Лиловые тени легли по последнему снегу,
Журча, по наклонам сбежали ручьями сугробы,
Развеял по воздуху вечер истому и негу,
Апрель над зимой торжествует без гнева и злобы.
Апрель! Но вокруг все объято предчувствием мая,
И ночь обещает быть ясной, и теплой, и звездной…
Ах, тысячи юношей, нежно подругу сжимая,
Свой взор наклоняют теперь над обманчивой бездной.
Весна их пьянит, как пьянила и в глубях столетий,
В жестокие темные годы пещерного века,
Я доживаю полстолетья,
И на событья все ясней
Могу со стороны смотреть я,
Свидетель отошедших дней.
Мое мечтательное детство
Касалось тех далеких лет,
Когда, как светлое наследство,
Мерцал «Реформ» прощальный свет.
И, мальчик, пережил, как быль, я
Те чаянья родной земли,
Мы бродим в неконченом здании
По шатким, дрожащим лесам,
В каком-то тупом ожидании,
Не веря вечерним часам.
Бессвязные, странные лопасти
Нам путь отрезают… мы ждем.
Мы видим бездонные пропасти
За нашим неверным путем.
Сладострастные тени на темной постели окружили, легли, притаились, манят.
Наклоняются груди, сгибаются спины, веет жгучий, тягучий, глухой аромат.
И, без силы подняться, без воли прижаться и вдавить свои пальцы в округлости плеч,
Точно труп наблюдаю бесстыдные тени в раздражающем блеске курящихся свеч;
Наблюдаю в мерцаньи колен изваянья, беломраморность бедер, оттенки волос…
А дымящее пламя взвивается в вихре и сливает тела в разноцветный хаос.О, далекое утро на вспененном взморье, странно-алые краски стыдливой зари!
О, весенние звуки в серебряном сердце и твой сказочно-ласковый образ, Мари!
Это утро за ночью, за мигом признанья, перламутрово-чистое утро любви,
Это утро, и воздух, и солнце, и чайки, и везде — точно отблеск — улыбки твои!
Озаренный, смущенный, ребенок влюбленный, я бессильно плыву в безграничности грез…
Гравюра изображает снежную метель в пустынной горной местности; полузасыпанный снегом, лежит труп человека в медвежьей шубе, а поблизости умирающий орел со стрелой в груди.
Пропел протяжный стон стрелы;
Метнулись в яркий день орлы,
Владыки круч, жильцы скалы,
Далеко слышен гул полета;
Как эхо гор, в ответ из мглы
Жестоким смехом вторит кто-то.
Стрелок, одет в медвежий мех,
Выходит, стал у черных вех.
Смолк шум орлов; смолк злобный смех;
Я — ваш, я ваш родич, священные гады!
Ив. Коневской
Как отчий дом, как старый горец горы,
Люблю я землю: тень ее лесов,
И моря ропоты, и звезд узоры,
Воспоминанья стран, — вопль водопадов,
Взлет в море волн, альпийских трещин жуть,
Зной над Помпеями, Парижа адов
Котел, за степь гремящей тройки путь.
Все, — и провал в палящие полотна
Да Винчи, мраморный вздох Афродит,
Разливы книг с их глубиной болотной,
Дум молнии, цифр гибельный гранит.
Все, — Город Вод, с блистаньем орихалка,
С нагой Иштар, где смерть, в подземный плен,
Твои мемфисские глаза.
Me eum esse
Когда во тьме закинут твой,
Подобный снам Египта, профиль, —
Что мне, куда влекусь за тьмой,
К слепительности ль, к катастрофе ль!
Разрез чуть-чуть прикрытых глаз,
Уклоны губ чуть-чуть надменных —
Не так же ль пил, в такой же чае,
Как птицы очковой змеей очарованы,
Поднять мы не смеем измученных рук,
И, двое, железами давними скованы,
Мы сносим покорно медлительность мук.
Всегда предо мною улыбка поблекшая
Когда-то горевших, как пурпуром, губ.
Ты никнешь в оковах, сестра изнемогшая,
И я неподвижен, как брошенный труп.
Привстать бы, сорвать бы оковы железные,
И кольца и цепи! и вольными вновь
Проходят дни, проходят сроки,
Свободы тщетно жаждем мы.
Мы беспощадно одиноки
На дне своей души-тюрьмы!
Присуждены мы к вечной келье,
И в наше тусклое окно
Чужое горе и веселье
Так дьявольски искажено.
Напрасно жизнь проходит рядом
За днями день, за годом год.
Гордись! я свой корабль в Египет,
Как он, вслед за тобой провлек;
Фиал стыда был молча выпит,
Под гордой маской скрыт упрек.
Но здесь мне плечи давит тога!
Нет! я — не тот, и ты — не та!
Сквозь огнь и гром их шла дорога,
Их жизнь сном страсти обвита.
Он был как бог входящий принят;
Она, предав любовь и власть,
Дуй, дуй, Дувун! Стон тьмы по трубам,
Стон, плач, о чем? по ком? Здесь, там —
По травам, ржавым, ах! по трупам
Дрем, тминов, мят, по всем цветам,
Вдоль троп упадших тлелым струпом,
Вдоль трапов тайных в глушь, где стан,
Где трон вздвигал, грозой да трусом
Пугая путь, фригийский Пан.
Дуй, дуй, Дувун! Дуй, Ветр, по трубам!
Плачь, Ночь! Зима, плачь, плачь, здесь, там,
Один — в лесную жуть, когда на муть речную
Луной наведены белесые глаза:
Качнуть извет ветвей, спугнуть мечту ночную
И тихо покатить колеса-голоса;
Ждать, как, растя, крутясь, наполнит чуткий шорох
Все тропы тишины, меж корней, вдоль вершин:
Скок диких коней, бег шотландских пони в шорах;
Скрип древних колесниц, всхлип лимузинных шин;
Следить, как там, в тени, где тонь трясинных топей,
Где брешь в орешнике, где млеет мох века, —
Под землей, под слоем снега,
Верит сонное зерно,
Что весной воде, с разбега,
Разбудить поля дано;
Что рассветной песней птицы
Снова станут славить лес;
И, в ночной игре, зарницы
Раскрывать узор небес;
Что зеленых трав изгибы
Запах мяты разольют,
Я изменял и многому и многим,
Я покидал в час битвы знамена,
Но день за днем твоим веленьям строгим
Душа была верна.
Заслышав зов, ласкательный и властный,
Я труд бросал, вставал с одра, больной,
Я отрывал уста от ласки страстной,
Чтоб снова быть с тобой.
В тиши нолей, под нежный шепот нивы,
Овеян тенью тучек золотых,
Я убежал от пышных брашен,
От плясок сладострастных дев,
Туда, где мир уныл и страшен;
Там жил, прельщения презрев.Бродил, свободный, одичалый,
Таился в норах давней мглы;
Меня приветствовали скалы,
Со мной соседили орлы.Мои прозренья были дики,
Мой каждый день запечатлен;
Крылато-радостные лики
Глядели с довременных стен.И много зим я был в пустыне,
Я помню: мой корабль разбитый
Стал у Фракийских берегов.
О, кто ж явился мне защитой
В чужой стране, среди врагов?
Ты, Родопейская Филлида,
Царевна, косы чьи — как смоль!
Ты облегчила все обиды,
Всю сердца сумрачного боль!
И я, в опочивальне темной,
Испил все радости любви,
Как любил я, как люблю я эту робость первых встреч,
Эту беглость поцелуя и прерывистую речь!
Как люблю я, как любил я эти милые слова, —
Их напев не позабыл я, их душа во мне жива.
Я от ласковых признаний, я от нежных просьб отвык,
Стал мне близок крик желаний, страсти яростный язык,
Все слова, какие мучат воспаленные уста,
В час, когда бесстыдству учат — темнота и нагота!
Из восторгов и уныний я влекусь на голос твой,
Как изгнанник, на чужбине услыхавший зов родной.
Было? Не знаю. Мальстрёмом крутящим
Дни все, что было, сметают на дно.
Зельем пьянящим, дышу настоящим,
Заревом зорь мир застлало оно.
Прошлое сброшу, пустую одежду;
Годы — что полки прочитанных книг!
Я это — ты, ныне вскинутый, между
«Было» и «будет» зажегшийся миг.
В первый раз поле весной опьянело,
В первый раз город венчала зима,
По широкому простору предвечерней синевы
Засияли, заблистали начертания созвездий,
И росинки задрожали по извилинам травы
Под зелеными огнями на задвинутом разъезде.
Ты мелькнула, проскользнула, подошла и замерла…
И я видел, в полусвете, ослепительном и белом,
Как тревожно, осторожно ты поникла и легла
На протянутые рельсы странно вытянутым телом.
Все дышало, опьянялось наступлением весны
Под магическим мерцаньем углубленного простора,
«Ты спишь, от долгих ласк усталая,
Предавшись дрожи корабля,
А все растет полоска малая, —
Тебе сужденная земля!
Когда сошел я в сень холодную,
Во тьму излучистых дорог,
Твоею нитью путеводною
Я кознь Дедала превозмог.
В борьбе меня твой лик божественный
Властней манил, чем дальний лавр…
И если, страстный, в час заветный,
Заслышу я мой трубный звук…
Tertia Vigilia
Мой трубный зов, ты мной заслышан
Сквозь утомленный, сладкий сон!
Альков, таинственен и пышен,
Нас облегал со всех сторон.
И в этой мгле прошли — не знаю, —
Быть может, годы и века.
И я был странно близок раю,
Я вас благословляю, рощи,
Где под завесой из ветвей
Мне было легче, было проще
Шептать о радости своей!
Я помню, как в тиши беседки,
Где бала шум звучал едва,
Вдруг сделались, как стрелы, метки
Мои любовные слова.
И как, едва луны пугливой
Лик потонул меж облаков,
Пока есть небо, будь доволен!
Пока есть море, счастлив будь!
Пока простор полей раздолен,
Мир славить песней не забудь! Пока есть горы, те, что к небу
Возносят пик над пеньем струй,
Восторга высшего не требуй
И радость жизни торжествуй! В лазури облака белеют
Иль туча темная плывет;
И зыби то челнок лелеют,
То клонят мощный пакетбот; И небеса по серым скатам
В круженьи жизни многошумной,
В водовороте наших дел,
Я — ваш! и этот мир безумный —
Мной вольно избранный удел.
Люблю призывы телефонов,
Истлевшей проволоки блеск,
И над рекой гудков и звонов
Пропеллера внезапный треск;
Люблю я ослепленье сцены
И ресторанный пьяный свет,