Не божиим громом горе ударило,
Не тяжелой скалой навалилося;
Собиралось оно малыми тучками,
Затянули тучки небо ясное,
Посеяло горе мелким дождичком,
Мелким дождичком осенниим.
А и сеет оно давным-давно,
И сечет оно без умолку,
Без умолку, без устали,
Без конца сечет, без отдыха;
Проняло насквозь добра молодца,
Проняло дрожью холодною,
Лихорадкою, лихоманкою,
Сном-дремотою, зевотою.
— Уже полно, горе, дуб ломать по
прутикам,
Щипати по листикам!
А и бывало же другим счастьице:
Налетало горе вихрем-бурею,
Ворочало горе дубы с корнем вон!
Люблю грозу в начале мая,
Когда весенний, первый гром,
Как бы резвяся и играя,
Грохочет в небе голубом.
Гремят раскаты молодые,
Вот дождик брызнул, пыль летит,
Повисли перлы дождевые,
И солнце нити золотит.
С горы бежит поток проворный,
В лесу не молкнет птичий гам,
И гам лесной, и шум нагорный –
Все вторит весело громам.
Ты скажешь: ветреная Геба,
Кормя Зевесова орла,
Громокипящий кубок с неба,
Смеясь, на землю пролила.
Вдали гроза. Порою вьется,
Бьет в землю молния струей!
Чуть слышен гром! Не удается
Ему осилить даль! Сдается:
Он понижает голос свой!
Алкает влаги легкий колос!
То мириады жарких ртов,
Они раскрыты! Люб им голос
Живого шествия громов,
И ждут подросшие посевы —
Кто победит на этот раз:
Проклятье ли прабабки Евы,
Иль крест Голгофы в третий час?
Словно молньи луч, словно гром из туч,
Омрачен душой, я на бой пошел.
Словно стая туч над зубцами круч,
Милый друг сестра, брат твой в бой пошел.
А утихнет бой — не ищи меня
В удалой толпе боевых друзей,
Ты ищи, сестра, ворона? коня,
Он копытом бьет в тишине полей.
Не ищи душа, не ищи дружка,
На хмельном пиру, средь товарищей,
Взвоет горный ветр, кинет горсть песка
В твоего дружка, на пожарище.
И чужая мать, неродная мать
Будет слезы лить над могилою,
Не моя сестра — горевать, рыдать,
Рассыпать цветы над могилою…
Над малой келией громов раскаты,
И молотами ливень бьет по крыше.
Вниз выгляни: вспухают выше, выше
Из мутной мглы валы, грозой подъяты.На приступ, скажешь, лезут супостаты,
Повыждав ночь и непогоду лише…
Но брезжит свет; вздохнула буря тише;
Над черным стадом — в серебре палаты.И дальше молнии; и громы глуше,
Умолк и ливень; роща отдыхает;
В лицо пахнет лугов живая нега.Потоп отхлынул, снится, от ковчега,
И в млеке лунном сад благоухает —
Новорожденный, на прощеной суше.
Падают, как слезы, капли дождевыя,
Жемчугом дробятся слезы на стекле,
Низко опустились тучи грозовыя,
Даль как будто тонет в засвежевшей мгле.
Отблеском багровым молнии излома
Ярко озарился темный свод небес,
Глухо прогремели перекаты грома,
Вздрогнул, встрепенулся пробужденный лес.
Дрогнуло и сердце вместе с первым громом,
Рвется к заповедной радостной стезе,
И былое шепчет голосом знакомым:
— Кончено затишье… В сердце—быть грозе!
Где горизонт за горизонт
зашел, дождем на холоду
исхлестанный, там гарнизон
туч, перестроясь на ходу, грозу с обоих флангов катит,
захватывая, что охватит,
сгребая в груду, что загробил,
пока последний гром не пробил.Когда же гром последний стих,
как эхо стреляных шутих,
обмотки размотав, стихии
уткнутся в сенники сухие.А горизонт? А эвон он
восходит из-за горизонта,
и серебристый перезвон
негромко слышен и незвонко.А мы? И зрители, и жертвы
воинственных небесных дел,
полеглыми на поле жатвы
колосьями…
В венце из молний гром, его раскат,
Псалом вселенский вечной Литургии,
Лишь в бешенстве разлома все стихии
Зиждительно красивы многократ.
Не только губит жатву крупный град,
В нем праздник формы, пляски круговые,
И старый сказ об искусившем Змие
Весь перевит в пьянящий виноград.
Единой всеисчерпыванья силой
Вступили в свет из тьмы небытия
И дикий смерч и малая струя.
Пред творческой мечтой ширококрылой
Равны — цветок лужайки, горный скат,
Орел, и тигр, и мотылек, и гад.
Гроза ушла. Окован гром.
Далекий голос чуть грозит.
И меж разятых туч сквозит
Луна холодным серебром.
Голубоватым серебром
Внутри замлели облака,
И тут разрыв, и там излом.
И вот их белая река,
Не по земному широка,
И вспенена не по земному,
Сплетает длинный саван грому,
Который умер на три дня,
В гробу лазоревом безгласен,
Но снова, яростно прекрасен,
Восстанет в змейностях огня.
Падают, как слезы, капли дождевые,
Жемчугом дробятся слезы на стекле,
Низко опустились тучи грозовые,
Даль как будто тонет в засвежевшей мгле.
Отблеском багровым молнии излома
Ярко озарился темный свод небес,
Глухо прогремели перекаты грома,
Вздрогнул, встрепенулся пробужденный лес.
Дрогнуло и сердце вместе с первым громом,
Рвется к заповедной радостной стезе,
И былое шепчет голосом знакомым:
— Кончено затишье… В сердце — быть грозе!
1
В синем сапоге, на одной ноге,
я стою пред комнаткой твоей…
Буки не боюсь, не пошелохнусь —
всюду помню о любви своей!
Пусть и град, и гром, пусть беда кругом —
я таким событьям только рад.
Охватив ружье, с песней про Нее —
крепче на ноге держись, солдат.
2
В синем сапоге, на одной ноге,
под твоим окошечком стою.
Буки не боюсь, не пошелохнусь,
охраняю милую мою.
Пусть беда кругом, пусть и град, и гром —
никогда не отступай назад!
Охватив ружье, с песней про Нее —
крепче на ноге держись, солдат!
Руны Ночи прочитав,
Струны грома разобрав,
Я блуждаю, и сбираю на болотах стебли трав.
В этих травах тонкий яд,
Самоцветности горят,
В них глубокий, змееокий, нелюдской, берущий взгляд.
Эти травы я сожму,
Выпью яд, и выпью тьму,
Кто б ты ни был подходящий, знай, что я тебя возьму.
Нас погонят по пятам
Руны Ночи в черный храм,
Струны грома, гряньте бурю, душу Дьяволу отдам.
Тучи грозные покрыли
Небосклон лазурный мой,
Солнце в мраке потопили,
В недрах громы затаили
И повисли надо мной.И, чреватая бедами,
Буря страшная близка;
Может быть, за облаками
Смерть скрывается над нами
И уж ищет бедняка.Скоро разразятся тучи,
Огнь блеснет и грянет гром,
И засвищет ветр могучий,
Встанет вверх песок летучий,
И завоет лес кругом.Может быть, и мне готова
Громоносная стрела, —
Я пойду; а с голубого
Неба вновь исчезнет мгла.
Освежатся лес, дуброва,
И природа будет снова
И прекрасна и светла.
Свободна воля человека,
Разгульно бешенство страстей.
Спроси безумного Ацтека,
Спроси о цвете орхидей.
О том, как много вспышек жадных
Среди тропических лесов.
О жатвах мира, странных, страдных,
Под гром небесных голосов.
Непостижимые изломы
В сердцах жрецов и палачей,
Разрывы, молнии, и громы,
И кровь, хмельная от лучей.
И кровь, и кровь, своя, чужая,
На высях стройных пирамид,
Где, светоч бездн, доныне, злая
Агава, хищный цвет, горит.
Как соловей, расцеловавший воздух,
коснулись дни звенящие твои меня,
и я ищу в качающихся звездах
тебе узор красивейшего имени. Я, может, сердцем дотла изолган:
вот повторяю слова — все те же,
но ты мне в уши ворвалась Волгой,
шумишь и машешь волною свежей. Мой голос брошен с размаху в пропасть,
весь в черной пене качает берег,
срываю с сердца и ложь и робость,
твои повсюду сверкнули серьги. По горло волны! Пропой еще, чем
тебя украсить, любовь и лебедь.
Я дней, закорчившихся от пощечин,
срываю нынче ответы в небе!
Чу! — выстрел — встань! Быть может, нападенье…
Не разбудить ли казаков?..
Быть может, пароход заходит в укрепленье
Подать письмо с родимых берегов.
Открой окно! — Ни зги! Желанных парусов
Кто в эту ночь увидит приближенье?
Луну заволокла громада облаков. —
Не гром ли? — Нет — не гром — игра воображенья…
— Зачем проснулись мы, увы, кто скажет нам!
Одни валы шумят и плачут без ответа… Так часто, в наши дни, в немой душе поэта
Проходят образы, незримые очам,
Но вожделенные — подобно парусам,
Идущим в пристань до рассвета.Пароход «Тамань». 1850
Гром прогремел — золяция идёт,
Губернский розыск рассылает телеграммы,
Что вся Одесса переполнута з ворами
И что настал критический момент
И заедает тёмный элемент.
Не тот расклад — начальники грустят:
Во всех притонах пьют не вины, а отравы,
Во всем у городе — убивства и облавы.
Они приказ дают: идти ва-банк
И применить запасный вариант!
Вот мент идёт — идёт в обход,
Губернский розыск рассылает телеграммы,
Что вся Одесса переполнута з ворами
И что настал критический момент
И заедает тёмный элемент.
А им в ответ дают такой совет:
Имейте каплю уваженья к этой драме,
Четыре сбоку — ваших нет в Одессе-маме!
Пусть мент идёт, идёт себе в обход,
Расклад не тот — и номер не пройдёт!
Красный, медный, золотой,
Травка, голубь, глубь небес,
И фиалка над водой,
Полноцветный круг чудес.
Есть и крайняя черта,
Чтоб почувствовать полней:—
Перед кровью темнота,
Вся в багровостях теней.
И в другом еще черта,
Берег тот увидь ясней:—
Там сверкает красота
Фиолетовых камней.
Ходят громы искони,
Пляшут молнии вверху.
Но воркуют наши дни,
Верь любви, и верь стиху.
Бросься в красные огни,
Буря—свежесть, гром—привет.
Встала Радуга. Взгляни.
Это с Богом есть завет.
Что вдали блеснуло и дымится?
Что за гром раздался по заливу?
Подо мной конь вздрогнул, поднял гриву,
Звонко ржет, грызет узду, бодрится.
Снова блеск… гром, грянув, долго длится,
Отданный прибрежному отзыву…
Зевс ли то, гремя, летит на ниву
И она, роскошная, плодится?
Нет, то флот. Вот выплыли ветрилы,
Притекли громада за громадой;
Наш орел над русскою армадой
Распростер блистательные крилы
И гласит: «С кем испытать мне силы?
Кто дерзнет и станет мне преградой?»
Царица Пламеней, владычица громов!
О, запредельная! О, взрывно-грозовая!
Когда устанем мы от равнозвучья снов,
Когда молельня в нас разрушится живая,
Ты вся нахмуришься, и в траурный покров
Ты облекаешься, пары Земли свивая.
И нечем нам дышать, и ждем мы, ждем громов.
Царица Пламеней, тогда свои запястья
Ты надеваешь все, и, траур свой порвав,
Ты мечешь молнии, как знак единовластья
Над Небом и Землей, над жизнью душ и трав,
И мы зовем дождем твой праздник сладострастья,
И слушаем твой гром, первичность вновь узнав.
А к ночи свет зарниц лазурит наше счастье.
Помнишь: мы не ждали ни дождя, ни грома,
Вдруг застал нас ливень далеко от дома,
Мы спешили скрыться под мохнатой елью
Не было конца тут страху и веселью!
Дождик лил сквозь солнце, и под елью мшистой
Мы стояли точно в клетке золотистой,
По земле вокруг нас точно жемчуг прыгал
Капли дождевые, скатываясь с игол,
Падали, блистая, на твою головку,
Или с плеч катились прямо под снуровку.
Помнишь — как все тише смех наш становился.
Вдруг над нами прямо гром перекатился —
Ты ко мне прижалась, в страхе очи жмуря.
Благодатный дождик! Золотая буря!
О страх! о ужас! гром! ты дернул за штаны,
Которы подо ртом висят у сатаны.
Ты видишь, он зато свирепствует и злится,
Дырявой красной нос, халдейска печь, дымится,
Огнем и жупелом исполнены усы,
О как бы хорошо коптить в них колбасы!
Козлята малые родятся с бородами:
Коль много почтены они перед попами!
О польза, я одной из сих пустых бород
Недавно удобрял бесплодный огород.
Уже и прочие того ж себе желают
И принести плоды обильны обещают.
Чего не можно ждать от толь мохнатых лиц,
Где в тучной бороде премножество площиц?
Сидят и меж собой, как люди, рассуждают,
Других с площицами бород не признавают
И проклинают всех, кто молвит про козлов:
Возможно ль быть у них толь много волосов?Весна 1757
Я смотрю на фотокарточку:
две косички, строгий взгляд,
и мальчишеская курточка,
и друзья кругом стоят.За окном все дождик тенькает:
там ненастье во дворе.
Но привычно пальцы тонкие
прикоснулись к кобуре.Вот скоро дом она покинет,
вот скоро вспыхнет гром кругом,
но комсомольская богиня…
Ах, это, братцы, о другом! На углу у старой булочной,
там, где лето пыль метет,
в синей маечке-футболочке
комсомолочка идет.А ее коса острижена,
в парикмахерской лежит.
Лишь одно колечко рыжее
на виске ее дрожит.И никаких богов в помине,
лишь только дела гром кругом,
но комсомольская богиня…
Ах, это, братцы, о другом!
1958
Еще в ушах стоит и звон и гром,
У, как трезвонил вагоновожатый! Туда ходил трамвай, и там была
Неспешная и мелкая река,
Вся в камыше и ряске.
Я и Валя
Сидим верхом на пушках у ворот
В Казенный сад, где двухсотлетний дуб,
Мороженщики, будка с лимонадом
И в синей раковине музыканты.
Июнь сияет над Казенным садом.
Труба бубнит, бьют в барабан, и флейта
Свистит, но слышно, как из-под подушки —
В полбарабана, в полтрубы, в полфлейты
И в четверть сна, в одну восьмую жизни.Мы оба (в летних шляпах на резинке,
В сандалиях, в матросках с якорями)
Еще не знаем, кто из нас в живых
Останется, кого из нас убьют.
О судьбах наших нет еще и речи,
Нас дома ждет парное молоко,
И бабочки садятся нам на плечи,
И ласточки летают высоко.
Была гроза. Гроза как наводненье.
Без отдыха. Все миги, все мгновенья —
Одна сплошная молния ребром.
Один непрекращающийся гром.
Я, столько лет глядящий на природу,
Такой грозы еще не видел сроду.
Казалось, это день и солнце встало,
Казалось, это море грохотало.
Казалось, этот гром и это пламя,
Нечеловечьей злобой рождены,
На землю низвергаются стволами
С затучной марсианской стороны.
Никто не спал. Собака жалась к людям
И вздрагивала вогнутой спиной.
Соседи шебуршали за стеной.
Качались ветви, как от тяжкой боли,
Казалось, содрогался шар земной!
А сын, шельмец, устав на волейболе,
Спокойно спал…
Придавлен душною дремотой,
я задыхался в черном сне.
Как птица, вздрагивало что-то
непостижимое во мне.
И возжелал я в буйном блеске
свободно взмыть, — и в сердце был
тяжелый шорох, угол резкий
каких-то исполинских крыл.
И жизнь мучительно и чудно
вся напряглась и не могла
освободить их трепет трудный —
крутые распахнуть крыла.
Как будто каменная сила —
неизмеримая ладонь —
с холодным хрустом придавила
их тяжкий шелковый огонь.
Ах, если б звучно их раскинуть,
исконный камень превозмочь,
громаду черную содвинуть,
прорвать глухонемую ночь, —
с каким бы громом я воспрянул,
огромен, светел и могуч!
Какой бы гром в ответ мне грянул
из глубины багряных туч!
По небесам катался гром,
И молния из туч сверкала;
Всё с треском падало кругом,
Свирепо буря бушевала.
И страшно грешник умирал,
Сверкал безумными глазами,
Час роковой над ним летал —
Отдать отчет пред небесами.
Он видел в черных облаках
Своих мучений бесконечность,
Ударил гром на небесах —
И с воплем отошел он в вечность.Светило тихо достигало
Конца теченья своего,
Ни облачко не помрачало
Заката ясного его.
Муж доброй смерти приближенье
С сердечной радостью встречал
И в ясном солнца захожденьи
Конец себе он представлял.
Вот солнце за горами село,
Заря весь запад обняла.
Душа от мира отлетела, —
Остались добрые дела.
При начале весны пробужденный Перун
Вылетает на пламени синем,
И под громы своих вулканических струн
Он несется по вышним пустыням.
Он безумно летит в урагане огней,
И хохочет, ликуя без меры,
Вылетая из склепа оконченных дней
Семимесячной зимней пещеры.
Перед ним Океан, и, его бороздя,
И громами овеяв стремленье,
Ослепительный бог, в ожерельях дождя,
Самоцветные сеет каменья.
Разрываются стены сомкнувшихся гор,
Что зовутся меж смертными тучи,
И уносится он, возлюбивший простор,
Огневзорный, веселый, певучий.
Вот уж он обогнул весь размах высоты,
И пропал, утонул, как мечтанье, —
Только там, где он был, засветились цветы,
Да разбитое молнией зданье.
По северу, по югу
Наш сиз орел парит:
Всему земному кругу
Шум крыл его грозит.
Ура вам, храбры войны,
Российские солдаты, —
Никем не победимы,
Никем не устрашимы!
Здоровье ваше пьем.
Хор.Звучи ты, трубный звон,
Блистай из пушек гром.
Ура! ура! ура!
Орел кидает громы
На Льва и на Луну:
Стамбулы и Стокгольмы,
Покорствуйте ему.
Ура вам, мудры вожди,
На суше генералы,
На море адмиралы,
Все русски офицеры!
Здоровье ваше пьем.
Хор.Звучи ты, трубный звон, и проч.
Орел под облаками
Своих не тратит прав;
Готов в когтях с громами
Противу всех держав.
Ура, Екатерина,
Как Петр неустрашима,
Как Соломон премудра,
Как небо милосерда!
Твое здоровье пьем.
Хор.Звучи ты, трубный звон,
Блистай, из пушек гром.
Ура! ура! ура!
Из донесенной пламенным жерлом,
В разлитии остывшей, плотной лавы
Основа дома. Стены — из дубравы.
На срубах — мох невянущим узлом.
Послушать любят, как играет гром,
Из ясеня и клена архитравы.
Конек ветрам вещает: «Все вы правы».
Лазурь за каждым сторожит углом.
Уходит в высь игла из чистой стали.
На стали — пурпур. Знамя — Красота.
Резвятся в небе тучки. Та и та.
А небо — цвет изысканной эмали.
И гром велит, чтоб каждая мечта,
Идя к другой, была как звук в хорале.
Мне нравится существенность пчелы,
Она, летя, звенит не по-пустому,
От пыльника цветов дорогу к грому
Верней находит в мире, чем орлы.
Взяв не́ктар в зобик свой, из этой мглы,
Там в улье, чуя сладкую истому,
Мед отдает корытцу восковому,
В нем шестикратно утвердив углы.
Из жала каплю яда впустит в соты,
Чтоб мед не забродил там. Улей — дом.
Цветы прошли, — пчела забылась сном.
Ей снится храм. В сияньи позолоты
Иконы. Свечи. Горние высоты.
И хор поет. И колокол — как гром.
Чья была впервые руна?
Индры, Одина, Перуна?
Всех ли трех? Иного ль Бога?
Есть ли первая дорога?
Вряд ли. Вечны в звонах струны.
Вечны пламенные руны.
Вечен Гром с его аккордом.
Вечен Ворон с криком гордым.
В Ветре молкнет ли рыданье?
В Море ль стихнет причитанье?
Полюбив, не минешь битвы.
Не забудешь слов молитвы.
Чтоб пройти леса и горы,
Нужно ведать заговоры.
Значит, нужно ведать руны,
Ибо чащи вечно-юны.
Значит, нужно ведать чары,
Ибо горы вечно-стары.
И всегда душе знакомы
Руны, молнии, и громы.
Мы выпили четыре кварты.
Велась нечистая игра.
Ночь передергивала карты
У судорожного костра.Ночь кукурузу крыла крапом,
И крыли бубны батарей
Колоду беглых молний. С храпом
Грыз удила обоз. Бодрей, По барабану в перебранку,
Перебегая на брезент
Палатки, дождь завел шарманку
Назло и в пику всей грозе, Грозя блистательным потопом
Неподготовленным окопам.
Ночь передергивала слухи
И, перепутав провода, Лгала вовсю. Мы были глухи
К ударам грома. И вода
Разбитым зеркалом лежала
Вокруг и бегло отражалаМошенническую игру.
Гром ударял консервной банкой
По банку… Не везло. И грусть
Следила вскользь за перебранкойДвух уличенных королей,
Двух шулеров в палатке тесной,
Двух жульнических батарей:
Одной — земной, другой — небесной.
В очи взглянула
Тускло и грозно.
Где-то ответил — гром.
— Ох, молодая!
Дай погадаю
О земном талане твоем.
Синие тучи свились в воронку.
Где-то гремит, — гремят!
Ворожея в моего ребенка
Сонный вперила взгляд.
— Что же нам скажешь?
— Все без обману.
— Мне уже поздно,
Ей еще рано…
— Ох, придержи язык, красота!
Что до поры говорить: не верю! —
И распахнула карточный веер
Черная — вся в серебре — рука.
— Речью дерзка,
Нравом проста,
Щедро живешь,
Красоты не копишь.
В ложке воды тебя — ох — потопит
Злой человек.
Скоро в ночи тебе путь нежданный.
Линии мало,
Мало талану. —
Позолоти!
И вырастает с ударом грома
Черный — на черном — туз.
Когда брала ты арфу в руки
Воспеть твоей подруги страсть,
Протяжные и тихи звуки
Над сердцем нежным сильну власть
Любви твоей изображали;
Но ревность лишь затмила ум,
Громчайши гласы побежали
И приближался бурный шум.
Тогда бело-румяны персты
По звучным вспрыгали струнам,
Взор черно-огненный, отверстый —
И молния вослед громам
Блистала, жгла и поражала
Всю внутренность души моей;
Смерть бледный хлад распространяла,
Я умирал игрой твоей.
О! если бы я был Фаоном,
И пламень твой мою б жег кровь,
Твоим бы страстным, пылким тоном
Я описал свою любовь.
Тогда с моей всесильной лиры
Зефир и гром бы мог лететь;
Как ты свою, так я Плениры
Изобразил бы жизнь и смерть.