Найдено стихов - 55.
На одной странице показано - 35.
Чтобы посмотреть как можно больше стихов из коллекции, переходите по страницам внизу экрана.
Стихи отсортированы так, что в начале Вы будете видеть более короткие стихи.
На последней странице Вы можете найти самые длинные стихи по теме.
1.
День в маевочку моюясен, словно золото.
2.
Я часочек попою
3.
и займуся молотом.
1.
Насыть красноармейца!
2.
Просвети!
3.
Обуй!
4.
Одень!
1.
Дело красноармейцев драться.
2.
Наше дело красноармейцев одеть.
3.
Наше дело красноармейцев накормить.
4.
Наше дело за молот браться.
Чем без дел ходить гурьбой,
распевая разное,
мы, вступив с разрухой в бой,
месяц май отпразднуем.
1.
Было с белым много дел, —
2.
не работал земотдел.
3.
А как смерть настала белым, —
4.
земотдел займется делом.
1.
Обыкновенно обывательщина помогает так:
2.
внесет пятак
3.
и рада —сделала что надо.
4.
Дойдет эта помощь до голодных мест, —день один крестьянин поест
5.
и снова зубы на полку.
6.
В помощи такой вот мало толку.
7.
У такого жертвователя спросим гневно: «Сам-то ты обедаешь ежедневно?»
8.
И крестьянин поволжский день каждыйголодом томится,
томится жаждой.
9.
Не вразброд, не случайно,
а день за днем
помогай Поволжью,
думай о нем.
1-
2.
Европейский дипломат
(телефонит в аптеку)Господин аптекарь, пришлите бром.
Дело в Европе пахнет Октябрем.
3.
Буржуй
Сижу у моря и жду погоды.Не просидеть еще бы годы.
4.
ДеникинВ ставке сидит и думает Деникин:
не вышло бы дело хуже, чем у Романова Ники.
5.
КолчакКабы мне по сапогу-скороходу,
эх, задал бы я от Красной Армии ходу!
6.
СпекулянтКабы каждого рабочего по полтине продать,
миллионов сотню могли бы дать.
1.
Увеличивается ли питание Москвы, или положение без просвета?
2.
Вот что докладывали 30 июня на заседании Московского Совета.
3.
В 19-м году душевое потребление хлеба в среднем выражалось в 1,09 фунта в день.
4.
А в 20-м — 1,20 фунта в день.
5.
В 19-м году хлеб добывался главным образом с вольного рынка.
6.
В 20-м же году 60% хлеба получали из советских учреждений.
7.
В 1919 году рабочие в Москве были обеспеченыпродовольствием на 10–15% менее служащих и других групп населения.
8.
В 1920 году рабочие снабжались лучше всех других классов.
9.
До войны на душу приходилось 2750–2800 калорий в день.1
0.
В 1919 году — 2100 калорий.1
1.
В 1920 году — 2500 калорий.1
2.
Значит, работали не напрасно; дело идет на улучшение, —
это и ребенку ясно.
Дело земли —
вертеться.
Литься —
дело вод.
Дело
молодых гвардейцев —
бег,
галоп
вперед.
Жизнь шажком
стара̀ нам.
Бего́м
под знаменем алым.
Комсомольским
миллионным тараном
вперед!
Но этого мало.
Полка́ми
по по́лкам книжным,
чтоб буквы
и то смяло.
Мысль
засеем
и выжнем.
Вперед!
Но этого мало.
Через самую
высочайшую высь
махни атакующим валом.
Новым
чувством
мысль
будоражь!
Но и этого мало.
Ковром
вселенную взвей.
Моль
из вселенной
выбей!
Вели
лететь
левей
всей
вселенской
глыбе!
1.
Рабочий Парижа
Коммуну
хотел
на благо выстроить мира.
2.
Коммуну смял Галифе
и тел
груде
могилу вырыл.
3.
Расстрелов дымом об ят горизонт,
шабаш буржуев неистов:
4.
буржуйка парижская
тыкала зонт —
в простреленный глаз коммуниста.
5.
Не смыть
убийцам
борцов имена
ни виселицей
и ни тюрьмою.
6.
Во всем урожае
взошли семена,
и в небе
знамена моют.
7.
Россия
сквозь горечь смертей и ран
пробилась,
Коммуну строит,
8.
и снова
Коммуну
в каждой из стран
увидят
в советском строе.
1.
В РСФСР с деньгами туго,
дорого стоит каждая услуга.
2.
Чтоб всем бесплатно пользовалась рабочая рать, надо с этих за услуги брать.
3.
Бывало, и день
и ночь-то
работает почта,
все работой перегружено.
4.
Пишут все:
и кому нужно,
и кому не нужно.
5.
Натрудится почта над передачей поцелуя,
6.
а потом над почтой пой аллилуйя.
7.
Чтоб зря не писали, введен новый,
повышенный тариф почтовый.
8.
В Петрограде число заказной корреспонденции упало с 17 до 11 тысяч в день.
9.
А заплатила публика1
0.
вместо 700 000-55 000 000 рубликов.1
1.
А рабочей республике1
2.
средства эти
необходимы для восстановления почтовой сети.
1.
Лед между народами ломай.Символ братства для рабочих — Май.
2.
Нынче шторы в окне не подымай.Весть о гибели для буржуев — Май.
3.
Глубже борозды на полях вздымай.Для крестьянина символ сева — Май.
4.
Коли хочешь есть, себя трудиться подымай.Дармоеду-помещику — тяжкий праздник Май.
5.
Трудовыми знаменами свод небес занимай.Для работницы день веселья — Май.
6.
Мрачен барыне пролетарский Май, —на работу иди, бархат, шелк снимай.
7.
День труда свободного трудящемуся — Май.Веселящееся будущее куй! Радостно работы молот подымай!
8.
Маялся рабочий, а теперь себя буржуй помай.Спекулянтам всем не в праздник — праздник Май.
1.
Эй, граждане,
берегите воду!
Бережней относитесь к нашему водопроводу.
Если мелкая чинка — водопроводчика не жди,
сам его нанимать иди.
2.
Что может быть воды полезней?
3.
Без воды — грязь,
без воды — болезни.
4.
Без воды не изготовишь пищи,
без воды не проживешь в жилище.
5.
А воду зря растрачивает люд.
Воду без толку льют и льют.
6.
Вода тает:
в возвышенных частях города,
в верхних этажах нет совсем
7.
или не хватает.
8.
Чтоб вода не иссякла в водопроводе,
нормы потребления установлены:
9.
на гражданина в день от 3-х до 5-ти ведер
(неканализованные — три расходуют в день её
и пять, если канализованные владения).
1
0.
А кто не чинит водопровод,
1
1.
кто превышает нормы эти,
1
2.
тот по закону и ответит.
Довольно
ползало
время-гад,
копалось
время-крот!
Рабочий напор
ударных бригад
время
рвани
вперед.
По-новому
перестраивай жизнь —
будни и праздники
выровняй.
День ко дню
как цепочка нижись,
непрерывней
и дисциплинированней.
Коммуна —
дело годов,
не веков —
больше
к машинам
выставь
квалифицированных кадровиков
шахтеров,
токарей,
мотористов.
Обещаем
мы,
слесаря и резчики:
вынесем —
любая
работа взвались.
Мы —
зачинатели,
мы —
застрельщики
новой
пятилетки
боев за социализм.
Давай
на тракторе,
в авто
и вагоне
на
пятилетнем перегоне
заносчивых
американцев
догоним,
догоним —
и перегоним.
В стройке,
в ковке,
в кипеньи литья,
всею
силой бригадовой
по
пятилетнему плану
идя,
шагом
год
выгадывай.
1.
Досконально прочитаешь в нем,
что тебе делать день за днем.
2.
Во-первых,
в понедельник
не гуляй, как бездельник,
а пошарь, —
и если хоть тысяча есть,
спеши ее голодающим снесть.
3.
Во вторник,
в день второй,
подели пополам паек твой:
половину голодающим,
а сам
пока
проживи на половину пайка.
4.
В среду
увидишь товарища,
беги по следу,
останови и убеди:
«С помощью, мол,
к голодающим иди».
5.
В четверг
не забудь
о голодающих детях,
спеши скорей накормить и одеть их.
6.
Если сам поистратился до этих пор,
в пятницу
организуй
для голодающих сбор.
7.
В субботу же,
разумеется,
организуй субботник!
Работайте на голодающих, работница и работник!
8.
В воскресенье
времени немало, —
возьми и повтори всё сначала.
9.
Тот,
кто так повторит дни, —
тот
честный
советский гражданин!
Комсомолец —
к ноге нога!
Плечо к плечу!
Марш!
Товарищ,
тверже шагай!
Марш греми наш!
Пусть их скулит дядьё! —
Наши ряды ю́ны.
Мы
наверно войдем
в самый полдень коммуны.
Кто?
Перед чем сник?
Мысли удар дай!
Врежься в толщь книг.
Нам
нет тайн.
Со старым не кончен спор.
Горят
глаз репьи́.
Мускул
шлифуй, спорт!
Тело к борьбе крепи.
Морем букв,
числ
плавай рыбой в воде.
День — труд.
Учись!
Тыща ремесл.
Дел.
После дел всех
шаг прогулкой грохайте.
Так заливай, смех,
чтоб камень
лопался в хохоте.
Может,
конец отцу
готовит
лапа годов.
Готов взамен бойцу?
Готов.
Всегда готов!
Что глядишь вниз —
пузо
свернул в кольца?
Товарищ —
становись
рядом
в ряды комсомольцев!
Комсомолец —
к ноге нога!
Плечо к плечу!
Марш!
Товарищ,
тверже шагай!
Марш греми наш!
«20% предприятий уже перешло
на 7-часовой рабочий день».
«Восемь часов для труда,
шестнадцать —
для сна
и свободных!» —
гремел
лозунговый удар
в странах,
буржуям отданных.
Не только
старую нудь
с бессменной
рабочей порчею —
сумели
перешагнуть
мы
и мечту рабочую.
Парень
ум свой
развивает
до самых я́тей,
введен
семичасовой
день
у него
в предприятии.
Не скрутит
усталая лень —
беседу
с газетой водим.
Семичасовой день
у нас
заведен
на заводе.
Станок
улучшаю свой.
Разызобретался весь я.
Труд
семичасовой —
можно
улучшить профессию!
Время
девать куда?
Нам —
не цвести ж акацией.
После
часов труда
подымем
квалификации.
Не надо
лишних слов,
не слушаю
шепот злючий.
Семь
рабочих часов —
понятно каждому —
лучше.
Заводы
гудком гудут,
пошли
времена
меняться.
Семь часов — труду,
культуре и сну —
семнадцать.
1
Товарищи,
бросьте
раскидывать гвозди!
Гвозди
многим
попортили ноги.
2
Не оставляй
на лестнице
инструменты и вещи.
Падают
и ранят
молотки и клещи.
3
Работай
только
на прочной лестнице.
Убьешься,
если
лестница треснется.
4
Месим руками
сталь, а не тесто,
храни
в порядке
рабочее место.
Нужную вещь
в беспорядке ищешь,
никак не найдешь
и ранишь ручища.
5
Пуская машину,
для безопасности
надо
предупредить товарища,
работающего рядом.
6
На работе
волосы
прячьте лучше:
от распущенных волос —
несчастный случай.
7
Электрический ток —
рабочего настиг.
Как
от смерти
рабочего спасти?
Немедленно
еще до прихода врача
надо
искусственное дыхание начать.
8
Нанесем
безалаберности удар,
образумим
побахвалиться охочих.
Дело
безопасности труда —
дело
самих рабочих.
Крамарж, вождь чехословацкой
Народной партии (фашистов) —
главный враг признания СССР.
Я до путешествий
очень лаком.
Езжу Польшею,
по чехам,
по словакам.
Не вылажу здесь
из разговора вязкого
об исконном
братстве
племени славянского.
Целый день,
аж ухо вянет,
слышится:
«словянами»…
«словян»…
«словяне»…
Нежен чех.
Нежней чем овечка.
Нет
меж славян
нежней человечка:
дует пивечко
из добрых кружечек,
и все в уменьшительном:
«пивечко»…
«млечко»…
Будьте ласков,
пан Прохаско…
пан Ваничек…
пан Ружичек…
Отчего же
господин Крамарж
от славян
Москвы
впадает в раж?
Дело деликатнейшее,
понимаете ли вы,
как же на славян
не злобиться ему?
У него
славяне из Москвы
дачу
пооттяпали в Крыму.
Пан Крамарж,
на вашей даче,
в санатории,
лечатся теперь
и Ванечки
и Вани,
которые
пролетарии, конечно…
разные,
и в том числе славяне.
(ДОРОГА ВЕРА-КРУЦ — МЕХИКО-СИТИ)
Смотрю:
вот это —
тропики.
Всю жизнь
вдыхаю наново я.
А поезд
прет торопкий
сквозь пальмы,
сквозь банановые.
Их силуэты-веники
встают рисунком тошненьким:
не то они — священники,
не то они — художники.
Аж сам
не веришь факту:
из всей бузы и вара
встает
растенье — кактус
трубой от самовара.
А птички в этой печке
красивей всякой меры.
По смыслу —
воробейчики,
а видом —
шантеклеры.
Но прежде чем
осмыслил лес
и бред,
и жар,
и день я —
и день
и лес исчез
без вечера
и без
предупрежденья.
Где горизонта борозда?!
Все линии
потеряны.
Скажи,
которая звезда
и где
глаза пантерины?
Не счел бы
лучший казначей
звезды́
тропических ночей,
настолько
ночи августа
звездой набиты
нагусто.
Смотрю:
ни зги, ни тропки.
Всю жизнь
вдыхаю наново я.
А поезд прет
сквозь тропики,
сквозь запахи
банановые.
Вбежал.
Запыхался победы гонец:
«Довольно.
К веселью!
К любви!
Грустящих к черту!
Уныньям конец!»
Какой сногсшибательней вид?
Цилиндр на затылок.
Штаны — пила.
Пальмерстон застегнут наглухо.
Глаза —
двум солнцам велю пылать
из глаз
неотразимо наглых.
Афиш подлиннее.
На выси эстрад.
О, сколько блестящего вздора вам!
Есть ли такой, кто орать не рад:
«Маяковский!
Браво!
Маяковский!
Здо-ро-воо!»
Мадам, на минуту!
Что ж, что стара?
Сегодня всем целоваться.
За мной!
Смотрите,
сие — ресторан.
Зал зацвел от оваций.
Лакеи, вин!
Чтобы все сорта.
Что рюмка?
Бочки гора.
Пока не увижу дно,
изо рта
не вырвать блестящий кран…
Домой — писать.
Пока в крови
вино
и мысль тонка.
Да так,
чтоб каждая палочка в «и»
просилась:
«Пусти в канкан!»
Теперь — на Невский.
Где-то
в ногах
толпа — трусящий заяц,
и только
по дамам прокатывается:
«Ах,
какой прекрасный мерзавец!»
Лубянская площадь.
На площади той,
как грешные верблюды в конце мира,
орут папиросники:
«Давай, налетай!
«Мурсал» рассыпной!
Пачками «Ира»!
Никольские ворота.
Часовня у ворот.
Пропахла ладаном и елеем она.
Тиха,
что воды набрала в рот,
часовня святого Пантеле́ймона.
Против Никольских — Наркомвнудел.
Дела и люди со дна до крыши.
Гремели двери,
авто дудел.
На площадь
чекист из под езда вышел.
«Комиссар!» — шепнул, увидев
наган,
мальчишка один,
юркий и скользкий,
а у самого
на Лубянской одна нога,
а другая —
на Никольской.
Чекист по делам на Ильинку
шел,
совсем не в тот
и не из того отдела, —
весь день гонял,
устал как вол.
И вообще —
какое ему до этого дело?!
Мальчишка
с перепугу
в часовню шасть.
Конспиративно закрестились папиросники.
Набились,
аж яблоку негде упасть!
Возрадовались святители,
апостолы
и постники.
Дивится Пантеле́ймон:
— Уверовали в бога! —
Дивится чекист:
— Что они,
очумели?! —
Дивятся мальчишки:
— Унесли, мол, ноги! —
Наудивлялись все,
аж успокоились еле.
И вновь по-старому.
В часовне тихо.
Чекист по улицам гоняет лих.
Черт его знает какая неразбериха!
А сколько их,
таких неразберих?!
Кийс был начальником Ленинградского
исправдома. В результате ряда омерзительных
поступков его перевели в Москву на должность…
начальника Таганского исправдома.
В «Таганке» Кийс орудовал старыми приемами.
Разоблачивший Кийса общественник Сотников
после трех незаслуженных выговоров был уволен.
ГУМЗ восстановило Сотникова. Но вмешался
Наркомюст, и Сотникова вновь уволили. Дело
тянется до сих пор. А Кийс, замешанный в ряде
других темных дел, назначен ГУМЗ… начальником
Сокольнического исправдома.
(Из письма юнкора)
Кипит, как чайник
и кроет беспардонно
Кийс —
начальник
Таганского исправдома.
Но к старшим
у Кийса
подход
кисы.
Нежность в глазках.
Услужлив
и ласков.
Этому
Кийсу
потворствуют выси.
Знакомы густо
от ГУМЗ
до Наркомюста.
А товарищ Сотников
из маленьких работников.
Начальству
взирать ли
На мелких надзирателей?
Тем более,
если
служители мелкие
разоблачать полезли
начальника проделки?
И нач зубами
Кийса
В Сотникова вгрызся.
Кийс
под ласковость высей
докатился до точки.
Не пора ль
этой Кийсе
пообстричь коготочки,
чтоб этот
Кийс
умолк
и скис.
Никто не спорит:
летом
каждому
нужен спорт.
Но какой?
Зря помахивать
гирей и рукой?
Нет!
Не это!
С пользой проведи сегодняшнее лето.
Рубаху
в четыре пота промочив,
гол
загоняй
и ногой и лбом,
чтоб в будущем
бросать
разрывные мячи
в ответ
на град
белогвардейских бомб.
Нечего
мускулы
зря нагонять,
не нам
растить
«мужчин в соку».
Учись
вскочить
на лету на коня,
с плеча
учись
рубить на скаку.
Дача.
Комсомолки.
Сорок по Цельсию.
Стреляют
глазками
усастых проныр.
Комсомолка,
лучше
из нагана целься.
И думай:
перед тобой
лорды и паны́.
Жир
нарастает
тяжел и широк
на пышном лоне
канцелярского брюшка.
Служащий,
довольно.
Временный жирок
скидывай
в стрелковых кружках.
Знай
и французский
и английский бокс,
но не для того,
чтоб скулу
сворачивать вбок,
а для того,
чтоб, не боясь
ни штыков, ни пуль,
одному
обезоружить
целый патруль.
Если
любишь велосипед —
тоже
нечего
зря сопеть.
Помни,
на колесах
лучше, чем пеший,
доставишь в штаб
боевые депеши.
Развивай
дыханье,
мускулы,
тело
не для того,
чтоб зря
наращивать бицепс,
а чтоб крепить
оборону
и военное дело,
чтоб лучше
с белым биться.
1.
Крестьянин, если удобрить нечем,
выскреби всю золу из печи.
2.
Но дома не много наскребешь и за год.
То ли дело большой завод; много золы нажигают они.
3.
Ты золу в деревню гони.
4.
Если зола выщелочена, стара, чтоб удобрить всласть,
пудов от 60 до 100 можно на десятину класть.
5.
Если же свежая, не выщелоченная зола,
обращайся осторожно, чтоб не принесла зла.
А то у щелочи с семенами разговор не долог:
проросшие семена сжигает щелок.
6.
Чтоб зола не ухудшила дело, а поправила,
удобряй по следующим правилам. —
7.
Для полевых растений на десятину
не больше 30 пудов кину.
8.
А для легкой почвы, размахнись рука,
можно кинуть пудов до 4
0.
9.
Для луга на каждую из десятин
кину от 60 пудов до 8
0.
1
0.
Да после пусть пройдется борона,
чтоб тщательно удобрения разнесла она.1
1.
На десятину для картошки и для огорода идти
должно не более пудов 2
0.
1
2.
Чтоб золу рассевать мог,
пополам с землей размешай мешок.1
3.
Чтоб удобрению не мешал ветер,
золу рассыпай на рассвете.1
4.
А на огороде гоже
для защиты сделать щиты из рогожи.1
5.
Чем раньше до посева удобришь лучше,
тем больше пользы от удобрения получишь.
Грудой дел,
суматохой явлений
день отошел,
постепенно стемнев.
Двое в комнате.
Я
и Ленин —
фотографией
на белой стене.
Рот открыт
в напряженной речи,
усов
щетинка
вздернулась ввысь,
в складках лба
зажата
человечья,
в огромный лоб
огромная мысль.
Должно быть,
под ним
проходят тысячи…
Лес флагов…
рук трава…
Я встал со стула,
радостью высвечен,
хочется —
идти,
приветствовать,
рапортовать!
«Товарищ Ленин,
я вам докладываю
не по службе,
а по душе.
Товарищ Ленин,
работа адовая
будет
сделана
и делается уже.
Освещаем,
одеваем нищь и о́голь,
ширится
добыча
угля и руды…
А рядом с этим,
конешно,
много,
много
разной
дряни и ерунды.
Устаешь
отбиваться и отгрызаться.
Многие
без вас
отбились от рук.
Очень
много
разных мерзавцев
ходят
по нашей земле
и вокруг.
Нету
им
ни числа,
ни клички,
целая
лента типов
тянется.
Кулаки
и волокитчики,
подхалимы,
сектанты
и пьяницы, —
ходят,
гордо
выпятив груди,
в ручках сплошь
и в значках нагрудных…
Мы их
всех,
конешно, скрутим,
но всех
скрутить
ужасно трудно.
Товарищ Ленин,
по фабрикам дымным,
по землям,
покрытым
и снегом
и жнивьём,
вашим,
товарищ,
сердцем
и именем
думаем,
дышим,
боремся
и живем!..»
Грудой дел,
суматохой явлений
день отошел,
постепенно стемнев.
Двое в комнате.
Я
и Ленин —
фотографией
на белой стене.
Чуть ночь превратится в рассвет,
вижу каждый день я:
кто в глав,
кто в ком,
кто в полит,
кто в просвет,
расходится народ в учрежденья.
Обдают дождем дела бумажные,
чуть войдешь в здание:
отобрав с полсотни —
самые важные! —
служащие расходятся на заседания.
Заявишься:
«Не могут ли аудиенцию дать?
Хожу со времени о́на». —
«Товарищ Иван Ваныч ушли заседать —
об единение Тео и Гукона».
Исколесишь сто лестниц.
Свет не мил.
Опять:
«Через час велели придти вам.
Заседают:
покупка склянки чернил
Губкооперативом».
Через час:
ни секретаря,
ни секретарши нет —
го́ло!
Все до 22-х лет
на заседании комсомола.
Снова взбираюсь, глядя на́ ночь,
на верхний этаж семиэтажного дома.
«Пришел товарищ Иван Ваныч?» —
«На заседании
А-бе-ве-ге-де-е-же-зе-кома».
Вз яренный,
на заседание
врываюсь лавиной,
дикие проклятья доро́гой изрыгая.
И вижу:
сидят людей половины.
О дьявольщина!
Где же половина другая?
«Зарезали!
Убили!»
Мечусь, оря́.
От страшной картины свихнулся разум.
И слышу
спокойнейший голосок секретаря:
«Они на двух заседаниях сразу.
В день
заседаний на двадцать
надо поспеть нам.
Поневоле приходится раздвояться.
До пояса здесь,
а остальное
там».
С волнения не уснешь.
Утро раннее.
Мечтой встречаю рассвет ранний:
«О, хотя бы
еще
одно заседание
относительно искоренения всех заседаний!»
(Очень веселая французская оперетка. Этак смеяться приходится редко)
1.
Раз три француза спорить стали.
Спорят день и спорят ночь:
на Руси заголодали,
надо русским, мол, помочь.
2.
Ну и ну, французы эти —
прямо ангелы, точь-в-точь:
забывают всё на свете,
лишь бы нищему помочь.
3.
Спор кипит, — от спора в мыле.
Только слышно: «ах» да «ох».
4.
Наконец создать решили
комитет из них из трех.
5.
Ну и ну, сии французы,
буржуа солидных лет,
что-то очень толстопузы —
посмотреть бы их на свет.
6.
Первый По — в огромном чине,
генерал французских войск.
Всех смутьян по сей причине
рад громить и вдрызг и в лоск.
7.
Ну и ну, с французом с этим
«вив» от всей души оря,
не попасть бы снова в сети
их величества царя.
8.
Вот второй. Москве, признаться,
не забыть фигуру сью.
На войне разков в пятнадцать
округлил живот мусью.
9.
Ну и ну, не тешась ложью,
присмотрите за Жиро ж:
вместо помощи Поволжью,
как бы сам не выжрал рожь.1
0.
Ну, а третий — Нуланс, значит, —
друг царя и Колчака.1
1.
Уж давно по милым плачет
Вечека и Эмчека.1
2.
Ну и ну, с таким громилой
дело помощи не сшить.
У французов нрав премилый:
как сумели рассмешить!
Домашней хозяйке
товарищу Борщиной
сегодня
испорчено
все настроение.
А как настроению быть не испорченным?
На кухне
от копоти
в метр наслоения!
Семнадцать чудовищ
из сажи усов
оскалили
множество
огненных зубьев.
Семнадцать
паршивейших примусов
чадят и коптят,
как семнадцать Везувиев.
Товарищ Борщина
даже орала,
фартуком
пот
оттирая с физии —
«Без лифта
на 5-й этаж
пешкодралом
тащи
18 кило провизии!»
И ссоры,
и сор,
и сплетни с грязищей,
посуда с едой
в тараканах и в копоти.
Кастрюлю
едва
под столом разыщешь.
Из щей
прусаки
шевелят усища —
хоть вылейте,
хоть с тараканами лопайте!
Весь день
горшки
на примусе двигай.
Заняться нельзя
ни газетой,
ни книгой.
Лицо молодое
товарища Борщиной
от этих дел
преждевременно сморщено.
Товарищ хозяйка,
в несчастье твое
обязаны
мы
ввязаться.
Что делать тебе?
Купить заем,
Заем индустриализации.
Займем
и выстроим фабрики пищи,
чтобы в дешевых
столовых Нарпита,
рассевшись,
без грязи и без жарищи,
поев,
сказали рабочие тыщи:
«Приятно поедено,
чисто попи́то».
«Хлеб давайте!»
Хлеба мало —
кулачок
хлеба́ припрятал.
Голову
позаломала
тыща
разных аппаратов.
Ездят замы,
тратят суммы,
вздохи,
страхи,
ахи, охи.
Даже
вкус
теряем к сну мы
от возни
и суматохи.
Мозг трещит,
усталость в теле,
люди
двигают горами.
По Союзу
полетели
молнии
и телеграммы.
Конкуренция
и ругань,
папок
«жалоб»
пухнут толщи.
Уничтожить
рад
друг друга
разный
хлебозаготовщик.
Затруднений соучастник,
случая
не провороня,
кружит частник,
вьется частник,
сея
карканье воронье.
Вьются частники,
а рядом
в трудовом
упорстве
наши,
обливаясь
потом-градом,
выжимают
хлеб
из пашен.
Волоките
пылеватой —
смерть!
Усерден выше меры,
кто-то
строит
элеватор
из «входящих»…
и фанеры.
Сонм
часов
летит задаром.
Днем
рабочим
стала ночь нам.
Всё
в порядке разударном,
в спешном,
в экстренном
и в срочном.
В доску
выплющились
люди,
как не плющились давно.
Хлеб достанем,
хлеб добудем!
Но…
Шум такой,
по-моему, нелеп.
Вопросом
в ушах
орание:
Разве
то,
что понадобится хлеб,
мы
не знали заранее?
«Ключи счастья»
напишет какая-нибудь дура.
Это
раньше
и называлось:
л-и-т-е-р-а-т-у-р-а!
Нам этого мало —
не в коня корм.
Пришлось
за бумагу
браться рабкорам.
Работы груда.
Дела горы.
За что ни возьмись —
нужны рабкоры!
Надо
глядеть
за своим Пе-Де —
не доглядишь,
так быть беде.
Того и гляди
(коль будешь разиней)
в крестины
попа
привезет на дрезине.
Покрестит
и снова
гонит вон —
в соседнем селе
закупить самогон.
Пе-Че
пропиши,
чтоб не брал Пе-Че
казенный кирпич
для своих печей.
С Те-Че
и с Ше-Че
не спускайте глаз,
а то,
разозлясь,
изорвут стенгаз.
Пиши!
И пусть
не сходит со стен
сам
совпревосходительный
эН!
С своих
высоких постов,
как коршуны,
начальства
глядят
на работу рабкорщины.
Позеленев
от пяток до носа,
грозят
— Уволим! —
Пишут доносы.
Да у рабкоров
не робкий норов,
и взять на пушку
нельзя рабкоров.
Знаем
печатного слова вес,
не устрашит
ни донос,
ни обрез.
Пишет рабкор.
Рабкор —
проводник
ленинских дел
и ленинских книг.
Пишет рабкор
За рабкорами
скоро
в селах
родится
селькор за селькором.
Пишет рабкор!
Хватает стенгаз
лучше, чем пуля,
чем штык,
чем газ.
И от того,
что пишет рабкор,
сохнет
белогвардеец и вор.
Вперед, рабкоры!
Лозунг рабкорин:
— Пишите в упор!
— Смотрите в корень!
Появились
молодые
превоспитанные люди —
Мопров
знаки золотые
им
увенчивают груди.
Парт-комар
из МКК
не подточит
парню
носа:
к сроку
вписана
строка
проф-
и парт-
и прочих взносов.
Честен он,
как честен вол.
В место
в собственное
вросся
и не видит
ничего
дальше
собственного носа.
Коммунизм
по книге сдав,
перевызубривши «измы»,
он
покончил навсегда
с мыслями
о коммунизме.
Что заглядывать далече?!
Циркуляр
сиди
и жди.
— Нам, мол,
с вами
думать неча,
если
думают вожди. —
Мелких дельцев
пару шор
он
надел
на глаза оба,
чтоб служилось
хорошо,
безмятежно,
узколобо.
День — этап
растрат и лести,
день,
когда
простор подлизам, —
это
для него
и есть
самый
рассоциализм.
До коммуны
перегон
не покрыть
на этой кляче,
как нарочно
создан
он
для чиновничьих делячеств.
Блещут
знаки золотые,
гордо
выпячены
груди,
ходят
тихо
молодые
приспособленные люди.
О коряги
якорятся
там,
где тихая вода…
А на стенке
декорацией
Карлы-марлы борода.
Мы томимся неизвестностью,
что нам делать
с ихней честностью?
Комсомолец,
живя
в твои лета́,
октябрьским
озоном
дыша,
помни,
что каждый день —
этап,
к цели
намеченной
шаг.
Не наши —
которые
времени в зад
уперли
лбов
медь;
быть коммунистом —
значит дерзать,
думать,
хотеть,
сметь.
У нас
еще
не Эдем и рай —
мещанская
тина с цвелью.
Работая,
мелочи соразмеряй
с огромной
поставленной целью.
Во избежание умственных брожений,
стихи написав,
об ясняю их:
стихи
в защиту
трудовых сбережений,
но против стяжателей,
глупых и скупых
Иванов,
пожалуй, слишком
экономией взволнован.
Сберегательная
книжка
завелась у Иванова.
Иванов
на книжку эту
собирает
деньги
так —
бросивши
читать газету,
сберегает
в день
пятак.
Нежен
будучи
к невесте,
он
в кино
идет не вместе.
Не води
невест и жен —
и полтинник
сбережен.
Принимает
друга
сто́ймя,
чай
пустой
и то не даст вам.
Брата
выгонит из дома,
зря
не тратясь
на хозяйство.
Даже
бросил
мылом мыться —
сэкономлю-де
немножко.
И наутро
лапкой
рыльце
моет он,
как моет кошка.
Но зато
бывает рад он
приобресть
кольцо на палец:
— Это, мол,
хотя и трата,
но,
кольцо
на случай спрятав,
я
имею
капиталец. —
Какое дело
до стройки,
до ломки —
росли б
сбережений комья.
Его
интересует
из всей экономики
только
своя экономия.
Дни
звенят
галопом конниц,
но у парня
мысли звонче:
как бы
это
на червонец
набежал
еще червончик.
Мы
не бережливости ругатели,
клади
на книжку
лишки,
но помни,
чтоб книжкой сберегательной
не заслонялись
другие книжки.
Помни,
что жадность
людям
дана
не только на гроши,
строительству
жадность
отдай до дна,
на жизнь
глаза
расширь!
Горы злобы
аж ноги гнут.
Даже
шея вспухает зобом.
Лезет в рот,
в глаза и внутрь.
Оседая,
влезает злоба.
Весь в огне.
Стою на Риверсайде.
Сбоку
фордами
штурмуют мрака форт.
Небоскрёбы
локти скручивают сзади,
впереди
американский флот.
Я смеюсь
над их атакою тройною.
Ники Картеры
мою
недоглядели визу.
Я
полпред стиха —
и я
с моей страной
вашим штанишкам
бросаю вызов.
Если
кроха протухла,
плеснится,
выбрось
весь
прогнивший кус.
Посылаю к чертям свинячим
все доллары
всех держав.
Мне бы
кончить жизнь
в штанах,
в которых начал,
ничего
за век свой
не стяжав.
Нам смешны
дозволенного зоны.
Взвод мужей,
остолбеней,
цинизмом поражён!
Мы целуем
— беззаконно! —
над Гудзоном
ваших
длинноногих жён.
День наш
шумен.
И вечер пышен.
Шлите
сыщиков
в щёлках слушать.
Пьём,
плюя
на ваш прогибишен,
ежедневную
«Белую лошадь».
Вот и я
стихом побрататься
прикатил и вбиваю мысли,
не боящиеся депортаций:
ни сослать их нельзя
и не выселить.
Мысль
сменяют слова,
а слова —
дела,
и глядишь,
с небоскрёбов города,
раскачав,
в мостовые
вбивают тела —
Вандерлипов,
Рокфеллеров,
Фордов.
Но пока
доллар
всех поэм родовей.
Обирая,
лапя,
хапая,
выступает,
порфирой надев Бродвей,
капитал —
его препохабие.
Если
стих
сердечный раж,
если
в сердце
задор смолк,
голосами его будоражь
комсомольцев
и комсомолок.
Дней шоферы
и кучера
гонят
пулей
время свое,
а как будто
лишь вчера
были
бури
этих боев.
В шинелях,
в поддевках идут…
Весть:
«Победа!»
За Смольный порог.
Там Ильич и речь,
а тут
пулеметный говорок.
Мир
другими людьми оброс;
пионеры
лет десяти
задают про Октябрь вопрос,
как про дело
глубоких седин.
Вырастает
времени мол,
день — волна,
не в силах противиться;
в смоль-усы
оброс комсомол,
из юнцов
перерос в партийцев.
И партийцы
в годах борьбы
против всех
буржуазных лис
натрудили
себе
горбы,
многий
стал
и взросл
и лыс.
А у стен,
с Кремля под уклон,
спят вожди
от трудов,
от ран.
Лишь колышет
камни
поклон
ото ста
подневольных стран.
На стене
пропылен
и нем
календарь, как календарь,
но в сегодняшнем
красном дне
воскресает
годов легендарь.
Будет знамя,
а не хоругвь,
будут
пули свистеть над ним,
и «Вставай, проклятьем…»
в хору
будет бой
и марш,
а не гимн.
Век промчится
в седой бороде,
но и десять
пройдет хотя б,
мы
не можем
не молодеть,
выходя
на праздник — Октябрь.
Чтоб не стих
сердечный раж,
не дряхлел,
не стыл
и не смолк,
голосами
его
будоражь
комсомольцев
и комсомолок.