Поэт, привыкший к нищете,
Не расточитель и не скряга,
Он для себя не ищет блага.
Привыкший к горькой нищете,
Он верен сладостной мечте,
Везде чужой, всегда бродяга,
Поэт, привыкший к нищете,
Не расточитель и не скряга.
Прачка с длинною косою,
Хочешь быть царицей мира
И венчаться в блеске пира?
Прачка с длинною косою,
С бриллиантовой росою
Хороша-ль тебе порфира?
Прачка с длинною косою,
Хочешь быть царицей мира?
Прекрасный Днепр, хохлацкая река,
В себе ты взвесил много ила.
В тебе былая дремлет сила,
Широкий Днепр, хохлацкая река.
Был прежних дней от яви далека,
Былая песнь звучит уныло.
Прекрасный Днепр, хохлацкая река,
Несешь ты слишком много ила.
Преодолел я дикий холод
Земных страданий и невзгод,
И снова непорочно молод,
Как в первозданный майский год.
Вернувшись к ясному смиренью,
Чужие лики вновь люблю,
И снова радуюсь творенью,
И всё цветущее хвалю.
Привет вам, небеса и воды,
Земля, движенье и следы,
И краткий, сладкий миг свободы,
И неустанные труды.
Приветом роз наполнено купе,
Где мы вдвоем, где розам две купели.
Так радостно, что розы уцелели
И в тесноте дорожного купе.
Так иногда в стремительной толпе
Есть голоса пленительной свирели.
Шептаньем роз упоено купе,
И мы вдвоем, и розам две купели.
Привиденья нас боятся
Иль стыдятся, может быть,
И порою к нам стремятся,
Но не могут с нами жить.
Мы ли бешены и злобны
Иль на них печать суда?
Мы же им во всём подобны,
Кроме знака: «Никогда».
Придёшь ли ты ко мне, далёкий, тайный друг?
Зову тебя давно. Бессонными ночами
Давно замкнулся я в недостижимый круг, —
И только ты один, легчайшими руками
Ты разорвёшь его, мой тайный, дальний друг.
Я жду, и жизнь моя темна, как смутный бред,
Толпятся чудища перед заветным кругом,
И мне грозят они и затмевают свет,
И веют холодом, печалью да испугом.
Мне тяжко без тебя, вся жизнь моя, как бред.
Сгорает день за днём, за ночью тлеет ночь, —
Мерцает впереди непостижимым светом
Гора, куда взойти давно уж мне невмочь.
О, милый, тайный друг, поверь моим обетам
И посети меня в тоскующую ночь.
Прижаться к милому плечу,
И замереть в истоме сладкой.
Поцеловать его украдкой,
Прижавшись к милому плечу.
Шепнуть лукавое: — Хочу! —
И что ж останется загадкой?
Прижаться к милому плечу,
И замереть в истоме сладкой.
Призрак ели с призраком луны
Тихо ткут меж небом и землею сны.
Призрак хаты с призраком реки
Чуть мерцающие зыблют огоньки.
А над зыбко-ткущимися снами,
И над тихо-зыблемыми огоньками,
И над призраками бедных хат
Ночь развертывает чародейный плат,
Опрокидывает черный щит,
И о свете незакатном ворожит.
Прикован тяжким тяготением
К моей земле,
Я тешусь кратким сновидением
В полночной мгле.
Летит душа освобождённая
В живой эфир,
И там находит, удивлённая,
За миром мир.
И мимоходом воплощается
В иных мирах,
И новой жизнью забавляется
В иных телах.
Прикосновенье сочных трав
К твоим ногам и ласково, и нежно.
Смиренный путь спасителен и прав,
А ты бежал его мятежно.
Теперь, спокойный и простой,
Ты вышел на простор и рад простору.
И небо так спокойно над тобой,
И так вся даль доступна взору.
Прильнул он к решётке железной
Лицом исхудалым и злым.
Блистающей, грозною бездной
Раскинулось небо над ним.
Струилася сырость ночная,
О берег плескалась река.
Решётку тоскливо сжимая,
Горела, дрожала рука.
Рвануться вперёд — невозможно,
В темнице — и ужас, и мгла…
Мечта трепетала тревожно,
Но злобы зажечь не могла.
Природа учится у нас,
Мы у нее учиться рады.
Меж ней и нами нет преграды.
Природа учится у нас,
И каждый день, и каждый час
Полны зиждительной отрады.
Природа учится у нас,
Мы у нее учиться рады.
Приучив себя к мечтаньям,
Неживым очарованьям
Душу слабую отдав,
Жизнью занят я минутно,
Равнодушно и попутно,
Как вдыхают запах трав,
Шелестящих под ногами
В полуночной тишине,
Отвечающей луне
Утомительными снами
И тревожными мечтами.
Пробегают грустные, но милые картины,
Сотни раз увиденный аксаковский пейзаж.
Ах, на свете все из той же самой глины,
И природа здесь всегда одна и та ж!
Может быть, скучает сердце в смене повторений,
Только что же наша скука? Пусть печалит, пусть!
Каждый день кидает солнце сети теней,
И на розовом закате тишь и грусть.
Вместе с жизнью всю ее докучность я приемлю,
Эти речки и проселки я навек избрал,
И ликует сердце, оттого что в землю
Солнце вновь вонзилось миллионом жал.
5 октября 1916 Люблинская — Омск. Вагон
Провинциалочка восторженная,
Как ты, голубушка, мила!
Ты нежной розой расцвела
В немой глуши, душа восторженная,
И жизнь, такая замороженная,
Тебе несносно тяжела.
Провинциалочка восторженная,
Как ты, голубушка, мила!
Продукты сельского хозяйства
Не хуже поместятся в стих,
Чем описанья негодяйства
Нарядных денди и франтих.
Морковки, редьки и селедки
Годны не только для еды.
Нам стих опишет свойства водки,
Вина и сельтерской воды.
Дерзайте ж, юные поэты,
И вместо древних роз и грезь
Вы опишите нам секреты
Всех ваших пакостных желез.
Пройду над влагами болот,
Дыша их пряным ароматом.
На скользком помосте досчатом
Пройду над влагами болот,
И у затворенных ворот
С моим забытым встречусь братом.
Пройду над влагами болот,
Дыша их пряным ароматом.
Пройдут все эти дни, вся жизнь совьется наша,
Как мимолетный сон, как цепь мгновенных снов.
Останется едва немного вещих слов,
И только ими жизнь оправдана вся наша,
Отравами земли наполненная чаша,
Кой-как слепленная из радужных кусков.
Истлеют наши дни, вся жизнь совьется наша,
Как ладан из кадил, как дым недолгих снов.
Птичка — только канарейка, домик — только клетка,
Но учиться людям надо так любить и петь,
В трепетаньи вольной песни так всегда гореть.
Птичка — крошка канарейка, бедный домик — клетка
Роковой предел стремлений — только чья-то сетка,
Но любви, любви безмерной что капкан и сеть!
Божья птичка — канарейка, птичий домик — клетка,
Здесь учиться людям надо, как любить и петь.
Птицы чёрные толпою
Вдруг собрались надо мною,
И в зловещей тишине
Неотвязчивый их причет
Надо мною гулко кичет.
Возвещая гибель мне.
Над душой моей нависли
Неотвязчивые мысли
О судьбе моей больной,
И надежды заслоняя,
Череда их роковая
Веет страхом и тоской.
Пурпуреа на закате расцвела,
Цвет багряный и надменный, лишь на час,
В час, как Демон молвит небу ярый сказ.
Пурпуреа на закате расцвела,
Прижимаясь к тонкой пыли у стекла.
Яркий призрак, горний отблеск, ты для нас.
Нам ты в радость, пурпуреа, расцвела,
Будь нам в радость, пурпуреа, хоть на час.
Пусть будет все не так, как было,
Пусть будет все, как я хочу.
Я дам по красному лучу
Всему, что прежде белым было.
Все яркоцветное мне мило,
Себе я веки золочу,
Чтоб было все не так, как было,
Чтоб было все, как я хочу.
(Александру Тамамшеву)
Путь над морем вдруг обманет,
Он сползет немного вниз,
И на выступ скал он станет, —
Зеленеющий карниз.
Только с краю, точно срезан,
Ряд уже непрочных плит
С диким скрежетом железа
На морской песок слетит.
Ты замрешь в неловком жесте,
Но за их паденьем вслед
Полетит с тобою вместе
Прыткий твой велосипед.
Прощая жизни смех злорадный
И обольщенья звонких слов,
Я ухожу в долину снов,
К моей невесте беспощадной.
Она о муках говорит,
Её чертоги — место пыток,
Её губительный напиток
Из казней радости творит.
Радость навек для тебя недоступна,
Напрасны одинокие мечты,
Не потому, что ты преступна,
Не потому, что безумна ты.
Как ангел чистый и непорочный,
Утраченный небесною семьёй,
Ты томишься звездой полуночной
Над преступной и безумной землёй.
О, зачем в этом мире ужасном
Посреди этих злых людей
Томишься ты пламенем напрасным,
Забытая родиною своей!
Разнообразность городов
Не достигает до предела.
У всех людей такое-ж тело.
Разнообразность городов
Все-ж не творит людей-орлов,
И все-ж мечты не захотела.
Разнообразность городов
Не достигает до предела.
Рассвет полусонный, я очи открыл,
Но нет во мне воли, и нет во мне сил.
И душны покровы, и скучно лежать,
Но свет мой не хочет в окне засиять.
Докучная лампа, тебя ли зажечь,
Чтоб взоры направить на мёртвую речь?
Иль грешной мечтою себя веселить,
Приникнуть к подушке и всё позабыть?
Рассвет полусонный, я бледен и хил,
И нет во мне воли, и нет во мне сил.
Расцветайте, расцветающие,
Увядайте, увядающие,
Догорай, объятое огнём, —
Мы спокойны, не желающие,
Лучших дней не ожидающие,
Жизнь и смерть равно встречающие
С отуманенным лицом.
Рая не знаем, сгорая.
Радость — не наша игра.
Радужны дол и гора,
Рая ж не знаем, сгорая.
Раяли птицы, играя, —
Разве не птичья пора!
Рая не знаем, сгорая.
Радость — не наша игра.
Реет снег. Темна дорога.
На душе моей темно.
Кто-то тёмный смотрит строго
В запотелое окно,
И томит меня тоскою
Неподвижно-тёмный взгляд,
И проходит предо мною
Сожалений поздних ряд.
Ржавый дым мешает видеть
Поле, белое от снега,
Черный лес и серость неба.
Ржавый дым мешает видеть,
Что там — радость или гибель,
Пламя счастья или гнева.
Ржавый дым мешает видеть
Небо, лес и свежесть снега.
Ризой бледно-голубою
Мочь ложится над землёю,
Звёзды трепетно мерцают,
Тучи бледною толпою,
Точно призраки, мелькают,
В бледной мгле почили дали, —
И на всём печать печали.
Равно для сердца мило,
Равно волнует кровь —
И то, что прежде было,
И то, что будет вновь,
И тёмная могила,
И светлая любовь.
А то, что длится ныне,
Что мы зовём своим,
В безрадостной пустыне
Обманчиво, как дым.
Томимся о святыне,
Завидуем иным.
Рождает сердце в песнях и радость и печаль.
Земля, рождай мне больше весельем пьяных роз,
Чтоб чаши их обрызгать росою горьких слез.
Рождает сердце в песнях и радость и печаль.
Я рад тому, что будет, и прошлого мне жаль,
Но встречу песней верной и грозы и мороз.
Рождает сердце в песнях и радость и печаль.
Земля, рождай мне больше весельем пьяных роз!