Время молитвой ответить угрозе,
смело взглянуть в пустоту.
Это — служение Розе!
Это — покорность Кресту!
Время раскрыть загремевшей стихии
рыцарски-братскую грудь,
тайно: «Мария, Мария, Мария!»
сердцу больному шепнуть!
Мимо ночные видения бреда,
мимо безумия вяжущий хмель.
Свыше была нам указана цель,
свыше дарована будет победа!
В сердце суровый обет пилигрима,
Крест на щите, на мече, на груди,
сзади пустыня, но там, впереди
стены Иерусалима!
Белую Розу из пасти Дракона
вырвем средь звона мечей!
Рыцарю дар — золотая корона
вся из лучей!
Чутко горы спят,
Южный Крест залез на небо,
Спустились вниз в долину облака.
Осторожней, друг, —
Ведь никто из нас здесь не был,
В таинственной стране Мадагаскар.
Может стать, что смерть
Ты найдёшь за океаном,
Но всё же ты от смерти не беги.
Осторожней, друг, —
Даль подёрнулась туманом,
Сними с плеча свой верный карабин.
Ночью труден путь,
На востоке воздух серый,
Но вскоре солнце встанет из-за скал.
Осторожней, друг, —
Тяжелы и метки стрелы
У жителей страны Мадагаскар.
Южный Крест погас
В золотом рассветном небе,
Поднялись из долины облака.
Осторожней, друг, —
Ведь никто из нас здесь не был,
В таинственной стране Мадагаскар.
Высокохудожественной строчкой не хромаете,
Вы отображаете
Удачно дач лесок.
А я – романтик.
Мой стих не зеркало –
Но телескоп.
К кругосветному небу
Нас мучит любовь:
Боев
За коммуну
Мы смолоду ищем.
За границей
В каждой нише
По нищему,
Там небо в крестах самолетов –
Кладбищем,
И земля все в крестах
Пограничных столбов.
Я романтик –
Не рома,
Не мантий,-
Не так.
Я романтик разнаипоследних атак!
Ведь недаром на карте,
Командармом оставленной,
На еще разноцветной карте за Таллинном,
Пресс-папье покачивается, как танк.
В Испании никак, я право позабыл,
Из воинов один которой заслужил
Чтоб он пожалован крестом воинским был,
Не получил сего однако награжденья.
Хоть часто кавалером стал
Кто от сраженья
Не раз бежал;
Да чрез друзей чево иной не получал? —
Достойный воин сей свою обиду сносит,
И награждения не просит.
Увидев воина герой
Другой,
Которой с ним служа не раз при том случался,
Как с неприятелем бывало тот сражался,
И побеждал ево; возможно ль, говорил:
Что ты еще креста не получил,
Когда уж двадцать раз ево ты заслужил?
Я право в прозьбу бы вступил;
Авось-либо тебе ево и дать прикажут.
Нет, отвечал другой: пускай мне лутче скажут:
За что креста я не прошу,
А не за что я крест ношу?
Свевая пыль с цветов раскрытых,
Семья полуночных ветро́в
Несет в пылинках, тьмой повитых,
Рассаду будущих цветов!
В работе робкой и безмолвной,
Людскому глазу не видна,
Жизнь сыплет всюду горстью полной
Свои живые семена!
Теряясь в каменных наростах
Гробниц, дряхлеющих в гербах,
Они плодятся на погостах
И у крестов, и на крестах.
Кругом цветы!.. Цветам нет счета!
И, мнится, сквозь движенья их
Стремятся к свету из-под гнета
Былые силы душ людских.
Они идут свои печали
На вешнем солнце осветить,
Мечтать, о чем не домечтали,
Любить, как думали любить...
Темнеет вечер голубой,
Мерцают розовые тени.
Мой друг, скорей, пойдем с тобой
На те заветные ступени.
Над нами будет желтый крест,
Цветные окна церкви темной.
Зажжется небо, и окрест
Повсюду будет блеск заемный.
Багряно-огненный закат
Во мгле осветит лица наши.
С могил к нам розы обратят
Свои раскрывшиеся чаши.
Для нас надгробные кресты,
В лучах последнего сиянья,
Воспримут чары красоты,
Как знак немого обещанья.
И все тона, и все цвета,
Какие только в небе слиты,
Как в рай забытые врата,
Нам будут в этот миг открыты.
И смолкнут наши голоса,
И мы, друг в друге пропадая,
Погаснем, как в цветке роса,
Как в тучке искра золотая.
Венок цветущих иммортелей,
В своей печальной красоте,
Висит под сенью старых елей
На покачнувшемся кресте.
Но безымянная могила
Молчит про то, кто в ней зарыт,
О ком молва не сохранила
Ни лжи, ни правды в камне плит.
Но может быть, и здесь витала
Недавно фея светлых грез
И холм надгробный орошала
Святою влагой чистых слез:
Обросший мохом крест убогий —
Соперник памяти людской,
Могильных сводов сторож строгий,
Увенчан любящей рукой…
Всесильна вечностью своею
Слепая смерть, но всё же власть
И сила есть у нас над нею:
Та власть — любовь, та сила — страсть!
Под балдахином хмурых елей
О них гласит моей мечте
Венок печальных иммортелей
В своей цветущей красоте…
Ты бездну страшную увидел под ногами.
Сомненья, горький смех изрыли пасть ея,
Ты созерцал ее бессонными ночами,
И смерти пронеслась холодная струя…
И ввергнул в бездну ты. не медля: без сомнений
Плоть изможденную и сердца чистый жар,
И гордость разума, и сладостный угар
Соблазнов жизненных, и свой высокий гений…
Ты бездну жадную своей наполнил кровью,
Останки страшных жертв ты в глубь ее вложил,
И после радостный, исполненный любовью,
Крест Искупителя над бездной водрузил…
Но бездна жадная разверзлась вновь под прахом,
И, как Тростник, дрожал твой крест, обятый страхом!
Крестам по пояс поднялась трава.
Никто ее на кладбище не косит.
То здесь, то там качаются колосья,
то здесь, то там нечаянные сосны
печально образуют острова. Я здесь впервые. Я — почетный гость.
Меня ведут на мамину могилу.
И говорят, — покуда были силы,
все мама о свидании просила,
да просьбу передать не привелось. — Как передашь, когда грудным ребенком
тебя в чужую отдали семью… —
Вторая мама отошла в сторонку
и, глядя в землю, скорбно под гребенку
в тяжелый узел прячет седину. — Ах, мамочка, не надо отходить,
и не впервые плакать нам с тобою.
Не для корысти и не для обид,
но кто-нибудь все время норовит
тебя или меня назвать чужою. Я зло дралась с ватагою ребят,
я зло пытала, бедную, тебя:
«За что меня приемышем прозвали?»
А ты в слезах повязывала плат,
шептала: «Это Гитлер виноват», —
и отводила детские печали. Крестам по пояс поднялся покой
увенчанный солдатским обелиском
Мы обе, мама, матери с тобой,
и знаем: как целительной травой,
Земля объята наша материнством.
И взвился костер высокий
Над распятым на кресте.
Равнодушны, снежнооки,
Ходят ночи в высоте.
Молодые ходят ночи,
Сестры — пряхи снежных зим,
И глядят, открывши очи,
Завивают белый дым.
И крылатыми очами
Нежно смотрит высота.
Вейся, легкий, вейся, пламень,
Увивайся вкруг креста!
В снежной маске, рыцарь милый,
В снежной маске ты гори!
Я ль не пела, не любила,
Поцелуев не дарила
От зари и до зари?
Будь и ты моей любовью,
Милый рыцарь, я стройна,
Милый рыцарь, снежной кровью
Я была тебе верна.
Я была верна три ночи,
Завивалась и звала,
Я дала глядеть мне в очи,
Крылья легкие дала…
Так гори, и яр и светел,
Я же — легкою рукой
Размету твой легкий пепел
По равнине снеговой.
Крест пречестный церкве слава,
На нем умре наша глава
Христос Господь, всех спаситель,
Кровию си искупитель.
Хотяй дело
си весело
Совершити,
должен быти
Креста чтитель
и любитель.
И от него все дела начинатив распятом на нем вину уповати.
Он бо обыче тех благословити,и же крест на ся тщася возложити.
В началех дел си и конец дарует,какова в делех кто благотребует.
Крест на демона мечь от бога даныи на вся, и же гонят христианы.
Сим враг Голиафд адский посечеся,и жало смерти грех в конец сотреся.
Сей царем верным
в бранех помогает,
Нечестивыя
враги истребляет.
Он православным
есть защищение,
гонителем же
в водах топление.
Его зде знамя
впереде полагало,
его те силы,
царю наш, желаю.
Да та тя вславит, яко Константина,
чтителя суща приснодевы сына.
Да будет ти крест, яко столп огненный
в нощи, а во дни — облак божественный.
Щит твоим людем,
страх же враждующым,
на христианы
со мечем идущым.
Сим Христос враги
своя победил есть,
да христианы
от варвар спасеши,
сам в силе его
много лет живеши.
первый голос
Пора! Завершены все сроки,
мир опьянен и побежден…
Иду туда, где Крест высокий,
и где Безгласный пригвожден.
Там в ликованья исступленном
свершу свой танец у Креста
и обовью венком зеленым
чело терновое Христа.
Свободным тирса мановеньем
мне язвы заживить дано,
моим последним дерзновеньям —
в святой сосуд вмешать вино,
и смех зари, и сумрак хмурый
в единой светотени слить
и леопардовою шкурой
ребро пронзенное укрыть.
второй голос
Иди! Но станешь сам Иуда,
едва в пути промедлишь миг!
Иди! Но нет пути оттуда
тому, кто в тайну тайн проник!
Иди! Мой Крест высок и прям,
на нем Безгрешный и Закланный,
впервые сердце дрогнет там,
и там падешь ты бездыханный!
Как я жажду обновленья,
оправданья этих дней,
этой крови искупленья
счастьем будущим детей!
Но душа мне отвечает,
темно-ржавая от ран:
искупленья не бывает,
искупление — обман. . . . . . . . . . . . . . . .И когда меня зароют
возле милых сердцу мест, —
крест поставьте надо мною,
деревянный русский крест! P. S. …А было все не так, как мне
казалось.
Еще страшнее было, не похоже.
Потом Победа нам сполна досталась,
ее священно-жаркий свет…
И все же —
так мало в мире нас, л ю д е й, осталось,
что можно шепотом произнести
забытое людское слово «ж, а л о с т ь»,
чтобы опять друг друга обрести.
На шумящем Океане,
Там, где пена брыжжет сизо,
Божья Мать стоит в тумане,
И на ней святая риза.
Риза с светлой пеленою,
И с Господней красотою,
С солнцем, с месяцем, с звездами,
Засвеченными над нами.
На шумящем Океане,
Где прибой исполнен гнева,
Божья Мать стоит в тумане,
Божья Матерь-Приснодева.
Перед ней Христос-Христитель,
Перед нею крест-спаситель,
Крест, для бездны Небом данный,
Весь звездами осиянный.
На шумящем Океане,
Где пути неизследимы,
Божья Мать стоит в тумане,
А кругом несутся дымы.
А кругом слова напева,
Смеха, бешенства, и гнева,
Но превыше всплесков дыма
Божья Мать, неугасимо.
Холодный рот. Щеки бесстрастной складки
И взгляд из-под усталых век…
Таким тебя сковал железный век
В страстных огнях и в бреде лихорадки.
В прихожих Лувра, в западнях Блуа,
Карандашом, без тени и без краски
Клуэ чертил такие ж точно маски
Времен последних Валуа.
Но сквозь лица пергамент сероватый
Я вижу дали северных снегов,
И в звездной мгле стоит большой, сохатый
Унылый лось — с крестом между рогов.
Таким ты был. Бесстрастный и мятежный —
В руках кинжал, а в сердце крест;
Судья и меч… с душою снежно-нежной,
На всех путях хранимый волей звезд.
Крестом высоким осененный,
Вдали от сел и городов,
Один стоишь ты, окруженный
Густыми купами дерев.
Вокруг глубокое молчанье,
И только с шелестом листов
Однообразное журчанье
Живых сливается ручьев,
И ветерок прохладой веет,
И тень бросают дерева,
И живописно зеленеет
Полян высокая трава.
О, как сыны твои счастливы!
В твоем безмолвии святом
Они страстей своих порывы
Смирили бденьем и постом;
Их сердце отжило для мира,
Ум с суетою незнаком,
Как будто светлый ангел мира
Их осенил своим крестом,
И внемлет вечное Бог Слово,
Их тяжкий труд благословив,
Святых молитв живое слово
И гимнов сладостный призыв.
С. А. Котляревскому
Предреченный утешитель,
Где ж он, где, Сивилла? — «Оглянись:
За тобой вершитель, разрешитель».
— Кто ты, чуждый? — «Дионис».
— Крест ли ты — иль тирс — возносишь?
— «Пышный тирс и крест — несут тебя».
— Ты чего от сердца властно просишь?
— «Что сердцам даю: себя».
— Отойди: нам жребий битвы
Выпал черный. — «Я вам бранный хмель».
— Нас сзывает благовест молитвы.
— «С ним поет моя свирель».
— Что твой знак? — «Прозренье глаза,
Дальность слуха, окрыленье ног;
Угль, воскресший радугой алмаза;
В чреве Я взыгравший бог».
Во Франции, никак, я, право, позабыл,
Из воинов один, который заслужил,
Чтоб он пожалован крестом воинским был,
Не получил сего, однако, награжденья,
Хоть часто кавалером стал
Кто от сраженья
Не раз бежал;
Да чрез друзей чего иной не получал?
Прямая иногда заслуга не заслуга,
Когда предстателем кто не имеет друга.
Достойный воин сей свою обиду сносит
И награждения приличного не просит.
Увидев воина, герой
Другой,
Который, с ним служа, не раз при том случался,
Как с неприятелем, бывало, тот сражался
И побеждал его: «Возможно ль, — говорил,—
Что ты еще креста не получил,
Когда уж двадцать раз его ты заслужил?
Я, право, в просьбу бы вступил:
Авось-либо тебе его и дать прикажут».
— «Нет, — отвечал другой, — пускай мне лучше кажут,
За что креста я не прошу,
А нежели за что я крест ношу».
Опять Христос! Что Он меж нами,
Что каплет кровь с Его креста
На нас, здесь, подле, пред глазами,
Не видеть — злая слепота!
Христос везде! В скитаньях духа,
В незнаньи — где Ты, Бог живой?..
В обманах мысли, взгляда, слуха,
В гордыне мудрости людской!
Он — страждет в грубости желаний,
В страданьях хилых и больных,
В ужасной музыке рыданий
Бессчетных горестей людских.
Он — у безвинно-прокаженных,
Он — в толчее́ дурных страстей,
Он — в грезах мыслей воспаленных
И даже в творчестве людей.
Крест — у безвременной могилы;
Крест — в безобразьи диких снов
И в нерешительности силы,
И в тяжком звяканьи оков...
Да, снова чуются пророки...
Подточен всякий идеал...
Горят евангельские строки:
«Я к вам приду!» Он долго ждал...
Эй, други, нынче в оба
Смотрите до зари:
Некрашеных три гроба
Недаром припасли, Помучайтесь немножко,
Не спите ночь одну.
Смотрите, как в окошко
Рукой с двора махну.У самого забора
В углу там ждет с листом
Товарищ прокурора
Да батюшка с крестом.И доктор ждет с часами,
Все в сборе — только мать
Не догадались сами
На проводы позвать.Знать, чуяла — день цельный
Просилась у ворот.
Пускай с груди нательный
Отцовский крест возьмет.Да пусть не ищет сына,
Не сыщет, где лежит.
И саван в три аршина,
И гроб без мерки сшит.Эй, ты, палач, казенных
Расходов не жалей:
Намыль для обряженных
Удавочку жирней! Потом тащи живее
Скамейку из-под ног,
Не то, гляди, у шеи
Сломаешь позвонок.А коль подтянешь ловко,
Так будет и на чай:
По камерам веревку
На счастье распродай.
Когда великое свершалось торжество
И в муках на кресте кончалось божество,
Тогда по сторонам животворяща древа
Мария-грешница и пресвятая дева
Стояли две жены,
В неизмеримую печаль погружены.
Но у подножия теперь креста честнаго,
Как будто у крыльца правителя градскаго,
Мы зрим поставленных на место жен святых
В ружье и кивере двух грозных часовых.
К чему, скажите мне, хранительная стража?
Или распятие казенная поклажа,
И вы боитеся воров или мышей?
Иль мните важности придать царю царей?
Иль покровительством спасаете могучим
Владыку, тернием венчанного колючим,
Христа, предавшего послушно плоть свою
Бичам мучителей, гвоздям и копию?
Иль опасаетесь, чтоб чернь не оскорбила
Того, чья казнь весь род Адамов искупила,
И, чтоб не потеснить гуляющих господ,
Пускать не велено сюда простой народ?
Вчера до самой ночи просидел
Я на кладбище, все смотрел, смотрел
Вокруг себя; полстертые слова
Я разбирал. Невольно голова
Наполнилась мечтами; вновь очей
Я не был в силах оторвать с камней.
Один ушел уж в землю, и на нем
Все стерлося… Там крест к кресту челом
Нагнулся, будто любит; будто сон
Земных страстей узнал в сем месте он…
Вкруг тихо, сладко все, как мысль о ней;
Краснеючи, волнуется пырей
На солнце вечера. Над головой
Жужжа, со днем прощаются игрой
Толпящиеся мошки, как народ
Существ с душой, уставших от работ!..
Стократ велик, кто создал мир! велик!
Сих мелких тварей надмогильный крик
Творца не больше ль славит иногда,
Чем в пепел обращенные стада?
Чем человек, сей царь над общим злом,
С коварным сердцем, с ложным языком?..
Вон на кладбище белеют кресты.
Месяц взирает на них с высоты.Там дремлют кости вельможного рода,
Рядом с гетманом лежит воевода.«Скучно, панове, все спать на погосте,
Седлаем коней, едемте в гости! Вишь, серебром как дорога устлана.
Едем на свадьбу до пана гетмана!»[Вот пошатнулись кресты и упали,
По полю мертвые вдаль поскакали.]Там, над Двиною, напротив парома
Светятся окна вельможного дома.Слышны в нем скрыпки, цимбалы да флейты,
«Ну же, маршалок, докладывал, гей ты!»В страхе маршалок из рук бросил блюдо:
«Пане вельможный, случилося чудо! От, далибуг же! До панскои мости
Прямо с кладбища приехали гости!»«Брешешь ты, бестья, зараз изувечу!»
Встал и, ругаясь, идет к ним навстречу. . . . . . . . . . . .… похоронный.
Так был наказан гетман коронный.
Клубятся тучи сизоцветно.
Мой путь далек, мой путь уныл.
А даль так мутно-безответна
Из края серого могил.Вот кем-то врезан крест замшенный
В плите надгробной, и, как тень,
Сквозь камень, Лазарь воскрешенный,
Пробилась чахлая сирень.Листы пожёлкли, обгорели…
То гнет ли неба, камня ль гнет, —
Но говорят, что и в апреле
Сирень могилы не цветет.Да и зачем? Цветы так зыбки,
Так нежны в холоде плиты,
И лег бы тенью свет улыбки
На изможденные черты.А в стражах бледного Эреба
Окаменело столько мук…
Роса, и та для них недуг,
И смерть их — голубое небо.Уж вечер близко. И пути
Передо мной еще так много,
Но просто силы нет сойти
С завороженного порога.И жизни ль дерзостный побег,
Плита ль пробитая жалка мне, —
Дрожат листы кустов-калек,
Темнее крест на старом камне.
Не ходите вы, девицы,
Поздно в Нижний сад гулять!
Там такие небылицы,
Что и слухом не слыхать!
В роще меж двумя прудами
Виден домик, вы туда
Не ходите; право, с вами
Может встретиться беда! Артамоныч в час полночи
Часто ходит в тех местах:
Как огонь сверкают очи,
Бледность смерти на щеках;
Грозно машет он руками,
В белом саване обвит;
Страшно щелкает зубами,
Зорко, пристально глядит.Стон невнятный произносит,
Будто ветра дикий вой,
И чего-то точно просит
Этот голос гробовой.
Грешный дух его терзает,
Несносимая тоска,
И с собою он таскает
Два зеленые бруска.Артамоныча могила
Под горой в погосте там;
Буря крест с нее сломила —
Крест разбился по кускам;
Долго на земле лежали
Все обломки; но зимой
Их мальчишки растаскали,
Кто играть, а кто домой.Но вокруг могилы срыты
Кучи мокрого песка,
И на них лежат забыты
Два зеленые бруска.
Их-то, верно, всё и носит
Посетитель этих мест,
И людей он добрых просит
Починить могильный крест.
Под сению Креста рыдающая мать.
Как ночь пустынная, мрачна ее кручина.
Оставил Мать Свою, — осталось ей обнять
Лишь ноги бледные измученного сына.
Хулит Христа злодей, распятый вместе с ним:
— Когда ты Божий Сын, так как же ты повешен?
Сойди, спаси и нас могуществом твоим,
Чтоб знали мы. что ты всесилен и безгрешен.—
Любимый ученик сомнением объят,
И нет здесь никого, в печали или злобе,
Кто верил бы, что Бог бессильными распят
И встанет в третий день в своем холодном гробе.
И даже сам Христос, смутившись наконец,
Под гнетом тяжких дум и мук изнемогая,
Бессильным естеством медлительно страдая,
Воззвал: — Зачем меня оставил Ты, Отец! —
В Христа уверовал и Бога исповедал
Лишь из разбойников повешенных один.
Насилья грубого и алчной мести сын.
Он сыну Божьему греховный дух свой предал.
И много раз потом вставала злоба вновь,
И вновь обречено на казнь бывало Слово,
И неожиданно пред ним горела снова
Одних отверженцев кровавая любовь.
Не наяву, но во сне, во сне
я увидала тебя: ты жив.
Ты вынес все и пришел ко мне,
пересек последние рубежи. Ты был землею уже, золой,
славой и казнью моею был.
Но, смерти назло
и жизни назло,
ты встал из тысяч
своих могил. Ты шел сквозь битвы, Майданек, ад,
сквозь печи, пьяные от огня,
сквозь смерть свою ты шел в Ленинград,
дошел, потому что любил меня. Ты дом нашел мой, а я живу
не в нашем доме теперь, в другом,
и новый муж у меня — наяву…
О, как ты не догадался о нем?! Хозяином переступил порог,
гордым и радостным встал, любя.
А я бормочу: «Да воскреснет бог»,
а я закрещиваю тебя
крестом неверующих, крестом
отчаянья, где не видать ни зги,
которым закрещен был каждый дом
в ту зиму, в ту зиму, как ты погиб… О друг, — прости мне невольный стон:
давно не знаю, где явь, где сон…
В урочный час и на условном месте
она пришла и стала у Креста:
«Я здесь, Жених, предстань Своей невесте!» —
шепнули робко строгие уста;
в потоке слез к Его ногам покорно
была ее молитва пролита,
и черный Крест на нити четок черной,
пылая, сжала жаркая рука;
она призыв твердила свой упорно,
и вдруг, светло-прозрачна и легка,
восхищенная силой несказанной,
всему земному стала далека.
и свет пронзил ей сердце, и нежданно
ее очам разверзшимся предстал
Жених, лучами славы осиянный,
и, затмевая звезды, Он блистал,
как в час великой славы на Фаворе,
Он трижды «Мир вам!» тихо прошептал,
но та же скорбь таилась в светлом взоре…
И, Крест омыв ручьем блаженных слез,
каких еще не исторгало горе,
«С рабой своей пребудь вовек, Христос!» —
она, раскрыв обятия, взмолилась,
вся зажжена огнем безумных грез;
над ними время вдруг остановилось,
и Он коснулся черного Креста,
все белым светом дивно озарилось,
и взор слепила каждая черта…
Вот снова мрак соткал свои покровы,
но грудь ее лучами залита,
нетленная звезда во тьме суровой,
сияет Крест пылающий на ней
и каждый миг, исполнясь силой новой,
все лучезарней, чище и сильней,
горят, его осыпавши чудесно,
узоры ослепительных камней —
в слезах земли зажжен огонь небесный!
Там у леска, за ближнею долиной,
Где весело теченье светлых струй,
Младой Эдвин прощался там с Алиной;
Я слышал их последний поцелуй.Взошла луна — Алина там сидела,
И тягостно ее дышала грудь.
Взошла заря — Алина все глядела
Сквозь белый пар на опустелый путь.Там у ручья, под ивою прощальной,
Соседних сёл пастух ее видал,
Когда к ручью волынкою печальной
В полдневный жар он стадо созывал.Прошли года — другой уж в половине;
И вижу я — вдали Эдвин идет.
Он шел грустя к дубраве по долине,
Где весело теченье светлых вод.Глядит Эдвин — под ивою, где с милой
Прощался он, стоит святой чернец,
Поставлен крест над новою могилой,
И на кресте завялых роз венец.II в нем душа стеснилась вдруг от страха.
Кто здесь сокрыт? — Читает надпись он —
Главой поник… упал к ногам монаха,
И слышал я его последний стон…1819 г.
Темнеет вечер голубой,
Мерцают розовыя тени.
Мой друг, скорей, пойдем с тобой
На те заветныя ступени.
Над нами будет желтый крест,
Цветныя окна церкви темной.
Зажжется небо, и окрест
Повсюду будет блеск заемный.
Багряно-огненный закат
Во мгле осветит лица наши.
С могил к нам розы обратят
Свои раскрывшияся чаши.
Для нас надгробные кресты,
В лучах последняго сиянья,
Воспримут чары красоты,
Как знак немого обещанья.
И все тона, и все цвета,
Какие только в небе слиты,
Как в рай забытыя врата,
Нам будут в этот миг открыты.
И смолкнут наши голоса,
И мы, друг в друге пропадая,
Погаснем, как в цветке роса,
Как в тучке искра золотая.
В чащах, в болотах огромных,
У оловянной реки,
В срубах мохнатых и темных
Странные есть мужики.
Выйдет такой в бездорожье,
Где разбежался ковыль,
Слушает крики Стрибожьи,
Чуя старинную быль.
С остановившимся взглядом
Здесь проходил печенег…
Сыростью пахнет и гадом
Возле мелеющих рек.
Вот уже он и с котомкой,
Путь оглашая лесной
Песней протяжной, негромкой,
Но озорной, озорной.
Путь этот — светы и мраки,
Посвист, разбойный в полях,
Ссоры, кровавые драки
В страшных, как сны, кабаках.
В гордую нашу столицу
Входит он — Боже, спаси! —
Обворожает царицу
Необозримой Руси
Взглядом, улыбкою детской,
Речью такой озорной, —
И на груди молодецкой
Крест просиял золотой.
Как не погнулись — о, горе! —
Как не покинули мест
Крест на Казанском соборе
И на Исакии крест?
Над потрясенной столицей
Выстрелы, крики, набат;
Город ощерился львицей,
Обороняющей львят.
— «Что ж, православные, жгите
Труп мой на темном мосту,
Пепел по ветру пустите…
Кто защитит сироту?
В диком краю и убогом
Много таких мужиков.
Слышен по вашим дорогам
Радостный гул их шагов».
На Невском, как прибой нестройный,
Растет вечерняя толпа.
Но неподвижен сон спокойный
Александрийского столпа.
Гранит суровый, величавый,
Обломок довременных скал!
Как знак побед, как вестник славы,
Ты перед царским домом стал.
Ты выше, чем колонна Рима,
Поставил знаменье креста.
Несокрушима, недвижима
Твоя тяжелая пята,
И через кровли низких зданий,
Всё озирая пред собой,
Ты видишь в сумрачном тумане
Двух древних сфинксов над Невой.
Глаза в глаза вперив, безмолвны,
Исполнены святой тоски,
Они как будто слышат волны
Иной, торжественной реки,
Для них, детей тысячелетий,
Лишь сон — виденья этих мест,
И эта твердь, и стены эти,
И твой, взнесенный к небу, крест.
И, видя, что багряным диском
На запад солнце склонено,
Они мечтают, как, — давно, —
В песках, над падшим обелиском,
Горело золотом оно.
Уж год таскается за мной
Повсюду марбургский философ.
Мой ум он топит в мгле ночной
Метафизических вопросов.
Когда над восковым челом
Волос каштановая грива
Волнуется под ветерком,
Взъерошивши ее, игриво
На робкий роковой вопрос
Ответствует философ этот,
Почесывая бледный нос,
Что истина, что правда… — метод.
Средь молодых, весенних чащ,
Омытый предвечерним светом,
Он, кутаясь в свой черный плащ,
Шагает темным силуэтом;
Тряхнет плащом, как нетопырь,
Взмахнувший черными крылами…
Новодевичий монастырь
Блистает ясными крестами —
Здесь мы встречаемся… Сидим
На лавочке, вперивши взоры
В полей зазеленевший дым,
Глядим на Воробьевы горы.
«Жизнь, — шепчет он, остановясь
Средь зеленеющих могилок, —
Метафизическая связь
Трансцендентальных предпосылок.
Рассеется она, как дым:
Она не жизнь, а тень суждений…»
И клонится лицом своим
В лиловые кусты сирени.
Пред взором неживым меня
Охватывает трепет жуткий, —
И бьются на венках, звеня,
Фарфоровые незабудки.
Как будто из зеленых трав
Покойники, восстав крестами,
Кресты, как руки, ввысь подъяв,
Моргают желтыми очами.
(Строфы)
Городская весна подошла, растопила
Серый снег, побежали упрямо ручьи;
Солнце, утром, кресты колоколен слепило;
Утром криком встречали тепло воробьи.
Утреню года
Служит природа:
С каждой крыши незримые брызжут кропила.
Шум колес неумолчно поет ектеньи.
Вот и солнце выходит, священник всемирный,
Ризы — пурпур и золото; крест из огня.
Храм все небо; торжественен купол сапфирный,
Вместо бледных лампад — светы яркие дня,
Хоры содружных
Тучек жемчужных,
Как на клиросах, в бездне лазури эфирной
Петь готовы псалом восходящего дня!
Лед расколот, лежит, грубо-темная груда;
Мечет грязью авто, режет лужи трамвай;
Гулы, топоты, выкрики, говоры люда.
Там гудок, там звонок, ржанье, щелканье, лай…
Но, в этом шуме
Бедных безумий,
Еле слышным журчаньем приветствуя чудо,
Песнь ручьев говорит, что приблизился Май!
1–2 марта 1918
На распутье в диком древнем поле
черный ворон на кресте сидит.
Заросла бурьяном степь на воле,
и в траве заржавел старый щит.
На распутье люди начертали
роковую надпись: "Путь прямой
много бед готовит, и едва ли
ты по нем воротишься домой.
Путь направо без коня оставит -
побредешь один и сир, и наг, -
а того, кто влево путь направит,
встретит смерть в незнаемых полях…"
Жутко мне! Вдали стоят могилы
В них былое дремлет вечным сном
"Отзовися, ворон чернокрылый!
Укажи мне путь в краю глухом"
Дремлет полдень. На тропах звериных
тлеют кости в травах. Три пути
вижу я в желтеющих равнинах
Но куда и как по ним идти!
Где равнина дикая граничит?
Кто, пугая чуткого коня,
в тишине из синей дали кличет
человечьим голосом меня?
И один я в поле, и отважно
жизнь зовет, а смерть в глаза глядит
Черный ворон сумрачно и важно,
полусонный, на кресте сидит.