Мой дом стоит при въезде на курорт
У кладбища, у парка и у поля.
Он с виду прост, но мною дом мой горд;
Он чувствует — там, где поэт, там воля.
В нем за аккордом я беру аккорд,
Блаженствуя, мечтая и короля.
Привыкни, смертный, жить, всегда короля,
И в каждой деревушке видь курорт,
Буди в своей душе цветной аккорд,
Люби простор и ароматы поля, —
И, может быть, тебя полюбит воля,
И будешь ты ее любовью горд.
Безличный раб — и вдруг ты будешь горд,
Средь окружающих рабов короля!..
Познаешь ли, что означает воля?..
Не превратишь ли в свальный ров курорт?..
Не омерзишь ли девственного поля?..
Не соберешь ли ругань всю в аккорд?..
Аккорд аккорду рознь. Звучи, аккорд
Лишь тот, что упоителен и горд;
Аккорд лесов, ручьев, морей и поля!
Над толпами властительно короля,
Озвучь своим бряцанием курорт
И покажи, как сладкозвучна воля!
Да здравствует всегда и всюду воля
И вольный, волевой ее аккорд!
Кто слушал песню воли, будет горд.
Пусть вольные сберутся на курорт,
Над плотью духом солнечно короля,
Свободу растворяя в воле поля.
Не оттого ли и мой дом у поля,
Где на просторе поля бродит воля?
Не оттого ль душа моя, короля,
Берет свободный, огненный аккорд?
Не оттого ль моим воспетьем горд
И мне самим заброшенный курорт?..
Долой политику — сатанье наважденье!
Пребудем братьями! Какое наслажденье
Прожить в содружестве положенные дни!
Долой политику, мешающую слиться
В любви и в равенстве! Да прояснятся лица!
Нет «друга» и «врага»: есть люди лишь одни!
Враждующих мирить — мое предназначенье!
Да оглашает мир божественное пенье!
Пусть голос гения грохочет над землей!
Уйдем в прекрасное, в высокое, в глубины
Науки и искусств и будем голубины
Душой бессмертною, надземною душой!
Своих родителей любите крепче, дети:
Ведь им благодаря живете вы на свете.
Вы — в детях молодость приветьте, старики.
Целуйте, женщины, нежней любовниц мужа:
Винить ли любящих? ведь ненавидеть хуже!..
Муж! от возлюбленных жены не прячь руки!
Долой политику — вражды и зла эмблему!
Из жизни сотворим певучую поэму!
Пусть человечным станет слово «человек».
Простим обидчика, все в мире оправдаем,
И жизнь воистину покажется нам раем
Под славословие убогих и калек.
Дай средства нищему, богач, — не грош, а средства,
Чтоб нищий тоже жил; верни ребенку детство,
Из-за политики утраченное им.
Благословен твой дар! презренно подаянье!
Пускай исполнится законное желанье
Живущего: быть сытым и живым.
Долой политику, созревшую из меди
Противожизненных орудий ряд! К победе
Над ней зову я мир! Да сгинет произвол!
Да здравствует Любовь, Свобода и Природа!
Да здравствует Душа вселенского Народа!
Долой политику — причину всяких зол!
Живет в фарфором дворце
Принцесса нежная Мимоза
С улыбкой грустной на лице.
Живет в фарфоровом дворце…
Летают в гости к ней стрекозы.
Жучки дежурят на крыльце.
Живет в фарфоровом дворце
Принцесса нежная Мимоза.
Она стыдлива и чиста,
И ручки бархатные хрупки;
Наряд из скромного листа.
Она стыдлива и чиста,
Как вздохи девственной голубки,
Как в ранней юности уста.
Она стыдлива и чиста,
И ручки бархатные хрупки.
Дрожит сердечко, как струна
У арфы дивной, сладкозвучной:
Она впервые влюблена;
Поет сердечко, как струна,
И во дворце теперь ей скучно,
Она давно не знает сна;
Поет сердечко, как струна,
У арфы громкой, сладкозвучной.
Ее избранник, Мотылек,
Веселый, резвый, златотканный,
Ей сделал о любви намек;
Ее избранник, Мотылек,
Любимый ею и желанный,
Подносит стансы в восемь строк
Ее избранник Мотылек, —
Поэт с душою златотканной.
Мимозу робко просит он
Дозволить слиться поцелуем,
Коротким, как волшебный сон;
Мимозу страстно просит он,
Любовью пылкою волнуем,
За поцелуй дает ей трон.
Мимозу умоляет он
Дозволить слиться поцелуем!
Принцесса любит… Почему ж
Его противиться желанью?
Притом он вскоре будет муж…
Принцесса любит… Почему ж?!
Уже назначено свиданье,
И близится слиянье душ;
Принцесса любит… Почему ж?
Противиться ее желанью?
Как обнадежен Мотылек —
Поэт и юноша веселый!
В благоуханный вечерок
К ней подлетает Мотылек.
Принцесса очи клонит долу
Он наклоняется и — чмок!
Мимозу шустрый Мотылек, —
Поэт и юноша веселый.
И вдруг смежила вечным сном
Глаза лазурные принцесса
Пред потрясенным Мотыльком
Увы! Смежила вечным сном.
Сокрыла счастие завеса,
И веет в сердце холодком,
Когда смежила вечным сном
Глаза невинные принцесса.
Ее святая чистота —
Причина гибели Мимозы,
Что чище вешнего листа.
В любви духовной — чистота,
А не в земной, рабыне прозы;
Есть для одних молитв уста,
И их святая чистота —
Причина гибели Мимозы!
(повесть)
Любовь к женщине! Какая бездна тайны!
Какое наслаждение и какое острое, сладкое сострадание!
А. Куприн («Поединок»)1
Художник Эльдорэ почувствовал — солнце
Вошло в его сердце высоко; и ярко
Светило и грело остывшую душу;
Душа согревалась, ей делалось жарко.2
Раздвинулись грани вселенной, а воздух
Вдруг сделался легче, свободней и чище…
И все-то в глазах его вдруг просветлело:
И небо, и люди, и жизнь, и жилище…3
Напротив него жила женщина… Страстью
Дышало лицо ее; молодость тела
Сулила блаженство, восторги, усладу…
Она осчастливить его захотела…4
Пропитанным страсти немеркнущим светом,
Взглянула лишь раз на него она взором,
И вспыхнули в юноше страсти желанья,
И чувства восторгов просить стали хором.5
Он кинулся к ней, к этой женщине пылкой,
Без слова, без жеста представ перед нею,
И взгляд, преисполненный царственной страстью,
Сказал ей: «Ты тотчас же будешь моею!..»6
Она содрогнулась. Сломалась улыбка
На нервных устах, и лицо побледнело —
Она испугалась его вдохновенья,
Она осчастливить его захотела…7
Она осчастливить его захотела,
Хотя никогда его раньше не знала,
Но женское пылкое, чуткое сердце
Его вдохновенно нашло и избрало.8
Что муж ей! что люди! что сплетни! что совесть!
К чему рассужденья!.. Они — неуместны.
Любовь их свободна, любовь их взаимна,
А страсть их пытает… Им тяжко, им тесно…9
И молнией — взглядом, исполненным чувства
Любви безрассудной, его подозвала…
Он взял ее властно… Даря поцелуи,
Она от избытка блаженства рыдала…10
Так длилось недолго. Она позабыла
И нежные речи, и пылкие ласки,
Она постепенно к нему остывала,
А он ей с любовью заглядывал в глазки.11
А он с каждым днем, с каждым новым свиданьем,
С улыбкою новою женщины милой,
Все больше влюблялся в нее, ее жаждал,
И сердце стремилось к ней с новою силой.12
Ее тяготила та связь уже явно,
И совесть терзала за страсти порывы:
Она умоляла его о разлуке,
Его незаметно толкая к обрыву.13
Она уж и мненьем людей дорожила,
Она уж и мужа теперь опасалась…
Была ли то правда, рожденье рассудка,
Иль, может быть, в страхе она притворялась? 14
Вернулся супруг к ней однажды внезапно.
О, как его видеть была она рада…
Казалось, что только его ожидала,
Что кроме него никого ей не надо…15
А бедный художник, ее полюбивший
Всем сердцем свободным, всей чистой душою,
Поверивший в чувство магнитного взора,
Остался вдвоем со своею тоскою.16
И часто, печально смотря на окошко,
Откуда смотря, она им завладела,
Он шепчет с улыбкой иронии грустной:
— «Она… осчастливить меня захотела…»
Нет табаку, нет хлеба, нет вина, —
Так что же есть тогда на этом свете?!
Чье нераденье, леность, чья вина
Поймали нас в невидимые сети?
Надолго ль это? близок ли исход?
Как будет реагировать народ? —
Вопросы, что тоскуют об ответе.
Вопросы, что тоскуют об ответе,
И даль, что за туманом не видна…
Не знаю, как в народе, но в поэте
Вздрожала раздраженная струна:
Цари водили войны из-за злата,
Губя народ, а нам теперь расплата
За их проступки мстительно дана?!
За их проступки мстительно дана
Нам эта жизнь лишь с грезой о кларете…
А мы молчим, хотя и нам ясна
Вся низость их, и ропщем, точно дети…
Но где же возмущенье? где протест?
И отчего несем мы чуждый крест
Ни день, ни год — а несколько столетий?!
Ни день, ни год, а несколько столетий
Мы спины гнем. Но близкая волна
Сиянья наших мыслей, — тут ни плети,
Ни аресты, ни пытка, что страшна
Лишь малодушным, больше не помогут:
Мы уничтожим произвола догмат, —
Нам молодость; смерть старым суждена.
Нам молодость. Смерть старым суждена.
Художник на холсте, поэт в сонете,
В кантате композитор, кем звучна
Искусства гамма, репортер в газете,
Солдат в походе — все, кому нежна
Такая мысль, докажут пусть все эти
Свою любовь к издельям из зерна.
Свою любовь к издельям из зерна
Докажет пусть Зизи в кабриолете:
Она всем угнетаемым верна,
Так пусть найдет кинжальчик на колете
И бросит на подмогу бедняку,
Чтоб он убил в душе своей тоску
И радость в новом утвердил завете.
Так радость в новом утвердил завете
И стар, и мал: муж, отрок и жена.
Пусть в опере, и в драме, и в балете
Свобода будет впредь закреплена:
Пускай искусство воспоет свободу,
И следующий вопль наш канет в воду:
«Нет табаку, нет хлеба, нет вина!»
Нет табаку, нет хлеба, нет вина —
Вопросы, что тоскуют об ответе.
За «их» поступки мстительно дана, —
Ни день, ни год, а целый ряд столетий, —
Нам молодость. Смерть старым суждена!
Свою любовь к издельям из зерна
Пусть радость в новом утвердит завете.
Вот единственный поцелуй,
который я могу тебе дать
М. Метерлинк1
…И снова надолго зима седьмой раз засыпала,
И в лунной улыбке слезилось унынье опала,
И лес лунодумный, казалося, был акварель сам,
А поезд стихийно скользил по сверкающим рельсам;
Дышал паровоз тяжело; вздохи были так дымны;
Свистки распевали протяжно безумные гимны.2
В купэ, где напоенный лунными грезами воздух
Мечтал с нею вместе, с ней, ясно-неясной, как грез дух,
Вошел он, преследуем прошлым, преследуем вечно.
Их взоры струили блаженную боль бесконечно.
Он сел машинально напротив нее, озаренный
Луной, понимавшей страданья души осребренной.3
И не было слова, и не было жажды созвучья,
И грезами груди дышали; и голые сучья
Пророчили в окна о шествии Истины голой,
Что шла к двум сердцам, шла походкой тоскливо-тяжелой.
Когда же в сердца одновременно грохнули стуки,
Враги протянули — любовью зажженные руки.4
И грезы запели, танцуя, сплетаясь в узоры,
И прошлым друзья не взглянули друг другу во взоры.
А если и было когда-нибудь прошлое — в миге
Оно позабылось, как строчки бессвязные — в книге.
— Твоя, — прошептала, вспугнув тишину, пассажирка.
Звук сердца заискрил, как камень — холодная кирка.
«Вина прощена», — улыбнулося чувство рассудку.
«Она», завесенясь, смахнула слезу-незабудку.5
Он пал к ней на грудь, как на розы атласистый венчик
Пчела упадает, как в воду — обманутый птенчик.
И в каждой мечте и души зачарованной фибре
Порхали, кружились, крылили желанья-колибри.
— Вздымается страсть, точно струй занесенные сабли! 6
Уста ее пил он, не думая, царь ли он, раб ли…
А губы ее, эти губы — как сладостный опий —
Его уносили в страну дерзновенных утопий,
И с каждою новой своею горячей печатью,
Твердя о воскресшей любви всепобедном зачатьи,
Его постепенно мертвили истомой атласа,
Сливая нектар свой коварный застывшего часа.
На юго-восток от Норвегии, в Ботническом шхерном заливе,
Был остров с особенным климатом: на севере юга клочок.
На нем — королевство Миррэлия, всех царств и республик счастливей,
С красавицею-королевою, любившей народ горячо.
У Ингрид Стэрлинг лицо бескровно. Она — шатенка.
Стройна. Изящна. Глаза лиловы. И скорбен рот.
Таится в Ингрид под лесофеей демимондэнка.
Играет Ингрид. Она поэзит. Она поет.
Она прославлена, как поэтесса. Она прославлена, как композитор.
Она прославлена, как королева. Она прославлена всеславьем слав.
Наследник маленький, Олег Полярный — и дочь прелестная Эклерезита,
И принцем-регентом суровый викинг, но сердце любящее — Грозоправ.
Эрик Светлоокий, Севера король, любит Ингрид нежно,
Любит Ингрид тайно, любит Ингрид вечно.
Эрик Светлоокий, Севера король, хочет к ней мятежно.
Ищет с ней случайной встречи и сердечно
Пишет: «Королева! выслушать изволь:
Ждет с тобой свиданья Севера король».
Ингрид прочла посланье, Ингрид смеялась нервно,
Ингрид кусала губы: Ингрид любила его!
Но Грозоправ был мужем! Но Грозоправ был первым,
Первым, невинность взявшим; кроме нее — ничего!..
И отвечает Ингрид Эрику, и отвечает Ингрид дальнему,
Такому дальнему и милому страны полярной королю:
«Привет влюбленному, — любимому! Привет, как я сама, печальному!
Привет тому, о ком тоскую я! Привет тому, кого люблю!»
И больше ни слова. Пойми, как желаешь.
Пойми, как умеешь. Пойми, как поймешь.
Плывет эскадрилья в столицу Сияиж.
О Эрик! в Миррэлию ты ли плывешь?
Его корабль с штандартом короля
В восходный час
Приплыл.
И свита дев, страну ее хваля,
Поет: «Для нас
Край мил».
Выходит Ингрид на южный берег,
При Грозоправе идет к нему:
— Тебя встречаю, пресветлый Эрик,
Ты осветляешь земную тьму.
Но край мой, не правда ли, светел? но край мой, не правда ли, ясен?
И светлого гостя встречает не менее светлый народ.
Я знаю, что Эрик отважен! Я знаю, что Эрик прекрасен!
Я знаю, что любит он Ингрид и смело к себе призовет!
Ты прости, Грозоправ: я тебя не хочу.
Светлоокому Эрику рада…
Потянулась рука Грозоправа к мечу
И свершила мгновенно, что надо.
Грозоправа хоронили, Грозоправа провожали,
Грозоправа называли: «Справедливый Грозоправ».
В замке Ингрид начертали в спальне новые скрижали:
«На несчастии другого каждый счастье строить прав».
Это было в счастливой Миррэлии,
В синей тени лазоревых слив.
Златолира же оменестрелила
Сердцу Игоря сладостный миф.
Да воля сбудется Твоя!
Лейтенант С. Как потрясен невыразимо
Ужасной вестью целый свет:
У дальних берегов Цусимы
Эскадры русской больше нет.
Мечты безжалостно разбиты,
Страдают скорбные сердца.
Такого страшного конца
Не ждал никто, и все «убиты».
Убиты смелые надежды,
Убита вера, грустен взор.
Разгром эскадры и позор
Закрыть нас заставляют вежды,
Как облако вершину гор
Порой невольно закрывает.
Кто виноват в разгроме флота,
То лишь Господь Единый знает.
Тускнеет славы позолота
Когда-то доблестных знамен.
Вокруг потоки льются горя,
А сердце стонет: «Где же он?
Где он, певец элегий „С моря“?»
В его саду цветет сирень…
Любовь в нем бродит… Близко лето…
Увы, для юного поэта
Ночь не сладка, не ярок день —
В нем нет вопроса, нет ответа.
Живой недавно — ныне тлен,
Как призрак полуночной тени,
Он не нуждается в сирени,
Не для него любовный плен.
Не для него моря и птицы,
И бег родного корабля.
Не сложит он своей царице
Элегий с моря, ей внемля.
Не скажет нежною, как греза,
Душой своей влюбленных слов,
И безответен детий зов,
Как безответны детьи слезы.
Пусть я, который так же юн,
Как он, почивший сном могильным,
Пусть я, стихом своим несильным
Певавший сумрачный Квантун,
Потоком слез своих обильным,
Прославлю звучность чутких струн.
И я скажу тебе, подруга
Его возвышенной души:
Не плачь, родная, не тужи,
Не призывай к себе супруга!
О, не смущай его покоя
Невыразимою тоской,
Многострадальною слезой,
Как правда чистой и святою.
Он пал со славою в сраженьи
В борьбе за родину свою.
В слезах я юношу пою,
В слезах святого вдохновенья!
В слезах святого вдохновенья
С тобой я сердцем говорю,
Молясь благому алтарю
О ниспосланьи утешенья
Тебе, страдалица-жена.
Твои младенческие годы
Пусть оживит, как жизнь природы,
Твоя печальная весна.
И наши скорбные сердца
Пускай утешит смысл Завета
В устах угасшего поэта:
«Да воля сбудется Отца!»
Поет метель над тихо спящим бором;
Мерцает луч холодных, тусклых звезд;
Я еду в глушь, и любопытным взором
Смотрю на туч волнующихся рост.
Я еду в глушь, в забытую усадьбу,
На берега играющей реки.
Мне чудится, что леший правит свадьбу
Пируя у невесты, у Яги.
Мне чудится, что рядом пляшут бесы,
И ведьмы сзади водят хоровод;
Мне слышится в тоске мелодий леса
Порою песнь. Но кто ее поет?
Порою смех, порою восклицанье
Мне слышится, вселяя в душу страх.
Чье скорбное лицо встает в слезах?
Чье слышу я безумное рыданье?
Кто плачет здесь, здесь, в мерзлом царстве снега,
И почему здесь сотни голосов?
В ответ мечте я слышу топот бега
Своих коней да говор бубенцов.
Мне нравится унылая природа
Мне дорогого севера с красой
Свободного славянского народа
С великою и гордою душой.
Люблю леса я северных окраин,
Люблю моря, и горы, и тайгу.
Я — властелин над ними! Я — хозяин!
Я там дышать и властвовать могу!
Любовь моя! Лети к простору поля,
Где я порой на паре быстрых лыж
Лечу стрелой с хвалебным гимном воле,
С беспечностью, с какой летает чиж.
Лети, моя любовь, с поклоном к лесу,
Ты соснам вековым снеси привет:
Скажи, что не завидую я Крезу,
А тем, кто может жить в расцвете лет,
Когда бывает сердце нежно, — чутко,
Когда весною веет от души, —
В лесу глухом, где так отрадно-жутко,
В любимой мною северной глуши.
Я вас пою, волшебные пейзажи,
Бегущие при трепетной луне,
И вас пою я, звезды, — ночи стражи, —
Светящие в лесу дорогу мне.
И лес в одежде цвета изумруда,
И небо шатровидное из туч.
Пою тебя, моя царица Суда.
И песни звук победен и могуч.
Пою тебя, мой лес, — товарищ старый, —
Где счастье и любовь я повстречал,
И вас пою, таинственные чары
Любви, которой молодость отдал.
На север я хочу! На север милый!
Туда, туда, в дремучий хвойный бор,
Где тело дышит бодростью и силой,
Где правду видит радостный мой взор.
Мечты мне сказки нежно шепчут хором,
Пока я тихо еду через мост.
Поет метель над тихо спящим бором;
Мерцает луч холодных, тусклых звезд.
Любовь к женщине! Какая бездна тайны!
Какое наслаждение и какое острое, сладкое сострадание!А. Куприн («Поединок»)
Художник Эльдорэ почувствовал — солнце
Вошло в его сердце высоко; и ярко
Светило и грело остывшую душу;
Душа согревалась, ей делалось жарко.
Раздвинулись грани вселенной, а воздух
Вдруг сделался легче, свободней и чище…
И все-то в глазах его вдруг просветлело:
И небо, и люди, и жизнь, и жилище…
Напротив него жила женщина… Страстью
Дышало лицо ее; молодость тела
Сулила блаженство, восторги, усладу…
Она осчастливить его захотела…
Пропитанным страсти немеркнущим светом,
Взглянула лишь раз на него она взором,
И вспыхнули в юноше страсти желанья,
И чувства восторгов просить стали хором.
Он кинулся к ней, к этой женщине пылкой,
Без слова, без жеста представ перед нею,
И взгляд, преисполненный царственной страстью,
Сказал ей: «Ты тотчас же будешь моею!..»
Она содрогнулась. Сломалась улыбка
На нервных устах, и лицо побледнело —
Она испугалась его вдохновенья,
Она осчастливить его захотела…
Она осчастливить его захотела,
Хотя никогда его раньше не знала,
Но женское пылкое, чуткое сердце
Его вдохновенно нашло и избрало.
Что муж ей! что люди! что сплетни! что совесть!
К чему рассужденья!.. Они — неуместны.
Любовь их свободна, любовь их взаимна,
А страсть их пытает… Им тяжко, им тесно…
И молнией — взглядом, исполненным чувства
Любви безрассудной, его подозвала…
Он взял ее властно… Даря поцелуи,
Она от избытка блаженства рыдала…
Так длилось недолго. Она позабыла
И нежные речи, и пылкие ласки,
Она постепенно к нему остывала,
А он ей с любовью заглядывал в глазки.
А он с каждым днем, с каждым новым свиданьем,
С улыбкою новою женщины милой,
Все больше влюблялся в нее, ее жаждал,
И сердце стремилось к ней с новою силой.
Ее тяготила та связь уже явно,
И совесть терзала за страсти порывы:
Она умоляла его о разлуке,
Его незаметно толкая к обрыву.
Она уж и мненьем людей дорожила,
Она уж и мужа теперь опасалась…
Была ли то правда, рожденье рассудка,
Иль, может быть, в страхе она притворялась?
Вернулся супруг к ней однажды внезапно.
О, как его видеть была она рада…
Казалось, что только его ожидала,
Что кроме него никого ей не надо…
А бедный художник, ее полюбивший
Всем сердцем свободным, всей чистой душою,
Поверивший в чувство магнитного взора,
Остался вдвоем со своею тоскою.
И часто, печально смотря на окошко,
Откуда смотря, она им завладела,
Он шепчет с улыбкой иронии грустной:
— «Она… осчастливить меня захотела…»
Под новый год кончается мой труд —
Двенадцатая книга вдохновений.
Ее снега событий не затрут
На перепутьях новых откровений.
Я верю: девятьсот двадцатый год
Избавит мир от всех его невзгод,
Ведь он идет, как некий светлый гений.
Ведь он идет, как некий светлый гений,
Походкой ровной, совершит свой суд,
Свой правый суд, где чудо воскресений,
Над теми, кто со злобой крест несут.
Закончится всем злым и добрым проба, —
Он идеалы выведет из гроба,
И вновь поля и чувства зацветут.
И вновь поля и чувства зацветут,
Исчезнет голод мысли и растений,
Вновь заиграет злаков изумруд,
Зазолотится урожай осенний,
И станет снова сытым человек
И телом, и душой. Растает снег,
Лишь заблестит светила луч весенний.
Лишь заблестит светила луч весенний,
Начнется пляска радостных минут.
Среди кустов черемух и сиреней
Вновь соловьи разливно запоют.
Придет Любовь из своего изгнанья,
Вернется об руку с Искусством Знанье, —
Все обновленной жизнью заживут.
Все обновленной жизнью заживут,
Без злобы, без убийства и без лени;
И не орудий будет слышен гуд,
А гуд труда, любви и наслаждений.
О верьте, верьте: эти дни придут,
Дни музыкально-ласковых мгновений…
О, эти дни! вы — близко, рядом, тут!
Я в настроеньи ваших настроений.
Вы влиты в обрильянченный сосуд —
Сосуд чудес, пророчеств и видений.
Да, смерть умрет! да, жизнь воскреснет вновь!
В своей душе ей место приготовь! —
Так повелел круговорот свершений.
Так повелел круговорот свершений!
Он предназначен, властен, мудр и крут,
В его вращеньи нет ни отклонений,
Ни замедлений, ни преград, ни пут.
Под вечным знаком предопределенья,
С душой, познавшей таинства прозренья,
Под новый год кончается мой труд.
Под новый год кончается мой труд, —
Ведь он идет, как некий светлый гений!
О, вновь поля и чувства зацветут,
Лишь заблестит светила луч весенний!
Все обновленной жизнью заживут!
О, эти дни! вы — близко, рядом, тут!
Так повелел круговорот свершений.
Бодрящей свежестью пахнуло
В окно — я встала на заре.
Лампада трепетно вздохнула.
Вздох отражен на серебре
Старинных образов в киоте…
Задумчиво я вышла в сад;
Он, как и я, рассвету рад,
Однако холодно в капоте,
Вернусь и захвачу платок.
…Как светозарно это утро!
Какой живящий холодок!
А небо — море перламутра!
Струи живительной прохлады
Вплывают в высохшую грудь,
И утром жизнь мне жаль чуть-чуть;
При светлом пробужденьи сада.
Теперь, когда уже не днями
Мне остается жизнь считать,
А лишь минутами, — я с вами
Хочу немного поболтать.
Быть может, вам не «интересно» —
Узнать, что смерть моя близка,
Но пусть же будет вам известно,
Что с сердцем делает тоска
Любимой женщины когда-то
И после брошенной, как хлам.
Да, следует напомнить вам,
Что где-то ждет и вас расплата
За злой удар ее мечтам.
Скажите откровенно мне,
По правде, — вы меня любили?
Ужели что вы говорили
Я только слышала… во сне?!
Ужель «игра воображенья» —
И ваши клятвы, и мольбы,
А незабвенные мгновенья —
Смех иронической судьбы?
Рассейте же мои сомненья,
Сказав, что это был ни сон,
Ни сказка, ни мираж, ни греза, —
Что это жизнь была, что стон
Больного сердца и угроза
Немая за обман, за ложь —
Плоды не фикции страданья,
А сердца страстное стенанье,
Которым равных не найдешь.
Скажите мне: «Да, это было», —
И я, клянусь, вам все прощу:
Ведь вас я так всегда любила
И вам ли, другу, отомщу?
Какой абсурд! Что за нелепость!
Да вам и кары не сыскать…
Я Господа молю, чтоб крепость
Послал душе моей; страдать
Удел, должно быть, мой печальный,
А я — религии раба,
И буду доживать «опальной»,
Как предназначила судьба.
Итак, я не зову вас в бой,
Не стану льстить, как уж сказала;
Но вот что видеть я б желала
Сейчас в деревьях пред собой:
Чтоб вы, такой красивый, знатный,
Кипящий молодостью весь,
Мучительно кончались здесь,
Вдыхая воздух ароматный,
Смотря на солнечный восход
И восхищаясь птичьей трелью,
Желая жить, вкушать веселье.
Ушли б от жизненных красот.
Мне сладко, чтобы вы страдали,
В сознаньи ожидая смерть,
Я превратила б сердце в твердь,
Которую б не размягчали
Ни ваши муки, ни мольбы,
Мольбы отчаянья, бессилья…
У вашей мысли рвутся крылья,
Мутнеет взор… то — месть судьбы!
Я мстить не стану вам активно,
Но сладко б видеть вас в беде,
Хоть то религии противно.
Но идеала нет нигде.
И я, как человек, конечно,
Эгоистична и слаба
И своего же «я» раба.
А это рабство, к горю, вечно.
…Чахотка точит организм,
Умру на днях, сойдя с «арены».
Какие грустные рефрены!
Какой насмешливый лиризм!
РоландПолгода не видясь с тобою,
Полгода с Эльвиной живя,
Грушу и болею душою,
Отрады не ведаю я.
Любимая мною когда-то
И брошенная для другой!
Как грубо душа твоя смята!
Как шумно нарушен покой!
Оставил тебя для Эльвины,
Бессмертно ее полюбя.
Но в зелени нашей долины
Могу ль позабыть я тебя?
Тебя я сердечно жалею
И сам пред собою не лгу:
Тебя позабыть не умею,
Вернуться к тебе не могу.
И ныне, в безумстве страданий,
Теряясь смятенной душой,
К тебе прихожу для признаний,
Как некто не вовсе чужой…
Найдем же какой-нибудь выход
Из тягостного тупика.
Рассудим ужасное тихо:
Довольно мучений пока.
Милена
Полгода не видясь с тобою,
Полгода кроваво скорбя,
Работала я над собою,
Смирялась, любила тебя.
Когда-то тобою любима,
Оставленная для другой,
Как мать, как крыло серафима,
Я мысленно вечно с тобой.
Но в сердце нет злобы к Эльвине:
Ты любишь ее и любим.
Ко мне же приходишь ты ныне,
Как ходят к умершим своим.
Роланд! я приемлю спокойно
Назначенный свыше удел.
Да буду тебя я достойна,
Раз видеть меня захотел.
Ничем вас, друзья, не обижу:
Вы — милые гости мои.
Я знаю, я слышу, я вижу
Великую тайну любви!
Эльвина
Полгода живя с нелюбимым,
Полгода живя — не живя,
Завидую тающим дымам,
Туманам завидую я.
Рассеиться и испариться —
Лелеемая мной мечта.
Во мне он увидел царицу —
Тринадцатую у креста.
И только во имя чувства,
Во имя величья его
И связанного с ним искусства
Я не говорю ничего.
Но если б он мог вернуться,
Тоскующая, к тебе,
Сумела бы я очнуться
Наперекор судьбе.
Но, впрочем, не все равно ли
С кем тусклую жизнь прожить? —
Ведь в сердце черно от боли,
Ведь некого здесь любить!
Милена
Я плачу о радостных веснах,
С тобой проведенных вдвоем,
Я плачу о кленах и соснах,
О счастьи плачу своем,
Я плачу о бедном ребенке,
О нашем ребенке больном,
О забытой тобой иконке,
Мной данной тебе в былом.
Я плачу о мертвой маме,
О мертвой маме своей,
О твоей Прекрасной Даме —
Бессердечной Эльвине твоей.
Но плачу всего больнее
Не о ребенке, не о себе,
Я плачу, вся цепенея,
Исключительно о тебе.
Я плачу, что ты ее любишь,
Но ею ты не любим,
Я плачу, что ты погубишь
Свой гений сердцем своим.
Я плачу, что нет спасенья,
Возврата, исходов нет.
Я плачу, что ты — в смятеньи,
Я плачу, что ты — поэт!
Роланд
Я жить предлагаю всем вместе, —
О, если бы жить нам втроем!..
Милена не чувствует мести
К сопернице в сердце своем.
Эльвина же, чуждая вечно,
Не станет меня ревновать.
Эльвина
Ты слышишь?
Милена
Я слышу, конечно.
Эльвина
И что же?
Милена
Не смею понять.
Эльвина
Я тоже.
Милена
Ты тоже? Что значит
Твоя солидарность со мной?
Эльвина
Он плачет, Милена, он плачет.
Утешь его: мне он… чужой…
Роланд
Милена! Эльвина! Милена!
Эльвина! Что делать? Как быть?
Есть выход из вашего плена:
Обеих вас надо забыть.
Жить с чуждой Эльвиной — страданье,
Вернуться к Милене — кошмар.
Прощайте! пускаюсь в скитанья:
Мой путь — за ударом удар.
Зое О-вич
Она
Что скажете?..
Он
Все то же, что всегда:
Я Вас люблю.
Она
Но это мне известно,
И знаете, — не интересно мне…
Он
Пускай. Готов, как прежде, на страданье
Безмолвное; на многое готов.
Она
На многое… О друг мой, на словах —
Мы рыцари, а иногда и боги…
Он
А иногда, к несчастью, мы ничто…
Но не всегда мы в этом виноваты,
И не всегда мы можем проявлять
Все мужество, весь пыл и благородство
Своей души, священной, как Синай.
Она
Однако, Вы, я вижу, вдохновенны…
Но не у всех великая душа, —
Вы увлеклись…
Он
Нисколько. Повторяю:
Я то сказал, что я желал сказать —
Душа есть луч Единственного Духа,
Источника сиянья и тепла,
Прекрасного уже своим бессмертьем,
Которого зовем мы Божеством.
А может ли быть грязным луч — от солнца,
От Божества спускающийся к нам?
Она
Итак, душа есть луч Святого Духа?
Согласна я; но вот что странно мне:
Как этот луч способен ослабеть,
Впитать в себя земной порок и злобу
И не сиять, а тлеть, как уголек?
Вот что меня смущает. Отвечайте.
Он
Скажите мне: когда-нибудь в болоте
Вы видели потопленное солнце?
Не делалось ли жутко Вам? Но взор
Направив в высь, Вы видели… другое.
Спеша улыбку вызвать на уста
И свой минутный страх, как сон, развеять,
Вы убеждались сами, что оно,
Светило дня, корона мировая,
Не создано быть жертвою болот…
Но в плесени блуждавшие лучи —
Не правда ли, не — украшали плесень?
Наоборот, озарена лучом,
Гладь мутных луж отталкивала взоры
И, остывая в предзакатный час,
Дышала ядовито и опасно,
Дурманя грудь туманом. Это так?
Она
Все ясно мне и это все прекрасно.
Всему виной земная оболочка,
Негодная для таинства души.
Душа всегда останется душою —
Прекрасною, лучистой и живой…
Но человек, от разума безумный,
Спешит умом святыню осквернить:
Из этого что следует? — что разум
Властней души, раз царствует порок?..
Но это не ужасно. Вы поймите
И я права, сказав, что человек
По существу — порочен и бессилен…
Он
О нет! О нет! Неправы Вы, о нет!
Поверьте мне: душа сильней рассудка.
В конце концов она восторжествует,
В конце концов возьмет победный верх,
Но весь вопрос: где только это будет —
Здесь, на земле, иль после где-нибудь?
Она
Но солнце-то, гостящее в болоте,
Уродует его, я поняла?
Он
Но это ведь наружное уродство…
Так видит созерцатель; между тем,
Подумайте, какое бы несчастье
Произошло с болотом, если б луч
Не посещал его, собой не грея:
Болото бы задохлось от себя!
И если нас теперь оно тревожит,
В закатный час туманами дыша,
Струя нам в грудь проклятье испарений, —
То каково бы было человеку,
Когда б светило пламенного дня
Не погружало луч свой златотканный
В сырую мглу стоячих, тленных вод?..
Она
Утомлена. Оставим эту тему:
Есть что-то беспощадное во всем,
Где разумом желаем мы проникнуть
В непостижимое и тайну разгадать.
Мы отвлеклись от главного…
Он
От страсти
И от любви моей мы отвлеклись.
Она
Опять любовь. Но это, право, скучно;
Хотя, хотя…
Он
Вы любите меня.
Она
Нет, не люблю. Однако, отчего Вы
Так думали? Ваш убежденный тон —
Я сознаюсь — меня интересует
И несколько смущает…
Он
О, дитя!
О, девочка, с лукавою улыбкой,
Как ты мила в наивности своей!
Над нами гнет незыблемой судьбы…Мирра Лохвицкая
Ирэн жила в пейзажах Крыма,
На уличке Бахчисарая —
Вы помните Бахчисарай? —
Где целый день мелькают мимо
Красоты сказочного края,
Где каждый красочен сарай.
О, что за благодатный край
С цветами — блюдцами магнолий,
Со звездочными кизилями
И с гиацинтными полями,
Средь абрикосовых фриволей, —
Изрозопудренных Маркиз, —
Душистых, как сама Балькис!
А эти белые мечети
И стрельчатые минареты,
Воспетый Пушкиным фонтан?
Забыть ли мне виденья эти?
Теперь в лета — анахореты
Я ими плавно обуян.
И ты, Гирей, ты, неуч-хан,
Мне представляешься отныне
Культурным, тонким человеком,
Так я разочарован веком,
Разбившим вечные святыни,
Проклявшим грезу и сирень,
Картуз надевшим набекрень…
Живя в Крыму и Крыму рада,
Ирэн забыла все былое, —
Своих знакомых и родных.
В стране прекрасной винограда
Позабывается все злое…
Она в мечтах своих цветных
Ждала восторгов лишь земных,
Но поэтических. Эксцессно
Настроенная, миловидна,
Со средствами. Такой обидно
Не жить «вовсю». «В морали тесно» —
Излюбленный в наш век рефрен —
Был лозунгом моей Ирэн.
Вакх Александрович был статный
И далеко еще не старый
Блистательный кавалергард.
И каждый август аккуратно
Его влекли к себе татары,
И в августе был некий март:
Тревога, зовы и азарт.
Свою жену отправив в Ниццу
(Она не выносила Крыма),
Он ехал в Ялту в блеске грима.
Предпочитая «заграницу»
Красотам Таврии, жена
Была ему полуверна.
Произошло знакомство просто:
Ирэн на палевой кобыле
Неслась стремительно в Мисхор,
Как вдруг у маленького моста,
Где поворот, — автомобили,
И прямо на нее мотор.
Лошадка на дыбы. Звяк шпор.
Гудок. Испуг. Успокоенья
Слова. И бархат баритона…
Глаза сафирового тона…
И бесконечны извиненья…
И томен ласковый грасир:
Война на миг, и тотчас — мир.
Он ей понравился. Она же
Ему казалась очень спецной.
Затем отправились они —
Барон в моторном экипаже,
Она — верхом, и пело сердце.
И в Ялте теплились огни.
Мисхор проехали. Одни
Их окружали кипарисы,
Не удивляясь быстрой связи,
На юге частой. Ночь, в экстазе,
Вдыхала трепетно ирисы.
Бродили тени от маслин,
И плакал стрекот мандолин.
Любовь по существу банальна.
Оригинальное в оттенках.
Сюрпризы любят ткать сюжет.
Всегда судьба любви печальна.
О парижанках иль о венках
Рассказывает вам поэт.
Давно любви бессмертной нет.
Лишь ряд коротеньких «любовей» —
Иллюзия невоплотимой
Любви к Исканной и Любимой.
Пусть мы пребудем в вечном зове
Недосягаемой жены, —
Мы в промежутках жить должны.
Одну мы любим за характер,
Другую за ее таланты,
А третью — только за глаза.
Порой мечтаем мы о яхте,
Порою нас влекут куранты,
Порою — цирк, порой — «Заза».
И если неба бирюза
Порой затучена, то чувства
Подвластны измененьям чаще.
Итак, рассказ мой настоящий —
В канонах строгого искусства —
Вам повествует о любви,
Которой нет, как ни зови!
Не правда ль, элегантна Ялта,
Столица бархата и шелка,
Изыскно-женского цветник?
Он на коленях (генерал-то!)
Молил Ирэн не мучить колко,
А показать ему дневник, —
Загадочнейшую из книг, —
Где свойственным ей резким слогом
Она размашисто писала,
Где девственность, цинизм и «сало»
В чередованьи были строгом,
Где предрассудкам злой укор,
Где все всему наперекор.
Тон их знакомства был фриволен,
Непринужден и слишком легок,
А в дневнике — ее душа.
Но от отказа чуть не болен
Барон настаивал, так робок,
Так нежно-мил, что, не спеша,
Она, игриво распуша
Его за дерзость приставанья,
Раз в Ореанде в синий вечер,
Дней через двадцать после встречи,
Решила дать дневник, вниманье —
Не любопытство! — усмотрев
В мольбах. Читал он, побледнев:
— Люблю любовь, в нее не веря,
Ищу его, его не зная.
И нет его, и он — во всех.
Уйдет любовник — не потеря:
Уже идет любовь иная.
За смехом грусть. За скорбью — смех.
Грешна лишь фальшь. Безгрешен грех.
Условность — это для ослицы
Хомут. А воль всегда напевна.
«Княгиня Марья Алексевна» —
Весьма бескрыла в роли птицы,
Скорей напоминая тлю.
Я мнений света не терплю.
Пусть я со всяким похотлива,
Но в этом я не виновата:
Страсть? Лишь единственному страсть
Пример в природе: даже слива
Душисто-сизо-синевата
Цветет, чтобы, созрев, упасть, —
Ах, все равно в какую пасть,
Раз рта с красивым очертаньем
Не будет к мигу созреванья…
Так: есть предел для нагреванья
И чувств людских. Обречь скитаньям
Бесцельным за своей мечтой
Себя — считаю я тщетой.
«Одна непереносна дума:
Он, цельный, для меня раздроблен:
Мужчина плюс, мужчина плюс —
До бесконечности… Вся сумма —
Единственный, что уподоблен
Несбыточному. Этот груз
Несу я юности. Медуз
Ко дну дредноута присоска —
Вот в чем мое предназначенье,
Вот символ моего мученья», —
Ирэн размашисто и броско
В своем писала дневнике,
И Вакх, читая, стыл в тоске.
Раздался гулкий взрыв контраста:
Ее изящная веселость,
Ее общительность — и вдруг… —
Да, то встречается не часто! —
Вдруг эта мрачная тяжелость
И этот неизбывный круг —
Так непредвиденно, мой друг! —
Душа заключена в котором,
Но и не в этом главный ужас,
А в том, что с детства Вакх к тому же
С тоской пришел. Кричащим взором
Веранду генерал обвел
И голову склонил на стол…
Ирэн со странною улыбкой
Смотрела на его кончину
И что-то силилась понять.
Вдруг Ореанда стала зыбкой:
Постигла женщина причину,
Попробовала с места встать,
Присела, поднялась опять,
Но пол стал скользок, — и поплыли
И сад, и горы, и веранда;
И озарилась Ореанда
Предсмертным криком, на полмили
Сверкающим из темноты:
— Единственный! ведь это ты!
Белая Лилия, юная Лилия
Красила тихий и сумрачный пруд.
Сердце дрожало восторгом идиллии
У молодой и мечтательной Лилии.
Изредка разве пруда изумруд
Шумно вспугнут лебединые крылия.
Белая Лилия, светлая Лилия
Красила тихий и сумрачный пруд.
Белую Лилию волны баюкали,
Ночи ласкали, исполнены чар.
Сердце застонет, томит его мука ли,
Лилию ласково волны баюкали,
Ей обяснялся в любви Ненюфар,
С берега ей маргаритки аукали.
Белую Лилию волны баюкали,
Ночи ласкали, исполнены чар.
Всеми любима, собою всех радуя,
Распространяя вокруг аромат
Тихо цвела неподвижна, как статуя,
Юная Лилия, очи всех радуя.
Грезно внемля, как любовью обят,
Пел Ненюфар, на судьбу не досадуя,
Тихо цвела она, души всех радуя,
Нежный, как грезы, лия аромат.
Лодка изящная, лодка красивая,
Как-то прорезала зеркало вод;
Сразу нарушила жизнь их счастливую
Лодка изящная, лодка красивая;
Весла ее подгоняли вперед,
Заволновалося царство сонливое…
Лодка бездушная, лодка красивая
Грубо разбила все зеркало вод.
Девушка бледная, девушка юная
Воды вспугнула ударом весла.
Ночь просыпалась с улыбкою лунною
Девушка плакала, бледная, юная,
Скорбь у нее не сходила с чела,
Арфа рыдала ее звонкострунная,
Девушка кроткая, девушка юная
Воды вспугнула ударом весла.
— Белая Лилия, юная Лилия, —
Девушка вдруг обратилася к ней:
Как нас сближает с тобою бессилие…
Грустно мне, Лилия, чистая Лилия,
Сердце страдает больней и больней,
Счастье вернуть напрягая усилия…
О, посоветуй мне, милая Лилия, —
Девушка вдруг обратилася к ней.
— Добрая девушка, девушка милая, —
Лилия грустно вздохнула в ответ:
Чем облегчу я, бессильная, хилая,
Сердце твое, моя девушка милая?
Кажется, мне твой понятен секрет:
Первое чувство сроднилось с могилою?…
Правда ли, девушка, девушка милая? —
Лилия грустно вздохнула в ответ.
— Ты отгадала, — с печальной улыбкою
Та отвечала, головку склоня:
Чувство мое оказалось ошибкою,
Ты отгадала, — с печальной улыбкою
Молвила девушка, грусть ощутив,
Молча следя за играющей рыбкою;
Ты отгадала! — с щемящей улыбкою
Дева сказала, головку склонив.
Лилия скорбно вздохнула, растрогана
Этим признанием, этой тоской.
— Знаешь?… сорви меня, дева, для локона, —
Лилия тихо шепнула, растрогана:
Буду лелеять твой локон златой. —
Ей для дыханья давала свой сок она,
Всю отдавала себя ей, растрогана
Робким признанием, страстной тоской.
…И сорвала ее дева задумчиво,
Бледной прекрасной рукой сорвала…
И угасала осмысленно, вдумчиво
Лилия, снятая с стебля задумчиво.
Снова раздались удары весла
И Ненюфар запечалился влюбчивый…
Лилию бедную дева задумчиво
Бледной печальной рукой сорвала.
Белая Лилия, чистая Лилия
Больше не красила сумрачный пруд
И не дрожала восторгом идиллии:
Белая Лилия — мертвая лилия!..
Пруд спит по-прежнему… Разве, вспугнут
Сон иногда лебединые крылия…
Белая Лилия, светлая Лилия
Больше не красила сумрачный пруд.
I. Встреча
Спи, спи! пока ты будешь спать,
Я расскажу тебе о ночи
Моей любви, как не отдать
Себя ему — не стало мочи.
Я дверь ему забыла запереть
Свою шестнадцатой весною:
Ах, веял теплый ветер, ведь,
Ах, что-то делалось со мною!..
Он появился, как орел.
Мы встретились однажды утром
Перед охотой. Он пришел
Из странствий юно-златокудрым.
Со мной по саду он гулял,
И лишь меня рукой коснулся,
Он близким, он родным мне стал.
В нас точно кто-то встрепенулся.
И у него на белом лбу
Два лихорадочных и красных
Пятна явились. Я судьбу
Узрела в них — в желаньях страстных.II. Наивность
Потом… Потом я вышла в сад,
Его искала и боялась
Найти. А губы чуть дрожат
Желанным именем. Смеркалось.
Вдруг он выходит из кустов
И шепчет: «Ночью. В час». Вздыхает.
Вдыхает аромат цветов.
Молчит. Молчит — и исчезает.
Что этим он хотел сказать:
«Сегодня ночью. В час»? — не знаю.
Вы это можете понять?
Я — ничего не понимаю.
Что должен он уехать в час,
Хотел сказать он, вероятно?..
Что мне за дело! вот так раз:
Зачем мне это непонятно?..III. Первое свидание
И вот я забываю дверь
Свою закрыть, и в час он входит…
Как я изумлена теперь,
Что дверь открытою находит!..
— Но разве дверь не заперта?.. —
Я спрашиваю. Предо мною
Его глаза, его уста,
В них фраза: «Я ее закрою»…
Но топота его сапог
Боюсь: разбудит он служанку.
И стула скрип, и топот ног…
«Не сесть ли мне на оттоманку?»
— Да, — говорю. Лишь потому,
Что стул скрипел… Ах, оттого лишь!..
Он сел, приблизясь к моему
Плечу. Я — в сторону. Неволишь?..
Глаза я впустила. Он
Сказал: «Ты зябнешь». Взял за руку,
Своею обнял. Входим в сон.
Петух провозгласил разлуку.IV. Вкушение
«Пропел петух, ты слышишь?» Сжал
Меня, — совсем я растерялась.
Я бормотала: ты слыхал?
Ты не ослышался? Металась,
Хотела встать. Но вновь на лбу
Пятна два лихорадно-красных
Увидев, вверила судьбу.
Свою глазам его прекрасным…
Настало утро. Пробудясь,
Я комнаты не узнавала
И даже башмачков. Смеясь,
Себя невольно вопрошала:
Во мне струится что-то. Что ж
Во мне струиться-то могло бы?..
Который час, — как тут поймешь?
И я — одна? и мы — не оба? V. Восторг
Ах, я не знаю ничего…
Лишь помню: дверь закрыть забыла…
Служанка входит. «Отчего
Свои цветы ты не полила?»
— Я их забыла. — Снова та:
«Где платье ты свое измяла?»
Смеется сердце. Та-та-та!
О, если бы я это знала!..
Подъехал к саду фаэтон…
«И ты не накормила кошку», —
Твердит служанка. «Это он!»
Твердит мне сердце. Я — к окошку!
Проси, проси его ко мне, —
Я жду его: мне надо что-то…
И у меня наедине —
Запрет он дверь? — одна забота…VI. Второе свидание
Стучится. Отворяю. И,
Желая оказать услугу,
Дверь вмиг на ключ. В уста мои
Меня целует, как подругу.
— Не посылала за тобой, —
Шепчу… «Так ты не посылала?»
Смущаюсь и кричу душой:
— Да, мне тебя не доставало!
Да, посылала! да, побудь
Немного здесь! — Глаза руками
Закрыла от любви, на грудь
К нему склонив уста с глазами…
«Но кажется пропел петух?»
Он стал прислушиваться. Я же
Подумала невольно вслух:
— Как это мог подумать даже?..
Никто не пел. Пожалуй, лишь
Кудахтала немного кура…
Он мне: «Немного погодишь, —
Я дверь запру». И вечер хмуро
В окно взглянул. А я едва
Могла шепнуть: — Но дверь закрыта…
Я заперла уже… — Трава,
Деревья, все — луной облито.VII. У зеркала
Уехал он опять. Во мне
Как будто золото струилось.
Я — к зеркалу. Там, в глубине,
Влюбленных глаза два светилось.
Лишь я увидела тот взгляд,
Во мне вдруг что-то задрожало,
И заструился сладкий яд
Вкруг сердца, выпуская жало…
О, раньше я была не та:
Так на себя я не смотрела!..
И в зеркале себя в уста
Поцеловать я захотела…
Александру Толмачеву
1
В мимозах льна, под западные блики,
Окаменела нежно влюблена,
Ты над рекой, босая и в тунике,
В мимозах льна.
Ты от мечтаний чувственных больна.
И что-то есть младенческое в лике,
Но ты, ребенок, слабостью сильна
Ты ждешь его. И кличешь ты. И в клике
Такая страстность! Плоть закалена
В твоей мечте. Придет ли твой великий
В мимозы льна?
2
Окаменела, нежно влюблена
И вот стоишь, безмолвна, как Фенелла,
И над тобой взошедшая луна
Окаменела.
Твое лицо в луненьи побледнело
В томлении чарующего сна,
И стало все вокруг голубо-бело.
Возникнуть может в каждый миг страна,
Где чувственна душа, как наше тело.
Но что ж теперь в душе твоей? Она
Окаменела.
3
Ты над рекой, босая и в тунике,
И деешь чары с тихою тоской.
Но слышишь ли его призыво-крики
Ты над рекой?
Должно быть, нет: в лице твоем покой,
И лишь глаза восторженны и дики,
Твои глаза; колдунья под луной!
Воздвиг камыш свои из речки пики.
С какою страстью бешеной, с какой
Безумною мольбою к грёзомыке —
Ты над рекой!
4
В мимозах льна олуненные глазы
Призывят тщетно друга, и одна
Ты жжешь свои бесстыжие экстазы
В мимозах льна.
И облака в реке — то вид слона,
То кролика приемлют. Ухо фразы
Готово различить. Но — тишина.
И ткет луна сафировые газы,
Твоим призывом сладко пленена,
И в дущу льнут ее лучи-пролазы
В мимозах льна.
5
Ты от мечтаний чувственных больна,
От шорохов, намеков и касаний.
Лицо как бы увяло, и грустна
Ты от мечтаний.
Есть что-то мудро-лживое в тумане:
Как будто тот, но всмотришься — сосна
Чернеет на офлеренной поляне.
И снова ждешь. Душе твоей видна
Вселенная. Уже безгранны грани:
Но это ложь! И стала вдруг темна
Ты от мечтаний!
6
И что-то есть младенческое в лике,
В его очах расширенных. Чья весть
Застыла в них? И разум в знойном сдвиге
И что-то есть.
Что это? смерть? издевка? чья-то месть?
Невидимые тягостны вериги…
Куда-то мчаться, плыть, лететь и лезть!
К чему же жизнь, любовь, цветы и книги,
Раз некому вручить девичью честь,
Раз душу переехали квадриги
И что-то есть.
7
Но ты, ребенок, слабостью сильна, —
И вот твой голос тонок стал и звонок,
Как пред тобой бегущая волна:
Ведь ты — ребенок.
Но на форелях — розовых коронок
Тебе не счесть. Когда придет весна,
Не всколыхнут сиреневый просонок,
И в нем не счесть, хотя ты и ясна,
Спиральных чувств души своей! Бессонок!
Готовностью считать их — ты властна,
Но ты — ребенок…
8
Ты ждешь его. И кличешь ты. И в клике —
Триумф тщеты. И больше ничего.
Хотя он лик не выявит безликий,
Ты ждешь его.
И в ожиданьи явно торжество,
И нервные в глазах трепещут тики,
Но ты неумолимей оттого;
Раз ты пришла вкусить любви владыки
Своей мечты, безвестца своего,
Раз ты решила пасть среди брусники, —
Ты ждешь его!
9
Такая страстность. Плоть закалена.
Во мраке тела скрыта ясность.
Ты верою в мечту упоена:
Такая страстность.
Тебя не испугает безучастность
Пути к тебе не знающего. На
Лице твоем — решимость и опасность.
И верою своей потрясена,
Ты обезумела. И всюду — красность,
Где лунопаль была: тебе дана
Такая страстность.
10
В твоей мечте придет ли твой великий?
Ведь наяву он вечно в темноте.
Что ты безумна — верные улики
В твоей мечте.
И вот шаги. Вот тени. Кто вы, те?
Не эти вы! но тот, — единоликий, —
Он не придет, дитя, к твоей тщете!
Высовывают призраки языки,
И прячутся то в речке, то в кусте…
И сколько злобы в их нещадном зыке —
К твоей мечте.
11
В мимозах льна — ах! — не цветут мимозы,
А только лен!.. Но, греза, ты вольна,
А потому — безумие и слезы
В мимозах льна.
Да осветится жизнь. Она тесна.
В оковах зла. И в безнадежьи прозы
Мечта на смерть всегда обречена.
Но я — поэт! И мне подвластны грозы,
И грозами душа моя полна.
Да превратятся в девушек стрекозы
В мимозах льна!
24-го мая 190… г. Мы десять дней живем уже на даче,
Я не скажу, чтоб очень был я рад,
Но все-таки… У нас есть тощий сад,
И за забором воду возят клячи;
Чухонка нам приносит молоко,
А булочник (как он и должен!) — булки;
Мычат коровы в нашем переулке,
И дама общества — Культура — далеко.
Как водится на дачах, на террасе
Мы «кушаем» и пьем противный чай;
Смежаем взор на травяном матрасе
И проклинаем дачу невзначай.
Мы занимаем симпатичный флигель
С скрипучими полами, с сквозняком;
Мы отдыхаем сердцем и умом;
Естественно, теперь до скучной книги ль.
У нас весьма приятные соседи
Maman в знакомстве с ними и в беседе;
Но не для них чинил я карандаш,
Чтоб иступить его без всякой темы;
Нет, господа! Безвестный автор ваш
Вас просит «сделать уши» для поэмы,
Что началась на даче в летний день,
Когда так солнце яростно светило,
Когда цвела, как принято, сирень…
Не правда ли, — я начал очень мило?
7-го июня
Четверг, как пятница, как понедельник–вторник,
И воскресенье, как неделя вся;
Хандрю отчаянно… И если бы не дворник,
С которым мы три дня уже друзья,
Я б утопился, может быть, в болоте…
Но, к счастью, подвернулся инвалид;
Он мне всегда о Боге говорит,
А я ему о черте и… Эроте!..
Как видите, в нас общего — ничуть.
Но я привык в общественном компоте
Свершать свой ультра-эксцентричный путь
И не тужу о разных точках зренья,
И не боюсь различия идей.
И — верить ли? — в подвальном помещеньи
Я нахожу не «хамов», а людей.
Ах, мама неправа, когда возмущена
Знакомством низменным, бросает сыну: «Shoking!»
Как часто сердце спит, когда наряден смокинг,
И как оно живет у «выбросков со дна»!
В одном maman права, (я спорить бы не стал!)
— Ты опускаешься… В тебе так много риска. —
О, спорить можно ли! — Я опускаюсь низко,
Когда по лестнице спускаюсь я в подвал.
10-го июня
Пахом Панкратьевич — чудеснейший хохол
И унтер-офицер (не кто-нибудь!) в отставке —
Во мне себе партнера приобрел,
И часто с ним мы любим делать «ставки».
Читатель, может быть, с презреньем мой дневник
Отбросит, обозвав поэта: «алкоголик!»
Пусть так… Но все-таки к себе нас тянет столик,
А я давно уже красу его постиг.
С Пахомом мы зайдем, случается, в трактир,
Потребуем себе для развлеченья «шкалик»,
В фонографе для нас «запустят» валик;
Мы чокнемся и станем резать сыр.
А как приятен с водкой огурец…
Опять, читатель, хмуришься ты строго?
Но ведь мы пьем «так»… чуточку… немного…
И вовсе же не пьем мы, наконец!
18-го июня
Пахом меня сегодня звал к себе:
— Зашли бы, — говорит, — ко мне вы, право;
Нашли бы мы для Вас веселья и забаву;
Не погнушайтеся, зайдите к «голытьбе»!
Из слов его узнал, что у него есть дочь —
Красавица… работает… портниха,
Живут они и набожно, и тихо,
Но так бедно… я рад бы им помочь.
Зайду, зайду… Делиться с бедняком
Познаньями и средствами — долг брата.
Мне кажется, что дочь Пахома, Злата,
Тут все-таки при чем-то… Но — при чем?
22-го июня
Она — божественна, она, Пахома дочь!
Я познакомился сегодня с нею. Редко
Я увлекаюсь так, но Злата — однолетка —
Очаровательна!.. я рад бы ей… помочь!
Блондинка… стройная… не девушка — мечта!
Фарфоровая куколка, мимоза!
Как говорит Ростан — Принцесса Греза!
Как целомудренна, невинна и чиста!
Она была со мной изысканно-любезна,
Моя корректность ей понравилась вполне.
Я — упоен! я в чувственном огне.
Нет, как прелестна! как прелестна!
Вот, не угодно ли, maman, в такой среде
И ум, и грация, и аттрибуты такта…
Я весь преобразился как-то!..
Мы с нею сблизимся на лодке, на воде,
Мы подружимся с ней, мы будем неразлучны!
Хоть дорогой ценой, но я ее куплю!
Я увидал ее, и вот уже люблю.
Посмейте мне сказать, что жить на свете скучно!
Но я-то Злате, я — хотелось знать бы — люб ль?
Ответ мне время даст, пока же — за сонеты!
Прощаясь с стариком, ему я сунул рубль,
И он сказал: «Народ хороший вы — поэты».
3-го июля
Вчера я в парке с Златою гулял.
Она была в коричневом костюме.
Ее лицо застыло в тайной думе.
Мне кажется, я тайну отгадал:
Она во мне боится дон-жуана,
Должно быть, встретить; сдержанная речь,
Холодный тон, пожатье круглых плеч —
Мне говорят, что жертвою обмана
Не хочет, нет, в угоду страсти, пасть.
Прекрасный взгляд!.. Бывает все же страсть,
Когда не рассуждаешь… Поздно ль, рано
И ты узнаешь, Злата, страсти чад;
Тогда… тогда я буду триумфатор!
Мы создадим на севере экватор!
Как зацветет тогда наш чахлый сад!
Мы долго шли. Вдали виднелись хаты.
Пить захотелось… отыскали ключ.
Горячим золотом нас жег июльский луч,
И золотом горели косы Златы.
24-го июля
Вот уж два месяца мы обитаем здесь,
И больше месяца знаком я с милой Златой.
Вздыхаю я, любовию объятый,
И тщетно думаю, сгорая страстью весь,
Зажечь ответную: она непобедима,
Ведет себя она с большим умом.
Мои искания ее минуют мимо,
И я терзаюся… Ну, удружил Пахом!
Зачем он звал меня? зачем знакомил с Златой?
Не знал бы я ее и ведал бы покой.
Больное сердце починить заплатой
Забвения — труд сложный и пустой.
Мне не забыть ее, мою Принцессу Грезу,
Я ею побежден, я ею лишь дышу,
В мечтах ее всегда одну ношу
И, ненавидя серой жизни прозу,
Рвясь вечно ввысь, — в подвал к ней прихожу.
1-го августа
Что это — явь иль сон, приснившийся вчера
На сонном озере, в тени густых акаций?
Как жаль, что статуи тяжеловесных граций —
Свидетели его — для скорости пера
Не могут разрешить недоуменья.
Я Златою любим? я Злате дорог? Нет!
Не может быть такого упоенья!
Я грезил попросту… я попросту — «поэт»!
Мне все пригрезилось: и вечер над водой,
И томная луна, разнежившая души,
И этот соловей, в груди зажегший зной,
И бой сердец все тише, глуше…
Мне все пригрезилось: и грустный монолог,
И слезы чистые любви моей священной,
Задумчивый мой взор, мой голос вдохновенный
И в милых мне глазах сверкнувший огонек;
И руки белые, обвившие мне шею,
И алые уста, взбурлившие мне кровь,
И речи страстные в молчании аллеи,
И девственной любви вся эта жуть и новь!
Какой однако сон! Как в памяти он ясен!
Детали мелкие рельефны и ясны,
Я даже помню бледный тон луны…
Да, это сон! и он, как сон, прекрасен!
2-го августа
То был не сон, а, к ужасу, конец
Моей любви, моих очарований…
Сегодня мне принес ее отец
Короткое посланье:
«Я отдалась: ты полюбился мне.
Дороги наши разны, — души близки.
Я замуж не пойду, а в роли одалиски
Быть не хочу… Забудь о дивном сне».
Проснулась ночь и вздрогнула роса,
А я застыл, и мысль плыла без формы.
3-го августа, 7 час. утра.
Она скончалась ночью, в три часа,
От хлороформа.