Гром с Востока означает изобилие во всем,
Гром с Полудня — лето тепло, но созренье яблок трудно,
Гром от Запада — так лето будет скудное дождем,
Гром с Полуночи — так лето будет северно и скудно.
Гром с Полуночи — замкнись в холодном царствии своем,
Гром от Запада — слюбися с влажной тучей обоюдно,
Гром с Полудня — в честь твою мы сок из яблок винный пьем,
Гром с Востока, Гром с Полудня — гряньте в мире многочудно.
В тучах есть леса, есть пашни и посевы,
Стройные, растут, восходят терема,
У янтарных окон Облачные Девы
Ткут, прядут, в их тканях — свет, в их
пряже — тьма.
Без конца прядут и ткут попеременно,
Любо Девам выткать самоцветный луг,
Море из опала, ширь, где влажность пенна,
Сеть сребристой грезы, золотистый круг.
Из воздушной влаги облачные горы,
Стебли из дождя, что вниз, не вверх растут.
Облачные Девы ткут всегда узоры,
Им в ответ Земля рождает изумруд.
Над омутом, жутко-немым, глянцевитым,
Ущербная светит Луна,
С лицом опрокинутым, странно неслитым
С покоем полночного сна.
Но слитная страшно с той пропастью властной,
С тем круглым застывшим жерлом,
Где прошлою осенью, ночью ненастной,
Они утопились вдвоем.
Они, эти странные бледные люди,
Которых встречал я весной,
Когда расцветали на влаге, как в чуде,
Кувшинки под новой Луной.
Она, как русалка, воздушна и странно-бледна,
В глазах у нее, ускользая, играет волна,
В зеленых глазах у нее глубина — холодна.
Приди, — и она обоймет, заласкает тебя,
Себя не жалея, терзая, быть может, губя,
Но все же она поцелует тебя не любя.
И вмиг отвернется, и будет душою вдали,
И будет молчать под Луной в золотистой пыли,
Смотря равнодушно, как тонут вдали — корабли.
Легкий слой чуть выпавшего снегa,
Серп Луны в лазури бледно-синей,
Сеть ветвей, узорная их нега,
Кружевом на всем — воздушный иней.
Духов серебристых замок стройный,
Сонмы фей в сплетеньях менуэта,
Танец блесток, матово-спокойный,
Бал снежинок, вымышленность света.
Отдать себя на растерзание,
Забыть слова — мое, твое,
Изведать пытку истязания,
И полюбить как свет ее.
Не знать ни страха, ни раскаянья,
Благословить свою печаль,
Благословить свое отчаянье,
Сказать — мне ничего не жаль.
Быть равным с низкими, неравными,
Пред криком — нежным быть как вздох:
Так правят силами державными,
Так меж людей ты будешь Бог.
В недвижности, в безгласной летаргии
Прибрежных скал, молчащих над водой, —
Молчащих век, века, еще, другие,
Молчащих в безглагольной летаргии, —
Есть смысл — какой? — не уловить мечтой,
Но только вечный, благостный, святой,
Сильней, чем все напевности морские.
Отчаянье исстерзанной души,
В свидетели тебя я призываю,
Что я не спал в изнеженной тиши,
Что я не шел к заманчивому Раю.
Я светлого покоя не хотел,
Боясь забыть о тех, на ком проклятье,
Меня манил мучительный удел,
Меня влекли отверженные братья.
Не ангелы, а демоны со мной
Печальную дорогу совершили,
И дни мои в обители земной
Развеялись, как груда темной пыли.
Мы — несколько маленьких раковин близ кипенья бессмертных морей.
Мы — несколько пенных узорностей, летим все скорей и скорей.
Мы — белые тучки чуть видные бахрома разорвавшихся гроз.
Мы таем, блистаем, и падаем слезами на мертвый утес.
Мы стебли былинок что выросли на разбитой стене крепостной.
Весною своею цепляемся за осень мечты неземной.
Мы думаем будто мы думаем нами думают вихри миров.
Мы отзвуки тысячных отзвуков от звука нездешних громов.
Мы думаем будто мы ведаем Воскресенья зиждительный свет.
Мы, бедные бледные отсветы оттуда где места нам нет.
Если вечер настанет и длинные, длинные
Паутинки, летая, блистают по воздуху,
Вдруг запросятся слезы из глаз беспричинные,
И стремишься из комнаты к воле и к отдыху.
И, мгновенью отдавшись, как тень, преклоняешься,
Удивляешься Солнцу, за лесом уснувшему,
И с безмолвием странного мира сливаешься,
Уходя к незабвенному, к счастью минувшему.
И проходишь мечтою аллеи старинные,
Где в вечернем сиянии ждал неизвестного
И ребенком следил, как проносятся длинные
Паутинки воздушные, тени Чудесного.
Как стало тихо на горах
От свежевыпавшего снега.
В каких медлительных кругах
Восходит дым. И в небесах
Какая ласковая нега.
И хоть зима, дышу тобой,
Веснянка, свет мой голубой.
Как будто мы, в преддверьи храма,
Глядим на струи фимиама.
У Перуна рост могучий,
Лик приятный, ус златой,
Он владеет влажной тучей,
Словно девой молодой.
У Перуна мысли быстры,
Что захочет — так сейчас,
Сыплет искры, мечет искры
Из зрачков сверкнувших глаз.
У Перуна знойны страсти,
Но, достигнув своего,
Что любил он — рвет на части,
Тучу сжег — и нет его.
Ландыши, лютики. Ласки любовные.
Ласточки лепет. Лобзанье лучей.
Лес зеленеющий. Луг расцветающий.
Светлый свободный журчащий ручей.
День догорает. Закат загорается.
Шёпотом, ропотом рощи полны.
Новый восторг воскресает для жителей
Сказочной светлой свободной страны.
Ветра вечернего вздох замирающий.
Полной Луны переменчивый лик.
Радость безумная. Грусть непонятная.
Миг невозможного. Счастия миг.
Я бросил весело бокал.
Ребенок звонко хохотал.
Спросил его, чего он так.
Сквозь смех он молвил мне: — Чудак!
Бокал любви разбил, но вновь
Захочешь пить, любить любовь. —
И в тот же миг — о, как мне быть? —
Я захотел любить и пить.
Куски я с полу подобрал,
Из них составил вновь бокал
Но, весь израненный, я вновь
Не сладость пил, а только кровь.
Зашумела волна,
Покачнулся челнок
И восстал ото сна
Пробужденный Восток.
Покачнулся челнок.
И уносится прочь.
И не видит Восток
Побледневшую ночь.
И уносится прочь
Все, чем счастлив я был,
Что в короткую ночь
Беззаветно любил.
За краткий миг существованья
Я сотни лет готов страдать,
И новых — новых пыток ждать
За эту сладость упованья,
Что в тусклой мгле небытия
Зажгутся быстрою слезою
Цветы, спаленные грозою,
И брызнет звонкий всплеск ручья,
И сон любви, как призрак, встанет,
И вновь и вновь меня обманет
Улыбкой бледного лица,
И крик души сквозь Вечность грянет
Восторгом жгучим без конца!
Как под ярмом быки влекут тяжелый воз,
И оставляют след продольностью колес,
Так наши помыслы, намеренья, деянья
За нами тянутся, готовя горечь слез,
И боль, и ужасы, и пламя покаянья, —
Они накопятся, и, рухнув, как утес,
Глухими гулами ворвутся к нам в сознанье,
Как крик раскаянья, как вопль воспоминанья.
На дне морском подводные растенья
Распространяют бледные листы,
И тянутся, растут как привиденья,
В безмолвии угрюмой темноты.
Их тяготит покой уединенья,
Их манит мир безвестной высоты,
Им хочется любви, лучей, волненья,
Им снятся ароматные цветы.
Но нет пути в страну борьбы и света,
Молчит кругом холодная вода.
Акулы проплывают иногда.
Ни проблеска, ни звука, ни привета,
И сверху посылает зыбь морей
Лишь трупы и обломки кораблей.
Мечтой уношусь я к местам позабытым,
К холмам одиноким, дождями размытым,
К далеким, стооким, родимым планетам,
Что светят сквозь ветви таинственным светом.
Я вновь удаляюсь к первичным святыням,
Где дремлют купавы на озере синем,
Где ландыши в роще и дышат, и светят,
И если их спросишь, — слезами ответят.
Мне чудятся всплески, и запах фиалок,
И эхо от звонкого смеха русалок,
Мне слышится голос умершей печали, —
И стоном за склоном ответствуют дали.
Полночный час. Ведовски-страшный час.
День схоронен. И вновь родится сложность.
Разъять восторг и пытку — невозможность.
Из вышних бездн глядит бездонность глаз.
Как жутко мне. Вот глуше все и тише.
И веянье я слышу в тишине.
Так бархатно. Как будто льнет ко мне
Беззвучное крыло летучей мыши.
Полночь и свет знают свой час.
Полночь и свет радуют нас.
В сердце моем — призрачный свет.
В сердце моем — полночи нет.
Ветер и гром знают свой путь.
К лону земли смеют прильнуть.
В сердце моем буря мертва.
В сердце моем гаснут слова.
Вечно ли я буду рабом?
Мчитесь ко мне, буря и гром!
Сердце мое, гибни в огне!
Полночь и свет, будьте во мне!
Море чуть мерцает под Луной
Зеркалом глубоким и холодным
Веет сном и грустью неземной,
Чем-то дальним, сладостным, свободным.
Точно дух навек ушедших дней
Встал в тени немых воспоминаний,
Стал шептать слышней и все слышней
Сказку счастья с музыкой рыданий.
Светочем болезненным сверкнул,
Ярко вспыхнул дрогнувшей слезою,
Прожил миг — и в бездне утонул,
Бросив свет широкой полосою.
Мне все равно: царем ли быть могучим,
Иль мудрецом, средь отреченных книг,
Иль облаком, бегущим к дальним тучам,
Чтоб засветиться молнией на миг.
Всему и всем сочувственный двойник,
Я ввысь иду по лабиринтным кручам,
Судьба зовет, покой пустынь велик,
И стих в душе звучит ключом гремучим.
Туда, туда! За грани вечных гор!
Вершины спят. Лазурь, покой, простор.
Властительны невидимые чары.
В предсмертной мгле дрожит одна звезда,
Над дольней тьмой, где дымные пожары.
Вершины спят. Скорей! Туда, туда!
Неназываемый цветок,
Который нежен и прелестен,
И каждой девушке известен,
Как всем певцам рожденье строк.
Неназываемый цветок,
Что только раз один алеет,
И повторяться не умеет,
Но все вложил в один намек.
Неназываемый цветок.
Я дух, я призрачный набат,
Что внятен только привиденьям.
Дома, я чувствую, горят,
Но люди скованы забвеньем.
Крадется дымный к ним огонь,
И воплем полон я безгласным, —
Гуди же, колокол, трезвонь,
Будь криком в сумраке неясном.
Ползет густой, змеится дым,
Как тяжкий зверь — ночная чара.
О, как мне страшно быть немым
Под медным заревом пожара!
Только ты в мой ум проник,
В замок, спрятанный за рвами.
Ты увидел тайный лик,
С зачарованными снами.
Что нам этот бледный мир?
Есть с тобой у нас примета:
В каждом схимнике — вампир,
В каждом дьяволе — комета.
Только ты поймешь меня.
Только ты. На что мне люди!
Мы — от Духа и Огня,
Мы с тобой — чудо в Чуде.
Бог входит в существа, как Солнце сквозь окно,
Когда оно встает за гранью кругозора.
Откроем занавес, нам всем светить дано,
Быть жгучими, любить, быть частию узора.
Непогасим огонь внимательного взора,
Неисчерпаем блеск того, что суждено.
Лик Солнца восстает в безличьи кругозора,
И весь различный мир скрепляет он в одно.
Туманы превратив в разорванные тучи,
Ток огненных полос коснулся вышних гор,
И в глубину долин, светясь, глядятся кручи.
Там нежный сон садов, там синий свет озер,
И пробужденья чувств, несознанно-могучи,
Сливают шум листвы в один протяжный хор.
Воздух стал прозрачней и печальней,
Умер день, а ночь не родилась.
Из окна, в своей опочивальне,
Лишь одна звезда, блеснув, зажглась.
Облачком окутанная белым,
Ласково глядела с высоты,
Призраком воздушно-онемелым,
Образом нетленной чистоты.
И с тобой, по берегу морскому,
Я вперед безгласно уходил,
К новому, к нежданному, к другому,
К воздуху без туч и без светил.
Увечье, помешательство, чахотка,
Падучая, и бездна всяких зол,
Как части мира, я терплю вас кротко,
И даже в вас я таинство нашел.
Для тех, кто любит чудищ, все находка,
Иной среди зверей всю жизнь провел,
И как для закоснелых пьяниц — водка,
В гармонии мне дорог произвол.
Люблю я в мире скрип всемирных осей,
Крик коршуна на сумрачном откосе,
Дорог житейских рытвины и гать.
На всем своя — для взора — позолота.
Но мерзок сердцу облик идиота,
И глупости я не могу понять!
Пройдут века веков, толпы тысячелетий,
Как туча саранчи, с собой несущей смерть,
И в быстром ропоте испуганных столетий
До горького конца пребудет та же твердь, —
Немая, мертвая, отвергнутая Богом,
Живущим далеко в беззвездных небесах,
В дыханьи Вечности, за гранью, за порогом
Всего понятного, горящего в словах.
Всегда холодная, пустыня звезд над нами
Останется чужой до горького конца,
Когда она падет кометными огнями,
Как брызги слез немых с печального лица.
Есть мною струй в подлунном этом мире,
Ключи поют в пещерах, где темно,
Звеня, как дух, на семиструнной лире,
О том, что духам пенье суждено.
Нам в звонах наслаждение одно,
Мы духи струн мирских на шумном пире.
Но вам, врагам, понять нас не дано,
Для рек в разливе надо русла шире.
Жрецы элементарных теорем,
Проповедей вы ждете от поэта?
Я проповедь скажу на благо света, —
Не скукой слов, давно известных всем,
А звучной полногласностью сонета,
Не найденной пока еще никем!
За наше «Когда-то» — последний привет.
И больше ни мысли, ни памяти нет.
Что было, то было. Что будет, не ждет.
И Солнце все дальше и дальше идет.
В разбеге прибоя таится отлив.
Но море рокочет, и рокот красив.
Мы счастливы были безумьем любви.
Минутным, неверным меня не зови.
Я нежен, я верен отшедшей мечте.
Но вот уже эти признанья — не те.
Я счастлив — я светел — один — как звезда.
Не помни. Не думай. Прощай. Навсегда.
Тихий шелест Сентября,
И умильный свист синицы,
Улетающие птицы,
Пышный праздник янтаря.
Праздник Солнца золотого,
Углубленный небосклон,
На лазури — желтый клен,
Остров моря голубого.
Все оттенки желтизны,
Роскошь ярких угасании,
Трепет красочных прощаний,
Траур Лета и Весны.
Воздушная птичка, на окне у меня,
На мгновенье присела и запела звеня, —
Воздушная птичка не видала меня.
Закат запоздалый в облаках догорал,
Упоительно-алый как небесный коралл, —
Забытый, усталый, я один умирал.
Но серая птичка, на раскрытом окне,
Все воздушнее пела о негаснущем дне, —
О вечности светлой в неизвестной стране.
И тихо я умер, без печали земной,
И замолкшая птичка улетела со мной, —
Смутившись внезапно неземной тишиной.
Пять чувств — дорога лжи. Но есть восторг экстаза,
Когда нам истина сама собой видна.
Тогда таинственно для дремлющего глаза
Горит узорами ночная глубина.
Бездонность сумрака, неразрешенность сна,
Из угля черного — рождение алмаза.
Нам правда каждый раз — сверхчувственно дана,
Когда мы вступим в луч священного экстаза.
В душе у каждого есть мир незримых чар,
Как в каждом дереве зеленом есть пожар,
Еще не вспыхнувший, но ждущий пробужденья.
Коснись до тайных сил, шатни тот мир, что спит,
И, дрогнув радостно от счастья возрожденья,
Тебя нежданное так ярко ослепит.