Современность грохочет, грозит, негодует,
Взрезом молний браздит наш уклончивый путь,
Сон грядущего в зорких зарницах рисует,
Валит слабых и сильных стремится столкнуть.
Но ведь ярусы розы по-прежнему красны,
Пестры бабочки в поле, легки облака,
Камни мертвых строений упруго-бесстрастны.
Быстро миги летят, собираясь в века.
Так стройте призрак жизни новой
Из старых камней давних стен.
Меня ж всегда закат багровый
Влечет, как узника, в свой плен.
Пройдут века, над вашим домом
Воздвигнут новые дома, —
Но будут жечь огнем знакомым
Все тот же блеск, все та же тьма.
Еще священней и чудесней
За ночью ночь воздвигнет храм,
Чтоб в нем по зову Песни Песней
Клонили зной уста к устам!
Посвящается Л. М. Лопатину
Эти мшистые громады
Сердце тянут как магнит.
Что от смертного вам надо,
Что за тайна здесь лежит?
Молвит древнее сказанье,
Что седые колдуны
Правым роком в наказанье
За ужасные деянья
В камни те превращены.
Спят в немом оцепененье,
Лишь один, однажды в век,
В свой черед из усыпленья
Встанет камень-человек.
Борода торчит седая,
Как у волка, взор горит,
И, дыханье забирая,
Грудь могучая дрожит.
Заклинанье раздается,
Мгла кругом потрясена,
И со стоном в берег бьется
Моря финского волна.
Воет буря, гул и грохот,
Море встало, как стена,
И далече слышен хохот
И проклятья колдуна.
Сила адского дыханья
Всю пучину подняла,
Гибнут грешные созданья,
Гибнут грешные дела.
И, свершив предназначенье,
Вещий камень снова спит,
Но над ним — залог прощенья —
Тихо звездочка горит.
Эти мшистые громады
Сердце тянут как магнит.
Что от смертного вам надо,
Что за тайна здесь лежит?
27 сентября 1894
Господи! Господи!
Блуждаю один, как челнок,
Безумцем в туман направляемый,
Один, без любви, сожигаемый
Мучительным пламенем грез!
О, страшно стоять одному
На кручи заоблачной,
Стоять одному в беспредельности!
Туманы проходят у ног,
Орлы ко мне редко возносятся,
Как плесень, у грани снегов умирающий мох.
Есть блаженство — не знать и забыть!
Есть блаженство — в толпе затеряться!
Есть блаженство — скалой неоформленной быть
И мхом, этим мхом умирающим!
О, зачем я не сумрачный мох!
О, зачем я не камень дорожный!
Если бы был я пурпуровым маком!
Как на стебле я сладко качался б!
С бабочкой, севшей на венчик, качался,
Светом зари наслаждался,
Солнцем, и тенью, и мраком!
О, если бы был я пурпуровым маком!
О, если бы был я камнем дорожным!
1 декабря 1894
Отчего ты, Горе, зародилося?
Зародилось Горе от земли сырой,
Из-под камня серого явилося,
Под ракитой спало под сухой.
Встало Горе, в лапти приобулося,
И в рогожку Горе приоделося,
Повязалось лыком, усмехнулося,
И близ добра молодца уселося.
Смотрит, видит молодец: не скроешься.
Серым зайцем в поле устремляется.
«Стой, постой», тут Горе усмехается,
«В западне моей», мол, «успокоишься».
Да, не так легко от Горя скроешься.
Он в реку уходит рыбой-щукою.
«Будет невод молодцу наукою,
В частой сети скоро успокоишься».
Смотрит, видит молодец: не скроешься.
В лихорадку он, да во постелюшку.
«Полежи, ты день лежи, неделюшку,
Полежишь в горячке, успокоишься».
Смотрит, что ж, и в бреде не укроешься?
Застонал тут молодец в лихой тоске.
Знать, один есть отдых — в гробовой доске.
Горе заступ взяло: «Успокоишься».
Жизнь возникла, жизнь в земле сокрылася.
Тут и все. А Горе усмехается.
Из-под камня серого родилося.
Снова к камню серому склоняется.
Выше, все выше наверх громоздите столбы!
Башни на башни, уступы на массу уступов!
Мы не считаем увечных и трупов,
Небу мы вызов бросаем для смелой борьбы.
Нас бесконечность его подавляет собою…
Смертные — выше! Достигнем величия с бою!
Каждая раса и каждый народ,
Камень на камень смелей громоздите! Вперед!
Тщетно на помощь зовем мы искусство и знанье.
Небо — далеко и наши бесплодны старанья.
Рушится башня, — и в хаосе диких речей,
В сумраке ночи без звезд и лучей,
Мы, обезумев от боли, тоски, от испуга,
В нашем бессилье, как звери, терзаем друг друга.
Из дыханья — камень красный,
Из воздушного — ужасный
По громоздкости бесстрастной.
А из камня, из забвенья,
Из земли, отяжеленья —
Изумрудное растенье.
Из растенья, из ночлега
Тайно-жаркого побега —
Зверь, взглянуть — так это нега.
А из зверя, встал из зверя, —
То богатство, иль потеря, —
Человек, всебожность меря.
Из него, из человека, —
То силач, или калека, —
Бог растет в века из века.
Бог встает, за богом боги,
Бесконечные дороги,
Многи мраки, звезды многи.
Это — шесть, но семь — священно,
Выше бога, неизменно,
Что на Вечном — в миге пенно.
Неизвестность, неизбежность, вот где лучший сок времен.
Ходишь, ходишь по дорогам, вещей тайной окружен.
Смотришь в домы, смотришь в лица, смотришь в души и в сердца.
Петли мудрых сетей вяжешь, вяжешь, вяжешь без конца.
Вот на мир накинул сети, вот и мир уж весь пленен.
И никто не спросит мудрый: — «Хитрый путник, кто же он?»
Неизбежность утомила, мудрость молится Отцу,
Петли вьются туже, туже, путь мой клонится к концу.
Выпит вылит без остатка сладкий, терпкий яд времен.
Мир в сетях, но что ж мне в мире? сердце просится в полон.
Сердце жаждет милой дамы с смуглой бледностью в лице,
И несет ей мудрый странник зелень камень на кольце.
Этот камень тайной слова, тайной лет заворожен
И спасает он от злого навождения времен.
I
Отец — огнь. Сын — огнь. Дух — огнь.
Три равны, три нераздельны.
Пламя и жар — сердце их.
Огнь — очи ихи.
Вихрь и пламя — уста их.
Пламя Божества — огнь.
Лихих спалит огнь.
Пламя лихих отвратит.
Лихих очистит.
Изогнет стрелы демонов.
Яд змия да сойдет на лихих!
Агламид — повелитель змия!
Артан, Арион, слышите вы!
Тигр, орел, лев пустынного
Поля! От лихих берегите!
Змеем завейся, огнем спалися,
сгинь, пропади,
лихой.
II
<Отец — Тихий, Сын — Тихий, Дух — Тихий.
Три равны, три нераздельны.
Синее море — сердце их.
Звезды — очи их.
Ночная заря — уста их.
Глубина Божества — море,
Идут лихие по морю.
Не видят их стрелы демонов.
Рысь, волк, кречет,
Уберегите лихих!
Расстилайте дорогу!
Кийос, Киойзави.
Допустите
лихих.
III
Камень знай. Камень храни.
Огонь сокрой. Огнем зажгися.
Красным смелым.
Синим спокойным.
Зеленым мудрым.
Знай один. Камень храни.
Фу, Ло, Хо, Камень несите.
Воздайте сильным.
Отдайте верным.
Иенно Гуйо Дья, —
прямо иди!
Я в лодке Харона, с гребцом безучастным.
Как олово, густы тяжелые воды.
Туманная сырость над Стиксом безгласным.
Из темного камня небесные своды.
Вот Лета. Не слышу я лепета Леты.
Беззвучны удары раскидистых весел.
На камень небесный багровые светы
Фонарь наш неяркий и трепетный бросил.
Вода непрозрачна и скована ленью…
Разбужены светом, испуганы тенью,
Преследуют лодку в бесшумной тревоге
Тупая сова, две летучие мыши,
Упырь тонкокрылый, седой и безногий…
Но лодка скользит не быстрей и не тише.
Упырь меня тронул крылом своим влажным…
Бездумно слежу я за стаей послушной,
И все мне здесь кажется странно-неважным,
И сердце, как там, на земле, — равнодушно.
Я помню, конца мы искали порою,
И ждали, и верили смертной надежде…
Но смерть оказалась такой же пустою,
И так же мне скучно, как было и прежде.
Ни боли, ни счастья, ни страха, ни мира,
Нет даже забвения в ропоте Леты…
Над Стиксом безгласным туманно и сыро,
И алые бродят по камням отсветы.
После увидел я Тантала; горькую муку он терпит:
В озере старец стоит, и вода к подбородку доходит;
Но, сгорая от жажды, напиться страдалец не может:
Каждый раз, лишь наклонится старец, напиться пылая,
Вдруг пропадает вода поглощенная; он под ногами
Видит лишь землю черную: демон ее иссушает.
Вкруг над его головою деревья плоды преклоняли,
Груши, блестящие яблоки, полные сока гранаты,
Яркозеленые маслин плоды и сладкие смоквы;
Но как скоро их старец рукою схватить устремлялся,
Ветер отбрасывал их, подымая до облаков темных.Там и Сизифа узрел я; жестокие муки он терпит:
Тяжкий, огромный руками обеими камень катает:
Он и руками его и ногами, что сил подпирая,
Катит скалу на высокую гору; но чуть на вершину
Чает вскатить, как назад устремляется страшная тягость;
Снова на дол, закрутившися, падает камень коварный.
Снова тот камень он катит и мучится; льется ручьями
Пот из составов страдальца, и пыль вкруг главы его вьется.
По камням мостовой накаленной
Вся в лохмотьях, с сумой на плечах,
С головою, к земле преклоненной,
И с ребенком на хилых руках,
Чуть ступаешь босыми ногами,
Нищеты и несчастия дочь,
Обращаясь к прохожим с мольбами
И тебе, и ребенку помочь.
Камень жжет исхудалые ноги,
Еле дышит усталая грудь.
Ты еще не прошла полдороги,
А кремнист и тяжел этот путь.
С равнодушною тупостью сносишь
ты насмешки и ругань толпы,
И с отчаяньем в голосе просишь:
«Дайте хлеба»; но тщетны мольбы:
Не протянут тебе подаянья,
Ты, как прежде, голодной уйдешь,
И с тяжелой слезою страданья
И себя, и людей проклянешь.
— Я стоял у реки, — так свой начал рассказ
Старый сторож, — стоял и смотрел на реку.
Надвигалася ночь, навевая тоску,
Все предметы, — туманнее стали для глаз.
И задумавшись сел я на камне, смотря
На поверхность реки, мысля сам о другом.
И спокойно, и тихо все было кругом,
И темнела уже кровяная заря.
Надвигалася ночь, и туман над рекой
Поднимался клубами, как дым или пар,
Уж жужжал надоедливо глупый комар,
И летучая мышь пролетала порой.
Вдруг я вздрогнул… Пред камнем теченье реки
Мчало образ Святого Николы стремглав…
Но внезапно на тихое место попав,
Образ к берегу, как мановеньем руки
Чьей-то, стало тянуть. Я в волненьи стоял,
Я смотрел, ожидал… Образ к берегу плыл
И, приблизившись к камню, как будто застыл
Предо мной. Образ взяв из воды, я рыдал…
Я рыдал и бесцельно смотрел я в туман
И понять происшедшего ясно не мог,
Но я чувствовал ясно, что близко был Бог, —
Так закончил рассказ старый сторож Степан.
Все думу тайную в душе моей питает:
Леса пустынные, где сумрак обитает,
И грот таинственный, откуда струйка вод
Меж камней падает, звенит и брызги бьет,
То прыгает змеей, то нитью из алмаза
Журчит между корней раскидистого вяза,
Потом, преграду пней и камней раздробив,
Бежит средь длинных трав, под сенью темных ив,
Разрозненных в корнях, но сплетшихся ветвями…
Я вижу, кажется, в чаще, поросшей мхом,
Дриад, увенчанных дубовыми листами,
Над урной старика с осоковым венком,
Сильвана с фавнами, плетущего корзины,
И Пана кроткого, который у ключа
Гирлянды вешает из роз и из плюща
У входа тайного в свой грот темнопустынный.
Все живое особой метой
Отмечается с ранних пор.
Если не был бы я поэтом,
То, наверно, был мошенник и вор.
Худощавый и низкорослый,
Средь мальчишек всегда герой,
Часто, часто с разбитым носом
Приходил я к себе домой.
И навстречу испуганной маме
Я цедил сквозь кровавый рот:
«Ничего! Я споткнулся о камень,
Это к завтраму все заживет».
И теперь вот, когда простыла
Этих дней кипятковая вязь,
Беспокойная, дерзкая сила
На поэмы мои пролилась.
Золотая, словесная груда,
И над каждой строкой без конца
Отражается прежняя удаль
Забияки и сорванца.
Как тогда, я отважный и гордый,
Только новью мой брызжет шаг…
Если раньше мне били в морду,
То теперь вся в крови душа.
И уже говорю я не маме,
А в чужой и хохочущий сброд:
«Ничего! Я споткнулся о камень,
Это к завтраму все заживет!»
Кто глаза ея оправил
В завлекательный магнит?
Вместо сердца камень вставил,
Желтый камень хризолит?
И когда в блестящем зале,
Взор склонив, скользит она, —
Словно искрится в бокале
Ледяной огонь вина!
Смех ея — что звонкий голос
Разыгравшихся дриад.
Как на колос спелый колос,
Косы сложены назад.
Ах, я верю! в час, как щелкнет
Оградительный замок,
И весь мир, кругом, примолкнет,
Словно скромен и далек, —
Что за радость к этим губкам
Губы алчныя склонить,
Этим жгучим, острым кубком
Жажду страсти утолить!
Да, я верю: в этом теле
Взвивность синяго огня!
Здесь опасность, — в самом деле! —
Чур меня! ах, чур меня!
Бастилия! Ты рушишься камнями,
Ты падаешь перед народом ниц…
Кружится дым! Густое свищет пламя,
Ножами вырываясь из бойниц.
Над Францией раскат борьбы и мести!
(Из дальних улиц барабанный бой…)
Гляди! Сент-Антуанское предместье
Мушкетом потрясает над тобой.
Оно шумит и движется, как пена,
Волнуется, клокочет и свистит…
И голосом Камилла Демулена
Народному восстанью говорит!
Король! Пора! К тебе народ взывает!
К тебе предместий тянется рука!
Гремит охота. Ветер раздувает
Напудренные букли парика…
Олений парк. Английская кобыла
Проносится по вереску… А там
Трясутся стены воспаленной силой
И отблески танцуют по камням.
Король, ты отдыхаешь от охоты,
Рокочут флейты, соловьи поют…
…Но близок час! В Париже санкюлоты
Республику руками создают!
В ком сердце есть, в ком воля закипает,
Вперед! вперед! По жилам хлещет дрожь!.
И Гильотэн уже изобретает
На плаху низвергающийся нож.
Еще в сердцах не разгулялось пламя,
Еще сжимает жесткий нож ладонь,
Но Робеспьер скрывает за очками
Сверкающую радость и огонь…
Но барабанов мерные раскаты
Восстаний отчеканивают шаг,
Но выщербленное лицо Марата,
Прищурившись, оглядывает мрак…
Бастилия! Ты рушишься камнями,
Ты сотрясаешь площадей гранит…
Но каждый камень зажигает пламя,
И в каждом сердце барабан гремит!
Отрывок
Брошены торжище, стадо и пашня,
Заняты руки работой иной:
Камень на камень — и стройная башня
Гордо и мощно встает над землей…
Ласточка, рея в лазури бездонной,
Кажется точкой для смертных очей.
Или мы, с нашей мечтой окрыленной,
Кроткой, воздушной певуньи слабей?
К небу, где тучи играют и мчатся,
Сыпля громами у ног божества,
К небу, где райские реки струятся,
Стелется райских лугов мурава;
К жизни блаженства от жизни страданья,
К звездам, сверкающим ярким огнем…
Высьтесь же, стены гранитного зданья!
Будьте нам к вечному небу путем!
Полно, безумцы! Взгляните: чернеет
Грозная туча на грани небес;
В трепетном ужасе мир цепенеет,
Отблеск зарницы мелькнул и исчез…
Это камень голубой,
Это камень драгоценный,
Что сияет трем мирам.
Посмотри душою пленной,
Он лазурится вон там,
Посмотри в тиши забвенной,
Он горит перед тобой,
Это камень голубой,
Это светоч драгоценный,
Что колдует трем мирам.
Он высо́ко над тобою,
В небосини круговой,
Целый мир он взял без бою,
Окружив его собою,
И, чтоб не был мир слепой,
Чтоб лазурь, что так богата,
Оттенилась блеском злата,
Вдоль небесного он ската
Кинул Солнце пред собой,
Бросил Месяц, сгусток пенный, —
Этот камень голубой,
Этот камень драгоценный,
Что сияет трем мирам.
Видишь бурю по горам?
В тучевом потоке взрытом,
Меж обрывов здесь и там,
Их снегам и их гранитам,
В лике молний златолитом,
Проложил он путь громам.
Видишь, свитком перевитым,
Влажный стебель пред тобой
Дал рожденье нежной чаше,
Что горит все краше, краше?
Это лотос голубой,
Он глядится в души наши,
Обвенчав меня с тобой.
И когда, в блаженстве млея,
В тонком вкрадчивом огне,
Ты, влюбленная лилея,
Прижимаешься ко мне,
И когда, как ночи лета
Страсть одета в блеск зарниц, —
Исполняется примета,
Что лазурь дана для птиц,
И лазурь для нежных лиц.
Ибо мы, в самозабвенный
Погружаяся прибой,
Погружая взор во взоры,
И в молчанье — разговоры,
Видим пламень голубой,
Там, в глазах влюбленных, пленный,
В плен мгновенный предан нам,
Этот камень драгоценный,
Этот свет всегда живой,
Этот камень голубой.
Самоцвет неоцененный,
Что сияет трем мирам.
…И вот он вырвался из чащи
По следу зверя. Но поток,
В глубокой трещине урчащий,
Ему дорогу пересек.На берегу другом — добыча, -
Для всей семьи его — еда:
Нетронутые гнезда птичьи,
Косуль непуганых стада… Себе представив на мгновенье
Закрытый для него простор,
Затылок он в недоуменье
Косматой лапою потер.И брови на глаза нависли,
И молча сел на камень он,
Весь напряженьем первой мысли,
Как судорогою, сведен.И вдруг — голодный, низколобый —
Он встал, упорен и высок.
Уже с осмысленною злобой
В ревущий заглянул поток.И, подойдя к сосне, что криво
Росла у самого обрыва,
И корни оглядев — гнилье! -
Он стал раскачивать ее.И долго та работа длилась,
И камни падали в обрыв,
И с хрустом дерево свалилось,
Два берега соединив.И он тропою небывалой
На берег перешел другой,
И пот со лба отер усталой —
Уже не лапой, а рукой.
Звонки стебли травы, и движенья зноя пахучи.
Горы, как рыжие львы, стали на страже пустынь.
В черно-синем огне расцветают медные тучи.
Горечью дышит полынь.
В ярых горнах долин, упоенных духом лаванды,
Темным золотом смол медленно плавится зной.
Нимбы света, венцы и сияний тяжких гирлянды
Мерно плывут над землей.
«Травы древних могил, мы взросли из камней и праха,
К зною из ночи и тьмы, к солнцу на зов возросли.
К полдням вынесли мы, трепеща от сладкого страха,
Мертвые тайны земли.
В зное полдней глухих мы пьянеем, горькие травы.
Млея по красным холмам, с иссиня-серых камней,
Душный шлем фимиам — благовонья сладкой отравы —
В море расплавленных дней».
В кастильском нищенском селенье,
Где только камень и война,
Была та ночь до одуренья
Криклива и раскалена.
Артиллерийской подготовки
Гроза гремела вдалеке.
Глаза хватались за винтовки,
И пулемет стучал в виске.
А в церкви — экая морока! —
Показывали нам кино.
Среди святителей барокко
Дрожало яркое пятно.
Как камень, сумрачны и стойки,
Молчали смутные бойцы.
Вдруг я услышал: русской тройки
Звенели лихо бубенцы,
И, памятью меня измаяв,
Расталкивая всех святых,
На стенке бушевал Чапаев,
Сзывал живых и неживых.
Как много силы у потери!
Как в годы переходит день!
И мечется по рыжей сьерре
Чапаева большая тень.
Земля моя, земли ты шире,
Страна, ты вышла из страны,
Ты стала воздухом, и в мире
Им дышат мужества сыны.
Но для меня ты с колыбели —
Моя земля, родимый край,
И знаю я, как пахнут ели,
С которыми дружил Чапай.
Посвящается Н. И. Второву
Над твоей могилкой
Солнышко сияет;
В зелени сирени
Птичка распевает.
Вьются-распевают
Пчелы над цветами.
Ветерок лепечет
С темными листами.
Спишь ли ты, малютка,
Или так лежится?..
Встань и полюбуйся,
Что кругом творится.
Встал бы ты, — нет воли:
Тесный дом твой прочен;
Выход на свет Божий
Крепко заколочен.
Спи, дитя! Едва ли
Стоит просыпаться,
На людское горе
Сердцем надрываться.
Наша жизнь земная,
Право, незавидна;
Спи, дитя родное,
Суждено так, видно.
Сон твой — сон отрадный;
Крест и камень белый
Над твоей могилкой
Солнышко пригрело.
Перелетным гостьям
Благодать святая,
В ямочке на камне
Влага дождевая.
Пьет шалунья-птичка,
Брызги рассыпает,
Чуткий слух малютки
Песнями ласкает.
О благодатная, святая влага!
Со всех сторон,
С востока солнца до заката солнца,
Объемля мир,
Из облаков на жаждущие нивы
Не ты ль дождем
Серебряным, при звуках грома,
Шумишь — как дух,
Когда по воздуху, очам незримый,
Несется он,
По сторонам разбрасывая складки
Своих одежд! О благодатная, святая влага!
Из недр земных
Тебя сосет змееобразный корень;
Тобой живут
И рис, и терн, и виноград, и фига;
Не ты ль поишь
Усталого среди степей верблюда —
И в знойный день
Он весело бежит, напрягши силы.
Когда вдали
Заслышит тихое, под диким камнем,
Журчанье струй! Земля сгорит, и лопнет камень,
И упадут
На рубежах поставленные горы…
Лишь ты одна
Кипящими зальешь волнами
Развалины
Пылающего мира, и густой,
Горячий дым
Прокатится, гонимый ветром,
Из края в край.
О благодатная, святая влага!
Обмой меня —
И освежи меня, и напои
Того, кто жаждет!
Не для того писал Бальзак.
Чужих солдат чугунный шаг.
Ночь навалилась, горяча.
Бензин и конская моча.
Не для того — камням молюсь —
Упал на камни Делеклюз.
Не для того тот город рос,
Не для того те годы гроз,
Цветов и звуков естество,
Не для того, не для того!
Лежит расстрелянный без пуль.
На голой улице патруль.
Так люди предали слова,
Траву так предала трава,
Предать себя, предать других.
А город пуст и город тих,
И тяжелее чугуна
Угодливая тишина.
По городу они идут,
И в городе они живут,
Они про город говорят,
Они над городом летят,
Чтоб ночью город не уснул,
Моторов точен грозный гул.
На них глядят исподтишка,
И задыхается тоска.
Глаза закрой и промолчи —
Идут чужие трубачи.
Чужая медь, чужая спесь.
Не для того я вырос здесь!
Всадник ехал по дороге,
Было поздно, выли псы,
Волчье солнце — месяц строгий —
Лил сиянье на овсы.И внезапно за деревней
Белый камень возле пня
Испугал усмешкой древней
Задремавшего коня.Тот метнулся: темным бредом
Вдруг ворвался в душу сам
Древний ужас, тот, что ведом
В мире только лошадям.Дальний гул землетрясений,
Пестрых тигров хищный вой
И победы привидений
Над живыми в час ночной.Очи круглы и кровавы,
Ноздри, пеною полны,
Конь, как буря, топчет травы,
Разрывает грудью льны.Он то стелется по шири,
То слетает с диких круч,
И не знает, где он — в мире,
Или в небе между туч.Утро. Камень у дороги
Робко спрятал свой оскал,
Волчье солнце — месяц строгий —
Освещать его устал.На селе собаки выли,
Люди хмуро в церковь шли,
Конь один пришел весь в мыле,
Господина не нашли.
Как хороши, как свежи были розы
В моем саду! Как взор прельщали мой!
Как я молил весенние морозы
Не трогать их холодною рукой!
Как я берег, как я лелеял младость
Моих цветов заветных, дорогих;
Казалось мне, в них расцветала радость,
Казалось мне, любовь дышала в них.
Но в мире мне явилась дева рая,
Прелестная, как ангел красоты,
Венка из роз искала молодая,
И я сорвал заветные цветы.
И мне в венке цветы еще казались
На радостном челе красивее, свежей,
Как хорошо, как мило соплетались
С душистою волной каштановых кудрей!
И заодно они цвели с девицей!
Среди подруг, средь плясок и пиров,
В венке из роз она была царицей,
Вокруг ее вились и радость и любовь.
В ее очах — веселье, жизни пламень;
Ей счастье долгое сулил, казалось, рок.
И где ж она?.. В погосте белый камень,
На камне — роз моих завянувший венок.
Парашюты рванулись,
Приняли вес.
Земля колыхнулась едва.
А внизу — дивизии
«Эдельвейс»
И «Мертвая Голова».
Автоматы выли,
Как суки в мороз,
Пистолеты били в упор.
И мертвое солнце
На стропах берез
Мешало вести разговор.
И сказал господь:
— Эй, ключари,
Отворите ворота в сад.
Даю команду
От зари до зари
В рай пропускать десант.
И сказал господь:
— Это ж Гошка летит,
Благушинский атаман,
Череп пробит,
Парашют пробит,
В крови его автомат.
Он врагам отомстил
И лег у реки,
Уронив на камни висок.
И звезды гасли,
Как угольки,
И падали на песок.
Он грешниц любил,
А они его,
И грешником был он сам,
Но где ты святого
Найдешь одного,
Чтобы пошел в десант?
Так отдай же, Георгий,
Знамя свое,
Серебряные стремена.
Пока этот парень
Держит копье,
На свете стоит тишина.
И скачет лошадка,
И стремя звенит,
И счет потерялся дням.
И мирное солнце
Топочет в зенит
Подковкою по камням.
С.Л. Полякову
Словно кровь у свежей раны,
Красный камень гиацинт
Увлекает грезу в страны,
Где царит широкий Инд;
Где в засохших джунглях внемлют
Тигры поступи людей
И на мертвых ветках дремлют
Пасти жадных орхидей;
Где, окованная взглядом,
Птица стынет пред змеей
И, полны губящим ядом,
Корни пухнут под землей.
Сладко грезить об отчизне
Всех таинственных отрав!
Там найду я радость жизни —
Воплотивший смерть состав!
В лезвее багдадской стали
Каплю смерти я волью,
И навек в моем кинжале
Месть и волю затаю.
И когда любовь обманет,
И ласкавшая меня
Расточать другому станет
Речи нег на склоне дня, —
Я приду к ней с верным ядом,
Я ее меж ласк и чар,
Словно змей, затешу взглядом,
Разочту, как тигр, удар.
И, глядя на кровь у раны
(Словно камень гиацинт!),
Повлекусь я грезой в страны,
Где царит широкий Инд.
Гончарова и ЛарионовВосток и нежный и блестящий
В себе открыла Гончарова,
Величье жизни настоящей
У Ларионова сурово.В себе открыла Гончарова
Павлиньих красок бред и пенье,
У Ларионова сурово
Железного огня круженье.Павлиньих красок бред и пенье
От Индии до Византии,
Железного огня круженье —
Вой покоряемой стихии.От Индии до Византии
Кто дремлет, если не Россия?
Вой покоряемой стихии —
Не обновленная ль стихия? Кто дремлет, если не Россия?
Кто видит сон Христа и Будды?
Не обновленная ль стихия —
Снопы лучей и камней груды? Кто видит сон Христа и Будды,
Тот стал на сказочные тропы.
Снопы лучей и камней груды —
О, как хохочут рудокопы! Тот встал на сказочные тропы
В персидских, милых миньятюрах.
О, как хохочут рудокопы
Везде, в полях и шахтах хмурых.В персидских, милых миньятюрах
Величье жизни настоящей.
Везде, в полях и шахтах хмурых
Восток и нежный, и блестящий.
Прости, мой покой!
Как камень, в груди
Печаль залегла.
Покой мой, прости!
Где нет его,
Там все мертво!
Мне день не мил
И мир постыл.
О бедная девица!
Что сбылось с тобой?
О бедная девица!
Где рассудок твой?
Прости, мой покой!
Как камень, в груди
Печаль залегла.
Покой мой, прости!
В окно ли гляжу я —
Его я ищу.
Из дома ль иду я —
За ним я иду.
Высок он и ловок;
Величествен взгляд;
Какая улыбка!
Как очи горят!
И речь, как звон
Волшебных струй!
И жар руки!
А что за поцелуй!
Прости, мой покой!
Как камень, в груди
Печаль залегла.
Покой мой, прости!
Все тянет меня,
Все тянет к нему.
И душно, и грустно.
Ах, что не могу
Обнять его, держать его,
Лобзать его, лобзать
И, умирая, с уст его
Еще лобзанья рвать!
У тех высот, где чист и вечен
Высокогорный прочный лед,
Она, обычная из речек,
Начало робкое берет.Архар идет к ней в час рассвета,
Неся пудовые рога,
И нестерпимо ярким цветом
Цветут альпийские луга.На камень с камня ниже, ниже,
И вот река уже мутна,
И вот уже утесы лижет
Ее стесненная волна.Потом трава, полынь степная,
И скрыты в белых облаках
Вершины, где родилась злая
И многотрудная река.И наступает место встречи,
Где в воды мутные свои
Она веселой бойкой речки
Вплетает чистые струи.Ах, речка, речка, может, тоже
Она знакома с высотой,
Но все ж неопытней, моложе
И потому светлее той.Бродя в горах, величья полных,
Узнал я много рек, и вот
Я замечал, как в мутных волнах
Вдруг струйка светлая течет.И долго мчатся эти воды,
Все не мешаясь меж собой,
Как ты сквозь дни мои и годы
Идешь струею голубой.
А. И. ГумилевойВзгляни, как злобно смотрит камень,
В нем щели странно глубоки,
Под мхом мерцает скрытый пламень;
Не думай, то не светляки! Давно угрюмые друиды,
Сибиллы хмурых королей
Отмстить какие-то обиды
Его призвали из морей.Он вышел черный, вышел страшный,
И вот лежит на берегу,
А по ночам ломает башни
И мстит случайному врагу.Летит пустынными полями,
За куст приляжет, подождет,
Сверкнет огнистыми щелями
И снова бросится вперед.И редко кто бы мог увидеть
Его ночной и тайный путь,
Но берегись его обидеть,
Случайно как-нибудь толкнуть.Он скроет жгучую обиду,
Глухое бешенство угроз,
Он промолчит и будет с виду
Недвижен, как простой утес.Но где бы ты ни скрылся, спящий,
Тебе его не обмануть,
Тебя отыщет он, летящий,
И дико ринется на грудь.И ты застонешь в изумленьи,
Завидя блеск его огней,
Заслыша шум его паденья
И жалкий треск твоих костей.Горячей кровью пьяный, сытый,
Лишь утром он оставит дом
И будет страшен труп забытый,
Как пес, раздавленный быком.И, миновав поля и нивы,
Вернется к берегу он вновь,
Чтоб смыли верные приливы
С него запекшуюся кровь.
Колонна гордая! о лавр вечнозеленый!
Ты пал! — и я навек лишен твоих прохлад!
Ни там, где Инд живет, лучами опаленный,
Ни в хладном Севере для сердца нет отрад!
Все смерть похитила, все алчная пожрала —
Сокровище души, покой и радость с ним!
А ты, земля, вовек корысть не возвращала,
И мертвый нем лежит под камнем гробовым!
Все тщетно пред тобой — и власть, и волхвованья…
Таков судьбы завет!.. Почто ж мне доле жить?
Увы, чтоб повторять в час полночи рыданья
И слезы вечные на хладный камень лить!
Как сладко, жизнь, твое для смертных обольщенье!
Я в будущем мое блаженство основал,
Там пристань видел я, покой и утешенье —
И все с Лаурою в минуту потерял!
Кончен труд… Перед твореньем,
В нем познав стремлений цель,
С торжеством и вдохновеньем
Встал создатель—Пракситель.
Но, в божественном покое,
Как с заоблачных небес,
Созерцает все земное
Беломраморный Зевес.
И властительно, и строго,
Не суля земных наград,
Очи мраморнаго бога
На ваятеля глядят…
И поник художник бледный
Перед отблеском мечты,
Перед властию победной
Вековечной красоты.
Вот, наполнив дол сияньем,
Солнце за горы зашло —
И художник пред созданьем
Поднял гордое чело…
— То был камень… Он от века,
С мироздания начал,
Чуждый власти человека,
В недрах горных пребывал, —
Этот камень в скорбной муке,
Под немолчный звон оков,
От горы отторгли руки
Приневоленных рабов…
Но природы дар холодный
Мной властительно разбит;
Под рукой моей свободной
В нем воспрянул сам Кронид.
Долго труд свершали славный
Тяжкий молот и резец…
Зевс могучий, Зевс державный!
Ты—творенье, я—творец.
Пусть твои спокойны очи
И твой взгляд исполнен сил…
Но, ведь, их средь дня и ночи
Я в душе своей носил,
Но, ведь, их я врезал в камень,
Я, работая в тиши,
Вверил камню вещий пламень,
Силу творческой души…
Что же, Зевс, глядишь ты строго?
Что-жь величьем я смущен?
Я из камня вызвал бога,
Мною камень оживлен.
— Но в божественном покое,
В блеске вечной красоты
Побеждают все земное
Небожителя черты —
И пред собственным твореньем,
Ощущая тайный страх,
И с мольбою, и с смиреньем,
Пракситель упал во прах.
1.
Тоска отшумевшей грозыСердце ль не томилося
Желанием грозы,
Сквозь вспышки бело-алые?
А теперь влюбилося
В бездонность бирюзы,
В ее глаза усталые.Все, что есть лазурного,
Излилося в лучах
На зыби златошвейные,
Все, что там безбурного
И с ласкою в очах, —
В сады зеленовейные.В стекла бирюзовые
Одна глядит гроза
Из чуждой ей обители…
Больше не суровые,
Печальные глаза,
Любили ль вы, простите ли?
2.
Тоска припоминанияМне всегда открывается та же
Залитая чернилом страница.
Я уйду от людей, но куда же,
От ночей мне куда схорониться? Все живые так стали далеки,
Все небытное стало так внятно,
И слились позабытые строки
До зари в мутно-черные пятна.Весь я там в невозможном отсвете,
Где миражные буквы маячут…
…Я люблю, когда в доме есть дети
И когда по ночам они плачут.
3.
Тоска белого камня (В Симферополе летом)Камни млеют в истоме,
Люди залиты светом,
Есть ли города летом
Вид постыло-знакомей? В трафарете готовом
Он — узор на посуде…
И не все ли равно вам:
Камни там или люди? Сбита в белые камни
Нищетой бледнолицей,
Эта одурь была мне
Колыбелью-темницей.Коль она не мелькает
Безотрадно и чадно,
Так, давя вас, смыкает,
И уходишь так жадноВ лиловатость отсветов
С высей бледно-безбрежных
На две цепи букетов
Возле плит белоснежных.Так, устав от узора,
Я мечтой замираю
В белом глянце фарфора
С ободочком по краю.