Мощь и нега —
Изначально!
Холод снега,
Ад тоски.
И красива, и могуча,
Лира Ваша так печальна,
Уводящая в пески.
Каждый путник
Утомленный
Знает лютни
«О дева Роза, я в оковах»,
Я двадцать тысяч задолжал,
О сладость леденцов медовых,
Продуктов, что творит Шапшал.
Но мне ничуть не страшно это,
Твой взор, как прежде, не суров,
И я курю и ем конфеты,
«И не стыжусь моих оков».
Когда внимали равнодушно мы
Волненью величавого размера,
Напрасно нас манила тень Гомера
К себе на Илионские холмы.И только белый Пушкин из угла
Увидел неnодвижными глазами
Широкий лет встревоженного нами
Малоазийского орла.
От «Романтических цветов»
И до «Колчана» я все тот же,
Как Рим от хижин до шатров,
До белых портиков и лоджий.
Но верь, изобличитель мой
В измене вечному, что грянет
Заветный час и Рим иной,
Рим звонов и лучей настанет.
Из красного дерева лодка моя,
И флейта моя из яшмы.Водою выводят пятно на шелку,
Вином — тревогу из сердца.И если владеешь ты легкой ладьей,
Вином и женщиной милой, Чего тебе надо еще? Ты во всем
Подобен гениям неба.
Мне надо мучиться и мучить,
Твердя безумное: «люблю»,
О миг, страшися мне наскучить,
Я царь твой, я тебя убью! О миг, не будь бессильно плоским,
Но опали, сожги меня
И будь великим отголоском
Веками ждущего Огня.
Спокойно маленькое озеро,
Как чаша, полная водой.
Бамбук совсем похож на хижины,
Деревья — словно море крыш.А скалы острые, как пагоды,
Возносятся среди цветов.
Мне думать весело, что вечная
Природа учится у нас.
Неожиданный и смелый
Женский голос в телефоне, —
Сколько сладостных гармоний
В этом голосе без тела!
Счастье, шаг твой благосклонный
Не всегда проходит мимо:
Звонче лютни серафима
Ты и в трубке телефонной!
Ни шороха полночных далей,
Ни песен, что певала мать, —
Мы никогда не понимали
Того, что стоило понять.
И, символ горнего величья,
Как некий благостный завет,
Высокое косноязычье
Тебе даруется, поэт.
Над сим Гильгамешем трудились
Три мастера, равных друг другу,
Был первым Син-Лики-Унинни,
Вторым был Владимир Шилейко,
Михаил Леонидыч Лозинский
Был третьим. А я, недостойный,
Один на обложку попал.
Ровно в полночь пришло приказанье
Выступать четвертому эскадрону —
Прикрывать отход артиллерии.
Это было трудное лето,
Когда мы отходили с Карпатов,
А за нами шаг за шагом
Шла Макензенова фаланга.
Внимали равнодушно мы
Волненью древнего размера,
Не увела нас тень Гомера
На Илионские холмы.И только Пушкин из угла
У видел белыми глазами
Полет встревоженного нами
Малоазийского орла.
Фёдор Фёдорович, я Вам
Фейных сказок не создам:
Фею ресторанный гам
Испугает — слово дам.
Да и лучше рюмок звон,
Лучше Браун, что внесён,
Есть он, всё иное вон.
Разве не декан мой он?!
Фидлер, мой первый учитель
И гроза моих юных дней,
Дивно мне! Вы ли хотите
Лестных от жертвы речей?
Если теперь я поэт, что мне в том,
Разве он мне не знаком,
Ужас пред вашим судом?!
Первая книга Гиперборея
Вышла на свет, за себя не краснея,
Если и будет краснеть вторая,
То как Аврора молодая,
Красными буквами пламенея,
Видом прелестным сердца пленяя.
Колокольные звоны,
И зелёные клёны,
И летучие мыши,
И Шекспир, и Овидий —
Для того, кто их слышит,
Для того, кто их видит.
Оттого всё на свете
И грустит о поэте.
Уже подумал о побеге я,
Когда читалась нам Норвегия,
А ныне пущие страдания;
Рассматривается Испания.
Но, к счастью, предстоит нам далее
Моя любимая Италия.
Тебе, подруга, эту песнь отдам.
Я веровал всегда твоим стопам,
Когда вела ты, нежа и карая,
Ты знала все, ты знала, что и нам
Блеснет сиянье розового рая.
Солнце свирепое, солнце грозящее,
Бога, в пространствах идущего,
Лицо сумасшедшее,
Солнце, сожги настоящее
Во имя грядущего,
Но помилуй прошедшее!
В каких жестоких звездах
Отстаивался пар полей
Веет влажный вольный воздух
Ингерманландии моей.Все реки в вереске, озёра,
Стада зеркальных черепах
Внимали сонно мы
Певучести размера.
Тень не вела Гомера
Нас на свои холмы.Но Пушкин из угла
Незрячими глазами
У видел взлет над нами
Зевесова орла.
На ступенях балкона
Я вечером сяду,
Про век Наполеона
Слагая балладу.И пронесут знамена
От Каэра к Парижу.
На ступенях балкона
Я их не увижу.
Мой прадед был ранен под Аустерлицем
И замертво в лес унесен денщиком,
Чтоб долгие, долгие годы томиться
В унылом и бедном поместье своем.
А я уж стою в саду иной земли,
Среди кровавых роз и влажных лилий,
И повествует мне гекзаметром Вергилий
О высшей радости земли.
Нет, к Лете не иди, не выжимай
Из чёрных трав убийственные вина,
Чела бледнеющего не венчай
Пурпурным виноградом Прозерпины.