Не книжности, а жизни я покорен,
Когда о книгах речь свою веду:
Есть книги — пыль, которой мир засорен,
Но есть — поющие в мирском бреду;
Но есть — зовущие к томленью и суду,
Но есть — великие, — живые и святые!
Такие — опьяненная стихия, —
Быть может, пятая?.. таким я счет веду.
Такие знаю — как времен заклятья;
Такие не истлеют и в аду,
Когда я к ним — спаленный, упаду,
Когда я брошусь — буйный — в их объятья!
Я книгами упьюсь в самом раю,
А здесь — им песни стройные пою.
Книга жизни и грез, это — дивная книга,
Нам ее не открыть, не закрыть без небес;
В ней любимой страницы, как тайны чудес,
Не вернешь никогда, как прошедшего мига…
И прочитанный, блеклый, отживший листок
Сам отходит в бездонную Лету:
Жаждешь видеть страницу любви и привета
И лишь видишь конец — он уже недалек.
1.
Типографы книги делают.
2.
Не говорят чушь:
пусть, мол, другие не читают.
Сам сработал — сам и читать хочу.
3.
Наоборот, и учителям велит,
туда же, куда и докторам, идти:
учить крестьянина грамоте.
4.
Не помогли бы крестьянину лишки,
если б рабочие только читали книжки.
5.
И ты, крестьянин, не говори всем:
«Сам сработал — сам и съем».
Наоборот говори:
6.
«Чем могут,
деревни городам помогут».
Пред вами правда несомненно
О всём, что было и прошло;
Тут признается откровенно
В пережитом добро и зло.Но средь заносчивой огласки
Не говорят уста мои,
Какие старец встретил ласки
Великокняжеской семьи.Сказать, как жизнь мне озарило
Сиянье царственных светил,
У сельской музы не хватило
Ни дерзновения, ни сил.
1Каждый знает
(не будем кричать) —
в
«Контрагентстве
печати»
вся печать.
Каждую книгу
достать можно
в киоске городском
или железнодорожном.2Далек и пуст
магазин книжный:
нет журналов,
газет нет.
Иди немедленно
в киоск ближний!
Киоск
полон
книг и газет3Здесь отсутствие книги
не смущает вас.
Заполните
и пошлите
контрагентству
заказ.4Каждую книгу,
какую надо,
вам
немедленно
высылаем со склада.5Вскоре
заказ
лежит готовый.
Аккуратно,
быстро
и по цене оптовой.
На книгу с белыми листами
Всегда с раздумием смотрю:
То будущий их смысл пытливыми мечтами
Допрашивать хочу и голос им дарю,
То грусть меня берет при мысли, что нахально
Перо их чистое зерцало затемнит,
Что скорбь прольет на них слезу свою печально,
Что ложь их приторной улыбкой заклеймит.
Стопка книг… Свет от лампы… Чисто.
Вот сегодняшний мой уют.
Я могу от осеннего свиста
Ненадолго укрыться тут.
Только свист напирает в окна.
Я сижу. Я чего-то жду…
Все равно я не раз промокну
И застыну на холоду.
В этом свисте не ветер странствий
И не поиски теплых стран,
В нем холодная жуть пространства,
Где со всех сторон — океан.
И впервые боюсь я свиста,
И впервые я сжался тут.
Стопка книг… Свет от лампы… Чисто…
Притаившийся мой уют.
Старую книгу читаю я в долгие ночи
При одиноком и тихо дрожащем огне:
"Всё мимолетно — и скорби, и радость, и песни,
Вечен лишь Бог. Он в ночной неземной тишине".
Ясное небо я вижу в окно на рассвете.
Солнце восходит, и горы в лазури зовут:
"Старую книгу оставь на столе до заката.
Птицы о радости вечного Бога поют".
Разве так уж это важно,
Что по воле чьих-то сил
Ты на книге так отважно
Посвященье изменил? Тщетны все предохраненья, —
В этой книге я жива.
Узнаю мои волненья,
Узнаю мои слова.А тщеславья погремушки,
Что ж, бери себе назад!
Так «Отдай мои игрушки», —
Дети в ссоре говорят.
Сближеньем с вами на мгновенье
Я очутился в той стране,
Где в оны дни воображенье
Так сладко, складно лгало мне.
На ум, на сердце мне излили
Вы благодатные струи —
И чудотворно превратили
В день ясный сумерки мои.
Июнь 1842 г.
Читатель книг, и я хотел найти
Мой тихий рай в покорности сознанья,
Я их любил, те странные пути,
Где нет надежд и нет воспоминанья.
Неутомимо плыть ручьями строк,
В проливы глав вступать нетерпеливо
И наблюдать, как пенится поток,
И слушать гул идущего прилива!
Но вечером… О, как она страшна,
Ночная тень за шкафом, за киотом,
И маятник, недвижный как луна,
Что светит над мерцающим болотом!
Я книгочей, я в темень книг глядел,
я звездочет, я созерцал пространство,
невежда, я не ведал — где предел
любви, что беспредельна и прекрасна.Есть край бескрайним лепетам молитв,
и мера есть безмерным лептам плача.
Как я молился! Сколько слез пролил!
Избыток муки — вот моя удача.Я ранен был, и мертв, и снова жил,
и, в бесконечной грусти мирозданья,
грущу о том, что мало послужил
оплошности чрезмерного страданья.
Ты подарил мне лучшую из книг —
Евангелье! Но миновали годы,
Коснулись книги всякие невзгоды,
Я добыл новую. И снова ты возник,
Ты — подаривший первую когда-то…
Давно ты умер; все забвеньем взято,
Но в памяти моей, для сердца, для меня —
Ты жив в сиянии таинственного дня!
Таких таинственностей в мире духа много,
И в каждой видится какая-то дорога…
Вот Кант, книги Маркса, Бэкона,
«Ад» Данте, Риг-Веда, Паскаль,
Вот «Все — суета» Соломона…
Продать вас нет силы, а жаль.
Ведь мир пренебрег вашим даром:
Кто ж ищет причин естества?
Здесь все были сказаны даром
Великие к людям слова…
А я, я на душу вериги
Сковал и ношу много лет —
Гигантскую ложь нашей книги
О жизни, которой ведь нет?
Золотая голубятня у воды,
Ласковой и млеюще-зеленой;
Заметает ветерок соленый
Черных лодок узкие следы.
Сколько нежных, странных лиц в толпе.
В каждой лавке яркие игрушки:
С книгой лев на вышитой подушке,
С книгой лев на мраморном столбе.
Как на древнем, выцветшем холсте,
Стынет небо тускло-голубое…
Но не тесно в этой тесноте
И не душно в сырости и зное.
Вервэна, устрицы и море,
Порабощенный песней Демон —
Вот книги настоящей тема,
Чаруйной книги о святом Аморе.
Она, печалящая ваши грезы,
Утонченные и бальные,
Приобретает то льняные,
То вдруг стальные струнные наркозы.
Всмотритесь пристальнее в эти строки:
В них — обретенная утрата.
И если дух дегенерата
В них веет, помните: всему есть сроки.
Теперь я мертв. Я стал строками книги
В твоих руках…
И сняты с плеч твоих любви вериги,
Но жгуч мой прах…
Меня отныне можно в час тревоги
Перелистать,
Но сохранят всегда твои дороги
Мою печать.
Похоронил я сам себя в гробницы
Стихов моих,
Но вслушайся — ты слышишь пенье птицы?
Он жив — мой стих!
Не отходи смущенной Магдалиной —
Мой гроб не пуст…
Коснись единый раз, на миг единый
Устами уст.
На память дружбы мне Любимец Аонид
Чернильницу дарит,
Прекрасную, но без чернил, пустую_.
О, дар красноречив! Пускай же мой Поэт
И от меня бумагу не простую,
Британскую, но чистую приймет.
Квитаюсь искренно, и н_е_льзя лучше сладить;
Друг друга мы дарим как честные друзья:
Писав стихи, чернил не должен тратить я;
А ты их не писав, не должен время тратить.
Природа — книга пребольшая:
Начертаны Творца рукой
В ней мирозданья вечный строй
И тайна истин роковая.
В страницах дивных заключен
Высокой мудрости закон.
Познаний жаждою сгорая
Загадку жизни разгадать,
С правами разума дерзая
Надменной мыслью все обнять —
Мы в книге сей спешим читать.
Ее читаем мы, вникая
В смысл сокровеннейший Творца,
И, неба тайн не постигая, —
Закроем, не узнав конца.
З-ий.
Божью книгу я читал,
Божья книга — здесь, в саду.
Выпил полный я бокал.
К каждой букве приникал.
Пьяность в разуме. Я жду.
Божья книга хороша
Тем, что каждая душа
Видит в ней себя одну,
Видит также целый мир,
Видит собственный свой пир,
И вселенскую весну.
Божья книга хороша
Тем, что каждая душа
Может всю ее прочесть,
Через миг придет, спеша,
Глядь, еще в ней строки есть,
И цветут они, растут,
Здесь, и там, и там, и тут.
Божья книга, вот опять
Я пришел тебя читать.
Болен. Лежу в палатке.
Читаю хорошую книгу.
Стол. Закопчённый чайник.
Роза в помятой кружке.
Вдруг отрываюсь от книжки.
Что там случилось? Птица!
Птица на тонких ножках
В ярком просвете двери.
Крошки нашла, поклевала
И на меня взглянула
Выпуклым круглым глазом.
Птица в ярком просвете,
Роза в помятой кружке, –
Я этого мог не увидеть,
Читая хорошую книгу.
Стареют книги… Нет, не переплет,
Не тронутые плесенью страницы,
А то, что там, за буквами, живет
И никому уж больше не приснится.
Остановило время свой полет,
Иссохла старых сказок медуница,
И до конца никто уж не поймет,
Что озаряло наших предков лица.
Но мы должны спускаться в этот мир,
Как водолазы в сумрак Атлантиды, —
Былых веков надежды и обиды
Не только стертый начисто пунктир:
Века в своей развернутой поэме
Из тьмы выходят к Свету, к вечной теме.
Вот какой смешной старик
Школьный дядька наш.
Дал нам много скучных книг,
Но забыл смешной старик
Дать цветочных чаш.
Вот мы книги в тот же миг, –
Раз, и пополам.
Тут поднялся смех и крик,
Позабыт смешной старик,
В сад скорей, к цветам.
Книги пусть читает он,
У него очки.
Он так стар и так учен,
Нам приятней видеть клен,
Хмель и васильки.
Книги пусть читает он,
И сидит в шкафах.
Мы же любим небосклон,
Вольных смехов светлый звон,
Сад в живых цветах.
…Сдавленный шёпот… Сверканье кинжала…
— «Мама, построй мне из кубиков домик!»
Мама взволнованно к сердцу прижала
Маленький томик.
… Гневом глаза загорелись у графа:
«Здесь я, княгиня, по благости рока!»
— «Мама, а в море не тонет жирафа?»
Мама душою — далёко!
— «Мама, смотри: паутинка в котлете!»
В голосе детском упрёк и угроза.
Мама очнулась от вымыслов: дети —
Горькая проза!
Доброту не купишь на базаре.
Искренность у песни не займёшь.
Не из книг приходит к людям зависть.
И без книг мы постигаем ложь.
Видимо, порой образованью
Тронуть душу
Не хватает сил.
Дед мой без диплома и без званья
Просто добрым человеком был.
Значит, доброта была вначале?..
Пусть она приходит в каждый дом,
Что бы мы потом ни изучали,
Кем бы в жизни ни были потом.
Ты мне нравишься: ты так молода,
Что в полмесяца не спишь и полночи,
Что на карте знаешь те города,
Где глядели тебе вслед чьи-то очи.
Что за книгой книгу пишешь, но книг
Не читаешь, умилённо поникши,
Что сам Бог тебе — меньшой ученик,
Что же Кант, что же Шеллинг, что же Ницше?
Что весь мир тебе — твоё озорство,
Что наш мир, он до тебя просто не был,
И что не было и нет ничего
Над твоей головой — кроме неба.
М. Лозинскому
Почти от залетейской тени
В тот час, как рушатся миры,
Примите этот дар весенний
В ответ на лучшие дары,
Чтоб та, над временами года,
Несокрушима и верна,
Души высокая свобода,
Что дружбою наречена, —
Мне улыбнулась так же кротко,
Как тридцать лет тому назад…
И сада Летнего решетка,
И оснеженный Ленинград
Возникли, словно в книге этой
Из мглы магических зеркал,
И над задумчивою Летой
Тростник оживший зазвучал.
Я
не терплю книг:
от книжек
мало толку —
от тех,
которые
дни
проводят,
взобравшись на полку.
Книг
не могу терпеть,
которые
пудом-прессом
начистят
застежек медь,
гордясь
золотым обрезом.
Прячут
в страничную тыщь
бунтующий
времени гул, —
таких
крепостей-книжи́щ
я
терпеть не могу.
Книга —
та, по-моему,
которая
худощава с лица,
но вложены
в страницы-обоймы
строки
пороха и свинца.
Меня ж
печатать прошу
летучим
дождем
брошюр.
В каждом доме, в каждой хате —
В городах и на селе —
Начинающий читатель
Держит книгу на столе.
Мы дружны с печатным словом.
Если б не было его,
Ни о старом, ни о новом
Мы не знали б ничего!
Даже маленький ребенок,
Не умеющий читать,
Только выйдет из пеленок
Просит книжку показать.
В день рождения подарок
Хочешь другу подарить —
Принеси ему Гайдара,
Будет век благодарить!
Книги дружат с детворою,
Книгу ценит пионер,
И любимые герои
Для него всегда пример!
Книг заветные страницы
Помогают людям жить,
И работать, и учиться,
И Отчизной дорожить.
Милый мальчик, томный, томный,
Помни — Хлои больше нет.
Хлоя сделалась нескромной,
Ею славится балет.
Пляшет нимфой, пляшет Айшей
И грассирует «Ça y еst».
Будь смелей и подражай же
Кавалеру де Грие.
Пей вино, простись с тоскою,
И заманчиво-легко
Ты добудешь — прежде Хлою,
А теперь Манон Леско.
1912 г.
Взыскатель полного безлюдья,
Обрел я озеро в лесу.
В храм смоляного изумрудья
Свою любовь перенесу.
Ты, Ульястэ, в миниатюре
Всю жизнь мне снящийся Байкал:
Не те же ль вспыльчивые бури?
Не тот же ль вид лесистых скал?
На берегах твоих смолистых
И над прозрачной глубиной
Роится столько чувств пречистых
Моей тридцать шестой весной.
Баюкающая ли сизость,
Оторванность ли от людей,
Поющая ли в сердце близость
Подруги найденной моей,
Но только в храме смольных игол
И струйчатого ветерка
Байкальчатого озерка
Я чувствую, как зреет книга.
Ты приняла мою книгу с улыбкой,
Бедную книгу мою…
Верь мне: давно я считаю ошибкой
Бедную книгу мою.
Нет! не читай этих вымыслов диких,
Ярких и странных картин:
Правду их образов, тайно великих,
Я прозреваю один.
О, этот ропот больных искушений,
Хохот и стоны менад!
То — к неземному земные ступени,
Взгляд — до разлуки — назад.
Вижу, из сумрака вышедши к свету,
Путь свой к лучам золотым;
Ты же на детскую долю не сетуй:
Детям их отблеск незрим!
Так! не читай этих вымыслов диких,
Брось эту книгу мою:
Правду страниц ее., тайно великих,
Я, покоряясь, таю.
Опять не клеится работа,
Я книгу бросаю невольно,
И думать отпала охота,
И сердцу мучительно-больно.
Я сел эа ученыя книги,
Хотел погрузиться в науку,
Я думал трудами разсудка
Унять безотрадную муку.
Но в книге сухой и ученой
Читаю я чудныя сказки,
И блещут сквозь каждую букву
Прекрасные хитрые глазки.
И буквы я жадно целую
И все вспоминаю невольно,
И плачу о счастье минувшем,
И сердцу мучительно-больно!
Я случайно книгу эту выбрал.
Был неведом автор, и названье
Ничего душе не обещало.
Шел домой, и непогода липла
Изморозью к сердцу. И отзванивал
Ветр резиной моего плаща.
В комнате своей, где не умею
Я скучать, — с собой скучать не мне, —
Сел у печи властелином книги:
Не понравится — в огонь… Над нею,
Что же, до утра я пламенел,
Угасал, звенел, дрожал и ник!
Да, большое сердце захватило,
Да, большие крылья поднимали,
И поверят только простецы,
Что я выбрал эту книгу. Сила
В действии обратном: не меня ли
Эта книга выбрала в чтецы!
Это сердце — мое! Эти строки — мои!
Ты живешь, ты во мне, Марселина!
Уж испуганный стих не молчит в забытьи,
И слезами растаяла льдина.Мы вдвоем отдались, мы страдали вдвоем,
Мы, любя, полюбили на муку!
Та же скорбь нас пронзила и тем же копьем,
И на лбу утомленно-горячем своем
Я прохладную чувствую руку.Я, лобзанья прося, получила копье!
Я, как ты, не нашла властелина!..
Эти строки — мои! Это сердце — мое!
Кто же, ты или я — Марселина?