Мы с мастером по велоспорту Галею
С восьмого класса — не разлей вода.
Страна величиною с Португалию
Велосипеду с Галей — ерунда.Она к тому же всё же — мне жена,
Но кукиш тычет в рожу мне же: на!
Мол, ты блюди квартиру,
Мол, я ездой по миру
Избалована и изнежена.Значит, завтра — в Париж,
говоришь…
А на сколько? А, на десять дней!
Вот везухи: Галине — Париж,
А сестре её Наде — Сидней.Артисту за игру уже в фойе — хвала.
Ах, лучше раньше, нежели поздней.
Вот Галя за медалями поехала,
А Надю проманежили в Сидней.Кабы была бы Надя не сестра —
Тогда б вставать не надо мне с утра:
Я б разлюлил малины
В отсутствие Галины,
Коньяк бы пил на уровне ситра.Сам, впрочем, занимаюсь авторалли я,
Гоняю «ИЖ» — и бел, и сер, и беж.
И мне порой маячила Австралия,
Но семьями не ездят за рубеж.Так отгуляй же, Галя, за двоих!
Ну их совсем — врунов или лгуних!
Вовсю педаля, Галя,
Не прозевай Пигаля —
Потом расскажешь, как там что у них! Так какой он, Париж, говоришь?
Как не видела? Десять же дней!
Да рекорды ты там покоришь —
Ты вокруг погляди пожадней!
Если где-то в чужой, неспокойной ночи, ночи
Ты споткнулся и ходишь по краю —
Не таись, не молчи, до меня докричи, докричи,
Я твой голос услышу, узнаю.
Может, с пулей в груди ты лежишь в спелой ржи, в спелой ржи?
Потерпи! Я иду, и усталости ноги не чуют.
Мы вернемся туда, где и травы врачуют,
Только — ты не умри, только — кровь удержи.
Если ж конь под тобой — ты домчи, доскачи, доскачи,
Конь дорогу отыщет, буланый,
В те края, где всегда бьют живые ключи, ключи,
И они исцелят твои раны.
Если трудно идёшь: по колена в грязи, по колена в грязи
Да по острым камням, босиком по воде по студёной,
Пропылённый, обветренный, дымный, огнём опалённый —
Хоть какой — доберись, добреди, доползи!
Здесь такой чистоты из-под снега ручьи, ручьи —
Не найдёшь, не придумаешь краше;
Здесь друзья, и цветы, и деревья ничьи, ничьи,
Стоит нам захотеть — будут наши.
Наши!
Где же ты? взаперти или в долгом пути, пути?
На развилках каких, перепутиях и перекрёстках?
Может быть, ты устал, приуныл, заблудился в трёх соснах
И не можешь обратно дорогу найти?
Как засмотрится мне нынче, как задышится?!
Воздух крут перед грозой, крут да вязок.
Что споётся мне сегодня, что услышится?
Птицы вещие поют — да все из сказок.
Птица сирин мне радостно скалится,
Веселит, зазывает из гнёзд,
А напротив тоскует-печалится,
Травит душу чудной алконост.
Словно семь заветных струн
Зазвенели в свой черёд —
Это птица гамаюн
Надежду подаёт!
В синем небе, колокольнями проколотом,
Медный колокол,
медный колокол
То ль возрадовался, то ли осерчал…
Купола в России кроют чистым золотом —
Чтобы чаще Господь замечал.
Я стою, как перед вечною загадкою,
Пред великою да сказочной страною —
Перед солоно- да горько-кисло-сладкою,
Голубою, родниковою, ржаною.
Грязью чавкая жирной да ржавою,
Вязнут лошади по стремена,
Но влекут меня сонной державою,
Что раскисла, опухла от сна.
Словно семь богатых лун
На пути моём встаёт —
То мне птица гамаюн
Надежду подаёт!
Душу, сбитую да стёртую утратами,
Душу, сбитую перекатами, —
Если до крови лоскут истончал, —
Залатаю золотыми я заплатами,
Чтобы чаще Господь замечал!
Мяч затаился в стриженой траве.
Секунда паузы на поле и в эфире…
Они играют по системе «дубль-ве»,
А нам плевать, у нас — «четыре-два-четыре».Ох, инсайд! Для него — что футбол, что балет.
И всегда он танцует по правому краю.
Справедливости в мире и на поле нет —
Почему я всегда только слева играю.Вот инсайд гол забил, получив точный пас.
Я хочу, чтоб он встретил меня на дороге, —
Не могу: меня тренер поставил в запас,
А ему сходят с рук перебитые ноги.Мяч затаился в стриженой траве.
Секунда паузы на поле и в эфире…
Они играют по системе «дубль-ве»,
А нам плевать, у нас — «четыре-два-четыре».Ничего! Пусть сегодня я повременю,
Для меня и штрафная площадка — квартира,
Догоню, я сегодня его догоню!
Пусть меня не заявят на первенство мира.Ничего! После матча его подожду —
И тогда побеседуем с ним без судьи мы…
Пропаду, чует сердце моё — попаду
Со скамьи запасных на скамью подсудимых.Мяч затаился в стриженой траве.
Секунда паузы на поле и в эфире…
Они играют по системе «дубль-ве»,
А нам плевать, у нас — «четыре-два-четыре».
Мы бдительны — мы тайн не разболтаем, —
Они в надёжных жилистых руках,
К тому же этих тайн мы знать не знаем —
Мы умникам секреты доверяем, —
А мы, даст Бог, походим в дураках.Успехи взвесить — нету разновесов, —
Успехи есть, а разновесов нет, —
Они весомы — и крутых замесов.
А мы стоим на страже интересов,
Границ, успехов, мира и планет.Вчера отметив запуск агрегата,
Сегодня мы героев похмелим,
Ещё возьмём по полкило на брата…
Свой интерес мы — побоку, ребята, —
На кой-нам свой, и что нам делать с ним? Мы телевизоров напокупали, —
В шесть — по второй глядели про хоккей,
А в семь — по всем Нью-Йорк передавали, —
Я не видал — мы Якова купали, —
Но там у них, наверное, — о»кей! Хотя волнуюсь — в голове вопросы:
Как негры там? — А тут детей купай, —
Как там с Ливаном? что там у Сомосы?
Ясир здоров ли? каковы прогнозы?
Как с Картером? на месте ли Китай?!«Какие ордена ещё бывают?» —
Послал письмо в программу «Время» я.
Ещё полно, — так что ж их не вручают?!
Мои детишки просто обожают, —
Когда вручают — плачет вся семья.
Удар, удар, еще удар, опять удар — и вот
Борис Будкеев (Краснодар) проводит апперкот.
Вот он прижал меня в углу, вот я едва ушел,
Вот — апперкот, я на полу, и мне нехорошо.
И думал Будкеев, мне челюсть кроша:
"И жить хорошо, и жизнь хороша!"
При счете "семь" я все лежу, рыдают землячки.
Встаю, ныряю, ухожу, и мне идут очки.
Неправда, будто бы к концу я силы берегу, —
Бить человека по лицу я с детства не могу.
Но думал Будкеев, мне ребра круша:
"И жить хорошо, и жизнь хороша!"
В трибунах свист, в трибунах вой: — Ату его, он трус!..-
Будкеев лезет в ближний бой, а я к канатам жмусь.
Но он пролез — он сибиряк, настырные они.
И я сказал ему: — Чудак! Устал ведь, отдохни!
Но он не услышал, он думал, дыша,
Что жить хорошо и жизнь хороша.
А он все бьет — здоровый черт! Я вижу — быть беде.
Ведь бокс — не драка, это спорт отважных и т. д.
Вот он ударил раз, два, три — и сам лишился сил.
Мне руку поднял рефери, которой я не бил.
Лежал он и думал: что жизнь хороша…
Кому — хороша, а кому — ни шиша.
Мажорный светофор, трехцветье, трио,
Палитро-палитура цвето-нот.
Но где же он, мой "голубой период"?
Мой "голубой период" не придет!
Представьте, черный цвет невидим глазу,
Все то, что мы считаем черным, — серо.
Мы черноты не видели ни разу -
Лишь серость пробивает атмосферу.
И ультрафиолет, и инфракрасный -
Ну, словом, все, что чересчур — не видно, -
Они, как правосудье, беспристрастны,
В них все равны, прозрачны, стекловидны.
И только красный, желтый цвет — бесспорны,
Зеленый — тоже: зелень в хлорофилле, -
Поэтому трехцветны светофоры
<Для всех> — кто пеш и кто в автомобиле.
Три этих цвета — в каждом организме,
В любом мозгу, как яркий отпечаток, -
Есть, правда, отклоненье в дальтонизме,
Но дальтонизм — порок и недостаток.
Трехцветны музы — но как будто серы,
А "инфра-ультра" — как всегда, в загоне, -
Гуляют на свободе полумеры,
И "псевдо" ходят как воры в законе.
Все в трех цветах нашло отображенье -
Лишь изредка меняется порядок.
Три цвета избавляют от броженья -
Незыблемы, как три ряда трехрядок.
Куда всё делось и откуда что берётся? —
Одновременно два вопроса не решить.
Абрашка Фукс у Ривочки пасётся:
Одна осталась — и пригрела поца,
Он на себя её заставил шить.Ах, времена — и эти, как их? — нравы!
На древнем римском это — «темпера о морес»…
Брильянты вынуты из их оправы,
По всей Одессе тут и там канавы:
Для русских — цимес, для еврейских — цорес.Кто с тихим вздохом вспомянёт: «Ах, да!»
И душу Господу подарит, вспоминая
Тот изумительный момент, когда
«На Дерибасовской открылася пивная»? Забыть нельзя, а если вспомнить — это мука!
Я на Привозе встретил Мишу… Что за тон!
Я предложил: «Поговорим за Дюка!»
«Поговорим, — ответил мне, гадюка, —
Но за того, который Эллингтон».Ну что с того, что он одет весь в норке,
Что скоро едет, что последний сдал анализ,
Что он одной ногой уже в Нью-Йорке?
Ведь было время, мы у Каца Борьки
Почти что с Мишком этим не кивались.{Кто с тихим вздохом вспомянёт: «Ах, да!»
И душу Господу подарит, вспоминая
Тот изумительный момент, когда
«На Дерибасовской открылася пивная»? }
Неважен возраст — все имеют цену,
Смотря чем дышишь ты и чем живёшь.
Мы всё же говорим: «Вот — наша смена!»,
Когда глядим на нашу молодежь.<В>
По другим мы дорогам ходили.
В наше время всё было не так —
Мы другие слова говорили…
В наше время всё было не так.>А молодёжь смеётся, твист танцует,
И многого не принимаем мы,
А сами говорим: «Не существует
У нас проблемы с нашими детьми».<В>
Мы по тем же дорогам ходили.
В наше время всё было не так —
Хоть мы те же слова говорили…
В наше время всё было не так.>Но молодёжь, которую ругаем
За лёгкость, за беспечность и за джаз, —
Конечно, будет на переднем крае
В жестокий час и просто в трудный час.<В>
Мы по тем же дорогам ходили.
В наше время бывало и так —
Мы и те же слова говорили…
В наше время бывало и так!>За наше время нам не надо нимбов,
Не надо монументов, мелодрам…
Отцы и дети пусть враждуют в книгах,
А наши дети — доверяют нам!<В>
По одной мы дороге ступаем.
В наше время — держать только так!
Об одном мы и том же мечтаем:
В наше время — держать только так!>
По воде, на колёсах, в седле, меж горбов и в вагоне,
Утром, днём, по ночам, вечерами, в погоду и без,
Кто за делом большим, кто за крупной добычей — в погони
Отправляемся мы, судьбам наперекор, всем советам вразрез.И наши щёки жгут пощёчинами ветры,
Горбы на спины нам наваливает снег…
Но впереди — рубли длиною в километры
И крупные дела величиною в век.За окном и за нашими душами света не стало,
И вне наших касаний повсюду исчезло тепло.
На земле дуют ветры, за окнами похолодало,
Всё, что грело, светило, теперь в темноту утекло.И вот нас бьют в лицо пощёчинами ветры,
И жены от обид не поднимают век,
Но впереди — рубли длиною в километры,
И крупные дела величиною в век.Как чужую гримасу, надел я чужую одежду,
Или в шкуру чужую на время я вдруг перелез?
До и после, в течение, вместо, во время и между
Поступаю с тех пор просьбам наперекор и советам вразрез.Мне щёки обожгли пощёчины и ветры,
Я взламываю лёд, плыву в пролив Певек!
Ах, где же вы, рубли длиною в километры?..
Всё вместо них дела величиною в век.
В томленьи одиноком
В тени — не на виду —
Под неусыпным оком
Цвела она в саду.
Мамa — всегда с друзьями,
Папa от них сбежал,
Зато Каштан ветвями
От взглядов укрывал.
Высоко ль или низко
Каштан над головой, —
Но Роза-гимназистка
Увидела — его.
Нарцисс — цветок воспетый,
Отец его — магнат,
И многих Роз до этой
Вдыхал он аромат.
Он вовсе был не хамом,
Изысканных манер.
Мамa его — гранд-дама,
Папa — миллионер.
Он в детстве был опрыскан —
Не запах, а дурман, —
И Роза-гимназистка
Вступила с ним в роман.
И вот, исчадье ада,
Нарцисс тот, ловелас,
«Иди ко мне из сада!» —
Сказал ей как-то раз.
Когда еще так пелось?!
И Роза, в чем была,
Сказала: «Ах!», зарделась —
И вещи собрала.
И всеми лепестками
Вмиг завладел нахал.
Мама была с друзьями,
Каштан уже опал.
Искала Роза счастья
И не видала, как
Сох от любви и страсти
Почти что зрелый Мак.
Но думала едва ли,
Как душен пошлый цвет, —
Все лепестки опали —
И Розы больше нет.
И в черном чреве Мака
Был траурный покой.
Каштан ужасно плакал,
Когда расцвел весной.
Чем славится индийская культура?
Ну, скажем, Шива — многорук, клыкаст…
Ещё артиста знаем — Радж Капура
И касту йогов — странную из каст.Говорят, что раньше йог мог,
Ни черта не бравши в рот, — год,
А теперь они рекорд бьют —
Всё едят и целый год пьют! А что же мы? И мы не хуже многих —
Мы тоже можем много выпивать,
И бродят многочисленные йоги —
Их, правда, очень трудно распознать.Очень много может йог штук:
Вот один недавно лёг вдруг —
Третий день уже летит (стыд!),
Ну, а йог себе лежит спит.Я знаю, что у них секретов много,
Поговорить бы с йогом тет-на-тет —
Ведь даже яд не действует на йога:
На яды у него иммунитет.Под водой не дышит час — раз,
Не обидчив на слова — два,
Но если чует, что старик, вдруг —
Скажет «стоп!», и в тот же миг — труп! Я попросил подвыпившего йога
(Он бритвы, гвозди ел, как колбасу):
«Послушай, друг, откройся мне — ей-бога,
С собой в могилу тайну унесу!»Был ответ на мой вопрос прост,
Но поссорились мы с ним в дым,
Я бы мог открыть ответ тот,
Но йог велел хранить секрет.
Вот!
В Пекине очень мрачная погода…
У нас в Тамбове на заводе перекур —
Мы пишем вам с тамбовского завода,
Любители опасных авантюр! Тем, что вы договор не подписали,
Вы причинили всем народам боль
И, извращая факты, доказали,
Что вам дороже генерал де Голль.Нам каждый день насущный мил и дорог.
Но если даже вспомнить старину,
То это ж вы изобретали порох
И строили Китайскую стену.Мы понимаем — вас совсем не мало,
Чтоб триста миллионов погубить,
Но мы уверены, что сам товарищ Мао,
Ей-богу, очень-очень хочет жить.Когда вы рис водою запивали —
Мы проявляли интернационализм.
Небось когда вы русский хлеб жевали,
Не говорили про оппортунизм! Вам не нужны ни бомбы, ни снаряды —
Не раздувайте вы войны пожар, —
Мы нанесём им, если будет надо,
Ответный термоядерный удар.А если зуд — без дела не страдайте,
У вас ещё достаточно делов:
Давите мух, рождаемость снижайте,
Уничтожайте ваших воробьёв! И не интересуйтесь нашим бытом —
Мы сами знаем, где у нас чего.
Так наш ЦК писал в письме закрытом —
Мы одобряем линию его!
Удар, удар… Ещё удар…
Опять удар — и вот
Борис Буткеев (Краснодар)
Проводит апперкот.
Вот он прижал меня в углу,
Вот я едва ушёл…
Вот апперкот — я на полу,
И мне нехорошо!
И думал Буткеев, мне челюсть кроша:
И жить хорошо, и жизнь хороша!
При счёте «семь» я всё лежу —
Рыдают землячки.
Встаю, ныряю, ухожу —
И мне идут очки.
Неправда, будто бы к концу
Я силы берегу, —
Бить человека по лицу
Я с детства не могу.
Но думал Буткеев, мне ребра круша:
И жить хорошо, и жизнь хороша!
В трибунах свист, в трибунах вой:
«Ату его, он трус!»
Буткеев лезет в ближний бой —
А я к канатам жмусь.
Но он пролез — он сибиряк,
Настырные они,
И я сказал ему: «Чудак!
Устал ведь — отдохни!»
Но он не услышал — он думал, дыша,
Что жить хорошо и жизнь хороша.
А он всё бьёт — здоровый, чёрт! —
Я вижу: быть беде.
Ведь бокс — не драка, это спорт
Отважных и т. д.
Вот он ударил раз, два, три —
И… сам лишился сил,
Мне руку поднял рефери,
Которой я не бил.
Лежал он и думал, что жизнь хороша.
Кому хороша, а кому — ни шиша!
Я не люблю фатального исхода.
От жизни никогда не устаю.
Я не люблю любое время года,
Когда веселых песен не пою.
Я не люблю открытого цинизма,
В восторженность не верю, и еще,
Когда чужой мои читает письма,
Заглядывая мне через плечо.
Я не люблю, когда наполовину
Или когда прервали разговор.
Я не люблю, когда стреляют в спину,
Я также против выстрелов в упор.
Я ненавижу сплетни в виде версий,
Червей сомненья, почестей иглу,
Или, когда все время против шерсти,
Или, когда железом по стеклу.
Я не люблю уверенности сытой,
Уж лучше пусть откажут тормоза!
Досадно мне, что слово «честь» забыто,
И что в чести наветы за глаза.
Когда я вижу сломанные крылья,
Нет жалости во мне и неспроста —
Я не люблю насилье и бессилье,
Вот только жаль распятого Христа.
Я не люблю себя, когда я трушу,
Досадно мне, когда невинных бьют,
Я не люблю, когда мне лезут в душу,
Тем более, когда в нее плюют.
Я не люблю манежи и арены,
На них мильон меняют по рублю,
Пусть впереди большие перемены,
Я это никогда не полюблю.
Вот пришла лиха беда,
Уж ворота отворяют —
Значит пробил час, когда
Бабьи слёзы высыхают.Значит больше места нет
Ни утехам, ни нарядам.
Коль семь бед — один ответ,
Так пускай до лучших лет
Наши беды будут рядом.Не сдержать меня уговорами.
Верю свято я — не в него ли?
Пусть над ним кружат чёрны вороны,
Но он дорог мне и в неволе.Понаехали сваты,
Словно на смех, для потехи.
Ах, шуты они, шуты:
Не бывать тому вовеки.Где им знать: поют кругом
Да прослышала сама я,
Как в году невесть каком
Стали вдруг одним цветком
Два цветка — Иван да Марья.Путь-дороженька — та ли, эта ли, —
Во кромешной тьме, с мукой-болью,
В пекло ль самое, на край света ли
Приведи к нему, хоть в неволю.Ветры добрые, тайком
Прокрадитесь во темницу —
Пусть узнает он о том,
Что душа к нему стремится.Сердцем пусть не упадёт
И не думает худого,
Пусть надеется и ждёт —
Помощь Марьина придёт
Скоро-скоро, верно слово.Пусть не сетует, пусть не мается,
Ведь не зря цветок в чистом поле
Нашим именем называется —
Так цвести ему и в неволе!
Наш Федя с детства связан был с землёю —
Домой таскал и щебень, и гранит…
Однажды он домой принёс такое,
Что папа с мамой плакали навзрыд.Студентом Федя очень был настроен
Поднять археологию на щит —
Он в институт притаскивал такое,
Что мы кругом все плакали навзрыд.Привёз он как-то с практики
Два ржавых экспонатика
И утверждал, что это древний клад.
Потом однажды в Элисте
Нашёл вставные челюсти
Размером с самогонный аппарат.Диплом писал про древние святыни,
О скифах, о языческих богах,
При этом так ругался по-латыни,
Что скифы эти корчились в гробах.Он древние строения
Искал с остервенением
И часто диким голосом кричал,
Что есть ещё пока тропа,
Где встретишь питекантропа, —
И в грудь себя при этом ударял.Он жизнь решил закончить холостую
И стал бороться за здоровый быт.
«Я, — говорил, — жену найду такую,
Что вы от зависти заплачете навзрыд!»Он все углы облазил — и
В Европе был, и в Азии —
И вскоре отыскал свой идеал.
Но идеал связать не мог
В археологии двух строк —
И Федя его снова закопал.
Я помню райвоенкомат:
«В десант не годен — так-то, брат.
Таким как ты там невпротык…»
И дальше — смех:
Мол, из тебя какой солдат?
Тебя — хоть сразу в медсанбат!..
А из меня — такой солдат, как изо всех.
А на войне, как на войне,
А мне — и вовсе, мне — вдвойне,
Присохла к телу гимнастёрка на спине.
Я отставал, сбоил в строю,
Но как-то раз в одном бою —
Не знаю чем — я приглянулся старшине.
…Шумит окопная братва:
«Студент, а сколько дважды два?»,
«Эй, холостой, а правда, графом был Толстой?»,
«А кто евонная жена?..»
Но тут встревал мой старшина:
«Иди поспи — ты ж не святой, а утром — бой».
И только раз, когда я встал
Во весь свой рост, он мне сказал:
«Ложись!.. — и дальше пару слов без падежей. —
К чему две дырки в голове!»
И вдруг спросил: «А что в Москве,
Неужто вправду есть дома в пять этажей?..»
Над нами — шквал! Он застонал —
И в нём осколок остывал,
И на вопрос его ответить я не смог:
Он в землю лёг — за пять шагов,
За пять ночей и за пять снов —
Лицом на запад и ногами на восток.
Мажорный светофор, трёхцветье, трио,
Палитро-партитура цветонот.
Но где же он, мой «голубой период»?
Мой «голубой период» не придёт! Представьте, чёрный цвет невидим глазу,
Всё то, что мы считаем чёрным, — серо.
Мы черноты не видели ни разу —
Лишь серость пробивает атмосферу.И ультрафиолет, и инфракрасный —
Ну, словом, всё, что «чересчур», — не видно,
Они, как правосудье, беспристрастны,
В них — все равны, прозрачны, стекловидны.И только красный, жёлтый цвет — бесспорны,
Зелёный — тоже: зелень в хлорофилле.
Поэтому трёхцветны светофоры —
Чтоб проезжали и переходили.Три этих цвета — в каждом организме,
В любом мозгу, как яркий отпечаток.
Есть, правда, отклоненье в дальтонизме,
Но дальтонизм — порок и недостаток.Трёхцветны музы, но как будто серы,
А «инфра», «ультра» — как всегда, в загоне.
Гуляют на свободе полумеры,
И «псевдо» ходят, как воры в законе.Всё в трёх цветах нашло отображенье,
Лишь изредка меняется порядок.
Три цвета избавляют от броженья —
Незыблемы, как три ряда трёхрядок.
Почему все не так? Вроде — все как всегда:
То же небо — опять голубое,
Тот же лес, тот же воздух и та же вода…
Только — он не вернулся из боя.
Мне теперь не понять, кто же прав был из нас
В наших спорах без сна и покоя.
Мне не стало хватать его только сейчас —
Когда он не вернулся из боя.
Он молчал невпопад и не в такт подпевал,
Он всегда говорил про другое,
Он мне спать не давал, он с восходом вставал, —
А вчера не вернулся из боя.
То, что пусто теперь, — не про то разговор:
Вдруг заметил я — нас было двое…
Для меня — будто ветром задуло костер,
Когда он не вернулся из боя.
Нынче вырвалась, словно из плена, весна, —
По ошибке окликнул его я:
«Друг, оставь покурить!» — а в ответ — тишина…
Он вчера не вернулся из боя.
Наши мертвые нас не оставят в беде,
Наши павшие — как часовые…
Отражается небо в лесу, как в воде, —
И деревья стоят голубые.
Нам и места в землянке хватало вполне,
Нам и время текло — для обоих.
Все теперь — одному, — только кажется мне —
Это я не вернулся из боя.