Столь сладкой негой, что сказать не в силах,
В твоих чертах небесных все дышало
В тот день, когда ослепнуть сердце ждало,
Других не видеть чтоб красот унылых.
Где ж тот блаженный миг?! Но черт тех милых,
Небесных черт душа моя искала.
Все, где тебя нет, тотчас принимало
Печали цвет явлений, мне постылых.
В долине темной, что ряд гор обводит,
Найду ли вздохам я покой усталым?
Пойду туда искать я тень свободы,
Где женщин нету, только лес да воды.
И все же память мне тот день приводит,
Стремя мой дух к тем радостям бывалым.
СОНЕТ
Земля покрыта тьмой. Окончен день забот.
Я в царстве чистых дум, живых очарований.
На башне вдалеке протяжно полночь бьет,
Час тайных встреч, любви, блаженства, и рыданий.
Невольная в душе тоска растет, растет.
Встает передо мной толпа воспоминаний,
То вдруг отпрянет прочь, то вдруг опять прильнет
К груди, исполненной несбыточных желаний.
Так в знойный летний день, над гладью вод речных
Порою ласточка игриво пронесется,
За ней вослед толпа сестер ее живых,
Веселых спутниц рой как будто бы смеется,
Щебечут громко все, — и каждая из них
Лазури вод на миг крылом своим коснется.
Каждый день поминайте молитвой умильной
Тех, кто молится нынче на ратных полях,
Там, где Смерть веселится поживой обильной,
Блуждая с косой в руках;
Где рассвет, проступая, скользит меж развалин,
Эхо вторит раскатам мортир без числа;
Где блуждающий ветер, угрюм и печален,
Ласкает в траве тела;
Где валы, баррикады, окопы, редуты
Перерезали ниву, прорезали лес;
Где германский пропеллер считает минуты,
Грозя с голубых небес;
И где фейерверк ночью, безмерен, невидан,
Одевает просторы в стоцветный наряд, —
На полях, где лежит, беспощадно раскидан,
Стальной и свинцовый град!
Долю ратников вашим уютом измерьте,
Вашей негой домашней, при свете, в тепле…
Поминайте в салонах, в театре, в концерте, —
Кто ныне в снегах и мгле!
Поминайте ушедших молитвой умильной,
Всех, кто должен молиться на ратных полях,
Там, где Смерть веселится поживой обильной,
С тяжелой косой в руках!
Комсомолец —
к ноге нога!
Плечо к плечу!
Марш!
Товарищ,
тверже шагай!
Марш греми наш!
Пусть их скулит дядьё! —
Наши ряды ю́ны.
Мы
наверно войдем
в самый полдень коммуны.
Кто?
Перед чем сник?
Мысли удар дай!
Врежься в толщь книг.
Нам
нет тайн.
Со старым не кончен спор.
Горят
глаз репьи́.
Мускул
шлифуй, спорт!
Тело к борьбе крепи.
Морем букв,
числ
плавай рыбой в воде.
День — труд.
Учись!
Тыща ремесл.
Дел.
После дел всех
шаг прогулкой грохайте.
Так заливай, смех,
чтоб камень
лопался в хохоте.
Может,
конец отцу
готовит
лапа годов.
Готов взамен бойцу?
Готов.
Всегда готов!
Что глядишь вниз —
пузо
свернул в кольца?
Товарищ —
становись
рядом
в ряды комсомольцев!
Комсомолец —
к ноге нога!
Плечо к плечу!
Марш!
Товарищ,
тверже шагай!
Марш греми наш!
На древней высоте Кремля,
В великий праздник Воскресенья,
Узрела Русская Земля
Прекрасный день Его рожденья.
Сменялся быстро годом год:
Он сбросил детскую одежду,
И в Нем приветствует народ
России светлую надежду.
И умилительный обряд,
Встречая праздник Воскресенья,
Свершает ныне Петроград
В прекрасный день его рожденья.
В храм Божий входит царский сын,
И руку к небесам подемлет;
Пред ним Отец и властелин;
Присягу сына Царь приемлет.
С благословением вонми
Словам души его младыя,
И к небу руку подыми
С Ним вместе, верная Россия.
Молись, да, долго свой венец
Нося, пример владыкам славный,
Упрочит благостью Отец
И правдой трон самодержавный:
Чтоб Сыну власть легка была,
Чтоб мог свершать дела благия,
Чтобы на долги дни могла
Возблагоденствовать Россия.
Она на двор — он со двора:
Такая уж любовь у них.
А он работает с утра,
Всегда с утра работает.
Её и знать никто не знал,
А он считал пропащею,
А он носился и страдал
Идеею навязчивой,
Что, мол, у ней отец — полковником,
А у него — пожарником,
Он, в общем, ей не ровня был,
Но вёл себя охальником.
Роман случился просто так,
Роман так странно начался:
Он предложил ей четвертак —
Она давай артачиться…
А чёрный дым всё шёл и шёл,
А чёрный дым взвивался вверх…
И так им было хорошо —
Любить её он клялся век.
А клёны длинные росли —
Считались колокольнями,
А люди шли, а люди шли,
Путями шли окольными…
Какие странные дела
У нас в России лепятся!
А как она ему дала,
Расскажут — не поверится…
А после дела тёмного,
А после дела крупного
Искал места укромные,
Искал места уютные.
И если б наша власть была
Для нас для всех понятная,
То счастие б она нашла.
А нынче жизнь — проклятая!..
Туманы таяли и вновь росли над лугом,
Ползли, холодные, над мёртвою травой,
И бледные цветы шепталися друг с другом,
Скорбя застывшею листвой.
Они хотели жить, блистая лепестками,
Вздыхать, дышать, гореть, лелеять аромат,
Любиться с пчёлами, дрожать под мотыльками,
Из мира сделать пышный сад.
Они изнемогли под сыростью тумана,
И жаждали зари, и жаждали огня,
И плакали, что смерть приходит слишком рано,
Что поздно вспыхнут краски дня.
И день забрезжился. Туманы задрожали,
Воздушным кораблём повисли над землёй.
И ветры буйные, смеясь, его качали,
И свет боролся с тусклой мглой.
Всё жарче день пылал сверкающим приветом,
Холодный круг земли дыханьем горяча, —
И облако зажглось, пронизанное светом
Непобедимого луча!
Рифм благородных пансион
Проституировало время.
Жизнь горемычно отгаремя,
В непробудимый впали сон
Все эти грезы, грозы, розы…
Пусть декламические позы
Прияв, на кафедрах чтецы
Трясут истлевшие чепцы
Замаринованных красавиц —
Всех грез, берез, и гроз, и роз,
Пусть болванический мерзавец
В глазах толпы потоки слез
«Жестоким» пафосом пробудит
И пусть мерзавца не осудит
Любитель тошнотворных грез, —
Пусть! время есть, — пусть!
? День настанет,
Когда толпа, придя в театр,
Считать ихтиозавром станет
Чтеца, пришедшего в азарт
От этих роз противно-сладких,
И, вызывая без конца
Кривляющегося в припадках
Мамонтовидного чтеца,
Его приемлет, точно чудо…
И в этот день, и в день такой
Ей подадут ушат помой
Футуристического блуда…
А мы, кого во всей стране
Два-три, не больше — вечных, истых,
Уснем в «божественной весне»
И в богохульных футуристах…
Но это не последний день —
Я знаю, будут дни иные:
Мои стихи — мою сирень —
Еще вдохнет моя Россия!
И если я не доживу
До этих дней, моя держава,
Мне на чугунную главу
Венок возложит величаво!
Всего и надо, что вглядеться, — боже мой,
Всего и дела, что внимательно вглядеться, —
И не уйдешь, и никуда уже не деться
От этих глаз, от их внезапной глубины.
Всего и надо, что вчитаться, — боже мой,
Всего и дела, что помедлить над строкою —
Не пролистнуть нетерпеливою рукою,
А задержаться, прочитать и перечесть.
Мне жаль не узнанной до времени строки.
И все ж строка — она со временем прочтется,
И перечтется много раз и ей зачтется,
И все, что было с ней, останется при ней.
Но вот глаза — они уходят навсегда,
Как некий мир, который так и не открыли,
Как некий Рим, который так и не отрыли,
И не отрыть уже, и в этом вся беда.
Но мне и вас немного жаль, мне жаль и вас,
За то, что суетно так жили, так спешили,
Что и не знаете, чего себя лишили,
И не узнаете, и в этом вся печаль.
А впрочем, я вам не судья. Я жил как все.
Вначале слово безраздельно мной владело.
А дело было после, после было дело,
И в этом дело все, и в этом вся печаль.
Мне тем и горек мой сегодняшний удел —
Покуда мнил себя судьей, в пророки метил,
Каких сокровищ под ногами не заметил,
Каких созвездий в небесах не разглядел!
Утро красит нежным светом
Стены древнего Кремля,
Просыпается с рассветом
Вся Советская земля.
Холодок бежит за ворот,
Шум на улицах сильней.
С добрым утром, милый город, —
Сердце Родины моей! Кипучая,
Могучая,
Никем непобедимая, —
Страна моя,
Москва моя —
Ты самая любимая! Разгорелся день веселый,
Морем улицы шумят,
Из открытых окон школы
Слышны крики октябрят.
Май течет рекой нарядной
По широкой мостовой,
Льется песней необъятной
Над красавицей Москвой.День уходит, и прохлада
Освежает и бодрит.
Отдохнувши от парада,
Город праздничный гудит.
Вот когда встречаться парам!
Говорлива и жива —
По садам и по бульварам
Растекается Москва.Стала ночь на день похожей,
Море света над толпой.
Эй, товарищ! Эй, прохожий! —
С нами вместе песню пой!
Погляди, — поет и пляшет
Вся Советская страна…
Нет тебя светлей и краше,
Наша красная весна! Голубой рассвет глядится
В тишину Москвы-реки,
И поют ночные птицы —
Паровозные гудки.
Бьют часы Кремлевской башни,
Гаснут звезды, тает тень…
До свиданья, день вчерашний,
Здравствуй, новый, светлый день! Кипучая,
Могучая,
Никем непобедимая, —
Страна моя,
Москва моя —
Ты самая любимая!
День Купалы, день Ивана, зорко сторожи,
Этот день есть знак раздельный огненной межи.
Все, что было, круг свершило, отступает прочь,
Выявляет блеск свой сила в огненную ночь.
Если ты сумел бесстрастно точный круг замкнуть,
В чаще леса не напрасно ты держал свой путь.
Сонму всех бесовских полчищ не прейти черты,
Пусть их жмутся, не прорвутся в область Красоты.
Сотни рук, несчетность цепких, в жажде тьмы и бед,
Не ухватят твой недвижный папоротник-цвет.
Все зрачки, искусных в сглазе, острых вражьих глаз
Не дождутся, чтобы взор твой, светлый взор погас.
Все шептанья, все дыханья в чаще вековой
Не осилят заклинанья, — круг всевластен твой.
Дух твой светел, ты распутал все узоры лжи,
Ты крещен великой тайной огненной межи.
За полночь пир, сиял чертог,
Согласно вторились напевы;
В пылу желаний и тревог
Кружились в легких плясках девы;
Их прелесть жадный взор следил,
Вино шипело над фиялом,
А мрак густел за светлым залом,
А ветер выл!
И пир затих. последний пир!
И слава стихнула вельможи.
В дому день со днем глубже мир;
Ложится пыль на пышны ложи,
В глуши тускнеют зеркала,
В шкафах забыты знаки чести;
На барских крыльцах нет уж лести,
И мимо крадется хвала.
И всё в дому пустынно было,
Лишь сторож изредка бродил,
Стучал в металл и пел уныло,
А ветер выл!
Уж нет садов и нет чертога,
И за господ и за рабов
Молили в ближней церкви бога,
Читали надписи гробов,
Дела усопших разбирали.
Но мертвых мир живой забыл:
К ним сыч да нетопырь слетали,
А ветер выл!
Над полями, над лесами
То снега, то соловьи.
Сел я в сани,
Сел я в сани,
А эти сани не свои.По крутому следу еду,
То ли бездна,
То ли высь,
Зря меня учили деды —
Не в свои сани не садись! Кони взяли с ходу-срыву.
Дело — крышка,
Дело — гроб.
Или вынесут к обрыву,
Или выкинут в сугроб.Ошалели и наддали,
Звон и стон из-под дуги.
Не такие пропадали
Удалые ездоки! В снег и мрак навстречу вьюге,
Гривы бьются на ветру.
Соберу я вожжи в руки,
В руки вожжи соберу! Руки чутки,
Руки грубы,
Забубенная езда.
В бархат-губы,
В пену-губы
Жестко врезалась узда.Не такие шали рвали,
Рвали шелковы платки,
Не такие утихали
Вороные рысаки! И полями, и лесами,
Через дивную страну,
Не свои я эти сани
Куда хочешь поверну.
Нас побить, побить хотели,
Нас побить пыталися,
А мы тоже не сидели,
Того дожидалися! У китайцев генералы
Все вояки смелые:
На рабочие кварталы
Прут, как очумелые.Под конец они, пройдохи,
Так распетушилися:
На советские «подвохи»
Дать отпор решилися: «Большевистскую заразу
Уничтожить начисто!»
Но их дело стало сразу
Очень раскорячисто.Нас побить, побить хотели,
Нас побить пыталися,
Но мы тоже не сидели,
Того дожидалися! Так махнули,
Так тряхнули,
Крепко так ответили,
Что все Чжаны
Сюэ-ляны
Живо дело сметили.Застрочили быстро ноты
Мирные и точные,
Мастера своей работы
Мы дальневосточные! Наш ответ Чжан Сюэ-лянам1 —
Схватка молодецкая,
А рабочим и крестьянам —
Дружба всесоветская! Нас побить, побить хотели,
Нас побить пыталися,
Но мы даром не сидели,
Того дожидалися!
В обоих округах целебный ключ течет
И тысячу чудес там каждый день творится.
Там есть целитель-князь, и вкруг него народ
Расслабленный, больной и день, и ночь толпится.
Князь скажет только: «Встань!» и, сделав первый шаг,
Калека побежит, легко, без затрудненья.
Он скажет: «Зри!» и свет сменяет вечный мрак,
И прозревают вдруг слепые от рожденья.
В водянке юноша стал князя умолять:
«Нельзя ли мне помочь, чтоб ожил я опять?»
И князь ему сказал: «Иди, будь сочинитель!»
В обоих округах «О, чудо!» все кричат
И с удивлением на юношу глядят:
Сложить уж девять драм помог ему целитель.
Свободно, высоко взлетает орел,
Свободно волнуется море;
Замедли орлиный полет,
Сдержи своенравное море! Не так ли, о други, к отчизне любовь,
Краса благородного сердца,
На битве за вольность и честь
Смела, и сильна, и победна? Смотрите, как пышен, блистателен день!
Как наши играют знамена!
Не даром красуется день,
Не даром играют знамена! Виднее сражаться при свете небес;
Отважней душа и десница,
Когда перед бодрым полком
Хоругви заветные плещут.Гремите же, трубы! На битву, друзья,
Потомки бойцов Ярослава!
Не выдадим чести родной —
Свободы наследного права.Что вольным соседей завистных вражда
И темные рати Андрея?
К отчизне святая любовь
Смела, и сильна, и победна! Свободно, высоко взлетает орел,
Свободно волнуется море:
Замедли орлиный полет,
Сдержи своенравное море!
Кто такой коммунист?
Человек попрямее других и построже.
Может, с братом твоим
и с отцом твоим схожий.
Может быть, невысокий
и раньше других седоватый.
Может быть, его плечи
по виду слегка узковаты.
Но на эти вот плечи
он принял всю землю родную,
Все труды и заботы,
всю радость и горечь земную.
Сколько раз его
буря шершавой рукой задевала…
Часто трудно ему
или тяжко до боли бывало.
Но и завтрашний день
всей мечты, всей борьбы человечьей
Он берет все на те же
надежные, крепкие плечи.
Этот день уже близок,
но враг не сдается, не дремлет.
Так сумей, коммунист, —
сам дойди и друзей доведи!
Чтобы сделать прекрасной
родимую круглую землю,
Может, самое трудное
то, что еще впереди.
(В. П. Боткину)
Долго ль буду я
Сиднем дома жить,
Мою молодость
Ни за что губить?
Долго ль буду я
Под окном сидеть,
По дорожке вдаль
День и ночь глядеть?
Иль у сокола
Крылья связаны,
Иль пути ему
Все заказаны?
Иль боится он
В чужих людях быть,
С судьбой-мачехой
Сам-собою жить?
Для чего ж на свет
Глядеть хочется,
Облететь его
Душа просится?
Иль зачем она,
Моя милая,
Здесь сидит со мной,
Слезы льет рекой;
От меня летит,
Песню мне поет,
Все рукой манит!
Все с собой зовет?
Нет, уж полно мне
Дома век сидеть,
По дорожке вдаль
День и ночь глядеть!
Со двора пойду,
Куда путь лежит,
А жить стану там,
Где уж бог велит!
«Дружба — дружбой, а служба — службой» —
Поговорка-то золотая,
Да бывает так, что без нужды
Изо рта она вылетает.
Чуть ругнут тебя на все корки,
Гром — за дело ль, без дела ль — грянет,
Под удобную поговорку,
Как под крышу, спрячутся дряни.
Как под зонтиком в непогоду,
Будут ждать под ней хоть полгода,
С бывшим другом играя в прятки,
Пока вновь не будешь «в порядке».
Упрекнешь их — ответят тут же:
«Дружба — дружбой, а служба — службой».
Срам прикроют листиком шутки
И пойдут, встряхнувшись, как утки.
Снова — ты им за дорогого,
Снова — помнят дорогу к дому,
Долго ль, коротко ль? — До другого
Им послышавшегося грома.
Не в одной лишь дружбе накладны
Эти маленькие иуды;
Что дружить не умеют — ладно,
Да ведь служат-то тоже худо!
Жить и любить давай, о Лезбия, со мной!
За толки стариков угрюмых мы с тобой
За все их не дадим одной монеты медной.
Пускай восходит день и меркнет тенью бледной:
Для нас, как краткий день зайдет за небосклон,
Настанет ночь одна и бесконечный сон.
Сто раз целуй меня, и тысячу, и снова
Еще до тысячи, опять до ста другого,
До новой тысячи, до новых сот опять.
Когда же много их придется насчитать,
Смешаем счет тогда, чтоб мы его не знали,
Чтоб злые нам с тобой завидовать не стали,
Узнав, как много раз тебя я целовал.
В будний день и в выходной
Раздается за стеной:
— Ты возьмешь меня на пляж?
— Что ты мне за это дашь?
— Очини мне карандаш!
— Что ты мне за это дашь?
Алексей пришел из школы,
Это он ведет торги
(Знаю я Алешин голос,
Узнаю его шаги).
Он со всех взимает плату.
Застегнул штанишки брату —
Взял с него за попеченье
Полпеченья.
— Подними очки, голубчик! —
С просьбой дедушка к нему.
Отвечает милый внучек:
— Дашь копейку — подниму!
Алексей пришел из школы.
Он теперь придумал так:
«Если выучу глаголы,
Сам себе даю пятак.
Если выучу приставки,
Я потребую прибавки».
В будний день и в выходной
Раздается за стеной:
— Алик, дедушке поможешь
На восьмой дойти этаж?
— Алексей, отца уважь! —
А в ответ одно и то же:
— Что ты мне за это дашь?
Уж как мы ль, друзья, люди русские!..
Всяк субботний день в банях паримся,
Всякий божий день жирны щи едим,
Жирны щи едим, гречневку лопаем,
Все кваском родным запиваючи,
Мать святую Русь поминаючи,
Да любовью к ней похваляючись,
Да все русскими называючись…
И как нас-то все бранят попусту,
Что ничего-то мы и не делаем,
Только свет коптим, прохлаждаемся,
Только пьем-едим, похваляемся…
Ах, и вам ли, люди добрые,
Нас корить-бранить стыдно б, совестно:
Мы работали б, да хотенья нет;
Мы и рады бы, да не хочется;
Дело плевое, да труда бежим!..
Мы труда бежим, на печи лежим,
Ходим в мурмолках, да про Русь кричим,
Все про Русь кричим, — вишь, до охрипу!
Так еще ль, друзья, мы не русские?!
Сей день есть день суда и мщенья!
Сей грозный день земле явил
Непобедимость провиденья
И гордых силу пристыдил.Где тот, пред кем гроза не смела
Валов покорных воздымать,
Когда ладья его летела
С фортуной к берегу пристать? К стопам рабов бросал он троны,
Срывал с царей красу порфир,
Сдвигал народы в легионы
И мыслил весь заграбить мир.И где он?.. Мир его не знает!
Забыт разбитый истукан!
Лишь пред изгнанником зияет
Неумолимый океан.И все, что рушил он, природа
Уже красою облекла,
И по следам его свобода
С дарами жизни протекла! И честь тому — кто, верный чести,
Свободе меч свой посвятил,
Кто в грозную минуту мести
Лишь благодатию отметил.Так! честь ему: и мир вселенной,
И царские в венцах главы,
И блеск Лютеции спасенной,
И прах низринутой Москвы! О нем молитва Альбиона
Одна сынов его с мольбой:
«Чтоб долго был красой он трона
И человечества красой!»
«20% предприятий уже перешло
на 7-часовой рабочий день».
«Восемь часов для труда,
шестнадцать —
для сна
и свободных!» —
гремел
лозунговый удар
в странах,
буржуям отданных.
Не только
старую нудь
с бессменной
рабочей порчею —
сумели
перешагнуть
мы
и мечту рабочую.
Парень
ум свой
развивает
до самых я́тей,
введен
семичасовой
день
у него
в предприятии.
Не скрутит
усталая лень —
беседу
с газетой водим.
Семичасовой день
у нас
заведен
на заводе.
Станок
улучшаю свой.
Разызобретался весь я.
Труд
семичасовой —
можно
улучшить профессию!
Время
девать куда?
Нам —
не цвести ж акацией.
После
часов труда
подымем
квалификации.
Не надо
лишних слов,
не слушаю
шепот злючий.
Семь
рабочих часов —
понятно каждому —
лучше.
Заводы
гудком гудут,
пошли
времена
меняться.
Семь часов — труду,
культуре и сну —
семнадцать.
У нас весна, а там — отбитые волнами,
Плывут громады льдин — плывут они в туман —
Плывут и в ясный день и — тают под лучами,
Роняя слезы в океан.
То буря обдает их пеной и ломает,
То в штиль, когда заря сливается с зарей,
Холодный океан столбами отражает
Всю ночь румянец их больной.
Им жаль полярных стран величья ледяного,
И — тянет их на юг, на этот бережок,
На эти камни, где нам очага родного
Меж сосен слышится дымок.
И не вернуться им в предел родного края,
И к нашим берегам они не доплывут;
Одни лишь вздохи их, к нам с ветром долетая,
Весной дышать нам не дают…
Уж зелень на холмах, уж почки на березах;
Но день нахмурился и — моросит снежок. —
Не так ли мы вчера тонули в теплых грезах…
А нынче веет холодок.
И страшно умереть, и жаль оставить
Всю шушеру пленительную эту,
Всю чепуху, столь милую поэту,
Которую не удалось прославить.
Я так любил домой прийти к рассвету,
И в полчаса все вещи переставить,
Еще любил я белый подоконник,
Цветок и воду, и стакан граненый,
И небосвод голубизны зеленой,
И то, что я — поэт и беззаконник.
А если был июнь и день рожденья
Боготворил я праздник суетливый,
Стихи друзей и женщин поздравленья,
Хрустальный смех и звон стекла счастливый,
И завиток волос неповторимый,
И этот поцелуй неотвратимый.
Расставлено все в доме по-другому,
Июнь пришел, я не томлюсь по дому,
В котором жизнь меня терпенью учит,
И кровь моя мутится в день рожденья,
И тайная меня тревога мучит, –
Что сделал я с высокою судьбою,
О боже мой, что сделал я с собою!
Всё дождь и дождь, и солнце лик свой прячет,
А хлеб насущный наш гниет в снопах.
И кажется, само-то небо плачет
О прежних светлых, лучших наших днях.На памяти моей старушки музы,
Как нуждам ты служил родной страны,
Как рабства нам помог ты свергнуть узы,
Как убирал кровавый след войны! Не вольностей, а правды лишь блюститель,
К зовущему ты шел навстречу сам.
Мы были строй, ты был наш предводитель.
Каков успех? О том судить не нам.Но прозою обычною, сухою,
Я не хочу в сей день тебя назвать,
Пред ангелом живым — твоей женою —
В день ангела земным упоминать.Земное — что? Конечно, безрассудно
Роптать на зло, на злобу наших дней,
Но, если жить и праздному так трудно, —
Кто трудится, тому еще трудней.Август 1880
Как мало тогда нам исполнилось лет.
По нашим знаменам струился рассвет.
И молодость наша — как песня была.
Потом эта песня нас в бой подняла.
Ты мне приколола у сердца звезду.
Ты мне говорила: «Я тоже пойду…»
И воздух от взрывов был сер и тяжёл.
Вот так начинался для нас комсомол.
Как мало тогда нам исполнилось лет.
Война погасила июньский рассвет.
Мы снова оставили наши дела.
И снова нас песня в поход повела.
Не знали мы, кто возвратится назад.
На горькой земле обелиски стоят.
Как мало еще нам исполнилось лет.
И вечная молодость. Старости нет.
И жизнь наша с вами — ещё целина.
Добра и надежды взошли семена.
И прожитый день — это верность отцам.
И память с мечтою у нас пополам.
Было солнце сегодня совершенно не гордо,
неумытое встало — и как будто впросонках,
просидело весь день в головах у города,
копошась, словно мать, у него в волосенкахТак, что даже какой-то из утешенных граждан,
осторожно взобравшись на бесстрастный лазури вал,
умирая от смелости, беззаветно и дважды
об весенний закат свою трубку раскуривал. Но, должно быть, рука его слишком сильно дрожала,
слишком горло сжимало и сомненье и страх,
и летучая искра мирового пожара
изумрудной слезою проплыла в небесах. И, должно быть, на сердце у громадных рабочих
было слишком пустынно, что сплошной ураган,
закружившись воронкой из разорванных бочек,
ничего не коснувшись, покачнул берега. А когда в переулке он улегся, усталый,
превратившись в весенний молодой ветерок,
солнце вышло на площадь, лик закинувши алый,
в мир широкий открывши этот малый мирок.И, грозя глазами, повело по лавкам,
по базарам грязи пулеметов лепет.
Лишь какой-то колокол одичало рявкал,
пробираясь к небу сквозь огонь и пепел.
Вот паруса живая тень
зрачок прозревший осеняет,
и звон стоит, и зимний день
крахмалом праздничным сияет.Проснуться, выйти на порог
и наблюдать, как в дни былые,
тот белый свет, где бел платок
и маляра белы белила, где мальчик ходит у стены
и, рисовальщик неученый,
средь известковой белизны
выводит свой рисунок черный.И сумма нежная штрихов
живет и головой качает,
смеется из-за пустяков
и девочку обозначает.Так, в сердце мальчика проспав,
она вступает в пробужденье,
стоит, на цыпочки привстав,
вся жизненность и вся движенье.Еще дитя, еще намек,
еще в походке ошибаясь,
приходит в мир, как в свой чертог,
погоде странной улыбаясь.О Буратино, ты влюблен!
От невлюбленных нас отличен!
Нескладностью своей смешон
и бледностью своей трагичен.Ужель в младенчестве твоем,
догадкой осенен мгновенной,
ты слышишь в ясном небе гром
любви и верности неверной? Дано предчувствовать плечам,
как тяжела ты, тяжесть злая,
и предстоящая печаль
печальна, как печаль былая…
На востоке засветлело,
Отошла ночная тень;
День взлетел, как ангел белой…
Отчего ж ты грустен, день? ‘Оттого порой грущу я,
Что возлюбленная ночь,
Только к милой подхожу я —
От меня уходит прочь.
Вот и ныне — под востоком
Лишь со мной она сошлась,
Ярким пурпурным потоком
Облилась и унеслась.
Вслед за ней туманы плыли,
Облаков катился стан;
Тучки ложем ей служили,
Покрывалом был туман.
Я горел мечтой огнистой:
Так мила и так легка!
Покрывало было чисто,
Не измяты облака.
Без нее — с огнями Феба
Что лазурный мне алтарь?
Я — в роскошном царстве неба
Одинокий бедный царь —
С той поры ищу царицы,
Как в пучину бытия
Из всемощныя десницы
Вышла юная земля’. Не томись, о день прелестной!
Ты найдешь ее, найдешь;
С тишиной ее чудесной
Блеск свой огненный сольешь,
Как пройдет времен тревога,
И, окончив грустный пир,
Отдохнуть на перси бога
Истомленный ляжет мир!
Еж забрался в дом из леса!
Утром мы его нашли —
Он сидел в углу за печкой
И чихал в густой пыли.
Подошли мы — он свернулся.
Ишь как иглами оброс.
Через пять минут очнулся,
Лапки высунул и нос.
Почему ты к нам забрался —
Мы не спросим, ты пойми:
Со своими ли подрался,
Захотел ли жить с людьми…
Поживи… у нас неплохо.
Только раньше уговор:
Будешь ты чертополохом
Называться с этих пор!
Ты не должен драться с кошкой
И влезать к нам на кровать,
Потому что ты колючий,
Можешь кожу ободрать…
За день будешь получать ты
По три блюдца молока,
А по праздникам — ватрушку
И четыре червяка.
Днем играть ты должен с нами,
По ночам — ловить мышей,
Заболеешь — скажем маме,
Смажем йодом до ушей.
Вот и все, теперь подумай.
Целый день ведь впереди…
Если хочешь — оставайся,
А не хочешь — уходи!
В этот вечер в танце карнавала
Я руки твоей коснулся вдруг.
И внезапно искра пробежала
В пальцах наших встретившихся рук.
Где потом мы были, я не знаю,
Только губы помню в тишине,
Только те слова, что, убегая,
На прощанье ты шепнула мне:
Если любишь — найди,
Если хочешь — приди,
Этот день не пройдет без следа.
Если ж нету любви,
Ты меня не зови,
Все равно не найдешь никогда.
И ночами снятся мне недаром
Холодок оставленной скамьи,
Тронутые ласковым загаром
Руки обнаженные твои.
Неужели не вернется снова
Этой летней ночи забытье,
Тихий шепот голоса родного,
Легкое дыхание твое:
Если любишь — найди,
Если хочешь — приди,
Этот день не пройдет без следа.
Если ж нету любви,
Ты меня не зови,
Все равно не найдешь никогда.
I
МЫТИЩИОтобедав сытной пищей,
Град Москва, водою нищий,
Знойной жаждой был томим:
Боги сжалились над ним:
Над долиной, где Мытищи,
Смеркла неба синева;
Вдруг удар громовой тучи
Грянул в дол, — и ключ кипучий
Покатился… Пей, Москва! II
СЕЛО ВОЗДВИЖЕНСКОЕЧем эта весь славна, вы знаете ль, друзья?
Здесь сердце русское дрожит невольным страхом:
Здесь Софьей казнены Хованские князья,
Убитые потом у немцев Раупахом.III
[ПРИ ПОСЫЛКЕ К.К. ЯНИШ ЛОЖКИ ДЕРЕВЯННОЙ НА
КОЛЕСЦАХ, ИЗ ТРОИЦЕ-СЕРГИЕВСКОЙ ЛАВРЫ]В день чудотворца Николая, -
Сей день святее мне всего!
Будь ложка вам колесовая
Символом сердца моего:
Ей управляйте, как хотите!
Играйте ею, в добрый час!
А как наскучит, лишь толкните
И убежит она от вас.
«Эй, кто там крикнул «ай-ай-ай?» — «Ну я! Я, Кролик Белый». —
«Опять спешишь?» — «Прости, Додо, так много важных дел!
У нас в Стране Чудес попробуй что-то не доделай…
Вот и ношусь я взад-вперёд как заяц угорелый —
За два кило пути я на два метра похудел.Зачем, зачем, сограждане, зачем я Кролик — белый?
Когда бы был я серым — я б не бегал, а сидел.
Все ждут меня, всем нужен я — и всем визиты делай,
А я <не>
Установить бы кроликам какой-нибудь предел!» —«Но почему дрожите вы и почему вы белый?» —>
«Да потому что — ай-ай-ай! — таков уж мой удел.
Ах, как опаздываю я — почти что на день целый!
Бегу, бегу…» — «Но говорят, он в детстве не был белый,
Но опоздать боялся — и от страха поседел». —
«Да, я опоздать боялся, я от страха поседел».