(Стихи обращенные)
Нежный стихов аромат услаждает безделие девы:
Кроет проделки богов нежный стихов аромат.
<1913?>
(Античные ассонансы)
Грушу с яблоней в саду я деревцами посадил,
На коре пометил имя той, которую любил.
Ни конца пет, ни покою с той поры для страстных мук:
Сад все гуще, страсть все жгучей, ветви тянутся из букв.
1911
В тучах есть леса, есть пашни и посевы,
Стройные, растут, восходят терема,
У янтарных окон Облачные Девы
Ткут, прядут, в их тканях — свет, в их
пряже — тьма.
Без конца прядут и ткут попеременно,
Любо Девам выткать самоцветный луг,
Море из опала, ширь, где влажность пенна,
Сеть сребристой грезы, золотистый круг.
Из воздушной влаги облачные горы,
Дева днесь высочайшаго,—
Из колодца воды зачерпнув, из колодца миров глубочайшаго,—
Нам рождает,—Его,
В бездне бездн—одного,
Нам нельзя без кого,
Возлюбившаго нас и сладчайшаго.
„Дева, Дева“, поет вышина,
Не Жена,
„Дева, Дева“, ответствуя, кличет вертеп,
И вскрывается лед, содрогается склеп,
Подражание Пушкину
Пленившись розой, соловей
И день и ночь поет над ней;
Но роза молча песням внемлет,
Невинный сон ее объемлет…
На лире так певец иной
Поет для девы молодой;
Он страстью пламенной сгорает,
А дева милая не знает —
Дева днесь высочайшего, —
Из колодца воды зачерпнув, из колодца миров глубочайшего, —
Нам рождает, — Его,
В бездне бездн — одного,
Нам нельзя без кого,
Возлюбившего нас и сладчайшего.
«Дева, Дева», поет вышина,
Не Жена,
«Дева, Дева», ответствуя, кличет вертеп,
И вскрывается лед, содрогается склеп,
Ты видел деву на скале
В одежде белой над волнами
Когда, бушуя в бурной мгле,
Играло море с берегами,
Когда луч молний озарял
Ее всечасно блеском алым
И ветер бился и летал
С ее летучим покрывалом?
Прекрасно море в бурной мгле
И небо в блесках без лазури;
Как дева грустная в наряде подвенечном,
Ночь вешняя глядит ко мне в окно.
Я слышу музыку в биении сердечном —
И пережитое в душе озарено.
Легко мне!.. Но мечты волнуются неясно,
Как будто чья-то тень поникла на плечо
И манит вдаль меня так ласково, так властно,
И манит, и поет, и дышит горячо…
В сумерки дева
Взошла на балкон,
Очи вперила
В синюю даль.
Грустно ей стало,
На душу ей,
Бог знает как-то,
Пала тоска.
Мысли толпою
В ее голове
Светит месяц; на кладбище
Дева в черной власянице
Одинокая стоит,
И слеза любви дрожит
На густой ее реснице.«Нет его; на том он свете;
Сердцу смерть его утешна:
Он достался небесам,
Будет чистый ангел там —
И любовь моя безгрешна».Скорбь ее к святому лику
Богоматери подводит:
Дев полуночных отвага
И безумных звезд разбег,
Да привяжется бродяга,
Вымогая на ночлег...
Кто, скажите, мне сознанье
Виноградом замутит,
Если явь — Петра созданье,
Медный всадник и гранит?
Милая дева, зачем тебе знать, что? жизнь нам готовит,
Мы, Левконоя, богов оскорбляем страстью познанья.
Пусть халдеи одни ум изощряют в гаданьи,
Мы же будем довольны нашим нынешним счастьем.
Дева! узнать не стремись, когда перестанет Юпитер
Скалы у брега крошить волнами Тирренского моря.
Будь разумна, вино очищай для верного друга;
Что? в напрасных сомненьях жизнь проводить молодую?
Век завистливый быстро умчится среди рассуждений,
Ты же светлое время лови, — от мглы удаляйся.
Какие-то светлые девы
Сегодня гостили у нас.
То не были дочери Евы, -
Таких я не видывал глаз.
Я встретил их где-то далёко
В суровом лесу и глухом.
Бежали они одиноко,
Пугливо обнявшись, вдвоем.
И было в них много печали,
Больной, сиротливой, лесной,
Если б розы вешней
Цвет не мог напомнить
Щечки девы нежной, —
Кто любил бы розу?
Если б с синим небом
Не могли поспорить
Голубые глазки, —
Кто б взглянул на небо?
Приметив юной девы грудь,
Судьбой случайной, как-нибудь,
Иль взор, исполненный огнем,
Недвижно сердце было в нем,
Как сокол, на скале морской
Сидящий позднею порой,
Хоть недалеко и блестят
(Седой пустыни вод наряд)
Ветрила бедных челноков,
Движенье дальних облаков
Пред испанкой благородной
Двое рыцарей стоят.
Оба смело и свободно
В очи прямо ей глядят.Блещут оба красотою,
Оба сердцем горячи,
Оба мощною рукою
Оперлися на мечи.Жизни им она дороже
И, как слава, им мила;
Но один ей мил — кого же
Дева сердцем избрала?
Каждый день чрез мост Аничков,
Поперек реки Фонтанки,
Шагом медленным проходит
Дева, служащая в банке.
Каждый день на том же месте,
На углу, у лавки книжной,
Чей-то взор она встречает —
Взор горящий и недвижный.
Деве-красотке поклон мой покорный,
Нос у которой не мал, не казист,
Ножки не стройны, а глазки не черны,
Пальцы не длинны, а ротик не чист,
Речь, если правду сказать, не робея,
Тоже не самая прелесть и сласть.
Здравствовать, дева, желаю тебе я,
Мота Формийского нежная страсть!
Колокол стонет,
Девушка плачет,
И слезы по четкам бегут.
Насильно,
Насильно
От мира в обители скрыта она,
Где жизнь без надежды и ночи без сна.
Так мое сердце
Грудь беспокоит
И бьется, бьется, бьется.
Когда звенят согласные напевы
Ойлейских дев,
И в пляске медленной кружатся девы
Под свой напев, —
Преодолев несносные преграды,
И смерти рад,
Вперяю я внимательные взгляды
В их светлый град.
Отрад святых насытясь дуновеньем,
С тебя, Ойле,
Ночь безлунная звездами
Убирала синий свод;
Тихи были зыби вод;
Под зелеными кустами
Сладко, дева-красота,
Я сжимал тебя руками;
Я горячими устами
Целовал тебя в уста;
Страстным жаром подымались
Перси полные твои;
В день октября, иначе листопада,
Когда бесплодьем скована земля,
Шла дева чрез пустынные поля.
Неверная, она с душой номада
Соединяла дивно — чуткий слух:
В прекрасно — юном теле ветхий дух.
Ей внятен был звук вымерших проклятий,
Призывы оттесняемых врагов,
И ропот затопленных берегов,
Намек невоплотившихся зачатий,
Поднимается дева по лесенке
И поет, соловьем заливается.
Простодушный напев милой песенки
С ароматом весенним свивается.Ах, весёлые, нежные песенки
Сладко петь и на узенькой лесенке.
Поднимается к тесной светелочке,
Веселей голубка сизокрылого.
Там любимые книги на полочке,
На столе фотография милого.
Ах, уютно в непышной светелочке, —Память милого, книги на полочке.
Дева Обида, Лебединыя крылья,
Восплескала крылами над Доном,
Потому что Донские казаки суть духи насилья,
Их имя, что гордостью было, ныне слито, как с эхом, со стоном.
Их имя, что знаменем было лихого задора,
Уродливым сделалось знаком хлыста,
Кличем безпутнаго зверства, позора,
В нем душевная грязь, нищета.
Дева Обида, Лебединые крылья,
Восплескала крылами над Доном,
Потому что Донские казаки суть духи насилья,
Их имя, что гордостью было, ныне слито, как с эхом, со стоном.
Их имя, что знаменем было лихого задора,
Уродливым сделалось знаком хлыста,
Кличем беспутного зверства, позора,
В нем душевная грязь, нищета.
Я перед Девой склоняю колени:
«Все ей, безумной, прости!»
Хмурятся строго вечерние тени:
«Бесцельны пред ней все пути!»
Я перед Девой склоняю колени:
«Все ей, погибшей, прости!»
Шепчут зловеще вечерние тени:
«За нас, за нас отомсти!»
Я перед Матерью пал на колени:
О дева, дева,
Звучит труба!
Румянцем гнева
Горит судьба!
Уж сердце к бою
Замкнула сталь,
Передо мною
Разлуки даль.
Но всюду, всюду,
Вблизи, вдали,
Близ ключа в овраге
Девы-небылицы
Жили, нагло наги,
Тонки, бледнолицы.
Если здешний житель,
Сбившийся с дороги,
К ним входил в обитель,
Были девы строги.
Страхи обступали
Бедного бродягу,
Очи, очи голубые,
Мне вас боле не встречать!
Девы, девы молодые,
Вам меня уж не ласкать!
Побывали, унеслися
Дни моей златой весны;
В сердце опытном слилися
Лишь отзывы старины.
Недавно темною порою,
Когда пустынная луна
Текла туманною стезею,
Я видел — дева у окна
Одна задумчиво сидела,
Дышала в тайном страхе грудь.
Она с волнением глядела
На темный под холмами путь.
«Я здесь!» — шепнули торопливо.
Я ласкал ее долго, ласкал до утра,
Целовал ее губы и плечи.
И она наконец прошептала: «Пора!
Мой желанный, прощай же — до встречи».И часы пронеслись. Я стоял у волны.
В ней качалась русалка нагая.
Но не бледная дева вчерашней луны,
Но не та, но не та, а другая.И ее оттолкнув, я упал на песок,
А русалка, со смехом во взоре,
Вдруг запела: «Простор полноводный глубок.
Много дев, много раковин в море.Тот, кто слышал напев первозданной волны,
(Б. С. М. Дельвиг.)
В сладостный вечера час, при свете луны одинокой
Видел я в чаще ветвей юную деву: — она,
Очи к небу подняв и руки на перси сложивши,
Сердцем далече неслась. — Вдруг на лилейных щеках
Вспыхнули розы живее и взор умиленно-спокойный
Девы зарделся слезой, — светлой, как Ангела мысль;
Ангел любви подлетел к молящейся деве и тихо
Взявши святую слезу, к небу направил полет.
В день октября, иначе листопада,
Когда безплодьем скована земля,
Шла дева чрез пустынныя поля.
Неверная, она с душой номада
Соединяла дивно-чуткий слух:
В прекрасно-юном теле ветхий дух.
Ей внятен был звук вымерших проклятий,
Призывы оттесняемых врагов,
И ропот затопленных берегов,
La mer sur qui prie
La vierge Marie.
P. VerlaineИ нам показалось: мы близко от цели.
Вдруг свет погас,
И вздрогнул корабль, и пучины взревели…
Наш пробил час.
И был я проклятием богу исполнен,
Упав за борт,
И три дня носился по пенистым волнам,
Упрям и горд.
Когда я блестящий твой локон целую
И жарко дышу так на милую грудь, —
Зачем говоришь ты про деву иную
И в очи мне прямо не смеешь взглянуть? Хоть вечер и близок, не бойся! От стужи
Тебя я в широкий свой плащ заверну —
Луна не в тумане, а звезд хоть и много,
Но мы заглядимся с тобой на одну.Хоть в сердце не веруй… хоть веруй в мгновенье,
И взор мой, и трепет, и лепет пойми —
И жарким лобзаньем спаливши сомненье,
Ревнивая дева, меня обойми!
Не верь, не верь поэту, дева;
Его своим ты не зови —
И пуще пламенного гнева
Страшись поэтовой любви!
Его ты сердца не усвоишь
Своей младенческой душой;
Огня палящего не скроешь
Под легкой девственной фатой.
Поэт всесилен, как стихия —
Не властен лишь в себе самом: