Мы можем идти по широким равнинам,
Идти, не встречаясь в пути никогда.
И каждый пребудет, один, властелином, —
Пока не взойдёт роковая звезда.
Мы можем бросать беспокойные тени,
Их месяц вытягивать будет в длину.
В одном восхожденьи мы будем ступени,
И равны, — пока не полюбим одну.
Тогда мы солжём, но себе не поможем,
Тогда мы забудем о Боге своём.
Мы можем, мы можем, мы многое можем,
Но только — мой равный! — пока мы вдвоём.
Тебя я хочу, мое счастье,
Моя неземная краса!
Ты — солнце во мраке ненастья,
Ты — жгучему сердцу роса! Любовью к тебе окрыленный,
Я брошусь на битву с судьбой.
Как колос, грозой опаленный,
Склонюсь я во прах пред тобой.За сладкий восторг упоенья
Я жизнью своей заплачу!
Хотя бы ценой преступленья —
Тебя я хочу!
Я стою на прибрежье, в пожаре прибоя,
И волна, проблистав белизной в вышине,
Точно конь, распаленный от бега и боя,
В напряженье предсмертном домчалась ко мне.И за нею другие, как белые кони,
Разметав свои гривы, несутся, бегут,
Замирают от ужаса дикой погони,
И себя торопливостью жадною жгут.Опрокинулись, вспыхнули, вправо и влево, -
И, пред смертью вздохнув и блеснувши полней,
На песке умирают в дрожании гнева
Языки обессиленных белых огней.
Когда расцветают гвоздики в лесах,
Последние летние дни истекают.
В гвоздиках июльские дни замыкают
Ту юную кровь, что алеет в лучах.
И больше не вспыхнут, до нового года,
Такие рубины, такая свобода.
Я шел по лесу. Лес темный был
Так странно зачарован.
И сам кого-то я любил,
И сам я был взволнован.
Кто так разнежил облака, —
Они совсем жемчужны?
И почему ручью река
Поет: «Мы будем дружны»?
И почему так ландыш вдруг
Вздохнул, в траве бледнея?
И почему так нежен луг?
Ах, знаю! Это — Фея.
Катаясь на коньках,
На льду скользила Фея.
Снежинки, тихо рея,
Рождались в облаках.
Родились — и скорей,
Сюда, скорей, скорее.
Из мира снежных фей
К земной скользящей Фее.
«Что можно сделать из трех песчинок?»
Сказала как-то мне Фея вод.
Я дал букетик ей из былинок,
И в трех песчинках ей дал отчет.
Одну песчинку я брошу в Море,
Ей будет любо, там в глубине.
Другая будет в твоем уборе,
А третья будет на память мне.
Из тонкой шелковинки я ниточку пряду,
По тонкой шелковинке тебя я поведу.
Кусочек перламутра — лампадочка моя,
В жемчужные покои войдем мы, ты и я.
Я там тебе открою атласную кровать,
И бабочки нам будут воздушно танцевать.
И тонко так, хрустально, подобные ручью,
Нам часики смешные споют: «Баю-баю».
Деточка, птичка моя,
Дверку открой.
Это я,
Мальчик твой.
Ты котёнком меня назвала,
Ты сказала мне — мальчик, поэт.
Ты причудливой с первых мгновений была,
И ко мне возвратилось младенчество лет.
Я принёс тебе свежие маки с росой,
Зацелую тебя, светлоглазка моя.
Ну, скорей же, открой,
Это я.
Я был в избушке на курьих ножках.
Там все как прежде. Сидит Яга.
Пищали мыши, и рылись в крошках.
Старуха злая была строга.
Но я был в шапке, был в невидимке.
Стянул у Старой две нитки бус.
Разгневал Ведьму, и скрылся в дымке.
И вот со смехом кручу свой ус.
Пойду, пожалуй, теперь к Кощею.
Найду для песен там жемчугов.
До самой пасти приближусь к Змею.
Узнаю тайны — и был таков.
Заинька беленький хвостиком моргал,
Заинька в садике вкусного искал.
Заиньку в садике садовник увидал,
Выстрелил в заиньку, выстрел не попал.
Заинька прочь ушел, пошел он в огород,
В грядках капустных стал сильный недочет.
Заиньку отдали амке под надзор,
Амкает амка, но зайка ловкий вор.
Заиньку белого вьюга бережет,
Заиньку полночь в обиду не дает.
Заиньку белого ежели убьют,
Что же нам песенки веселые споют!
Курочки-хохлаточки
По дворику ходили.
Улиточки-рогаточки
По травкам след водили.
Черненькая бархатка
В платьице запала.
Черненькая бархатка
В складочках пропала.
Деточка закрыла
Усталые глазки.
Дышит — и не слышит
Глупенькой сказки.
Трясогузка, возле лужи,
Хвост тряся исподтишка,
Говорила: «Почему же
Всем стихи, — мне нет стишка?
Я ли бегаю не прытко?
Я ли мошек не ловлю?
Иль стихам нужна улитка?
Вот уж гадость. Не терплю».
Трясогузка, чудо-птица,
Ты милей мне ярких звезд.
Ты… Но скрылась баловница,
Повернув свой быстрый хвост.
Прочь от елочки хмурной,
Мимо роз и гвоздик,
До сирени лазурной
Пробегает родник.
Отдает он прохладу
И листам и цветам,
Серебрится по саду,
Потерялся вон там.
За зеленой оградой,
Где летают стрижи,
Он возник серенадой
В честь желтеющей ржи.
Небосвод сегодня новый,
Свежий, светлый, бирюзовый,
За ночь мылся он дождем,
У зари он занял, рано,
И белила, и румяна,
И лазурности притом,
От лучистой желтой пыли
Облака его прикрыли
Вскипом белых покрывал,
И звенит наш день веселый,
И припали к розам пчелы,
Нежа розовый бокал.
Рождается внезапная строка,
За ней встает немедленно другая,
Мелькает третья ей издалека,
Четвертая смеется, набегая.
И пятая, и после, и потом,
Откуда, сколько, я и сам не знаю,
Но я не размышляю над стихом,
И, право, никогда — не сочиняю.
Я не хотел бы стать грозой,
В ней слишком-слишком много грома.
Я б лучше сделался росой,
Ей счастье тихое знакомо.
Я б лучше сделался цветком,
Как цвет расцвел бы самый малый.
Ему не нужен шум и гром,
Чтоб быть счастливым в грезе алой.
Липкие капли смолы
С этой сосны мы сберем.
Богу лесному хвалы
Голосом светлым споем.
Яркий воздвигнем костер,
Много смолистых ветвей.
Будет он радовать взор
Пляской змеистых огней.
Капли душистой смолы
Будут гореть, как свеча
Богу лесному хвалы,
Радость огней горяча.
В небе духи жгли костер,
Грозовые исполины.
Раскаленные рубины
Осветили грани гор.
Был раскидистым закат,
Захватил в горах изломы
Миг, и вот хохочут громы,
Набегающе гремят.
Весь надоблачный простор
Был — над царством гор взметенный,
Исполинами зажженный,
Торжествующий костер.
Помню я, бабочка билась в окно.
Крылышки тонко стучали.
Тонко стекло, и прозрачно оно.
Но отделяет от дали.
В мае то было. Мне было пять лет.
В нашей усадьбе старинной
Узнице воздух вернул я и свет.
Выпустил в сад наш пустынный.
Если умру я, и спросят меня —
В чем твое доброе дело? —
Молвлю я: Мысль моя майского дня
Бабочке зла не хотела.
Солнечный подсолнечник, у тына вырос ты.
Солнечные издали нам ви́дны всем цветы.
На полях мы полем здесь наш красивый лён.
К голубому льну идет золотистый сон.
С Неба оба нам даны на земных полях.
Ярки в цвете, тёмны вы в сочных семенах.
Утренний подсолнечник, ты — солнце на земле.
Синий лен, ты — лунный лик, ты свет луны во мгле.
От сосны до сосны паутинки зажглись,
Протянулись, блеснули, качаются.
Вот потянутся вверх, вот уж зыблются вниз,
И осенним лучом расцвечаются.
Как ни нежен, дитя, детский твой поцелуй,
Он порвал бы их тонким касанием.
Луч осенний, свети, и блести, заколдуй
Две души паутинным сиянием.
Он спросил меня — Ты веришь? —
Нерешительное слово!
Этим звуком не измеришь
То, в чем есть моя основа.
Да не выражу я бледно,
То, что ярко ощущаю —
О, с бездонностью, победно,
Ослепительно — я знаю!
Бессмертники, вне жизни, я мальчик был совсем,
Когда я вас увидел, и был пред вами нем.
Но чувствовал я то же тогда, что и теперь: —
Вы тонкий знак оттуда, куда ведет нас дверь.
Тяжелая, с замками, вся расписная дверь,
С одним лишь словом в скрипе, когда отворишь: — Верь. —
Бессмертники, я знаю. Чего нам медлить тут?
Мы жили здесь. Довольно. Нас в новый мир зовут.
Над пустыней ночною морей альбатрос одинокий,
Разрезая ударами крыльев солёный туман,
Любовался, как царством своим, этой бездной широкой,
И, едва колыхаясь, качался под ним Океан.
И порой омрачаясь, далёко, на небе холодном,
Одиноко плыла, одиноко горела Луна.
О, блаженство быть сильным и гордым и вечно свободным!
Одиночество! Мир тебе! Море, покой, тишина!
В отдаленной дымке утопая
Привиденьями деревья стали в ряд
Чуть заметна дымка голубая,
Чуть заметные огни за ней горят
Воздух полон тающей печалью,
Все предчувствием неясным смущено
Что там тонет? Что за этой далью?
Там как в сердце отуманенном темно!
Точно шепот ночи раздается,
Точно небо наклонилось над землей
И над ней, беззвучное, смеется,
Все как саваном окутанное мглой.
Тропический цветок, багряно-пышный арум!
Твои цветы грозят ликующим пожаром.
Твои листы горят, нельзя их позабыть,
Как копья, чья судьба — орудьем смерти быть.
Цветок-чудовище, надменный и злоокий,
С недобрым пламенем, с двуцветной поволокой.
Снаружи блещущей сиянием зари,
Светло — пурпуровой, — и черною внутри.
Губительный цветок, непобедимый арум,
Я предан всей душой твоим могучим чарам.
Я знаю, что они так пышно мне сулят:
С любовным праздником в них дышит жгучий яд!
Залетевшая в комнату бабочка бьется
О прозрачные стекла воздушными крыльями.
А за стеклами небо родное смеется,
И его не достичь никакими усильями.
Но смириться нельзя, и она не сдается,
Из цветистой становится тусклая, бледная.
Что же пленнице делать еще остается?
Только биться и блекнуть! О, жалкая, бедная!
Синеет ширь морская, чернеет Аюдаг.
Теснится из-за Моря, растет, густеет мрак.
Холодный ветер веет, туманы поднялись,
И звезды между тучек чуть видные зажглись.
Неслышно Ночь ступает, вступает в этот мир,
И таинство свершает, и шествует на пир.
Безмолвие ей шепчет, что дню пришел конец,
И звезды ей сплетают серебряный венец.
И все полней молчанье, и все чернее мрак.
Застыл, как изваянье, тяжелый Аюдаг.
И Ночь, смеясь, покрыла весь мир своим крылом,
Чтоб тот, кто настрадался, вздохнул пред новым злом.
На алмазном покрове снегов,
Под холодным сияньем Луны,
Хорошо нам с тобой! Без улыбки, без слов,
Обитатели призрачной светлой страны,
Погрузились мы в море загадочных снов,
В царстве бледной Луны
Как отрадно в глубокий полуночный час
На мгновенье все скорби по-детски забыть,
И, забыв, что любовь невозможна для нас,
Как отрадно мечтать и любить,
Без улыбки, без слов,
Средь ночной тишины,
В царстве чистых снегов,
В царстве бледной Луны.
Запад и Север объяты
Пламенем вечера сонного.
Краски печально — богаты
Дня безвозвратно — сожженного.
Ветер шумит, не смолкая,
Между листов опадающих.
С криком проносится стая
Птиц, далеко улетающих.
Счастлив, кто мудро наполнил
Хлебом амбары укромные.
Горе, кто труд не исполнил,
Горе вам, мыслями темные!
Мучительная слитность
Волны с волной, волны с волной, в туманной неразрывности.
Томленье, беззащитность
Всех наших дум, всем наших снов, во всей их страшной дивности.
Волна волной быть хочет,
Но прочь уйти от прочих волн никак нельзя в Безбрежности.
И сердцу ум пророчит,
Что каждый миг, что каждый луч есть отблеск Безнадежности.
Мне хочется безгласной тишины,
Безмолвия, безветрия, бесстрастья.
Я знаю, быстрым сном проходит счастье,
Но пусть живут безрадостные сны.
С безрадостной бездонной вышины
Глядит Луна, горят ее запястья.
И странно мне холодное участье
Владычицы безжизненной страны.
Там не звенят и не мелькают пчелы.
Там снежные безветренные долы,
Без аромата льдистые цветы.
Без ропота безводные пространства,
Без шороха застывшие убранства,
Без возгласов безмерность красоты.
Я — в стране, что вечно в белое одета,
Предо мной — прямая долгая дорога.
Ни души — в просторах призрачного света,
Не с кем говорить здесь, не с кем, кроме Бога.
Все что было в жизни, снова улыбнется,
Только для другого, — нет, не для меня.
Солнце не вернется, счастье не проснется,
В сердце у меня ни ночи нет, ни дня.
Но еще влачу я этой жизни бремя,
Но еще куда-то тянется дорога.
Я один в просторах, где умолкло время,
Не с кем говорить мне, не с кем, кроме Бога.
Нарцисс, восторг самовлюблённости,
До боли сладостные сны,
Любовь — до смерти, до бездонности,
Всевластность чистой Белизны.
Нарцисс, забвенье жизни, жалости,
Желанье, страстность — до того,
Что в белом — в белом! — вспышка алости,
Забвенье лика своего.
Нарцисс, туман самовнушения,
Любовь к любви, вопрос-ответ,
Загадка Жизни, отражение,
Венчальный саван, белый цвет.