Вы сегодня впервые пропели
Золотые «Куранты любви»;
Вы крестились в «любовной купели»,
Вы стремились «на зов свирели»,
Не скрывая волненья в крови.Я учил Вас, как автор поет их,
Но, уча, был так странно-несмел.
О, поэзия — не в ритмах, не в нотах,
Только в Вас. Вы царица в гротах,
Где Амура звенит самострел.
В час моего ночного бреда
Ты возникаешь пред глазами —
Самофракийская Победа
С простертыми вперед руками.Спугнув безмолвие ночное,
Рождает головокруженье
Твое крылатое, слепое,
Неудержимое стремленье.В твоем безумно-светлом взгляде
Смеется что-то, пламенея,
И наши тени мчатся сзади,
Поспеть за нами не умея.
Георгию ИвановуМилый мальчик, томный, томный
Помни — Хлои больше нет.
Хлоя сделалась нескромной,
Ею славится балет.Пляшет нимфой, пляшет Айшей
И грассирует «Ca y est»,
Будь смелей и подражай же
Кавалеру де Грие.Пей вино, простись с тоскою,
И заманчиво-легко
Ты добудешь — прежде Хлою,
А теперь Манон Леско.
Суда стоят, во льдах зажаты,
И льды подобны серебру.
Обледенелые канаты
Поскриnывают на ветру.И тихи белые медведи,
Из-за бугшnрита сторожа
Над nолыньей, краснее меди,
Неосторожного моржа.А ты, кем лоцман несчастливый,
Был nослан на акулий nир,
Ты в Бергене, за кружкой nива,
Ждешь барышей, мой командир.
Я до сих пор не позабыл
Цветов в задумчивом раю,
Песнь ангелов и блеск их крыл,
Ее, избранницу мою.Стоит ее хрустальный гроб
В стране, откуда я ушел,
Но так же нежен гордый лоб,
Уста — цветы, что манят пчел.Я их слезами окроплю
(Щадить не буду я свое),
И станет розой темный плюш,
Обвив, воскресшую, ее.
Хиромант, большой бездельник,
Поздно вечером, в Сочельник
Мне предсказывал: «Заметь:
Будут долгие недели
Виться белые метели,
Льды прозрачные синеть.Но ты снегу улыбнешься,
Ты на льду не поскользнешься,
Принесут тебе письмо
С надушенною подкладкой,
И на нем сияет сладкий,
Милый штемпель — Сан-Ремо!»
О, если я весь мир постиг,
О, если движу я горами,
И тайны все под небесами
Познал, измерил и постиг, Но если в то же время я
Любви не ведаю святыни —
Ничтожность я в моей гордыне
Я бытия.И если всё отдам добро
Своё я на благое дело
И если я предам и тело,
Любви же сердце Долготерпимая любовь…
Грустно мне, что август мокрый
Наших коней расседлал,
Занавешивает окна,
Запирает сеновал.И садятся в поезд сонный,
Смутно чувствуя покой,
Кто мечтательно влюбленный,
Кто с разбитой головой.И к Тебе, великий Боже,
Я с одной мольбой приду:
— Сделай так, чтоб было то же
Здесь и в будущем году.
Взгляните: вот гусары смерти!
Игрою ратных перемен
Они, отчаянные черти,
Побеждены и взяты в плен.Зато бессмертные гусары,
Те не сдаются никогда,
Войны невзгоды и удары
Для них как воздух и вода.Ах, им опасен плен единый,
Опасен и безумно люб,
Девичьей шеи лебединой
И милых рук, и алых губ.
Когда спокойно так и равнодушно мы
Внимали музыке священного размера,
Напрасно за собой звала нас тень Гомера
На Илионские, туманные холмы.Но Пушкин мраморный увидел из угла
Незрячими, навек спокойными глазами
Полет торжественный встревоженного нами
Малоазийского, бессмертного орла.
Звуки вьются, звуки тают…
То по гладкой белой кости
Руки девичьи порхают,
Словно сказочные гостьи.И одни из них так быстры,
Рассыпая звуки-искры,
А другие величавы,
Вызывая грезы славы.За спиною так лениво
В вазе нежится сирень,
И не грустно, что дождливый
Проплывет неслышно день.
У ворот Иерусалима
Ангел душу ждет мою,
Я же здесь, и, Серафима
Павловна, я Вас пою.Мне пред ангелом не стыдно,
Долго нам еще терпеть,
Целовать нам долго, видно,
Нас бичующую плеть.Ведь и ты, о сильный ангел,
Сам виновен, потому
Что сбежал разбитый Врангель
И большевики — в крыму.
Это было не раз, это будет не раз
В нашей битве глухой и упорной:
Как всегда, от меня ты теперь отреклась,
Завтра, знаю, вернёшься покорной.
Но зато не дивись, мой враждующий друг,
Враг мой, схваченный тёмной любовью,
Если стоны любви будут стонами мук,
Поцелуи — окрашены кровью.
Манлий сброшен. Слава Рима,
Власть все та же, что была,
И навеки нерушима,
Как Тарпейская скала.Рим, как море, волновался,
Разрезали вопли тьму,
Но спокойно улыбался
Низвергаемый к нему.Для чего ж в полдневной хмаре,
Озаряемый лучом,
Возникает хмурый Марий
С окровавленным мечом?
Трагикомедией — названьем «человек» —
Был девятнадцатый смешной и страшный век,
Век, страшный потому, что в полном цвете силы
Смотрел он на небо, как смотрят в глубь могилы,
И потому смешной, что думал он найти
В недостижимое доступные пути;
Век героических надежд и совершений…
Вере Евгеньевне АренсМикель Анджело, великий скульптор,
Чистые линии лба изваял.
Светлый, ласкающий, пламенный взор
Сам Рафаэль, восторгаясь, писал.Даже улыбку, что нету нежнее,
Перл между перлов и чудо чудес,
Создал веселый властитель Кипреи,
Феб златокудрый, возничий небес.
Кто лежит в могиле,
Слышит дивный звон,
Самых белых лилий
Чует запах он.Кто лежит в могиле,
Видит вечный свет,
Серафимских крылий
Переливный снег.Да, ты умираешь,
Руки холодны,
И сама не знаешь
Неземной весны.Но идешь ты к раю
По моей мольбе,
Это так, я знаю.
Я клянусь тебе.
Собиратели кувшинок,
Мы отправились опять
Поблуждать среди тропинок,
Над рекою помечтать.Оля правила. Ленивый,
Был нежданно резв Силач,
На Голубке торопливой
Поспевал я только вскачь.И со мной, хоть осторожно,
Оля ласкова была,
С шарабана это можно,
Но не так легко с седла.
Когда, изнемогши от муки,
Я больше ее не люблю,
Какие-то бледные руки
Ложатся на душу мою.И чьи-то печальные очи
Зовут меня тихо назад,
Во мраке остынувшей ночи
Нездешней мольбою горят.И снова, рыдая от муки,
Проклявши свое бытие,
Целую я бледные руки
И тихие очи ее.
Никому мечты не поверяйте,
Ах, ее не скажешь, не сгубя!
Что вы знаете, то знайте
Для себя.Даже, если он Вас спросит,
Тот, кем ваша мысль согрета,
Скажет, жизнь его зависит
От ответа; Промолчите! Пусть отравит
Он мечтанье навсегда,
Он зато Вас не оставит
Никогда.