Лиса в капкане,
И как ни рваться, ни тужить,
В чужом, обманщица, обмане
Тебе глаза смежить.
На свете так ведется,
Наш спор сама судьба решай, —
Летит орел, осина гнется,
Цветет лишай.
Лес и в наши дни, как прежде,
Тайны вещие хранит.
Та же песня в глубине
Летом солнечным поется.
Леший кружит и обходит
Там и нынче, как и встарь.
Лес не все, что́ знает, скажет,
Тайну вещую храня.
Лежали груды мха на берегу морском,
Обрезки рыжих кос напоминая цветом.
Белели гребни волн, и радостным приветом
Гудел их шумный хор в веселии морском.
Легко рассыпанным береговым песком
Еще мы раз прошли, обрадованны светом,
Вдыхая соль волны в дыхании морском,
Любуясь этих мхов забавно рыжим цветом.
Кто же кровь живую льет?
Кто же кровь из тела точит?
Кто в крови лохмотья мочит.
Кто же кровь живую льет?
Кто же кровь из тела пьет
И, упившийся, хохочет?
Кто же кровь живую льет?
Кто же кровь из тела точит?
Кто близкой смерти не боится,
Тот счастья высшего достиг:
Он ожиданьем не томится,
Он к бесконечному приник.
Его желанья облетели, —
Цветы промчавшейся мечты.
К недостижимой, вечной цели
Его мечты устремлены.
Когда приходит в час внезапный
Любовь безумная, как сон,
Кто спросит: «Был ли сон желанный?
Не поиграть ли нам в серсо?»
Не поворотишь колесо
Времен назад к стране туманной,
Где сон над жизнью вознесен,
Над жизнью милой и внезапной.
К безвестным, дивным достиженьям
Стремлюсь я в дали, юно-смел.
К планетам чуждым я доспел,
Стремясь к безвестным достиженьям.
Сверканьем, страстью и стремленьем
Воспламеню я мой удел.
К безвестным, дивным достиженьям
Стремлюсь я в дали, юно-смел.
Итальянец в красном жилете
Для нас «Solе mиo» пропел.
За окном закат пламенел,
Когда певец в красном жилете
Пел нам в уютном кабинете,
И жилетом своим алел.
Ах, как сладко в красном жилете
Певец «Solе mиo» нам пел!
И сердце склонялось ко сну,
И тени мои вырастали,
И снова меня в тишину
Погружали,
А поезд на рельсах гремел.
Мечтал я лесами и нивой,
И небом над миром висел
Я, счастливый.
И молчаньем мы скажем друг другу,
И мерцаньем мечтательных глаз,
Что пришли мы к заветному кругу,
Где любовь перед нами зажглась.
На заветной черте застоялись,
Не боялись и ждали конца,
И дрожащие руки сплетались,
И печалью горели сердца.
И зло для нас премудро строит
Глагол предвечного Отца, —
Оно святым туманом кроет
Невыносимый блеск венца.
Приникнуть к дивному пределу —
Какое было б торжество!
Но неразумную Семелу
Испепелило божество.
Знаю я, — во всей вселенной
Нет иного бытия.
Все, что плачет и смеется,
Все и всюду я.
Оттого и отдается
Больно так в душе моей
Все, что слезы вызывает
На глаза людей.
Звенела кованная медь,
Мой щит, холодное презренье,
И на щите девиз: «Терпенье».
Звенела кованная медь,
И зазвенит она и впредь
В ответ на всякое гоненье.
Звени же, кованная медь,
Мой щит, холодное презренье.
Дивлюсь всему тому, что́ вижу,
Уродство ль это, красота ль.
За данью раскрываю даль,
Дивлюсь всему тому, что́ вижу,
И землю вкруг себя я движу,
Как движу радость и печаль.
Дивлюсь всему тому, что́ вижу,
Уродство ль это, красота ль.
Грустная, бледная тень,
Тесный, извилистый путь,
Скучный и пасмурный день, —
Сердце, о воле забудь!
Бледен, тоскующий, ты,
Дышит томительно грудь,
Робки и трудны мечты, —
Сердце, о счастьи забудь!
Грустен иду по дороге пустынной
Вслед за вечернею тенью, угрюмой и длинной.
Сумрачный город остался за мною
С чахлою жизнью его и с его суетою.
Пусты просторы, томительно-жестки.
Никнут ветвями во сне непробудном березки.
Грустны вокруг меня сжатые нивы.
Чудится мне, что враждебно они молчаливы.
Господь прославит небо, и небо — благость Божью, но чем же ты живешь?
Смотри, — леса и травы, и звери в темном лесе, все знают свой предел,
И кто в широком мире, как ты, как ты, ничтожный, бежит от Божьих стрел?
Господь ликует в небе, все небо — Божья слава, но чем же ты живешь?
Отвергнул ты источник, и к устью не стремишься, и все, что́ скажешь — ложь.
Ты даже сам с собою в часы ночных раздумий бессилен и несмел.
Все небо — Божья слава, весь мир — свидетель Бога, но чем же ты живешь?
Учись у Божьих птичек, узнай свою свободу, стремленье и предел.
Горький о́цет одиночества
В Ночь Пасхальную я пью.
Стародавние пророчества
Пеленают жизнь мою:
Ты ходил, куда хотелося,
Жди, куда тебя сведут.
Тело муки натерпелося,
Скоро в яму сволокут.
Не стремися в тот город, где царит Женевьева.
Госпожа Женевьева беспощадна во гневе.
Ей не скажешь спасибо, госпоже Женевьеве,
Не похвалишь тот город, где царит Женевьева,
Непреклонная, злая, но прекрасная дева,
Что мечтает жестоко о кровавом посеве.
Не стремися в тот город, где царит Женевьева.
Госпожа Женевьева беспощадна во гневе.
Все чаще девушки босые
Возносят простодушный смех,
Отвергнув обувь, душный грех.
Все чаще девушки босые
Идут, Альдонсы полевые,
Уроки милые для всех.
Все чаще девушки босые
Возносят простодушный смех.
Все новое на старый лад:
У современного поэта
В метафорический наряд
Речь стихотворная одета.
Но мне другие — не пример,
И мой устав — простой и строгий.
Мой стих — мальчишка-пионер,
Легко одетый, голоногий.
В смуте этих темных дней
Много есть нелепого,
Но не знаю я глупей
Назначенья Трепова.
Надо мозг свой залепить
Целым фунтом клейстера,
Чтобы к власти допустить
Подлеца-полицеймейстера!
Все минувшее забыто,
И мечта, как старый Репосчет,
Ожиданьям и надеждам
Человечий образ придает.
Изукрашены чертоги,
Дышит смех в торжественных садах,
Люди светлые проходят,
И горит веселость в их глазах.
В синем небе тучки белые,
Словно в речке детки смелые.
Ветер носится над нивою,
Словно конь с косматой гривою.
Детки весело купаются,
Словно тучки колыхаются.
Конь бежит дорогой торною,
Словно ветер с бурей черною.
Все зеленее и светлее,
Все ближе счастье и тепло.
К чему же ненависть и зло!
Все зеленее и светлее,
И откровенней, и нежнее
Через вагонное стекло.
Все зеленее и светлее,
Все ближе счастье и тепло.
Весенние воды, что девичьи сны:
В себе отражая улыбки весны,
Шумят и сверкают на солнце оне
И шепчут: «Спасибо весне!»
Осенние воды — предсмертные сны:
С печальным журчаньем, всегда холодны,
По вязкой земле, напоенной дождем,
Текут они мутным ручьем.
Вернулся блудный сын. Глядит из подворотни
Девчонка шустрая и брату говорит:
«Упитанных тельцов пускай зарежут сотни,
Все блудный сын пожрет, и все ж не станет сыт».
И точно, — расточил отцовское наследство,
И вновь остался нищ, и взялся он за нож.
Ему осталося одно лишь только средство:
Грабеж.
Венцы печали —
Отрада плачущих невест.
Мы каждый вечер их встречали
У перекрестка, там, где крест.
Идут, рыдая.
К босым ногам их никнет пыль.
Там, у креста, печаль седая
Кровавую им шепчет быль.
Веет ветер мне навстречу,
Вещий, вечный чародей.
Он быстрее лошадей
Веет, светлый, мне навстречу.
Что ж ему противоречу
Тусклой жизнью площадей?
Веет ветер мне навстречу,
Вековечный чародей.
В доме шатки половицы,
В небе блещет яркий диск.
Докучает голос птицы.
Скучно-звонкий визг и писк.
Глаз не зорок и не меток,
Душен телу вечный плен.
Кто же хочет этих клеток,
Этих окон, этих стен?
Девушка в темном платье
Пришла ко мне, и я думаю:
Какое на нее заклятье
Положила жизнь угрюмая?
Закрыл глаза, и мне кажется:
Она хорошо размерена,
Злое к ней не привяжется,
Ее заклятье — уверенность.
Божественной комедии
Давно прошла пора.
Промотано наследие
Злодейства и добра.
Все некогда великое
Рассыпалося в пыль,
И смотрит племя дикое
На чертов водевиль.
Бледна и сурова,
Столица гудит под туманною мглой,
Как моря седого
Прибой.
Из тьмы вырастая,
Мелькает и вновь уничтожиться в ней
Торопится стая
Теней.
Благослови свиные хари,
Шипенье змей, укусы блох, —
Добру и Злу создатель — Бог.
Благослови все эти хари,
Прости уродство всякой твари
И не тужи, что сам ты плох.
Пускай тебя обстанут хари
В шипеньи змей, в укусах блох.