«Не пеки, жена, блинов мне,
А не то, я распеку».
А жена перечит мужу:
— «Вот на зло да напеку…»
«Не носи блинов мне в поле;
Заруби ты на носу…»
А жена перечит мужу:
— «Вот на зло да принесу».
«А пойдешь, так мост минуй ты…»
— «Через мост на зло пойду…»
«Не клади в подол каменьев…»
— «Непременно накладу…»
«Да не прыгай с моста в воду…»
А жена кричит: «спрыгну!…»
«Не вспугни чертей в болоте»…
А жена кричит: «вспугну!…»
* * *
Ехал муж чрез мост обратно,
А его чертенок вплавь
Догоняет: «Друг любезный!
От жены своей—избавь!…
От нея теперь житья нет
Мне в воде…»—«Ну ладно, брат:
Коль тебе с ней тошно стало,
Так возьмет-ли муж назад?»
Сколько люди мне советов
Надавали, правый Боже!
Отплачу за те услуги
Я советами им тоже.
Люди-братья! Люди-сестры!..
Дружно мир вы разделите:
Сестрам — спальня, сестрам — кухня,
Братья — шар земной возьмите.
Полюбите все друг друга:
Если хлеба нет у брата,
Пусть он будет тем утешен,
Что сосед живет богато.
Если счастье надоело,
Говори нелицемерно
Всем в глаза святую правду:
Попадешь в беду наверно.
Если честным человеком
Хочешь жить ты до кладбища,
То веревку свей покрепче
И давись на ней, дружище.
Если глупость скажешь — это
Пусть тебя и не тревожит:
Слово умное, как выстрел,
Испугать нас только может.
Если муж с женой не ладит,
То для опыта, на смену,
Пусть любовницу возьмет он
И — жене познает цену.
Если бедная супруга
Все пороки видит в муже,
Пусть отдаст себя другому:
Этот вдвое будет хуже.
Если в дом умалишенных
Попадешь ты, к Штейну, что ли, —
Знай, что ты умнее многих
Проживающих на воле.
По недвижным чертам молодаго лица
По глазам, по улыбке твоей не узнаешь,
Что ты бедная, гордо и молча страдаешь,
Что страданью глубокому нет и конца.
Ты страдаешь втройне, — только я это видел, —
За себя, за растрату погубленных сил,
За того, кто ревниво тебя ненавидел,
И потом за того, кто терзанья любил.
Ненавистная дочь, ты семьей проклиналась,
Как жена, жизнь свою ты должна проклинать,
И как мать, безконечно несчастной являлась:
У тебя сына отняли, бедная мать!..
Но без слез и без жалоб, чтоб вызвать участье,
Веры в лучший и светлый удел лишена —
И как дочь, и как мать, и жена,
Затаила в себе ты всю горечь несчастья
С целомудрием гордой души…
Ты не бросилась в воду в полночной тиши,
Не искала в разврате спасенья,
И его золотой, обаятельный грех
На ресницы твои сладких снов искушенья
Никогда не сводил… Ты была не из тех
Слабых душ, что в могиле находят забвенье,
Иль в безумном разврате забыться хотят,
Словно даст им забвенье безумный разврат.
Нет, страдалица гордая, жить ты осталась,
Неубитая жизнью, и те,
Что́ дивились спокойной твоей красоте,
Если ты между ними порою являлась —
Никогда не прочтут, может быть,
В темных взорах, глубоких как море,
Сколько муки и жгучаго горя
Ты умела в себе затаить.
По недвижным чертам молодого лица
По глазам, по улыбке твоей не узнаешь,
Что ты бедная, гордо и молча страдаешь,
Что страданью глубокому нет и конца.
Ты страдаешь втройне, — только я это видел, —
За себя, за растрату погубленных сил,
За того, кто ревниво тебя ненавидел,
И потом за того, кто терзанья любил.
Ненавистная дочь, ты семьей проклиналась,
Как жена, жизнь свою ты должна проклинать,
И как мать, бесконечно несчастной являлась:
У тебя сына отняли, бедная мать!..
Но без слез и без жалоб, чтоб вызвать участье,
Веры в лучший и светлый удел лишена —
И как дочь, и как мать, и жена,
Затаила в себе ты всю горечь несчастья
С целомудрием гордой души…
Ты не бросилась в воду в полночной тиши,
Не искала в разврате спасенья,
И его золотой, обаятельный грех
На ресницы твои сладких снов искушенья
Никогда не сводил… Ты была не из тех
Слабых душ, что в могиле находят забвенье,
Иль в безумном разврате забыться хотят,
Словно даст им забвенье безумный разврат.
Нет, страдалица гордая, жить ты осталась,
Неубитая жизнью, и те,
Что́ дивились спокойной твоей красоте,
Если ты между ними порою являлась —
Никогда не прочтут, может быть,
В темных взорах, глубоких как море,
Сколько муки и жгучего горя
Ты умела в себе затаить.
На борзом коне воевода cкакал
Домой с своим верным слугою;
Он три года ровно детей не видал,
Расстался с женой дорогою.
И в синюю даль он упорно глядит,
Глядит и вздыхает глубоко…
— «Далеко ль еще?» он слуге говорит.
Слуга отвечает: «далеко!»…
Уж стар воевода; скакать на коне,
Как прежде, он долго не может,
Но хочет узнать поскорей о жене,
Его нетерпение гложет.
Слуге говорит он: «Скачи ты вперед,
Узнай ты, все ль дома здорово,
С коня не слезая, у самых ворот,
И мчись ко мне с весточкой снова».
И скачет без устали верный слуга…
Скорее ему доскакать бы…
Вот видит знакомой реки берега
И сад воеводской усадьбы.
Узнал обо всем он у барских ворот
И вот, как опущенный в воду,
Печальные вести назад он везет
И жалко ему воеводу.
«Ну, что?» — Воевода скрывает свой вздох
И ждет. «Все в усадьбе исправно, —
Слуга отвечает: — лишь только издох
Любимый ваш сокол недавно».
«Ах, бедный мой сокол! Он дорог был мне…
Какой же с ним грех приключился?»
«Сидел он на вашем издохшем коне,
Сел падаль и с жизнью простился».
«Как, конь мой буланый? Неу́жли он пал,
Но как же погиб он, мой Боже!»
«Когда под Николу ваш дом запылал,
Сгорел вместе с домом он тоже».
«Что слышу? Скажи мне, мой терем спален,
Мой терем, где рос я, женился?
Но как то случилось?» «Да в день похорон
В усадьбе пожар приключился»…
«О, если тебе жизнь моя дорога,
Скажи мне, как брату, как другу:
Кого ж хоронили?» И молвил слуга:
«Покойную вашу супругу».
Дикарь! Тебе мила свобода
Твоих лесов, твоих степей,
Но что и воля для народа,
Хоть и не носит он цепей,
Когда он дик, как и природа
Его пустынь… Он тот же раб,
Он раб невежества, преданья;
Как и младенец, в деле знанья.
Пася в лугах свои стада,
Он сам пасется, словно стадо…
Скажи, ужели никогда
Мысль не влекла тебя туда,
Где возвышается громада
Богатых фабрик, городов,
Где силой творческих трудов
За чудом в мир являлось чудо
Ума пытливаго; откуда
Ты не уйдешь побывши раз?..
Так брось кибитку кочевую
И долю предков вековую.
Иди со мной!..
А есть у вас, —
Надеюсь, нет — голодных нищих?
Да где-ж их нет! В иных жилищах
Царят такая нищета,
Что страх смотреть… Но занята
3ато судьбою их печальной
Наука; много дельных книг
Явилось в прессе социальной.
И если-б каждый бедный вник —
С какою ревностью похвальной
Пустились все о нем писать,
То он благословил бы небо…
И умер с голоду, без хлеба,
Не зная где его достать?..
Да, в нищете не мало зла
На всей земле… За то прогресс-то
Везде каков! В Европе места
Ты не найдешь, где-б не прошла
Теперь железная дорога.
В час, — да и то, пожалуй, много, —
Весть перешлешь ты в Новый Свет
К американскому банкиру.
Канал прорыли в пять — шесть лет
Меж двух морей, на диво миру…
Девиз наш — мир, нам ближний — брат;
Живем мы тихо, нетревожно.
Так, значит, нет у вас солдат?
Да разве жить без них возможно?
За то с врагом мы в бой пойдем —
Окончим с славою войну ту:
Ведь под игольчатым ружьем
Шесть-семь врагов падет в минуту…
Затем, наш суд правдив вполне,
В своей семье не знаем бурь мы…
А есть у вась в Европе тюрьмы?
Сперва ответь на это мне.
Есть, и построек самых прочных,
Различных видов и систем:
Для заключений „одиночных",
Иль так, чтоб можно было всем
Сходиться вместе арестантам.
А ваши жены каковы?
У немцев, чтоль, у англичан там,
Оне свободны, как и вы?
Оне у нас свободны лично,
Хотя не делят наших прав,
Что было-б вовсе не логично;
Но мир веселья и забав
Для всех открыт, и мы отлично
Жен одеваем, холим жен;
Оне нарядны и богаты.
Иди же прочь от дикаря ты!
Тебе — плохой товарищ он.
Иди к блистательным жилищам,
К своим солдатам, тюрьмам, нищим,
Куй позолоченную цепь
Жене — наложнице, рабыне,
А я уйду с кибиткой в степь,
Я вас свободней и в пустыне.
За мир мы стоим постоянно,
Мир — это всеобщий кумир,
А все же, как это ни странно,
Как клад не дается нам мир.
Воинственный дух не ослабит
Ничто в нас — ни воля, ни гнет.
Взгляните вы взад и вперед:
Кого-нибудь где-нибудь грабят,
Кого-нибудь кто-нибудь бьет.
На днях я был в обществе. В зале
За чайным столом, при огне,
Понятно, что мы толковали
О пруско-французской войне.
Все было меж нами различно:
Понятья, лета и чины,
Но все рассуждали отлично,
Согласно, гуманно, прилично,
Как следует, против войны.
Чиновник, имеющий шансы
На бирже разжиться, тогда
Сказал громогласно нам: — «Да!
Война разоряет финансы…
Я против войны, господа!..»
Жена его, бледная дама,
С флакончиком спирта всегда,
Вздыхала: «Ах, это беда!.
Ужасно! Кровавая драма!..
Я против войны, господа!..»
Бурбон, возвещавший сначала,
Что ром также слаб, как вода,
Воскликнул: «Война — ерунда:
Без войн люди дохнут не мало…
Я против войны, господа!..»
С моноклями два лицеиста,
Два юные члены суда,
Кричали: «Не те уж года!
Война — это варварство чисто!
Мы против войны, господа!..»
Газетный крикун очень жарко
Высчитывал сумму вреда
Войны: «Хоть я враг навсегда
Луи Бонапарта, Бисма́рка,
Но против войны, господа!»
«Любитель» театра Лесного,
Играющий слуг иногда,
Артист, и туда и сюда,
Нам тоже сказал свое слово:
«Да здравствует мир, господа!..»
Как мирный поэт, без сомненья,
Я мир проповедовал сам.
Мы все разошлись в умиленье
К двенадцати равно часам
С радушного, дачного пира,
Все выпив — лафит и коньяк.
Но все эти «граждане мира»
Не кончили вечера так.
Газетный крикун до рассвета
Ругательный пасквиль писал;
Два друга лицейские где-то
Свершили в трактире скандал;
Бурбон, после толков о мире,
Поехал в Демидовский сад,
И в споре купца из Сибири
Ударил хлыстом, говорят.
Чиновник с женою некстати
Подрался, что слышал сосед,
И ночью с двуспальной кровати
Отправился спать в кабинет.
Артист монолог из Гамле́та
Выкрикивать с площади стал,
С хожалым сцепился за это
И ночь всю в участке проспал.
Так бога раздоров и брани
Казнит прогрессивный наш клир,
Так «мирные» наши граждане
Теперь проповедуют «мир».
Переживая новый период,
Довольно нам играть друг с другом в прятки;
На все бывает в мире свой черед,
И чем глядеть вперед нам без оглядки,
Посмотрим с любопытством мы назад,
На все явленья пройденной дороги.
Лет за́ десять сведем свои итоги
И, наблюдая жизни новый склад,
Займемся мы, не предаваясь бредням,
Своим десятилетием последним.
Мы поняли в затишьи поздних дней,
Что все же десять лет прошло не даром.
Они должны на родине моей
Быть памятны всем рутинерам старым:
Откупщикам, развенчанным певцам
(Пришлось себе отходную пропеть им),
С надеждами обманутыми детя́м
И без крестьян оставшимся отцам,
В которых все волненья унялись бы,
Когда мы им оставили их избы.
Где ж та, где та горячая пора?
Кипела жизнь, являлись вкруг таланты;
Для прессы, для журнального пера
Бросали офицеры аксельбанты;
Закутавшись в таинственный вуаль,
Являлась гласность к нам и, как диктатор,
Был всюду принят каждый литератор.
Смотрела с упованьем юность в даль
И, сбитая движеньем новым с толку,
Ворчала старость только втихомолку.
Торжественно встречали мы канун
Какой-то новой эры небывалой;
Свой вековечный, нравственный колтун
Мы прикрывали, с храбростью не малой,
Шумихой современных звонких фраз,
От либералов не было отбою
И, искренно довольная собою,
Как лучшая из всех живущих рас,
Русь принялась, на удивленье внукам,
За книжки по естественным наукам.
То был эпидемический кураж
Наивной лжи, поэзия обмана,
Национальной гордости мираж;
То был прогресс танцклассов и канкана,
Дешевых обличительных статей,
Когда седые даже генералы,
Спешили постригаться в радикалы,
А барыни, забыв своих детей,
Считали делом модным и веселым
Тасканье по воскресным нашим школам.
Необходимость «женского труда»
Они признали все без исключенья,
Хоть сами — это, впрочем, не беда —
Сбивались на таблице умноженья,
Домашний быт считали за ничто
И, хоть брала ужасная зевота,
Все взапуски читали Молешота.
Потом — увы! — за домино-лото
Я в клубе видел их и, вы поймете,
Там шла ли речь у них о Молешоте?!
Как не похожи наши времена
На прежние!.. А было то давно ли? —
В быту чиновном каждая жена
Вдруг приходила к мысли: что в неволе —
Что с мужем жить под кровлею одной;
Что ничего нет хуже и печальней
Владычества меж кухнею и спально́й,
А потому — жена решала — оба
Должны мы жить и действовать особо…
— Вы знаете, я с мужем разошлась… —
Мне раз сказала дачная соседка.
— Что ж, он тираном, что ли, был для вас?
— Ах, нет! Он добр, мы ссорились так редко…
— Так вы его не любите? — O, нет,
Он для меня на свете всех дороже… —
И барыня заплакала. — Так что же
Вам жить мешает вместе? — И ответ
Все ж был таков, что нужно разойтись им,
Чтоб человек вполне был независим.
В те дни немногих тружениц я знал,
Но все они трудились скромно, тихо;
Им нравился в науке не скандал,
С каким иная модная шутиха
На лекциях сидела развалясь,
В театрах храбро шикала актерам,
Иль всем мешала громким разговором,
В публичной библио́теке явясь,
Где в курсах акушерских среди зала
Рисунков соблазнительных искала.
Во всем пересолить мы — мастера,
Такую Бог славянам дал натуру.
Вступив на путь прогресса и добра,
Мы бросимся сейчас в карикатуру,
И всякий принцип здравый и святой
Мы сделаем комическим и пошлым;
Однако же, в том недалеком прошлом
С какой-то добродушной простотой
Кичились мы в стихах плохих и прозой
Общественной своей метаморфозой.
Где ж та пора? Бойцы, где ваша рать?
Лежат в пыли заброшенные книжки;
Приверженная, жалкая печать
Обделывает грязные делишки,
Затишье прежнее пришло само собой,
Зловещий штиль — в житейском мертвом море…
Так сказку старую мы пережили вскоре:
Опять сидит старуха пред избой,
Нежданной переменою убита,
А перед ней — разбитое корыто.