равниной русской
Под шуршащим пологом тумана» —
Так спросил я, дорогая Лала,
У молчащих ночью кипарисов,
Но их рать ни слова не сказала,
К небу гордо головы завысив.
«Отчего луна так светит грустно?» —
У цветов спросил я в тихой чаще,
И цветы сказали: «Ты почувствуй
По печали розы шелестящей».
Лепестками роза расплескалась,
Лепестками тайно мне сказала:
«Шаганэ твоя с другим ласкалась,
Шаганэ другого целовала».
Говорила: «Русский не заметит…
Сердцу — песнь, а песне — жизнь и тело…»
Оттого луна так тускло светит,
Оттого печально побледнела.
Слишком много виделось измены,
Слез и мук, кто ждал их, кто не хочет.
. . .
Но и все ж вовек благословенны
На земле сиреневые ночи.
Ни слова о любви! Но я о ней ни слова,
не водятся давно в гортани соловьи.
Там пламя посреди пустого небосклона,
но даже в ночь луны ни слова о любви!
Луну над головой держать я притерпелась
для пущего труда, для возбужденья дум.
Но в нынешней луне — бессмысленная прелесть,
и стелется Арбат пустыней белых дюн.
Лепечет о любви сестра-поэт-певунья -
вполглаза покошусь и усмехнусь вполрта.
Как зримо возведен из толщи полнолунья
чертог для Божества, а дверь не заперта.
Как бедный Гоголь худ там, во главе бульвара,
и одинок вблизи вселенской полыньи.
Столь длительной луны над миром не бывало,
сейчас она пройдет. Ни слова о любви!
Так долго я жила, что сердце притупилось
но выжило в бою с невзгодой бытия,
и вновь свежим-свежа в нём чья-то власть и милость.
Те двое под луной — неужто ты и я?
Луна омывала холодный паркет
Молочной и ровной волной.
К горячей щеке прижимая букет,
Я сладко дремал под луной.
Сияньем и сном растревожен вдвойне,
Я сонные глазки открыл,
И девочка-смерть наклонилась ко мне,
Как розовый ангел без крыл.
На тоненькой шее дрожит медальон,
Румянец струится вдоль щек,
И видно бежала: чуть-чуть запылен
Ее голубой башмачок.
Затейлив узор золотой бахромы,
В кудрях бирюзовая нить.
«Ты — маленький мальчик, я — девочка: мы
Дорогою будем шалить.
Надень же (ты — рыцарь) мой шарф кружевной!»
Я молча ей подал букет…
Молочной и ровной, холодной волной
Луна омывала паркет.
Луна скользит стезей небесной,
Свершая вечный путь ночной,
И облака, толпою тесной,
Резвясь, несутся за луной,
Ее с улыбкой обступают,
Кружась вокруг ее лица,
Теснятся, страстно обнимают,
Ее целуют без конца.
Но, кончив путь, над темной бездной
Луна им говорит: «прости!»
И, покидая купол зве́здный,
С вершины гор спешит сойти.
И вот, лишенные отрады,
Вернулись спутники луны
И, в небе загасив лампады,
Рыдают, в скорбь погружены.
И льется мрак от них могильный, —
Весь мир в тревоге застонал, —
И потекли рекой обильной
Их слезы вдоль угрюмых скал.
Печально-желтая луна. Рассвет
Чуть брезжит над дымящейся рекою,
И тело мертвое лежит… О, бред!
К чему так долго ты владеешь мною? Туман. Дубы. Германские леса.
Печально-желтая луна над ними.
У женщины безмолвной волоса
Распущены… Но трудно вспомнить имя.Гудруна, ты ли это?. О, не плачь
Над трупом распростертого героя!
Он крепко спит… И лишь его палач
Нигде на свете не найдет покоя.За доблесть поднялась его рука,
Но не боится доблести измена,
И вот лежит он… Эти облака
Летят и рвутся, как морская пена.И лес, и море, и твоя любовь,
И Рейн дымящийся, — все умирает,
Но в памяти моей, Гудруна, вновь
Их для чего-то время воскрешает.Как мглисто здесь, какая тишина,
И двое нас… Не надо утешенья!
Есть только ночь. Есть желтая луна,
И только Славы и Добра крушенье.
Памяти Бориса Ручьева Обалдевший могильщик
на исходе луны увидал,
что явился и выжил
тот, кого он давно закопал.
Заявился воскресший
не к неверной любимой жене,
принимай, помертвевший,
гостя в доме при ясной луне.
Не с упреком пришел,
не предателя взять на испуг:
закопал хорошо,
как надежный и преданный друг.
Оказалась, могильщик,
не погибелью — пухом земля,
вот и выжил, явился,
а другим и явиться нельзя.
Он рассказом нездешним
не потряс небеса.
Просто выжил, сердечный,
знай, могильщик, что есть на земле чудеса.
Дважды в землю закопан,
он пришел в твои грешные сны,
чтоб стоять против окон
вместо солнца и вместо луны.
Пускай мечтатели осмеяны давно,
Пускай в них многое действительно смешно,
Но всё же я скажу, что мне в часы разлуки
Отраднее всего, среди душевной муки,
Воспоминать о ней: усилием мечты
Из мрака вызывать знакомые черты,
В минуты горького раздумья и печали
Бродить по тем местам, где вместе мы гуляли, —
И даже иногда вечернею порой,
Любуясь бледною и грустною луной,
Припоминать тот сад, ту темную аллею,
Откуда мы луной пленялись вместе с нею,
Но, больше нашею любовию полны,
Чем тихим вечером и прелестью луны,
Влюбленные глаза друг к другу обращали
И в долгий поцелуй уста свои сливали…
Есть книга чудная, где с каждою страницей
Галлюцинации таинственно свиты:
Там полон старый сад луной и небылицей,
Там клен бумажные заворожил листы, Там в очертаниях тревожной пустоты,
Упившись чарами луны зеленолицей,
Менады белою мятутся вереницей,
И десять реет их по клавишам мечты.Но, изумрудами запястий залитая,
Меня волнует дев мучительная стая:
Кристально чистые так бешено горды.И я порвать хочу серебряные звенья…
Но нет разлуки нам, ни мира, ни забвенья,
И режут сердце мне их узкие следы…
Кружевницей я была,
Кружево плела. —
Я над жизнью не мудрила,
Друга милого любила,
Да беда пришла.Как всегда — встает луна,
Тянет с моря ветром свежим…
Только друг убит под Льежем.
Милая страна
Вся разорена.Ты плыви, луна, над морем…
Как-нибудь управлюсь с горем.
Не сбегу я и не спрячусь, —
Плакать — уж потом наплачусь,
А теперь — вперед,
Родина зовет.Милый, ты меня поймешь?
Я возьму отцовский нож,
Штуцер вычищу старинный.
До Намюра — путь не длинный, —
Там теперь враги…
Боже, помоги!
В венце багровом солнце блещет,
Чуть светит робкая луна,
Фиалка под росой трепещет,
И роза юная томна.
Стоит Людмила у окна,
Златые локоны небрежно
Вкруг шеи вьются белоснежной.
Я на колена в тишине
Упал. Она сказала мне:
«Зачем так рано всё уныло,
Фиалка, и луна, и милый?»Но день промчался; небосклон
Горит вечернею зарею,
И тихой, полною луною
Душистый луг осеребрен.
Росой фиалка освежилась;
Людмила у окна явилась;
Еще пышней ее наряд;
Еще светлей веселый взгляд, —
И на коленях я пред милой
Стою опять… стою унылый.
Грустил я раннею порой,
Грущу теперь во тьме ночной.
Луна богата силою внушенья,
Вокруг нея всегда витает тайна.
Она нам вторит: „Жизнь есть отраженье,
„Но этот призрак дышет не случайно“.
Своим лучом, лучом бледно-зеленым,
Она ласкает, странно так волнуя,
И душу побуждает к долгим стонам
Влияньем рокового поцелуя.
Своим ущербом, смертью двухнедельной,
И новым полновластным возсияньем,
Она твердит о грусти не безцельной,
О том, что свет нас ждет за умираньем.
Но нас маня надеждой незабвенной,
Сама она уснула в бледной дали,
Красавица тоски безпеременной,
Верховная владычица печали!
Плавно катится луна из облака в облако; вспыхнет
Низко зарница порой в смутной дотоле дали;
Тихо березы стоят под бесшумным влажным дыханьем
Ночи — и только в траве нежно кузнечик звенит.
Все над спящей усадьбой мне веет миром, знакомым,
Радостным сельской душе; но отчего же ничто
Так не лелеет ее миротворно, любовно, как запах
Ржи, потянувший ко мне, — плотно лежащих снопов,
Полных, сухих, наполняющих ригу — здесь, у дороги?
Близкому, видно, к земле вышней отрадою — хлеб.
Длинныя линии света
Ласковой дальней Луны.
Дымкою Море одето.
Дымка—рожденье волны.
Волны, лелея, сплетают
Светлыя пряди руна.
Хлопья плывут—и растают,
Новая встанет волна.
Новую линию блеска
Вытянет ласка Луны.
Сказка сверканий и плеска
Зыбью дойдет с глубины.
Влажная пропасть сольется
С бездной эѳирных высот.
Таинство Небом дается,
Слитность—зеркальностью вод.
Есть полногласность ответа,
Только желай и зови.
Длинныя линии света
Тянутся к нам от Любви.
Луна была сгущенной чернотой,
Она являлась диском строго-черным.
А над чертой ее, огнем узорным,
Сияла алость, млея красотой.
Вокруг — венец лучисто-молодой,
С сребристым излиянием повторным,
Нежней, чем свет зари по высям горным,
Костер, зажженный огненной мечтой.
Воздушных роз расплавленность и мленье,
Сто тысяч верст циклонная игра
Живого серебра, его свеченья.
Но вот Луне содвинуться пора.
И Солнце потопило выявленье
Священной пляски, пир огневзнесенья.
Солнце перстень золотой
Нам неведомаго Бога.
Солнце светит над Водой,
Солнце гаснет за чертой
Предвечерняго чертога.
Предвечерняя Луна
Серебристое запястье.
О, Луна, ты нам дана
Для узывчиваго сна
Змеевого сладострастья.
Змеевидный Млечный Путь
Мировое ожерелье.
Если мы когда-нибудь
Захотим сполна уснуть,
Там проснемся для веселья.
Звезды весело горят,
Вечен праздник изумруда.
В них опалы нежно спят,
В них рубины точат яд.
Праздник Неба—вечность Чуда.
Надмирные струи не гасят смертной жажды,
Плеская из бадьи небесных коромысл.
Мы знаки видели, всё те же, не однажды:
Но вечно сердцу нов их обманувший смысл.Весь запад пламенел. Шептали мы: «Почто же
Бог изменил? Пождем: сильней придет иной»…
Купалася луна в широком водном ложе;
Катилась в ночь волна — и вновь жила луной.Взнесен ли нежный серп, повисли ль гроздья ночи
Дух молит небо: «Стань!» — и Миг: «Не умирай!..»
Все, ждавшие вотще, в земле истлеют очи —
А в небо будет млеть мимотекущий рай.
В небе авиаигрушки,
Ни покоя им, ни сна.
Ночь в прожекторах ясна.
Поэтической старушкой
Бродит по небу луна.
И кого она смущает?
Кто вздыхает ей вослед?
Тесно в небе. Каждый знает,
Что покоя в небе нет.
Истребитель пролетает,
Проклиная лунный свет.
До луны ли в самом деле,
Если летчику глаза
И внимание в обстреле
От живой отводит цели
Лунной влаги бирюза?
Что же бродишь, как бывало,
И качаешь опахало
Старых бредней над землёй?
Чаровница, ты устала,
Ты помехой в небе стала, —
Не пора ли на покой?