Теперь о верности не говорят,
Обетов не дают и не ревнуют,
И беспрерывную любовь земную
Меняют на любвей короткий ряд.
Быть может, так и надо. Может быть,
Все это на Земле закономерно,
Где преходяще все и все неверно:
Ведь там, где смерть, бессмертной нет.
Как слышно, стал равниною Синай,
Стал плоскостью, ненужной больше ныне.
…Я не скажу тебе: «Не изменяй»,
Но так же не сказал бы: «Измени мне».
На берегу прозрачного Ульястэ,
Вдалеке от шума и гама,
Где взор не оскверняют улицы,
Среди леса, как зеленого храма,
Я служу тебе, моя Единая,
Любви и преданности молебен,
И мной, кем спета песнь лебединая,
Не утрачен тон, который хвалебен,
Мне хочется сказать тебе, моя девочка,
Что любовь моя не знает изменений,
Что и на заутрени жизни, и на всенощной
Я люблю тебя, как умеет любить только гений!
Любовь! Россия! Солнце! Пушкин! —
Могущественные слова!..
И не от них ли на опушке
Нам распускается листва?
И молодеет не от них ли
Стареющая молодежь?
И не при них ли в душах стихли
Зло, низость, ненависть и ложь?
Да, светозарны и лазорны,
Как ты, весенняя листва,
Слова, чьи звуки чудотворны,
Величественные слова!
При звуках тех теряет даже
Свой смертоносный смысл, в дали
Веков дрожащая в предаже
Посредственная Nathalie…
При них, как перед вешним лесом,
Оправдываешь, не кляня,
И богохульный флерт с д’Антесом —
Змей Олегова коня…
Ты, может быть, меня и любишь,
Я в это верю иногда,
Но никогда не приголубишь
И не отдашься никогда.
Ты никогда мне не раскроешь
Своей причудливой души,
Но от меня любви не скроешь,
Как чувство там ни придуши.
Твоя любовь — как на ладони:
Пожатье плеч, холодный тон,
Уста в прищуренном бутоне —
Все это верный камертон.
С тобой тепло, уютно, славно
Играть до утренней поры,
Твоя игра, дитя, забавна,
Но берегись такой игры!
Простишь ли ты мои упреки,
Мои обидные слова?
Любовью дышат эти строки,
И снова ты во всем права!
Мой лучший друг, моя святая!
Не осуждай больных затей;
Ведь я рыдаю, не рыдая.
Я, человек не из людей!..
Не от тоски, не для забавы
Моя любовь полна огня:
Ты для меня дороже славы!
Ты — все на свете для меня!
Я соберу тебе фиалок
И буду плакать об одном:
Не покидай меня! — я жалок
В своем величии больном…
Ты влилась в мою жизнь, точно струйка Токая
В оскорбляемый водкой хрусталь.
И вздохнул я словами: «Так вот ты какая:
Вся такая, как надо!» В уста ль
Поцелую тебя иль в глаза поцелую,
Точно воздухом южным дышу.
И затем, что тебя повстречал я такую,
Как ты есть, я стихов не пишу.
Пишут лишь ожидая, страдая, мечтая,
Ошибаясь, моля и грози.
Но писать после слов, вроде: «Вот ты какая:
Вся такая, как надо!» — нельзя…
Ингрид любит прогулки на ореховом бриге,
Ежедневно пускаясь в бирюзовые рейсы.
На корме — эдельвейсы,
И качалка, и книги.
Маллармэ и Сенкевич, Пшибышевский и Стриндберг.
Шелковые закладки. Переплет из сафьяна
Как читает их пьяно
Фьолеглазая Ингрид!
Фьолеглазая Ингрид! Эти взгляды — как сабли!
В них сердца утопали, как любовные грузы…
И целуют медузы
Дно стальное кораблье.
Стаят злые акулы и взлетают дельфины,
Но Ее Светозарность замечталась в лонг-шезе
И читает в поэзе
? Про былые Афины…
Или палевых писем кружевные интриги
С королем, улыбаясь, разбирает в шкатулке…
Ингрид любит прогулки
На ореховом бриге.
Мы встретились холодною зимою
В селении, заброшенном в снегах,
И поняли: пришел конец покою —
Любовь опять забрезжилась в сердцах.
Я видел Вас всегда в своих мечтах,
И были Вы любимою мечтою.
— Я Вас люблю, — так думал я порою;
Что любите, — читал у Вас в глазах.
Любовь опять забрезжилась при встрече;
Смотрите: разрастается она,
Свободна, как могучая волна,
Весна зовет желания на вече;
Я знать хочу: что скажет им весна?
Какие им она нашепчет речи?
Какой изнурительный сон!..
Я шел и твой дом повстречал
Была на крыльце ты. Начал
Былого конца лилея звон.
Любовь во мне снова зажглась
И сердце грозила снести.
— Прости! — застонал я, — прости! —
И брызнули слезы из глаз.
Смотрю я: ты вздрогнула вся,
Ты вся изменилась в лице…
Я бился в мечте на крыльце,
Тебя о прощеньи прося.
И ты, засверкав, хохоча,
Любя, как давно, как всегда,
Сказала: «Простить? Никогда!»
— Где в храме потухла свеча?.. —
О, знаю я, когда ночная тишь
Овеет дом, глубоко усыпленный,
О, знаю я, как страстно ты грустишь
Своей душой, жестоко оскорбленной!.. И я, и я в разлуке изнемог!
И я — в тоске! Я гнусь под тяжкой ношей…
Теперь я спрячу счастье под замок, -
Вернись ко мне: я все-таки хороший… А ты — как в бурю снасть на корабле, -
Трепещешь мной, но не придешь ты снова:
В твоей любви нет ничего земного, -
Такой любви не место на земле!
Как эта грустная обитель,
Твое сердечко опустело.
Любовь, как ясный небожитель,
В нем больше жить не захотела.
И вот глаза твои тоскливы,
Как эта грустная обитель.
Они угрюмы и пугливы,
Когда увидят белый китель.
Я понимаю: обольститель
Убил любовь в тебе изменой,
Как эта грустная обитель
Вступает в бой с морскою пеной!
Дитя, взгляни: волна обратно
Бежит покорно. Так Спаситель
Тебя хранит, — ты благодатна,
Как эта грустная обитель.
Есть ли счастье на свете сильней любви?
Слава тем, чья любовь побеждает смерть!Мирра Лохвицкая
Певица лилий полей Сарона,
Тебе корона!
К тебе у трона
Сойдутся мира всего пути, —
Лишь захоти!
Полей Сарона певица лилий
Тщета воскрылий…
Тщета усилий…
Мы не достигнем твоих высот —
Снесет, снесет!..
Да воцарится
Цариц царица
Сарона лилий полей певица!
В короны солнца возоблекись,
Балькис!
Любить пленительно одну и ту же,
В полузабвении молить: «Приди!
Пригубь уста мои, пригубь и туже
Озера страсти запруди!»
И бронзой верности грудь скандалив,
Ручьиться шелестно в извивах душ;
И сочным вечером, когда он палев,
Быть каждой женщине, как муж,
Сметь смело чувствовать и труд пчелиный
Светло опринципить в своем уме;
То — сок из ландыша, то — из малины
И в поцелуе, и в письме…
Пускай же милая твоя не тужит
И не устраивает слезоем:
Любить единственно, одну и ту же, —
Не надо вечно быть вдвоем!
Не грусти о моем охлажденьи,
Не старайся меня возвратить:
Наша встреча, мой друг, — сновиденье,
Так зачем же о нем нам грустить?
О, поверь! ты узнаешь их много,
Этих кратких, но радостных снов…
Если любишь меня, — ради Бога,
Позабудь необузданность слов.
Верить клятвам в угаре — смешно ведь,
А кто любит, тот любит без клятв…
На песке же нельзя приготовить,
Моя бедная, солнечных жатв.
Не грусти — мы с тобою не пара.
Ты душе далека и чужда.
Я ошибся. Так пламя пожара
Заливает в разгаре вода.
В те дни, когда уже, казалось, тмила
Родную музу муза чуждых стран,
Любимую по-русски звал Руслан
И откликалась русская Людмила.
Мелодию их чувств любовь вскормила.
Об их любви поведал нам Баян,
Кому был дар народной речи дан,
Чье вдохновенье души истомило.
Нелепую страну боготворя,
Не пожалел он жизни за царя,
Высоконареченного Профаном,
Кто, гениальность Глинки освистав,
Чужой в России учредил устав:
Новатора именовать болваном.
Мечта природы, мыслящий тростник,
Влюбленный раб роскошной малярии,
В душе скрывающий миры немые,
Неясный сердцу ближнего, поник.
Вечерний день осуеверил лик,
В любви последней чувства есть такие,
Блаженно безнадежные. Россия
Постигла их. И Тютчев их постиг.
Не угасив под тлеющей фатою
Огонь поэтов, вся светясь мечтою,
И трепеща любви, и побледнев,
В молчанье зрит страна долготерпенья,
Как омывает сорные селенья
Громокипящим Гебы кубком гнев.
Отныне плащ мой фиолетов,
Берета бархат в серебре:
Я избран королем поэтов
На зависть нудной мошкаре.
Меня не любят корифеи —
Им неудобен мой талант:
Им изменили лесофеи
И больше не плетут гирлянд.
Лишь мне восторг и поклоненье
И славы пряный фимиам,
Моим — любовь и песнопенья! —
Недосягаемым стихам.
Я так велик и так уверен
В себе, настолько убежден,
Что всех прощу и каждой вере
Отдам почтительный поклон.
В душе — порывистых приветов
Неисчислимое число.
Я избран королем поэтов —
Да будет подданным светло!
Любовь приходит по вечерам,
А на рассвете она уходит.
Восходит солнце, и по горам,
И по долинам лучисто бродит,
Лучи наводит то здесь, то там.
Мир оживает то здесь, то там,
И кто-то светлый по миру бродит,
Утрами бродит, а к вечерам
Шлет поцелуи лесам, горам
И, миротворя весь мир, уходит.
Уходят горы, и век уходит.
И что звучало по вечерам,
Забыто к утру. Лишь память бродит,
Как привиденье, то здесь, то там,
Да волны моря бегут к горам.
Нам надоели низы — к горам
Мы устремились: ведь солнце там!
А вечерами оно уходит…
Тогда — обратно: по вечерам
Уходит Ясность, и Нежность бродит.
Пока мы юны, пока в нас бродит
Кровь огневая, спешим к горам:
Любовь и Солнце мы встретим там!
Пусть на закате оно уходит,
Она приходит по вечерам…
Терзаю ли тебя иль веселю,
Влюбленности ли час иль час презренья, —
Я через все, сквозь все, — тебя люблю.
3.
ГиппиусЧем дальше — все хуже, хуже,
Все тягостнее, все больней,
И к счастью тропинка уже,
И ужас уже на ней…
И завтрашнее безнадежней,
Сегодняшнее невтерпеж:
Увы, я мечтатель прежний,
За правду принявший ложь.
Ты мне про любовь молчала,
Чужого меня не любя.
Надеялся я сначала,
Что трону потом тебя.
Но в месяцы дни стекались,
Как в реки текут ручьи,
И чуждыми мы остались, —
Не ведал твоей любви…
То в нежности, то в исступленьи,
Желая любовь вкусить,
Решался на преступленье,
Готовый тебя умертвить…
Мы пламенно отдавались,
Единым огнем горя,
Но чуждыми оставались,
Друг другу в глаза смотря.
И в месяцы дни стекались,
Как реки текут в моря.
Материалистический туннель
Ведет нежданно в край Святого Духа,
Над чем хохочет ублажитель брюха —
Цивилизации полишинель.
Хам-нувориш, цедя Мускат-Люнель,
Твердит вселенной: «Покорись, старуха:
Тебя моею сделала разруха, —
Так сбрось капота ветхую фланель…»
Но в дни, когда любовь идет по таксе,
Еще не умер рыцарь духа, Аксель,
Чьей жизни целью — чувство к Ингеборг.
И цело завещанье Михаила
С пророчеством всему, что было хило,
Любви вселенческой познать восторг!
Одно — сказать: «Все люди правы».
Иное — оправдать разбой.
Одно — искать позорной славы.
Иное — славы голубой.
Холопом называть профана
Не значит: брата — «мужиком».
Я, слившийся с природой рано,
С таким наречьем незнаком…
Любя культурные изыски
Не меньше истых горожан,
Люблю все шорохи, все писки
Весенних лесовых полян.
Любя эксцессные ликеры
И разбираясь в них легко,
Люблю зеленые просторы,
Дающие мне молоко.
Я выпью жизнь из полной чаши,
Пока не скажет смерть: «пора!»
Сегодня — гречневая каша,
А завтра — свежая икра!..
(сонет)
Трагические сказки! Их лишь три.
Во всех мечта и колдовство фантазий,
Во всех любовь, во всех душа в экстазе,
И всюду смерть, куда ни посмотри.
О, сказочные звуки, где внутри
Тщета любви и нежность в каждой фразе…
Какая скорбь почти в святом рассказе!
О, Время! Ты глаз Памяти не три:
Пусть сон мотивов сказочно-тревожных,
Мне сердца чуть не рвущих, невозможных
В уловленной возможности своей,
Пусть этот сон всю жизнь мою мне снится,
Дабы иным ему не замениться, —
Сон музыки, которой нет больней!
Эльисса бегает с пажом,
Гоняя шарики крокета.
О, паж, подстриженный ежом,
И ты, о девушка-ракета!
Его глаза, глаза кокета,
Эльвиссу ищут и хотят:
Ведь лето, наливное лето
Струит в юнцов любовный яд.
Что делать юношам вдвоем,
Раз из двоих, из этих — эта
И этот налицо, причем
У каждого и кровь согрета?..
Какого может ждать ответа
Восторгов тела пьяный ряд,
Когда один намек запрета
Струит в юнцов любовный яд.
Мигнула молния, и гром
Прогрохотал задорно где-то,
И лес прикинулся шатром…
Они в шатре. Она раздета.
Ее рука к дождю воздета.
А дождь, как некий водопад,
Глуша, что мною недопето,
Струит в юнцов любовный яд.
Маркизы Инетро карета
Свезла промокшую назад,
Паж вновь при помощи сонета
Струит в нее любовный яд.
Не помню, когда это было,
Но, помнится, было когда-то…
Она меня просто любила,
А я — даже нежно и свято.
Что счастливы были мы, это
Теперь для меня несомненно,
Но вот уж которое лето
Я петь не могу вдохновенно.
Мы с нею расстались преглупо
В разгаре любви, без причины, —
Как два застывающих трупа,
Забывшие ужас кручины.
Мы встретиться больше не можем,
Хотя почему — неизвестно…
К разлуке привыкли, положим,
Но все-таки встреча — прелестна.
Как жаль, что из вздора и чуши
Порой вырастают страданья.
Но так наши созданы души,
И в этом — дефект мирозданья.
А все же она не забудет,
Вернется, любовью объята.
Не знаю, когда это будет.
Но чувствую, будет когда-то.
Не может сердце жить изменой,
Измены нет, — Любовь одна.
3.
ГиппиусИзмены нет, пока любовь жива.
Уснет любовь, пробудится измена.
Правдивы лживые ее слова,
Но ложна суть изменового плена.
Измена — путь к иной любви. Права
Она везде, будь это Обь иль Сэна.
Изысканность, — не воду, — льешь ты, Сэна,
И, — не водой, — искусством ты жива.
И, — не водой, ты мыслями права.
Лишь против вкуса не была измена
Тобой зачата. Нет вольнее плена,
В котором вы, парижские слова.
Монументальны хрупкие слова.
Величественней Амазонки — Сэна.
Прекрасней воли — угнетенья плена
Изящества; и если ты жива,
Французов мысль, — лишь грубому измена
Живит тебя: ты грацией права.
Любовь — когда любовь — всегда права,
И непреложны все ее слова.
Ей антиподна всякая измена.
Но всех острей ее познала Сэна,
Хотя она на всей земле жива —
Владычица ласкательного плена.
Плен воли и равно свободу плена,
Все их оттенки, как и все права,
Я перевью в жемчужные слова, —
И будет песнь моя о них жива.
Пусть внемлет ей восторженная Сэна,
Познав, как мной оправдана измена.
Измены нет. Сама любовь — измена;
Когда одна любовь бежит из плена,
Другая — в плен. Пусть водоплещет Сэна
Аплодисментно на мои слова;
Измены нет: любовь всегда права,
И этим чувством грудь моя жива.
Лазоревые цветики, порхающие ласточки,
Сияющее солнышко, и небо, как эмаль.
О, дни мои прекрасные! О, дни мои счастливые!
Как вас вернуть мне хочется! Как искренно вас жаль!
Далекое! минувшее! высокое! волшебное!
Красавица, будившая любовь в душе моей.
Улыбки, слезы чистые, молитвы и рыдания.
О радости бывалые! О бури вешних дней!
Где вы, брильянты юности? Зарницы грез пленительных?
Любовь благоуханная? Чарующие сны?
Где ты, моя желанная, божественная, светлая?
О, где ты, вдохновение умчавшейся весны!
Любовь и страсть! Страсть и любовь!
Валерий БрюсовСтрасть без любви — лишь похоть, а не страсть.
Любовь без страсти просто безлюбовье.
Как в страстный бред без нежности упасть?
Без чувства как озноить хладнокровье?
Как власть любви сменить на страсти власть
Без огневзорья и без огнесловья?
Горячими тропами огнесловья
Идет всегда безразумная страсть.
Сладка ее мучительная власть,
И перед ней, в испуге, безлюбовье
Шарахнется, и, съежась, хладнокровье
Сторонится, чтоб, в страхе, не упасть.
Как счастлив тот, кто может в страсть упасть,
Скользя в нее лавиной огнесловья,
В зной претворяя сердца хладнокровье,
В нее, в засасывающую страсть.
А перед тем бессильно безлюбовье:
Власть безлюбовья — призрачная власть.
Лишь власть любви есть истинная власть,
И этой власти вечно не упасть,
Пусть временно и тленно безлюбовье,
Но где цветет кострами огнесловье,
Где соловьем руладящая страсть,
Там кровь жарка, — пусть мертвым хладнокровье.
Эмблема смерти — это хладнокровье,
И ледовита хладнокровья власть.
Как на катке, опасно там упасть.
Тех не вернет живительная страсть
Вновь к жизни эликсиром огнесловья,
Нелюбящему — ледник безлюбовья.
Будь скопческое клято безлюбовье
И ты, его наперсник, хладнокровье!
Будь жизненное славно огнесловье!
Прославься ты, единственная власть,
Под игом чьим отрадно мне упасть, —
Страсть и любовь! и вновь — любовь и страсть!
Бедная муза моя, что сегодня с тобою?
Впадины глаз твоих полны видений ночных,
И на лице разливаются тени волною,
Тени безумья и ужаса чувств ледяных.
Ваза зеленая с сумраком розово-бледным,
Страх и любовь в тебя влиты из пасмурных урн…
Деспот-кошмар, распаленный задором победным,
Он не столкнул ли тебя в знаменитый Минтурн?
Я бы хотел, аромат разливая здоровья,
Грудь Напоить твою мыслью могучей и властной,
Чтоб твоя кровь протекала струею согласной, —
Точно античных письмен миллионные звуки,
Где воцарились навек с неизменной любовью
Феб, царь мелодий, и Пан, бог оправданной муки.
Ani MartinКак тебя она любит! как тобою любима!
Вы — как два дьяволенка! вы — как два серафима!
Вы — всегдашние дети моря, леса и поля!
Вы — художницы чувства! вы свободны, как воля!
Мне она полюбилась, став навеки моею.
То возлюблено мною, что возлюблено ею.
Раз тебя она любит, — мне близка поневоле
Ты, подруга любимой, дочь природы и воли.
Раз меня она любит, — ты меня полюбила.
Это есть, это будет, как всегда это было.
Мы всегда были вместе, мы всегда были трое:
В дни развала Помпеи, в дни падения Трои.
Так не бойся при встрече целовать меня смело:
Ты, ее полюбивши, стать мне близкой сумела!
Воистину — «Я красками бушую!»
Могла бы о себе она сказать.
Я в пеструю смотрю ее тетрадь
И удаль вижу русскую, большую…
Выискивая сторону смешную,
Старались перлов в ней не замечать
И наложили пошлости печать
На раковину хрупкую ушную…
И обожгли печатью звонкий слух,
А ведь она легка, как яблонь пух,
И красочностью ярче, чем Малявин!
О, если б бережнее отнестись, —
В какую вольный дух вознесся б высь,
И как разгульный стих ее был славен!
Живи, как хочешь, как умеешь,
Как можешь — но живи! Живи!
Ты обезжизниться не смеешь
Запретом жизни и любви.
Мы — люди, это значит — боги!
И если рабством сражены,
Так рабством рыцарей. Мы — ноги
И мы мужья земли-жены.
Прекрасна наша Грезопева
В своем бесчислии имен:
Весна и жизнь, и женодева, —
Все та же явь, все тот же сон!
Жить без любви — не жить бы вовсе!
Но может ли не жить живой?..
Рожденный, в рыцари готовься
К земле своей святонагой!
Быть рыцарем святой блудницы —
Ведь это значит — богом быть!
Расти, трава! Летайте птицы!
Давайте жить! Давайте жить!
Я — Демон, гений зла. Я Богом пренебрег!
За дерзостный Мой взлет Бог возгордился мною,
Как перлом творчества, как лучшею. мечтою,
Венцом своих забот, венцом своих тревог.
Я — Демон, гений зла. Я Богом пренебрег!
Но я Его люблю, как любит Он Меня:
Меня ожизнил Бог, экстазом осиянный!
И ныне Я Его приветствую «Осанной»!
Я Демон, гений тьмы, пою Поэта дня
И я Его люблю, как любит Он меня!
Меня вне Бога нет: мы двое — Эгобог.
Извечно Мы божим, но Нас не понимали.
О, человечество! В подсолнечной эмали
Начертаны слова, как упоенья вздох:
«Нет Бога вне меня! Мы двое — Эгобог!»
«Любовь к тебе была б тебе тюрьмой:
Лишь в безграничном женщины — граница».
Как тут любить? И вот Дубровник снится,
Возникший за вспененною кормой.
Ах, этой жизни скучен ход прямой,
И так желанна сердцу небылица:
Пусть зазвучит оркестр, века немой,
Минувшим пусть заполнится страница.
«Земная дева ближе к небесам,
Чем к сердцу человеческому», — сам
Он говорит, и в истине той — рана.
Как тут любить? А если нет любви,
Сверкни, мечта, и в строфах оживи
Всю царственность республики Ядрана.
Трагические сказки! Их лишь три.
Во всех мечта и колдовство фантазий,
Во всех любовь, во всех душа в экстазе,
И всюду смерть, куда ни посмотри.
О, сказочные звуки, где внутри
Тщета любви и нежность в каждой фразе…
Какая скорбь почти в святом рассказе!
О, Время! Ты глаз Памяти не три:
Пусть сон мотивов сказочно-тревожных,
Мне сердца чуть не рвущих, невозможных
В уловленной возможности своей,
Пусть этот сон всю жизнь мою мне снится,
Дабы иным ему не замениться, —
Сон музыки, которой нет больней!
Ты говоришь: Татьяна Гремина
Совсем неправильно овсемена
Как чудо девичьей души:
Провинциалочке, как водится,
Онегин по душе приходится
Средь Митрофанушек в глуши.
Однако же, став дамой светскою,
Она — с душой ореха грецкого! —
Его отвергла для того,
Чтоб отомстить ему за прошлое
И выставить причину пошлую
Как… честь супруга своего.
Любовью сердца не онегена
И не любя совсем Онегина,
Довольна партией своей.
Да, Танечка, до брака — Ларина,
Довольно скверно переварена
Мозгами наших матерей…
Смешно бы обвинять Евгения
За нежное его презрение
К причудам девочки-дичка.
Лишь Таня сделалась Татьяною, —
Он вспыхнул всей душою рьяною,
Но лицемерно, свысока.
Ответила княгиня Гремина,
Та, кто в мечту страны овсемена:
— Другому буду век верна.
Как это холодно и каменно!
Любовь воскликнула бы пламенно:
«Я рада, что тебе нужна!»