Ты тронешь холодно струну,
И, пущенная срыву,
Певунья ранит тишину
Капризным рецидивом.
Но тронь нежней – поет струна.
Ценой простого слова
К нам вновь приходит тишина,
И мир приходит снова.
М. В. Р.
Я так же, как всякий для всякого дня,
Здоровым хожу и простуженным,
И полдень обедом встречает меня,
И сумерки, изредка, ужином.
И часто под ноющий звук тишины,
Для самого хитрого зодчества,
Умножено мной на четыре стены
Слепое мое одиночество.
И дни мои в комнате и на дворе,
Больные хронической прозою,
Текут неприметно, как карты в игре
Без самого главного козыря.
Но в переулке, где воздух широк,
Где песня сверкает колесами,
Похожий па пряничный домик ларек
Стоит, золотясь папиросами.
И девушка в нем улыбается мне
И станется, если расчертите,
Четверть улыбки моей тишине
И вообще тишине - три четверти.
И вот, когда ночь закрывает окно,
Прильнув занавескою робкою,
Одиночество комнаты освежено
Моей папиросной коробкою.
И я наблюдаю, как к буквам моим,
В тетради присевшим на корточки,
Кошачьим движением тянется дым
И направляется к форточке…
Пусть жизнь неприметна за прозою дней,
Как в алгебре цифра за игреком,
Но четверть улыбки поставлены к ней
Красноречивым эпиграфом.
И пока к папиросе пристыла рука,
Пока ветер притих за Атлантикой
Я тишину изучаю пока
С ее папиросной романтикой.
И. Сельвинскому
Я задыхался. Я больше не мог. Радость
Раздула мне легкие, застряла в глотке,
Разделила мне нервы от лада до лада,
На большие басы и дискантовые нотки.
Я вышел на улицу. Толпа у заборов
Переменно катила усы или бороду.
Но, набитый весельем, я брызгал задором,
И, вписанный в город, я бегал по городу.
Центр – перестрелка моторов,
Каждая пядь, каждый шаг с бою.
То сырые, как репы, то сухие, как порох,
Лица тасуются между собой.
Окраина – какая смешная работа!
Поющая лестница. Не дом, а рухлядь.
Скрипит половицей дремота,
Как няня в истоптанных туфлях.
Я бегал, гремело веселье не уставая,
В каждой вещи радостный шум был;
В переулки, как кошка, кралась мостовая,
Как тупые собаки, прыгали тумбы.
Градусник… Я с ним говорил две минуты.
Но я был влюблен, мне показалось –
В нем свежесть апреля, в нем синие путы,
В нем небо на влагу перековалось.
Я был очарован, взволнован до дрожи, –
Бухгалтер тепла, морозного такта –
Он голубой! Он девушка! Мы как-то похожи,
То есть, я спутал, мы различаемся как-то.
Дорогая, вы спали, был градусник, был ветерок,
Была высота кружевнее ажура.
И вы понимаете, я больше не мог,
Я изменил вам с температурой.
Что это было: я лазил на крышу, пел,
Вещи плясали, прыгали вещи,
Тишина то сгущалась, чернела у тел,
То становилась светлеющей.
Я был сумасшедшим, сразу от шума и тишины,
Но вы извините мне это, –
Мы узнаем о здоровье страны
По сердцебиенью поэта.
Все так же ютится
Все так же ютится простуда у рам,
Так же песни мои
Так же песни мои заштрихованы сном,
Так же ночью озноб,
Так же ночью озноб, так же дрожь по утрам,
Так же горло ручьев
Так же горло ручьев переедено льдом.
Но уже тротуар
Но уже тротуар чернотою оброс,
Снова солнечный лак
Снова солнечный лак прилипает к земле.
И, как сказочный бред,
И, как сказочный бред, забывая мороз,
Обессиленный градусник
Обессиленный градусник спит на нуле.
Я стою на крыльце,
Я стою на крыльце, я у солнца в плену.
Мне весна тишиной
Мне весна тишиной обвязала висок,
Надо мной в высоте,
Надо мной в высоте, повторив тишину,
Голубого окна
Голубого окна притаился зрачок.
В переулке заря,
В переулке заря, перекличка колес,
Торопливость воды
Торопливость воды и людей кутерьма,
И коробками разных сортов папирос
В докипающем дне
В докипающем дне притаились дома.
Я слежу, как трамвай
Я слежу, как трамвай совершает полет,
Как на лужах горит
Как на лужах горит от зари позумент,
И как нэпман тяжелой сигарой плывет,
И как тоненькой «Басмой» ныряет студент.
И туда, где окно,
И туда, где окно, где, льда голубей,
Обложки у крыш
Обложки у крыш оплела бирюза,
Где порхающий дым,
Где порхающий дым, где фарфор голубей,
Как на синий экран
Как на синий экран поднимаю глаза.
Там ветер,
Там ветер, там небо,
Там ветер, там небо, там пятый этаж,
Там зайцем по комнате
Там зайцем по комнате бродит тепло,
Там ленивостью дней
Там ленивостью дней заболел карандаш,
И у форточки там
И у форточки там отстегнулось крыло.
Я стою,
Я стою, я ловлю
Я стою, я ловлю уплывающий свет,
Опьяняясь пространством,
Опьяняясь пространством, как лирикой сна.
И дым папиросы,
И дым папиросы, как первый букет,
У меня на руке
У меня на руке забывает весна.
Но это не сон –
Но это не сон – это доза тепла,
Это первый простор
Это первый простор для взлетающих глаз,
Это холод, дыханьем
Это холод, дыханьем сожженный дотла,
Это дым вдохновенья,
Это дым вдохновенья, пришедший на час.
Это все для того,
Это все для того, чтобы вовсе не так
Возвратившийся служащий
Возвратившийся служащий встретил жену,
Чтобы скряга отдал
Чтобы скряга отдал за букет четвертак,
Чтобы снова Жюль Верн
Чтобы снова Жюль Верн полетел на Луну.
Чтоб мое бытие
Чтоб мое бытие окрылилось на миг
И неведомых дней
И неведомых дней недоступная мгла
Сквозь страницы еще
Сквозь страницы еще недочитанных книг
Проступила ясней
Проступила ясней и лицо обожгла.
Чтобы с ранним огнем
Чтобы с ранним огнем и усталостью рам
Ваша зимняя комната
Ваша зимняя комната стала тесна.
И чтоб песня,
И чтоб песня, которая поймана там,
Еще раз на лету
Еще раз на лету повторила – весна.