Бывало, клекотом тревожа целый мир
И ясно озарен неугасимой славой,
С полуночной скалы взлетал в седой эфир
Орел двуглавый.
Перун Юпитера в своих когтях он нес
И сеял вкруг себя губительные громы,
Бросая на врагов, в час беспощадных гроз,
Огней изломы.
Но с диким кобчиком, за лакомый кусок
Поспорив у моря, вступил он в бой без чести,
О, книга книг! Кто не изведал,
В своей изменчивой судьбе,
Как ты целишь того, кто предал
Свой утомленный дух — тебе! В чреде видений неизменных,
Как совершенна и чиста —
Твоих страниц проникновенных
Младенческая простота! Не меркнут образы святые,
Однажды вызваны тобой:
Пред Евой — искушенье Змия,
С голубкой возвращенной — Ной! Все, в страшный час, в горах, застыли
Из цикла «Киммерийская весна»IПреградой волнам и ветрам
Стена размытого вулкана,
Как воздымающийся храм,
Встаёт из сизого тумана.
По зыбям меркнущих равнин,
Томимым неуёмной дрожью,
Направь ладью к её подножью
Пустынным вечером — один.
И над живыми зеркалами
Возникнет тёмная гора,
Гретхен, Гретхен, в темной нише
Храма ты преклонена.
Гул органа слышен свыше, —
Голос: «Здесь ты не одна!»
Гретхен, Гретхен! светлый гений!
Тайну страшную храня,
В час томлений, в час молений
Позабудь, в слезах, меня…
Что я могу, — напрасно рвущий
Оковы грозных, прошлых лет,
Я всюду цепи строф лелеял,
Я ветру вслух твердил стихи,
Чтоб он в степи их, взвив, развеял,
Где спят, снам веря, пастухи;
Просил у эхо рифм ответных,
В ущельях гор, в тиши яйлы;
Искал черед венков сонетных
В прибое, бьющем в мол валы;
Ловил в немолчном шуме моря
Метр тех своих живых баллад,
Вой, ветер осени третьей,
Просторы России мети,
Пустые обшаривай клети,
Нищих вали по пути; Догоняй поезда на уклонах,
Где в теплушках люди гурьбой
Ругаются, корчатся, стонут,
Дрожа на мешках с крупой; Насмехайся горестным плачем,
Глядя, как голод, твой брат,
То зерно в подземельях прячет,
То душит грудных ребят; В городах, бесфонарных, беззаборных,
Молодой моряк вселенной,
Мира древний дровосек,
Неуклонный, неизменный,
Будь прославлен, Человек!
По глухим тропам столетий
Ты проходишь с топором,
Целишь луком, ставишь сети,
Торжествуешь над врагом!
И вот в железной колыбели
В громах родится новый год.
Ф. ТютчевТы спишь «в железной колыбели»,
И бабка над тобой, Судьба,
Поет, но песнь ее — пальба,
И светит в детской — блеск шрапнелей.
Сейчас скончался старший брат.
Вот он лежит в одежде ратной…
Должник несчастный, неоплатный,
Он, кажется, был смерти рад.
Прекрасен восход твой, о Атон живущий, владыка столетий!
Дивный, светлый, могучий, — любви твоей — меры нет, лучи твои — радость.
Когда ты сияешь, сердца оживают, обе земли веселятся.
Бог священный, создавший себя, сотворивший все страны: людей, стада и деревья!
Ты светишь — и живо все! ты мать и отец для всех, чьи глаза сотворил ты!
Ты светишь — и видят все! все души ликуют о тебе, о владыко!
Когда ты уходишь, за край земли на закате, — все лежат, словно мертвые;
Пока ты не встанешь с края земли на восходе, — лица скрыты, носы не дышат.
Ты луч посылаешь — простираются руки, величая дух твой,
Ты в небе светишь — певцы и игральцы поют и трубят,
Пусть вечно милы посевы, скаты,
Кудрявость рощи, кресты церквей,
Что в яркой сини живут, сверкая, —
И все ж, деревня, прощай, родная!
Обречена ты, обречена ты
Железным ходом судьбы своей.
Весь этот мирный, весь этот старый,
Немного грубый, тупой уклад
Померкнуть должен, как в полдень брачный
Рассветных тучек узор прозрачный,
1
Не правда ли: мы в сказке,
Мы в книжке для детей?
Твои так нежны глазки,
И поступь — как у фей!
Я — принц, а ты — царевна,
Отец твой — злой король…
Но не гляди так гневно,
Побыть с тобой позволь.
Я в шапке-невидимке,
Упорный, упрямый, угрюмый,
Под соснами взросший народ!
Их шум подсказал тебе думы,
Их шум в твоих песнях живет.
Спокойный, суровый, могучий,
Как древний родимый гранит!
Твой дух, словно зимние тучи,
Не громы, но вьюги таит.
Меж камней, то мшистых, то голых,
Взлюбил ты прозрачность озер:
Нас влекут пурпурные ветрила,
Нежен вздох павлиньих опахал,
Терпкой влагой душно веет с Нила,
В жгучей сини Феб недвижно стал.
Мысли — четки. Выслушай, царица!
Ропот мой безумьем назови.
Пусть в тебе таит свой бред блудница,
Цезарь тож не новичок в любви.
Что ж! пред кем, скажи, в Александрии
Я сложил и фаски и венец,
Свобода! Свобода! Восторженным кликом
Встревожены дали холодной страны:
Он властно звучит на раздольи великом
Созвучно с ручьями встающей весны.
Россия свободна! Лазурь голубее,
Живительней воздух, бурливей река…
И в новую жизнь бесконечной аллеей
Пред нами, приветно, раскрылись века.
Но разве сознанье не мучит, не давит,
Что, в радости марта, на празднике верб,
И утлый челн мой примет вечность
В неизмеримость черных вод…
Urbi et Orbi
Пора! Склоняю взор усталый:
Компас потерян, сорван руль,
Мой утлый челн избит о скалы…
В пути я часто ведал шквалы,
Знал зимний ветер одичалый,
Знал, зноем дышащий, июль…
Давно без карты и магнита
Ой вы, струночки — многозвончаты!
Балалаечка — многознаечка!
Уж ты спой нам весело
Свою песенку,
Спой нам нонче ты, нонче ты, нонче ты…
Как рязанский князь под замком сидит,
Под замком сидит, на Москву глядит,
Думу думает, вспоминает он,
Как людьми московскими без вины полонен,
Как его по улицам вели давеча,
Не часто радует поэта
Судьба, являя перед ним
Внезапно — столп живого света,
Над краем вспыхнувший родным!
Такой же столп, во время оно,
Евреев по пустыне вел:
Был светоч он и оборона,
Был стяг в сраженьях и глагол!
При блеске дня — как облак некий,
Как факел огненный — в ночи,
В гробу, под парчой серебристой, созерцал я последнее счастье,
Блаженство, последнее в жизни, озаренной лучами заката;
И сердце стучало так ровно, без надежд, без любви, без пристрастья,
И факелы грустно горели, так спокойно, так ясно, так свято.
Я думал, безропотно верил, что навек для меня отзвучали
Все яркие песни восторга, восклицанья живых наслаждений;
В мечтах я покорно поставил алтари Неизменной Печали,
И душу замкнул от лукавых, как святилище, воспоминаний.
Но в Книге Судьбы назначали письмена золотые иное:
От века в ней было сказанье о магически-избранной встрече,
I
Нет, я не ваш! Мне чужды цели ваши,
Мне странен ваш неокрыленный крик,
Но, в шумном круге, к вашей общей чаше
И я б, как верный, клятвенно приник!
Где вы — гроза, губящая стихия,
Я — голос ваш, я вашим хмелем пьян,
Зову крушить устои вековые,
Творить простор для будущих семян.
Где вы — как Рок, не знающий пощады,
Пора сознаться: я — не молод; скоро сорок.
Уже не молодость, не вся ли жизнь прошла?
Что впереди? обрыв иль спуск? но, общий ворог,
Стоит старуха-смерть у каждого угла.
Я жил, искал услад, и правых и неправых,
Мне сны безумные нашептывала страсть,
Губами припадал ко всем земным отравам,
Я знал, как радует, как опьяняет власть.
Меж мук и радостей, творимых и случайных,
Я, в лабиринте дней ища упорно путь,
Зубцы, ремни, колеса, цепи,
Свист поршней, взмахи рычага;
Вне — замыслы, наружу — цели,
Но тайна где-то спит, строга.
Взмах! Взлет! Челнок, снуй! Вал, вертись вкруг!
Привод, вихрь дли! не опоздай!
Чтоб двинуть косность, влить в смерть искру,
Ткать ткань, свет лить, мчать поезда!
Машины! Строй ваш вырос бредом,
Земля гудит под ваш распев;
Вот — вдоль исписана книгами, черный
Свод стенограмм (лейбниц-глифы), тетрадь
Лет, с пультов школьных до вольных, как жернов,
Полночей: в памяти старая рать!
…Сутра с утра; мантра днем; дань молчаний;
В мантии майи мир скрыт ли, где скит? —
…Сутки в седле! перьев сорок в колчане!
Вскачь за добычей! тебе степи, скиф!
…Babel und Bibel; бог, змий, прародитель;
Дюжина, семь, шестьдесят, — счет Халдей.—
Когда мечта, под волей господина,
Должна идти вперед, как вьючный мул, —
Поможешь ты, скользящая терцина!
На высях гор закатный луч уснул,
В лазури звезды — крупны и алмазны,
Чуть слышен издали прибойный гул.
Все образы, что ярки и бессвязны,
Толпились быстро, в белом блеске дня,
Во мраке встали в строй однообразный.
Прочь все, что в жизни мучило меня,
«Ты умрешь, и большего не требуй!
Благ закон всевидящей Судьбы».
Так гласят, вздымая руки к небу,
Бога Вишну хмурые рабы.
Под кумиром тяжким гнутся зебу,
Выпрямляя твердые горбы.
«Ты живешь, и большего не надо!
Высший дар Судьбой всезрящей дан».
Восклицает буйная менада,
Подымая высоко тимпан.
О чем еще мечтать мне в жизни этой?
Все ведомо, изжито, свершено:
От снов травы, лучом весны согретой,
До тихих снов, какими грезит дно;
От муки юноши в минуту страсти,
До сладости в предчувствии конца,
И от пресыщенности дерзкой власти
До гордого безволия творца!
Куда идти, и кто теперь мне нужен,
Пред кем опять мой дрогнет скорбный дух?