Ты идешь по бездорожью,
Ищешь троп куда-нибудь.
Возвратись в природу Божью:
Это самый верный путь.
Город давит, город в тягость
Тем, кто выращен не в нем,
Вешних трав кто знает благость,
Кто святым горит огнем.
Ах, недаром в час досуга
За город уходишь ты,
Здесь снов не ваял Сансовино,
Не разводил садов Ле-Нотр.
Все, волей мощной и единой
Предначертал Великий Петр.
Остановив в болотной топи
Коня неистового скок,
Он повернул лицом к Европе
Русь, что смотрела на Восток;
Сковал седым гранитом реки,
Возвысил золоченый шпиль,
Город жестокий! Город безумный!
Проклятый всеми, никем не любимый!
Иду из страны я родимой
На праздник твой шумный —
С робким приветом и низким поклоном
Нив истощенных,
С ропотом смутным и сдержанным стоном
Всех угнетенных.
Пусть пред окном моим не взносит
Юнгфрау купол вековой,
И знаю, что закат не бросит
Змей на лагуны предо мной;
Пусть нынче с гондол не окликнут
Меня коварно, и в уют,
Где над палаткой пальмы никнут,
Под вечер не помчит верблюд;
Деревья чахлого бульвара
Да стены строгие домов, —
По улицам с детства знакомым
Иду я сегодня опять
И каждому саду, и каждому дому
Мне хочется «здравствуй!» сказать.
Здравстуй, город мой родной, мой город, мой город!
Ты, словно сад, расцветаешь весной, любимый мой город!
По ленте бульваров зелёных, где столько простора и света,
Когда-то бродил я, влюблённый, всю ночь до рассвета.
Словно нездешние тени,
Стены меня обступили:
Думы былых поколений!
В городе я — как в могиле.
Здания — хищные звери
С сотней несытых утроб!
Страшны закрытые двери:
Каждая комната — гроб!
16 сентября 1900
Голубиная купель,
Небо: тридевять земель.Мне, за тем гулявшей за морем,
Тесно в одиночной камере
Рук твоих,
Губ твоих,
Человек — и труб твоих,
Город!
— Город!
Это сорок
Сороков во мне поют.
Как город призрачный в пустыне,
У края бездн возник мой сон.
Не молкнет молний отсвет синий,
Над кручей ясен небосклон.
И пышен город, озаренный:
Чертоги, башни, купола,
И водоемы, и колонны…
Но ждет в бездонной бездне мгла.
И вот уже, как звон надгробный,
Сквозь веки слышится рассвет,
Этот город воды, колонад и мостов,
Верно, снился тому, кто сжимая виски,
Упоительный опиум странных стихов,
Задыхаясь, вдыхал после ночи тоски.В освещенных витринах горят зеркала,
Но по улицам крадется тихая темь,
А колонна крылатого льва подняла,
И гиганты на башне ударили семь.На соборе прохожий еще различит
Византийских мозаик торжественный блеск
И услышит, как с темной лагуны звучит
Возвращаемый медленно волнами плеск.
Я провижу гордые тени
Грядущих и гордых веков,
Ушедшие в небо ступени,
Застывшие громады домов;
Улицы, кишащие людом,
Шумные дикой толпой,
Жизнь, озаренную чудом,
Где каждый миг — роковой;
Всю мощь безмерных желаний,
Весь ужас найденных слов, —
Вися над городом всемирным,
В пыли прошедшей заточен,
Еще монарха в утре лирном
Самодержавный клонит сон.
И предок царственно-чугунный
Всё так же бредит на змее,
И голос черни многострунный
Еще не властен на Неве.
Я устал от светов электрических,
От глухих гудков автомобилей;
Сердце жаждет снова слов магических,
Радостных легенд и скорбных былей.
Давят душу стены неизменные,
Проволоки, спутанные в сети,
Выкликают новости военные,
Предлагая мне газету, дети;
Хочется мне замков, с их царевнами,
Озирающих просторы с башни,
Этой ивы листы в девятнадцатом веке увяли,
Чтобы в строчке стиха серебриться свежее стократ.
Одичалые розы пурпурным шиповником стали,
А лицейские гимны все так же заздравно звучат.
Полстолетья прошло… Щедро взыскана дивной судьбою,
Я в беспамятстве дней забывала теченье годов,
И туда не вернусь! Но возьму и за Лету с собою
Очертанья живые моих царскосельских садов.
Восстань из пепла, Севастополь,
Герой, прославленный навек!
Твой каждый уцелевший тополь
Взлелеет русский человек.
Те камни, где ступал Нахимов,
Нам стали дороги вдвойне,
Когда мы, нашей кровью вымыв,
Вернули их родной стране.
16
Города в пустыне
Акрополи в лучах вечерней славы.
Кастилий нищих рыцарский покров.
Троады скорбь среди немых холмов.
Апулии зеркальные оправы.
Безвестных стран разбитые заставы.
Ах, милый Ваня! Я гуляю по Парижу —
И то, что слышу, и то, что вижу,
Пишу в блокнотик впечатлениям вдогонку:
Когда состарюсь — издам книжонку
Про то, что, Ваня, Ваня, Ваня, Ваня, мы с тобой в Париже
Нужны — как в бане пассатижи.
Все эмигранты тут второго поколенья —
От них сплошные недоразуменья:
Белый город на синем морском берегу —
Сорок бухт и без счета огней.
Сколько билось сердец
у твоих пристаней!
Я тебя в своем сердце навек сберегу.
Есть у каждого город, в котором он рос,
Материнскую песню любя.
Севастополь-солдат, Севастополь-матрос,
Ты родной для любого, кто видел тебя.
Ты стоишь,
По эхам городов проносят шумы
на шепоте подошв и на громах колес,
а люди и лошади — это только грумы,
следящие линии убегающих кос.
Проносят девоньки крохотные шумики.
Ящики гула пронесет грузовоз.
Рысак прошуршит в сетчатой тунике.
Трамвай расплещет перекаты гроз.
1.
Ненавистью древней
против городов
2.
горели деревни.
3.
Трудились крестьяне,
4.
, а городу всё мало,
всё утроба городская отнимала.
Слезают слёзы с крыши в трубы,
к руке реки чертя полоски;
а в неба свисшиеся губы
воткнули каменные соски.
И небу — стихши — ясно стало:
туда, где моря блещет блюдо,
сырой погонщик гнал устало
Невы двугорбого верблюда.
Санкт-Петербург — гранитный город,
Взнесенный Словом над Невой,
Где небосвод давно распорот
Адмиралтейскою иглой!
Как явь, вплелись в твои туманы
Виденья двухсотлетних снов,
О, самый призрачный и странный
Из всех российских городов!
В ушах обрывки тёплого бала,
а с севера — снега седей —
туман, с кровожадным лицом каннибала,
жевал невкусных людей.
Часы нависали, как грубая брань,
за пятым навис шестой.
А с неба смотрела какая-то дрянь
величественно, как Лев Толстой.
На улицах белая тишь.
Я не слышу своего сердца.
Сердце, отчего ты молчишь?
Такая тихая, такая тихая тишь… Город снежный, белый — воскресни!
Луна — окровавленный щит.
Грядущее всё неизвестней…
Сердце моё, воскресни! воскресни! Воскресение — не для всех.
Тихий снег тих, как мертвый.
Над городом распростерся грех.
Тихо плачу я, плачу — обо всех.
По этой
дороге,
спеша во дворец,
бесчисленные Людовики
трясли
в шелках
золочёных каретц
телес
десятипудовики.
И ляжек
Был блаженной моей колыбелью
Тёмный город у грозной реки
И торжественной брачной постелью,
Над которой лежали венки
Молодые твои серафимы,
Город, горькой любовью любимый.
Солеёю молений моих
Был ты, строгий, спокойный, туманный.
Там впервые предстал мне жених,
Вы себе представляете
парижских женщин
с шеей разжемчуженной,
разбриллиантенной
рукой…
Бросьте представлять себе!
Жизнь —
жестче —
у моей парижанки
вид другой.
Расцветает сад, отцветает сад.
Ветер встреч подул, ветер мчит разлук.
Из обрядов всех чту один обряд:
Целованье рук.
Города стоят, и стоят дома.
Юным женщинам — красота дана,
Чтоб сходить с ума — и сводить с ума
Города. Дома.
Асфальт — стекло.
Иду и звеню.
Леса и травинки
— сбриты.
На север
с юга
идут авеню,
на запад с востока —
стриты.
А между —
Адище города окна разбили
на крохотные, сосущие светами адки.
Рыжие дьяволы, вздымались автомобили,
над самым ухом взрывая гудки.
А там, под вывеской, где сельди из Керчи —
сбитый старикашка шарил очки
и заплакал, когда в вечереющем смерче
трамвай с разбега взметнул зрачки.
Я люблю большие дома
И узкие улицы города, —
В дни, когда не настала зима,
А осень повеяла холодом.
Пространства люблю площадей,
Стенами кругом огражденные, —
В час, когда еще нет фонарей,
А затеплились звезды смущенные.
Город и камни люблю,
Грохот его и шумы певучие, —
Здесь русский город был. Среди развалин,
В провалах окон и в пролетах крыш,
Осенний день так ярок, так зеркален,
А над землей стоит такая тишь! Здесь думал я: ведь это вся Европа
Сюда стащила свой железный лом,
Лишь для того чтоб в зарослях укропа
Он потонул, как в море золотом.Кто приподнимет тайную завесу?
Кто прочитает правду на камнях?
…И две старушки маленьких из лесу
Несут малину в детских коробках.
Мы из каменных глыб создаем города,
Любим ясные мысли и точные числа,
И душе неприятно и странно, когда
Тянет ветер унылую песню без смысла. Или море шумит. Ни надежда, ни страсть,
Все, что дорого нам, в них не сыщет ответа.
Если ты человек — отрицай эту власть,
Подчини этот хор вдохновенью поэта. И пора бы понять, что поэт не Орфей,
На пустом побережья вздыхавший о тени,
А во фраке, с хлыстом, укротитель зверей
На залитой искусственным светом арене.
В шатрах, истертых ликов цвель где,
из ран лотков сочилась клюква,
а сквозь меня на лунном сельде
скакала крашеная буква.
Вбиваю гулко шага сваи,
бросаю в бубны улиц дробь я.
Ходьбой усталые трамваи
скрестили блещущие копья.
Города, начинающиеся с вокзалов…
Есть у каждого города
возраст и голос.
Есть одежда своя.
И особенный запах.
И лицо,
И не сразу понятная
гордость… Города, города!
Сколько было вас —
разных?!